О селе

 В юго-западной части Борисоглебского уезда Тамбовской губернии верстах в четырех от границы губернии Воронежской в долине среднего течения реки Токай по обоим берегам его раскинулось большое село Ростоши (в настоящее время это территория Эртильского района Воронежской области – Ред.)

 От всех ближних городских центров своей губернии и соседней Воронежской оно отделено значительными пространствами: от Борисоглебска находится в 80 верстах, от Тамбова – в 125, от Воронежа – в 160.

 О времени возникновения села Ростоши никаких местных документальных данных не сохранилось. Не сохранило прямых указаний на это и предание. Последнее сохранило только то, что вместе с образованием села на одном из курганов по «Глазатовой» дороге была устроена сторожевая мачта, с которой караульные предупреждали ростошинцев о приближении ворогов-кочевников, что в середине села построен был деревянный храм во имя святых Космы и Дамиана, что за ветхостью и теснотою его в 1781 году построен был второй храм каменный, что самого построения первого храма и до половины 1841 года священническое место в Ростошах находилось в одном роду, преемственно переходя от отца к сыну.

 Можно с вероятностью отнести время возникновения села к ближайшим к 1705-му годам 18 столетия, когда с постройкой в 1698 году г. Борисоглебска начали заселяться дикие поля и вольные ковыльные степи нынешнего уезда.

 Первоначально нынешние Ростоши назывались «Козьмодемьянск» и «Козмодемьянское – Растоши тож». Название села Козмодемьянским, встречающееся в письменных актах 18 столетия, получило свое начало, без сомнения, с постройкой в селе первого храма во имя святых Космы и Дамиана. Когда же вместо этого, за ветхостью и теснотою упраздненного храма в 1781 году был построен другой во имя Рождества Пресвятой Богородицы, то и название «Козмодемьянским» мало-помалу забылось. В приходских метриках, сохранившихся с 1799 года, село называется только вторым именем «Растоши» или «Росташи» и «Ростоши». Современные поселяне ростошинские, даже 90-летние старики, иного названия своего села и не знают. Их слух и язык до сих пор не могут привыкнуть к официально принятому теперь названию села «Ростоши».

 Неизвестно в точности, откуда село получило такое название. По одному вероятному преданию, записанному в приходской летописи протоиереем Иоанном Успенским, название села «Расташи» или точнее «Растащи» получило начало от оврага, прилегающего к самому селу, из которого вытекает ручей, растаскивающий песок, иль глину и прочее. По той части правого берега Токая, где ныне поселок (часть села) «Лугань». Местность эта, защищенная от западных ветров небольшой горой и растущим по ней лесом, манила к себе поселенца и природными красотами, и соседством с рекой, и близостью леса.

О себе

 Детство мое до включения в Первое Тамбовское духовное училище протекало под кровом родительского дома. Бедность отца тяжело отзывалась и на сыне. Босиком с весны и до снега, в плохой одежонке зимой, иногда в материной ватной кофтенке. Два раза я так простужался, что готовили мне «смертную» рубашку. Грамоте обучал меня отец и тем, конечно, премудрым способом, каким и его самого учили в начале прошлого века.

 Включив в училище по слабости здоровья уже одиннадцати с половиной лет, отец определил меня на квартиру к одной вдове – диаконице на Варваринской площади. И тут-то пришлось будущему ростошинскому иерею вкусить всю горечь «корня учения». В тесной квартире, без всякого, конечно, расчета воздуха в кубах, нас помещалось более 20 человек – учеников разного возраста. В наших же помещениях находилось два или три, не помню, солдата из запасных, расквартированных по домам городских обывателей по случаю русско-турецкой войны.

 В одиночку спать никому не пришлось, а спали по 2-3 человека на одной кровати. В баню ходили в общую вместе с солдатами и рабочими, и самое меньшее через 2 недели, и белье, следовательно, меняли через столько же времени.

