Теплым майским вечером по одной из центральных улиц города шли двое: крупный областной чиновник по имени Степан Парамонович, мужчина лет шестидесяти, и его референт, называемый Дмитрием, молодой человек приятной наружности. Рабочий день давно закончился, однако Степану Парамоновичу и его спутнику предстояло еще одно весьма важное мероприятие.

Несмотря на то, что времени оставалось в обрез, Степан Парамонович по какой-то непонятной причине отпустил машину, решив пройтись по городу пешком. И теперь в душе ругал себя последними словами, но время от времени повторял, глубоко вдыхая теплый и пыльный бензиновый смрад: «Надо, надо дышать свежим воздухом».

Дмитрий шел, опустив голову, словно что-то искал на разбитом асфальте, и в тоже время ловил каждую реплику своего начальника. Обычно, выслушивая его монолог, он обходился междометиями, риторическими вопросами и замечаниями, вроде: «Да вы об этом еще в прошлом году говорили, Степан Парамонович, но тогда к вам не прислушались, а теперь вот опомнились», или: «Да, вы правы, человек он достойный, а кроме того еще и стихи в молодости писал. А в древнем Китае, между прочим, чиновника, когда он сдавал экзамен на чин, заставляли писать стихи. В том смысле, что если он красивые стихи напишет, то уж со своими обязанностями и подавно справится». Дмитрий также отвечал на вопросы, объяснял непонятные Степану Парамоновичу слова и понятия, давал комментарии, облекал мысли своего начальника в удобоваримую форму.

Но сегодня Дмитрию приходилось нелегко. Дело в том, что Степан Парамонович говорил этим вечером на совершенно неожиданные темы, да еще спрашивал Дмитрия о его мнении по тому или иному поводу.

Проводив удивленным взглядом группу готтов в черных одеждах, Степан Парамонович, уставившись куда-то в пространство, произнес:

– Я вчера сюжет по телевизору видел, на канале «Планета животных». Случайно включил и, знаешь, заинтересовался. Там антилопа спустилась к реке попить воды. Ну, в джунглях. И вдруг из реки на нее выскочил крокодил, схватил за заднюю ногу и стал в воду тянуть. С одной стороны, понятно: там свои законы, это территория крокодила. И он хищник. Понимаешь меня?

– Понимаю, Степан Парамонович.

– Ну вот… И что интересно, антилопа – слабое, хрупкое животное по сравнению с крокодилом. А сопротивляется, дура. Секунд десять боролась. Но против закона не попрешь, и она уже наполовину в воде… И вдруг, что ты думаешь, откуда ни возьмись, появился бегемот. Бежит по берегу. Быстро. Никогда не думал, что бегемоты могут так бегать. Подбежал и стал топтать крокодила ногами, вызволять антилопу. И помог, затоптал его. Крокодил скрылся, а бегемот помог ей выбраться. Она ж охромела, да и берег там крутой, скользкий, такой, знаешь, илистый. Отвратительный берег!

– А как он ей помогал, Степан Парамонович?

– Носом! В смысле, мордой ее подталкивал!

– И что потом было?

– Не знаю. Сюжет закончился, я на футбол переключил. Как тебе эта история?

– Удивительно.

– Что именно удивительного?

– Ну… С чего бы это бегемоту помогать антилопе?

– Это как раз не важно. Мало ли с чего? Мы ломали голову, с чего это Панкратов решил помогать на выборах Скобликову? Из партии вышел, губернатору нахамил… И что в итоге?

Дмитрий рассмеялся.

– Вот-вот… Любовь у них, видите ли, была. Так что бегемот мог помочь антилопе по многим причинам. В частности, потому что обое травоядные. Но вот почему бегемот напал на хищника? Он что, оппозиционер? Травоядный либерал? Да еще и одолел его? Вот что мне покоя не дает… Напасть на хищника! Но ведь и бегемот тонну весит, не меньше. А еще и слоны есть, между прочим.

Дмитрий промолчал. Он был из тех людей, которым трудно сразу переключиться на новую тему. Слова Степана Парамоновича надо было обдумать, поскольку он ничего не говорил просто так. Значит, эта история с бегемотом и отвратительным берегом (что особенно заинтересовало Дмитрия) подействовала на него достаточно сильно. И хотя дело происходило в далеких джунглях, какие-то выводы надо было сделать, поскольку Степан Парамонович мог в самое ближайшее время включить в свои планы определенные действия, так или иначе связанные с этим невероятным сюжетом.