 Грязное содержание квартиры и ее обитателей расплодило мириады отвратительных насекомых, которые нас и съедали заживо. Старшим в квартире был сын хозяйки, служивший псаломщиком в церкви. Мы редко его видали, а когда и занимался он с нами, то в очень нетрезвом виде. Перед Рождеством он и совсем без вести пропал, и только весной в полую воду труп его поймали плывшим по Цне.

 Репетировали нас за него на скорую руку, то брат из низшего класса семинарии, то дядя его. К Рождеству только двое из нас, первогодков, получили билеты с удовлетворительными баллами. В течение короткого времени из моих первых соквартирантов поуволили немало. Много сходного было в нашем житье на этой квартире с жизнью бурсы, описанной Помяловским.

 Кулачки «с гужами», разные «темные» считались у нас безнаказанным развлечением. Некоторые и из среднего отделения училища уже курили, а чтобы не «вдули» их первогодки, заставляли насильно и этих курить. На отказ мой курить меня повалили, скрутили руки, сели на ноги, разжали силою рот и заставили хоть раз глотнуть табачного дыму. Весь изломанный пожаловался я на это насилие «старшему», но вышло горше того – мне устроили «темную». После ужина, когда я начал перед сном Богу молиться, сзади накрыли меня одеялом и «взбучкали» за «выслуживание» кому и сколько хотелось. И это было только в 1876 году.

 После Рождества перевели меня на квартиру за девять кварталов от училища и с тех пор началось мое мыкание по разным квартирам вплоть до окончания семинарского курса.

 После сорокового дня помина родителя, вступив 2 октября в брак в селе Добринские Выселки с дочерью священника Павла Алексеевича Боголепова – Александрой, я 8 октября в зимнем храме Казанского монастыря епископом Виталием был рукоположен во диакона, а 11-го числа в Крестовой церкви во священника.

 Купив у брата Григория в долг доставшийся ему отцовский дом и все, что было при доме, я в течение пяти лет нес на себе всю тяготу этого долга.

 Около двух с половиной лет мне пришлось служить вдвоем с о. Иоанном Успенским. Трудов было довольно много и в приходе большом, и в двух многолюдных школах. Добрые отношения далеко не равных по летам и положению товарищей иногда нарушались мимолетными вспышками недоразумений, которые, однако, не мешали нам обоим в исполнении завета Апостола носить тяготы друг друга. Во взаимной помощи один другому никогда не отказывал. В праздничные дни, когда один совершал литургию, другой отправлял в обоих приходах и молебны, и крещение младенцев.

 Было бы нескромным говорить о самом себе более или писать подробную автобиографию, что свойственно только людям большим. Мне же достаточным будет привести здесь формулярный свой список. Благо, что он не особенно длинен.

 С 16 декабря 1889 года – законоучитель местной земской школы. С 6 марта 1889 года по 8 октября 1892 года – законоучитель местной церковно-приходской школы. С 21 сентября 1893 года – председатель местного церковно-приходского попечительства. С 19 июня 1895 года – депутат на окружные и епархиальные съезды. С 12 декабря 1895 года по 1901 год – заведующий школою грамоты. С 1897 года по 1901 год – член ревизионной комиссии по епархиальному женскому училищу. В 1898 году награжден набедренником, а в 1902 году – скуфьею. С 1903 года – действительный член Тамбовской ученой архивной комиссии. Детей – одна дочь Клавдия, обучающаяся в 1-м классе Епархиального училища.

 Восьмого августа 1889 года священническое место иереев Поликарпа, Алексея Поликарповича, Иоанна Алексеевича, Григория Сретенского и Алексея Разумова занял сын последнего и пра-пра-правнук первого Василий Алексеевич Разумов – автор настоящих очерков.

О приросте населения

 В начале 1900 года, с построением в северном конце села Ростошей Троицкого храма, к нему отделена была по Указу Священного Синода четвертая часть прихожан старой Рождество-Богородицкой церкви. При последней в настоящее время (1902 г.) на три штата причта числится 711 дворов и 4822 души обоего пола прихожан.