Дмитрий вдруг понял, что не давало ему покоя всю дорогу, пока они шли по городу. Он не узнавал знакомую улицу. Новые строения, вывески, газоны изменили ее облик. Создавалось ощущение, что он посетил родной город после долгого отсутствия. Да и люди были другими. Не то что агрессивными, но, как показалось молодому человеку, потенциально готовыми к агрессии. «Давно я людей так близко не видел. А улицу не узнаю потому, что почти не хожу пешком, все время в автомобиле. И все время по одним и тем же маршрутам», – подумал Дмитрий.

Он стал вспоминать те годы, когда ходил исключительно пешком. В те времена все менялось очень быстро, как в калейдоскопе. Но хотя узоры не походили один на другой, сам калейдоскоп в чьих-то руках оставался неизменным. «А ведь Парамоныч жил когда-то в безвременье. Тогда все казалось вечным. И он хочет это вернуть, прикладывает все силы. Мощный мужик. Пожалуй, они вытянут. На их век безвременья хватит. А что останется мне? Продолжать их бессмертное дело?»

Дмитрий так глубоко задумался, что чуть было не пропустил мимо ушей новую фразу начальника.

– … увидел сон. Ты себе можешь представить, собака разговаривала с китом! Стал думать, как этот сон объяснить, кто его может растолковать. Потом вспомнил, что есть Интернет. Влез туда, в эту паутину, и что ты думаешь? Там куча сонников и в одном из них, Белого мага какого-то, мой сон и его толкование. Собака, ведущая переговоры с китом, означает, что применение самого сильного смертоносного оружия скоро получит законодательную основу. Ты представляешь?

– Странное толкование. И сон редкий.

– Да не в том дело, что редкий. Любой сон редкий. Мне однажды приснилось, что президент поручил мне дирижировать симфоническим оркестром.

– Справились?

– А то! Правда, по поводу репертуара поспорили. Но я не об этом. Почему собака и кит приснились именно мне? Они бы могли присниться человеку, у которого Интернет отсутствует. Или тому, кому вообще все по фигу. Или тебе. Ты бы стал искать его толкование?

– Вряд ли.

– Вот и я так думаю.

Меж тем вечерело. В окнах зажигались огни. На город осторожно и как-то пугливо опускались сумерки, размывая краски и приглушая звуки; людские голоса, шум автомобилей, шелест листвы под порывами ветра звучали, словно в воде, а не в воздухе. Прохожих на тротуаре стало больше, и Дмитрий был вынужден слегка отстать от своего начальника. Степан же Парамонович продолжал говорить, смотря прямо вперед, будто его подчиненный по-прежнему шел рядом.

– Ты не замечал, что в мае, в сумерках, все приобретает какой-то красноватый оттенок? И окна, и листья, и сам воздух. Нет?

– Не замечал, Степан Парамонович.

– А ты присмотрись.

– Ну да, что-то такое есть. Действительно.

– Отчего это?

– Какое-то атмосферное явление, наверное. Закат, может быть, особенный…

– Закат… Этот красный оттенок – закон природы или ее каприз?

– Очевидно, закон.

– Почему?

– В природе нет беззакония.

– Ошибаешься, есть. И в последнее время все чаще. Ты следишь за научными открытиями?

– А они разве были? По-моему, все фундаментальные законы уже открыты.

– Законы открыты, только вот с их правоприменением беда. Наступает в природе время беззакония. А кого наказывать за неисполнение? Ньютона с Коперником? Один американский астроном увидел в свой телескоп, что галактики удаляются в одном направлении. Ну, в одну сторону движутся. Не в разные, как положено после Большого взрыва, а в одну. Как наши финансовые потоки. Такого не может быть. Ведь это что значит? Значит, что-то их притягивает?

– Финансовые потоки?

– Галактики. Что притягивает финансовые потоки, я знаю. А что может притягивать галактики, если там ничего не должно быть? А там, выходит, что-то есть, да еще такое огромное, что сдернуло с пути истинного целые галактики. Я, правда, не пойму, как это он в телескоп рассмотрел, но – не важно. В таких вещах американцам нужно верить.

– Да пусть летят, Степан Парамонович. Нам-то что?

– Боюсь. Тут, понимаешь, такое дело. Вот ты говоришь, что все законы природы открыты. А я тебе отвечаю, что в природе началось беззаконие. А мозг человеческий – это природа?

– Природа.

– А наша жизнь?

– Не знаю, затрудняюсь сказать.

– А я думаю, что и наша жизнь – природа…

Степан Парамонович внезапно остановился и пристально посмотрел вперед. Дмитрий проследил за его взглядом и увидел, что метрах в пятидесяти впереди улица перегорожена ремонтными машинами. Из земли бил фонтан удивительно красивой, серебряной в нежных сумерках воды. Рабочие в оранжевых куртках ходили вокруг, словно исполняя какой-то ритуальный танец. На проезжей части и тротуарах уже образовалось небольшое озеро, расцвеченное последними красками заката. Это озеро издалека казалось глубоким и спокойным, а фонтан – бьющим вечно. Повеяло прохладой и даже как будто запахом озерных трав.

– Трубу прорвало, – сказал Степан Парамонович. – Вот тебе и законы природы. Вода ищет выход и находит его там, где может. Это что же значит? Нельзя заключать воду в трубы? Из реки надо пить? Знаешь, фильм был когда-то – «Винету, вождь апачей». Там индеец пришел в кафе, как там оно называлось у них?

– Салун.

– Да. И заказал виски. А белый человек ему говорит: если тебе хочется пить, краснокожий, иди и напейся из реки. А индеец его прикладом винчестера по морде…

– Опаздываем, Степан Парамонович. По соседней улице обойдем? – спросил Дмитрий.

Чиновник стоял и молча смотрел на озеро, преградившее им дорогу, как военачальник, ищущий место для переправы.

– Возвращаться не хочется, далеко. Мы поступим по-другому. Видишь здание слева? Это моя родная школа. Здание угловое. Если мы зайдем через центральный вход, а выйдем через черный, то попадем на перпендикулярную улицу.

– Так школа уже закрыта, наверное.

– Как это закрыта! Вторая смена еще на уроках должна быть. В школах учатся в две смены, не то, что у нас. Сидим с утра до ночи и ничего вокруг не замечаем. А в мире такое творится, что впору за голову хвататься.

Он поднялся по ступенькам старого здания и потянул на себя витую медную ручку тяжелой двери.

– Ты не удивляйся сильно, – сказал он Дмитрию. – Там в вестибюле памятник Ленину должен стоять, с советских времен еще.

Памятник, действительно, стоял, но его вид удивил не только Дмитрия, но и Степана Парамоновича, нахмурившего брови и невнятно выругавшегося.

Изначально фигура была, очевидно, белой. Теперь же ее выкрасили в разные цвета. Костюм – в серый, ботинки – в черный, кисти рук, лицо и лысину – в телесный, волосы и бородку – в каштановый. Раскрасили фигуру умело и аккуратно, и только галстук почему-то сиял сусальным золотом, да отливали краснотой глаза.

– Почему у него глаза красные? – спросил Степан Парамонович.

– Судя по воспоминаниям современников, у Ленина были красно-золотые глаза. Куприн даже сравнивал их с цветом глаз лемура.

– Кого?

– Лемура. Обезьяны. В зоопарке увидел и говорит: вот такого же цвета глаза у Ленина.

– Как думаешь, зачем это сделали?

– Трудно сказать, – подумав несколько секунд, ответил Дмитрий. – Похоже на идолопоклонство. Язычники в Древней Руси раскрашивали Перуна яркими красками. И тут, видите, галстук золотой. Опять же, если верить Фрейду…

– Фрейд здесь ни при чем. И идолы тоже. Хотя… Язычество – это же наша история?

– Да.

– Почему оно никак не отражено в официальной внутренней политике? Может, мы ошибались, и ленинизм – это язычество?

Ответить Дмитрий не успел. Откуда-то из бокового темного коридора появилась растрепанная фигура и довольно грубо спросила:

– Что вы здесь делаете, а?

– А вы, собственно, кто? – обратился Дмитрий к фигуре, при ближайшем рассмотрении оказавшейся молодым парнем с тонким интеллигентным лицом.

– Я охранник. С какой целью вы зашли в школу?

– Вам-то какое дело?

– Такое! Это входит в мои обязанности. Мало ли что. Может, вы педофилы. Или воры.

– Вы что себе позволяете, молодой человек! – багровея, произнес Степан Парамонович. – Вы как разговариваете! Вы знаете, кто я?!

– Нормально разговариваю. А кто вы, на вас не написано. Документы предъявите! И цель посещения скажите.