 Все прихожане села Ростошей по своему происхождению великорусского племени, по настоящему званию – государственные крестьяне, за исключением немногих семей, бывших крепостных господ Шмаровых, по занятиям – земледельцы, по оседлости – коренные жители, за исключением около 90 человек обоего пола, временно проживающих городских обывателей, по вероисповеданию – православные.

 Увеличиваясь путем естественного прироста и разделом семей на отдельные дворы, село Ростоши по занимаемой им площади за последние 40 лет увеличилось почти вдвое. Водяная «Пресняковская» мельница еще недавно, на памяти автора, отстоявшая на 1,5 – 2 версты от северного конца села, ныне уже окружена крестьянскими дворами. Немало удлинилось село и по направлению к югу. Ныне с бою захватываются для поселения и такие места, которые еще лет десять назад считались совсем непригодными для этой цели.

 Наибольший прирост населения за истекшее столетие падает на 1803 год, 1808-1811 годы и 1853 год, но о первых пяти годах надо заметить, что в 3-й части ростошинских метрик за эти годы не внесены почему-то умершие до 12-летнего возраста. Наибольшая убыль падает на те годы, когда Ростоши постигали голод, а с ним повальные болезни. Так, например, в 1848 году за полтора летних месяца умерло от холеры 318 человек. В 1849 году от цинги умерло 99 человек. В 1892-93 годы, последовавшие за неурожайным 1891 годом, свирепствовали холера и разные тифы. В 1897 году умерло 333 человека детей до 10-летнего возраста от скарлатины и других болезней глотки.

 Просматривая записи умерших за целое прошлое столетие, нельзя не заметить, что в начале его ростошинцы жили на свете гораздо дольше, чем во вторую половину его. Третья часть метрик до 1836 года в графе о летах пестрит большими двухзначными, а иногда и трехзначными цифрами (в 1822 году – 102 года, в 1825 году – 100 лет).

 Как увеличивались Ростоши по числу дворов своих обывателей, это можно проследить только за последние 63 года, за которые сохранились в исправном виде исповедные росписи. В 1839 году имелось 328 дворов с 3879 душами обоего пола. Среднее число душ на один двор равнялось 11,8 человек. В 1859 году имелось 428 дворов с 4185 душами обоего пола, а среднее число душ на 1 двор равнялось 9,7 человек. В 1879 году имелось уже 716 дворов с 5400 душами обоего пола, а среднее число проживающих в них равнялось 7,5 человек. В 1902 году в Ростошах имелось 925 дворов с 6377 душами обоего пола. На 1 двор в среднем приходится 6,8 человек жителей обоего пола.

 Сравнивая крайние цифры, видим, что число ростошинских дворов за последние 63 года увеличилось почти в три раза. Число же жителей за то же время увеличилось немного более, чем в полтора раза, а среднее число душ на один двор сократилось почти в два раза.

Об изменениях в быту

 С увеличением числа душ мужского пола постепенно уменьшились крестьянские земельные наделы, а с уменьшением наделов понижалось и благосостояние ростошинцев. Нынешние старики с восторгом вспоминают времена 30-40-х годов, когда пахотной земли у них было по полторы десятины в каждом поле на душу, а каждая десятина была в 120-150 квадратных сажень. Из числа около 12 тысяч десятин всей ростошинской земли было 400 десятин почти девственного леса. (В начале 90-х годов автор видел у одного прихожанина стол и полати из этого леса. Крышка стола была сделана из одной цельной доски вершков в 20 шириной, а полати – из двух таких же досок). Много земли было под степью и лугами, на которых досыта кормились большие табуны лошадей и стада всякого другого скота.

 Земля давала тогда «обломные» урожаи. С уборкой ржи управлялись нередко около «Покрова». Проса не в редкость собирали по 300 мер с десятины, а сена собирали столько, что весной иногда выкладывали из него гуменные валы (городьбу). Хлеб, как и теперь, складывали в «одонья», но дубовый цеп мужика далеко не всегда добирался до них. Жилось тогда, по воспоминаниям стариков, несравненно сытней, чем теперь, и далеко привольней. Потребности были ограниченнее нынешних, и они удовлетворялись всем своим – не покупным: свой хлеб, свое мясо, свой лес, своя одежа – от льняной рубахи до овчинного тулупа. Сапог не носили, а ходили в легких лаптях. Для освещения хат употребляли лучину, а то возами заготовляли на зиму «акулинник» (сорная трава), вымачивали его, сушили и для зажигания вставляли в «светец» подле чугуна с водой или лохани с помоями, куда следившая за лучиной «стряпшая» счищала пепел. Потом лучину сменил «черепок» с конопляным маслом или остатками сала. Сальные свечи и в период господства их крестьяне не употребляли – от «черепка» перешли прямо на «коптилку с газом», а последнюю вытеснила теперь висячая лампа.

 Покупали тогда только немолотую соль-бузун, которую привозили из Камышина чумаки, да деготь у Андрея Васильевича Юрьева – ростошинского богатея и церковного старосты. Ничего другого не покупали, да и купить поблизости было негде.

 А свое все было нипочем: большая десятина земли, кому было нужно, покупалась по полтора рубля, четверть круп стоила 1 рубль 20 копеек, овес возили в Козлов, где продавали его по семи гривен за четверть, пшеницу и пшено – по 45 копеек за четверть и это с извозом и на ассигнации. Рожь никому была не нужна. Поденная цена во время покоса была мужику пятиалтынный, а бабе – пятак. Копейку на подать (1,5 рубля с души) мужик вырабатывал тогда исключительно извозом. Возил купцам в Коломну пшено по 10-15 копеек от пуда. В дорогу брал с собой только окорока ветчины. Ночевали везде даром – бесплатно. Денег в дороге почти ни на что не тратили. Покупали только хлеб по грошу за пирог. Коломенские купцы за извоз платили честно и всегда одними медными деньгами: расстилали среди двора епанчу, а на нее насыпали ворох меди. Извозчики днями проверяли деньги, часто путаясь в счете. Чая мужик тогда вовсе не знал, а во дни праздников и семейных радостей угощались брагой да зеленым вином. Вино было дешевое, потому и пили его много.

 С уменьшением душевого надела ценность земли стала быстро расти: 7557 десятин первой ростошинской казенной оброчной статьи в начале 1867 года по контрактовым ценам сдана была в аренду в общей сложности по 1 рублю 64 копейки за десятину, а арендаторами сдавалась в розницу уже по 3 рубля 20 копеек за десятину.

 Поднятие цен в 70-х годах, помимо уменьшения наделов, много зависело и от обильных урожаев льна, хорошие цены на который при сбыте на месте создали тогда местную горячку на аренду земли. Сеяли лен не одни только мужики. От них не отставали и жены, засевая его отдельно для себя. Лен родился по старопашке до 10 и более четвертей на десятине, а цена была на него за четверть по 11 рублей.

 До Турецкой войны Ростоши были бойким местом по закупке льна: здесь были центральные торговые конторы греков, которые закупленный лен обозами отправляли в Борисоглебск, а оттуда на барках в Ростов. В конце 70-х годов лен не только по мякоти, но и на целинной земле перестал вовсе родиться. На смену ему стали сеять подсолнух, который в яровых полях и доселе преимуществует над другими хлебами.