– Нам надо выйти. То есть, войти… Пройти, одним словом.

– Бред какой-то. Это ваша цель? Войти и выйти?

– Директор ваш на месте?! – окончательно потеряв терпение, сказал Степан Парамонович. – Зайду-ка я к нему, обрадую. Вот это и будет цель моего визита. Считайте, что вы здесь уже не работаете. Лично прослежу, чтобы вас вообще не принимали на работу, связанную с общественными местами.

– Зайдите. Второй этаж, налево от лестницы. Вас проводить?

– Сам найду как-нибудь, – ответил Степан Парамонович и торопливо стал подниматься по лестнице.

Дмитрий шел сзади, опираясь на широкие холодные каменные перила. На двери кабинета висела медная табличка. На ней черными буквами было написано: «Директор школы Ш.Й. Камбиз».

За дверью, в просторной приемной, сидела за столиком секретарша в белой блузке с перламутровыми пуговицами, с прической, напоминающей шлем и с пустым мундштуком в руке. У Дмитрия ее облик сразу вызвал ассоциации с женскими образами серебряного века. Это впечатление усилилось, когда секретарша встала и вышла из-за стола: на ней была надета длинная, до щиколоток, юбка фасона «шантеклер», сильно суженная внизу. Девушка мелкими шажками просеменила к высокому шкафу и, не глядя в сторону вошедших, сказала:

– Если вы к директору, придется подождать. У него сейчас посетители.

Степан Парамонович со вздохом опустился в глубокое кожаное кресло и спросил:

– Инициалы на табличке – это что значит? Как директора вашего зовут?

– Шос Йодлевич, – ответила секретарша.

– Что за фамилия – Камбиз? – обратился Степан Парамонович к Дмитрию.

– Персидская, надо думать.

– Какая?

– Персидская. Камбиз – персидский царь, сын Дария.

– Имя?

– Боюсь ошибиться, но, по-моему, шотландское. Про замок Шос я где-то слышал или читал.

– А отчество?

 – Затрудняюсь, Степан Парамонович. Никого с именем Йодль не знаю. Фамилия известная. Альфред Йодль – начальник штаба оперативного руководства вермахта, повешен по приговору Нюрнбергского суда. Его младший брат, Фердинанд – генерал горнострелковых войск. Еще есть немецкий писатель с такой фамилией. Ну, и йодль – это своеобразная манера пения.

– Что значит, своеобразная?

– Этническая.

– Можешь показать?

– Могу.

Дмитрий прикрыл глаза, запрокинул голову, и приемная наполнилась гортанными, булькающими, чередующимися низкими и высокими звуками. Секретарша засмеялась и захлопала в ладоши.

В это время из кабинета директора вышла женщина с заплаканными глазами. Ни на кого не глядя, она три раза плюнула через левое плечо и покинула приемную.

– Пожалуйста, заходите, – пригласила секретарша.

Степан Парамонович первым вошел в дверь. За ним проскользнул Дмитрий. Кабинет оказался каким-то нелепо большим. Директор, высокий, крупный мужчина, совершенно ни на какого директора похож не был. Ни на молодого специалиста, обуреваемого проблемами карьерного роста, ни на интеллектуала шестидесятых годов прошлого века, образ которого вывел актер Вячеслав Тихонов в фильме «Доживем до понедельника», ни на затянутого в вицмундир директора дореволюционной гимназии, ни на современного экспериментатора, доподлинно знающего методику Песталоцци. Больше всего Шос Йодлевич, по мнению Дмитрия, походил на поэта-акмеиста Нарбута: имел обритую голову, был смугл, хром и лишен левой руки. Он обладал магнетическим взором, а левый угол рта полз вниз, к скошенному подбородку.

 Если бы Степан Парамонович помнил облик этого поэта или слышал о нем, то и он сразу бы обнаружил это сходство, но он не помнил и не слышал. Пожимая холодную руку директора по фамилии Камбиз, он ощутил какую-то неестественную гибкость его кисти и в связи с этим вполне понятное раздражение: не могло быть в российской школе такого директора с непроизносимым именем, такого кабинета, в углах которого затаился сумрак, раскрашенного Ленина и секретарши с внешностью Мери Пикфорд.

– Можете не представляться, Степан Парамонович, наслышан о вас. К вашим услугам. Я весь внимание, – сказал директор.