 С переменой времен переменились и нравы. Болезнь времени – франтовство – и к ростошинцам прилипла. Прежнюю холщевую, с кружевами домашней работы рубашку сменили кумач, бумазеи и разные ситцы. На место старинной поярковой шляпы теперь нахально лезет картуз. Корсетка из домашнего прочного сукна уступает место тонкой казинетовой поддевке, а лапти, даже и не «расписныя», трудно найти и на погляденье. На 12-рублевых сапогах из шагрени и полусапожках со скрипом стала показываться, хотя и робко еще резиновая галоша. Женская половина и подавно ударилась в моду. Красивый русский из черной домашней суконной материи сарафан, украшенный спереди и по подолу красивыми узорчатыми с блестками каймами,уступает место разным бумажным, шерстяным и даже шелковым материям ярких цветов. Плисовую крышу на шубах заменили черным сукном, а вместо красивой суконной домашней корсетки лезет на плечи неуклюжая сатиновая кофта. Редкая семья ныне ест свою, непокупную «убоину», да и то только по праздникам, а ветчину – и того реже. Но зато почти в каждом дворе ныне заведен самовар.

 Внешний облик села далеко не изящен. Плохие постройки, деревянные избы, соломенные крыши, плетневые дворишки. Во всем селе насчитаешь только пять десятков домов и лавок под железною крышей. Для удовлетворения местным потребностям ныне в селе насчитывается до двух десятков лавок с разными крестьянскими, бакалейными, галантерейными и мануфактурными товарами. Два раза в году – 29 июня и 14 сентября – бывает плохонькая ярмарка.

 Последнее по времени кладбище обрыто канавами и обсажено редеющими год от году ветлами. Никаких на нем намогильных памятников, кроме деревянных крестов, не имеется. При кладбище есть общественный сторож, который в летнее время нередко любуется картиной пасущихся по могилам овец, коров, а иногда даже лошадей и свиней. Убеждения и замечания священников в этих случаях не достигают цели. Ростошинский мужик рождающийся, живущий и умирающий в хате, где вместе с ним мирно зимуют телята, овцы с ягнятами и свиньи-поросятницы, смотрит на разгуливающий по могилам его родных скот, как на явление обычное, ни для него, ни для памяти его родных ничуть не оскорбительное.

 С проведением Царицынской линии ныне извоз ограничивается только доставкою хлеба на ближние станции, да и туда ростошинский мужик нанимается неохотно: на деньги он не льстится и, если не случится нужды у него, проболтается дома без дела. Кроме обработки земли, других промыслов ростошинцы не знают, если не считать в зимнее время портняжничества и валки теплой обуви для местных нужд да самого ограниченного числа, которое на месте занимается плотничьими работами. Сапожники, столяры, кузнецы хотя и существуют в селе, но все они пришлые люди.

 Для размола ржи на муку в селе имеется три водяных общественных мельницы, сдаваемые обществом в аренду, до 20 мельниц-ветрянок, пять просяных рушилок и для выбивания постного масла две маслобойни.

Годы «божьего гнева»

 В жизни Ростошей в прошлом столетии были несколько тяжелых годин, которые остались в памяти прихожан под общим названием «годов Божьего гнева». Холерные эпидемии Ростоши пережили в прошлом столетии пять раз: в 1831, 1833, 1848, 1871 и 1892-93 годах. Первая холера унесла в могилу 51 человек, вторая – 28, третья – 318, четвертая 98 и последняя около 50 человек обоего пола. По числу холерных жертв 1848 год для стариков памятнее всех других лет ее посещений. Началась в тот год холера с 5 июня и до 20-го числа унесла в могилу только 8 человек, а с 20-го июня от холеры в день умирало от 5 до 25 человек.

 Самоотверженно днем и ночью трудившееся за это время ростошинское духовенство на первых же порах появления холеры не спаслось от нее: 25 июня умер 24-летний диакон Федор Петрович Никольский. Дьячек Василий Николаевич отделался от нее только «своими лично им открытыми средствами». В семействе священника о. Алексия (Разумова) 22 июня умерла от холеры тетка его, дочь протоиерея Ивана Алексеевича – Евдокия Ивановна, а вместе с ней опустили в могилу дочь диакона Гавриила Ефимовича, вдовую дьячиху Александру Гавриловну. Для погребения умерших, которых хоронили и ночью, не хватило в то время запаса досок, почему на поделку гробов употребляли полати, распиливали избенные лавки и половые доски. Очумелый от страха народ не знал, что предпринять для прекращения мора. Уже в конце холеры «миром» решили обойти с крестным ходом село, присоединив к молебствию и свои добавления. В ночь под молебствие во всем селе погасили огонь, залив водою даже и золу в печах. За селом, там, где ныне усадьба Троицкого причта, вырыли ров с аркообразным в виде туннеля выходом в конце. На другой день при служении молебна около этого рва добыли через трение дерева «живого огня», зажгли им свечи к иконам, а также и бывшие в руках каждого стара и млада. А когда кончился молебен, то духовенство стало в конце рва у арки и окропило святой водой всех до одного проходивших по рву через арку, и «Божий гнев» скоро после того прекратился.