– Что же это за кадры у вас, господин Камбиз? – спросил напористо Степан Парамонович.

– А что такое?

– Вошли в школу, охранник ваш привязался: зачем пришли, почему пришли? Разговаривает грубо, никакого уважения. Заподозрил меня в воровстве и педофилии! Да и вид у него… Что он там охранять может?

– Охранять он может очень хорошо. Вам повезло, что дело не дошло до рукопашной… А, действительно, вы зачем в школу пришли?

– Э-э-э… Собственно говоря, к вам.

– А с какой целью?

– Посмотреть, чем школа живет, в чем нуждается. Я ведь когда-то ее закончил.

– В смысле?

– Учился здесь, в этой школе.

– А-а-а… Ну, что ж. Чай? Кофе?

– Кофе, пожалуй, – сказал Степан Парамонович.

– Спасибо, ничего, – отказался Дмитрий.

Директор дернул шнур, висящий на стене, в приемной раздался чуть слышный мелодичный звонок. Спустя несколько секунд в кабинете появилась секретарша.

– Глаша, два кофе, пожалуйста, лимон и коньячку.

Глаша кивнула и мелкими шажками, покачивая бедрами, вышла, прикрыв за собой дверь.

– Юбка у нее странная, ходить неудобно, – заметил Степан Парамонович.

– Да ей много ходить и не надо. Сидит здесь до позднего вечера. Я вот через час уеду, а она останется. Вся документация на ней… Что я могу сказать, Степан Парамонович, о цели вашего посещения… Спасибо, конечно, но мы ни в чем не нуждаемся, у нас абсолютно все, что надо, имеется.

«Это нокаут, – подумал Дмитрий. – Когда Парамоныч сказал, что пришел специально к директору, он убрал защиту. Разговор с охранником – нокдаун. А отказ Камбиза от помощи школе – нокаут. Шеф, конечно, удар держит, но сейчас ему тяжело. Он вообще последнюю неделю какой-то странный ходит, растерянный. Видно, открылся для информации и испугался. Кто бы мог подумать. Пора брать инициативу в свои руки и открывать счет».

– Шос Йодлевич, а почему у вас памятник Ленину раскрашенный?

– Использовали в качестве учебного пособия по рисованию.

Дверь открылась и на пороге появилась секретарша с подносом. Сначала Дмитрий почувствовал запах кофе, потом – лимона и, наконец, – хорошего коньяка. Глаша поставила поднос на низкий столик, разлила коньяк по рюмкам и удалилась. Степан Парамонович залпом выпил рюмку и одним глотком осушил маленькую чашечку с кофе.

Дальнейший разговор уже не представлял для Дмитрия никакого интереса, поскольку оказался формальным и ни к чему не обязывающим.

Директор провел короткую экскурсию по школе. Они ходили по кабинетам и осматривали интерактивные и обычные грифельные классные доски, компьютерные кабинеты и глобусы Земли и Луны, скелеты с инвентарными номерами и проекции звездного неба и океанского дна, политические карты мира, аквариумы с разнообразными рыбами и лазерные указки.

Степан Парамонович делал заинтересованное лицо, многозначительно кивал, но видно было, что это давалось ему с трудом. В конце экскурсии он спросил директора об отношении к единому государственному экзамену и получил вежливый ответ: отношение спокойное, но школьники сдают два экзамена, один из которых – единый государственный, а другой – как раньше, в форме собеседования, но неофициальный, без выставления оценки, для себя.

– Наверное, вы правы, – негромко промолвил Степан Парамонович.

– Трудно сказать, – ответил Шос Йодлевич. – Мы ведь сами убеждаем себя и окружающих в своей правоте. А там, как Бог рассудит.

– Бог? Какой Бог?

– Бог един.

– Ну да… А как у вас с вопросами религии дела обстоят?

– Нормально обстоят. Уроки Закона Божьего проводим.

– Факультативно?

– Не совсем вас понимаю. Уроки как уроки.

– А остальные конфессии? Мусульмане?

– Да нет у нас никаких мусульман. Откуда? Есть один мальчик, в шестом «Г», кажется. Он буддизмом увлекается. Мы этот интерес поощряем, посылаем его на конференцию по вопросам сравнительной истории религий.

– Да, это хорошо, это правильно… А что это в школе пусто, учеников не видно?

– Закончились занятия.

– А вторая смена?

– Нет у нас второй смены, учимся в одну.

Уже перед выходом, пожимая директору руку, Степан Парамонович, криво улыбаясь, сказал:

– Интересное у вас имя, однако.

– Да что в нем интересного. Вот у вас имя так имя.

– Да что же такого в моем имени? – удивился Степан Парамонович.

– Ну, как же! Такой литературный герой! Можно сказать, подвиг совершил. Историки до сих пор ищут прототип. И ведь найдут, помяните мое слово. У нас историки дотошные… Ну, всего доброго! Не забывайте к нам дорогу.

– Да, у вас тут интересно.

– Интересней, чем у вас?

Степан Парамонович оставил вопрос без ответа и, кивнув головой, толкнул тяжелую дверь. За ним, попрощавшись с директором, вышел и Дмитрий. Он видел, что они покинули школу через тот же центральный вход, но теперь это значения не имело.

На улице стемнело. Вдалеке все так же бил фонтан. Сейчас был отчетливо слышен его угрожающий шум. Черная вода подступила уже ко второй ступеньке школьного крыльца.

Степан Парамонович разулся, завернул штанины дорогих брюк и зашагал в сторону фонтана, по щиколотку в воде. Дмитрий последовал за ним не разуваясь.

– Как впечатление? – спросил Степан Парамонович.

– Вода холодная.

– Я о школе.

– Двоякое.

– Я бы сказал, троякое. Мы – сами по себе, они – сами по себе, я – сам по себе. Ты уже как-то и ни к чему. Каждый должен быть сам по себе. Наш симбиоз распадается. Кто из нас был акулой, а кто рыбой-прилипалой? Не знаешь? Вот и я не знаю. Но кто-то из них обязан сдохнуть, согласно природному беззаконию.

Они приблизились к фонтану. Здесь глубина была уже по колено. Шум заглушал слова.

– Куда претесь! – закричал на них один из рабочих. – Трудно обойти?!

Степан Парамонович обложил рабочего по матери, свободной рукой зачерпнул влаги из фонтана и смочил лицо. Кто-то из наблюдавших за аварией чиновников, очевидно, узнав его, подошел:

– Добрый вечер, Степан Парамонович! Трубу высокого давления прорвало! К утру обещают устранить!

– Трубу?

– Утечку!

– Вода выход нашла. Сама. Это тебе не то, что нефть. Пусть фонтанирует, – негромко ответил Степан Парамонович, взмахнул рукой с зажатыми в ней туфлями от Гуччи и неторопливо направился дальше, глядя себе под ноги.

Выбравшись на сухой асфальт, Степан Парамонович и Дмитрий остановились недалеко от оживленного сквера, освещенного недавно установленными фонарями.

– Вы бы обулись, Степан Парамонович, а то люди смотрят.

– Пусть смотрят… Ты мне лучше скажи, что этот Камбиз говорил про мое имя и отчество. Он кого имел в виду?

 – Очевидно, Степана Парамоновича Калашникова.

– Конструктора автомата?

– Нет, героя стихотворения Лермонтова.

– А! Это который опричника на тот свет отправил? А его потом Иван Грозный казнил?

– Да.

– А из-за чего он этого опричника на бой вызвал? Из-за жены?

– Сейчас говорят, что он защищал сложившиеся устои. А я думаю, что свою честь.

– Как просто-то все. Значит, не испугался царского гнева?

– Мне кажется, он надеялся, что царь явит милость.

– Думаешь? А я сомневаюсь. Ни на что он не надеялся. Все знал заранее… Ладно, ты пока мои слова по поводу симбиоза в голову не бери. Может, я поторопился.

– Хорошо, Степан Парамонович. Машину будете вызывать?

– Нет. Вызывай ты, скажешь, он тебя домой отвезет.

– А вы?

– А я пойду еще раз на фонтан посмотрю.

– На то, как вода нашла выход?

– Это я уже видел. Выход закроют, пока еще силы на это есть. Боюсь, как бы школу не залило. Как тогда Глаша в своей юбке выбираться оттуда будет? Помочь ей надо…

Степан Парамонович быстро зашагал, почти побежал к школе по самой середине улицы. Прохожие сторонились, уступали ему дорогу. Дмитрий закурил, достал мобильник и вызвал машину. Потом вдруг увидел, что туфли шефа сиротливо стоят на асфальте. Он вздохнул, поднял обувь и торопливо зашагал в ту сторону, откуда слышался шум воды, нашедшей себе выход на сегодняшнюю ночь.