 В следующем году, называемом стариками «зубным», от полного неурожая хлеба в предшествующее лето, чуть не все село переболело цингой, от которой 99 человек ушли в могилу.

 1891-1893 годы также о себе оставили ростошинцам печальную память. Полная с самой весны засуха и жары, доходившие до 40 градусов в тени, засушили еще зеленые ржи и все яровые хлеба. Рожь с сороковой десятины в 1891 году дала от 10 до 20 мер яровых хлебов и того меньше, а травы совсем не косили. Недостаток хлебных запасов и корма породил полную голодовку людей и скота. Не говоря уже о коровах, овцах и свиньях. Много прирезали за этот год и лошадей, отдавая их за бесценок тарханам.

 Для прокормления народа земство ссужало беднейшие семьи рожью и кукурузой, выдавая по 30 фунтов в месяц на одного едока, за исключением способных к работе. Заработать копейку мужику, однако, было негде, а цена на хлеб стояла от 1 рубля 35 копеек до 1,5 рубля за пуд, а потому голодали как те семьи, кому не выдавалась ссуда, так и те, кто получал эту ссуду на некоторых только членов. При печении хлеба голодавшие семьи пускались на разные хитрости: кто в муку подбавлял пшеничных отрубей, покупаемых в Борисоглебске, кто подбавлял просяную лузгу, мякину и даже песок и глину. Седьмого января 1892 года Ростоши посетила вице-председательница Петербургского Комитета помощи голодающим княгиня Е.Г.Волконская, которая ознакомилась на месте с Ростошинской нуждой. По отъезде по ее инициативе на комитетские средства было открыто пять столовых для голодавших сирот, вдов и престарелых.

 22 сентября 1892 года приплелась в Ростоши и спутница голода – холера. Занесли ее в Ростоши одновременно крестьянин Тит Яковлевич Жихарев, который на пути из Борисоглебска в селе Кирсановке, где свирепствовала холера, напился в одной зараженной хате речной воды, и ездивший по селам калека крестьянин соседнего села Архангельское Константин Семенович Леденев. Добрым словом благодарности и заупокойной молитвой должно помянуть служившего в то время в ростошинской больнице молодого врача Ивана Ивановича Ржевкина, благодаря самоотверженным трудам которого холера эта осенью ограничилась только 18-ю жертвами.

 Простой народ, безбоязненный перед всякою смертью, с появлением холеры упал духом и сробел перед нею. С 13 января 1893 года затихшая осенью холера снова появилась в приходе. Стоявшие в январе 20-25-градусные морозы не помешали, однако, ей унести в могилу до 30 человек. Прекратилась холера 22-го числа февраля. К таковому времени хотя и осталось немало заболевших ею, но все они имели благополучный исход.

 Одновременно с холерой, но с большею силой свирепствовал в приходе брюшной и сыпной тифы, скарлатина и корь. Последние болезни унесли много жертв в могилы.

 За эти начальные годы много семей ростошинских дошло до нищеты и только теперь обзавелись прежним хозяйством.

О венчаниях и свадьбах

 В религиозно-нравственном отношении отличительная черта ростошинцев – усердное посещение храма Божия, исполнение таинства исповеди и святого причащения, благотворительность на пользу церкви, странникам и бедным, служение молебнов на домах и усердное поминовение умерших.

 В особенном почитании у прихожан день 1-е ноября – памяти бессеребренников Космы и Дамиана, который почитается в народе храмовым, престольным праздником, хотя на самом деле он был таковым более 120 лет тому назад, когда существовал первый храм во имя этих святых.

 За неделю до 1 ноября ростошинское духовенство обеих церквей обходит дома своих прихожан с крестом и служением кратких молебнов, а в самый день 1 ноября совершает соборное торжественное богослужение. К этому дню у прихожан обычно приурочивается совершение браков. Хотя в последнее время соображения чисто экономического свойства стали вынуждать их отступать от этого обычая и приурочивать совершение браков к среде, предшествующей или последующей дню 1 ноября, дабы на постном столе в среду и пятницу хоть немного сэкономить в обременительных и с году на год возрастающих свадебных расходах.

 Расходы эти действительно немалы. По местному обычаю, невеста берет с жениха так называемый «выговор» деньгами, верхним платьем, а иногда и обувью. Чем беднее дом жениха, тем больший бывает с него «выговор» и наоборот. С зажиточных женихов, которые преимущественно усватывают и невест в богатых семьях, «выговор» редко и берется, считается неуместным и даже обидным для обеих сторон. Одетая на свои средства невеста смело вступит в дом жениха без опасения попреков «выговором» с него. Если ей и случится после нужда – перешить и поправить верхнее платье, то в зажиточном доме без отговорок сделают это. Не то бывает в бедной семье жениха. Там по нужде молодая сноха иногда и свекует в том платье, какое сготовили ей пред вступлением в брак.

 Средний денежный «выговор» с жениха – 35 рублей, а иногда доходит и до 60 рублей. Из платья обычно выговариваются два полушубка: один крытый сукном, другой нагольный, дубленый. Выговаривают иногда и валенную обувь. Вторая важная статья расходов при свадьбах – покупка вина. Количество и качество его не выговаривается, употребляется одна водка, которую без меры пьют и стар, и млад без различия пола и в среднем выпивают до шести ведер, а у зажиточных – до десяти и более. С прибавкою к этим расходам расходов на платье и обувь жениху, на мясо и другие предметы стола, на подарки родным и плату причту за совершение брака ростошинскому мужику, чтобы женить своего сына, надо в кармане иметь 150 рублей.

 Сватают за жениха сами родители с помощью своих родных и друзей. Дом невесты часто бывает заранее осведомлен о сватовстве того или другого жениха услугами «свах». Сватовство ведется бесцеремонно: невесте показывается жених, обязательно спрашивают обоих о взаимной симпатии, после договора сторон о свадебном «выговоре» молятся Богу и кончают дело «запоем». На «запое» гуляют одни только близкие родные обеих сторон без жениха и невесты. На другой день после «запоя» родные невесты идут во двор жениха «смотреть заслон» у печки, в которой придется когда-то невесте стряпать. На «заслон», разумеется, никто из родных и не глянет, а вся цель прихода «сватов» сводится к тому, чтобы опохмелиться после «запоя» и снова напиться допьяна.

 За некоторое время до свадьбы бывает «сговор» – гулянье во всю, на которое приглашаются и все дальние родные. На «сговоре» впервые «сводят» жениха и невесту. Характерно то, что при «запое» и «сговоре» угощение в доме невесты бывает женихово. В промежутках между «запоем» и свадьбой в доме невесты собираются ее подруги – шить приданное ей и жениху. Последнему нашивается много рубах из домашнего холста, кумача, разных ситцев, шерстяных и даже шелковых материй. Когда рубахи все бывают пошиты, подруги невесты надевают их поверх своих костюмов на себя и шеренгой с песнями идут в дом жениха, а оттуда, после угощения, с песнями гуляют по селу. Накануне свадьбы – «девичник» – родные невесты потчивают ее последним ужином. После ужина невеста прощается с родными и всеми присутствующими, голосит-причитает благодарности каждому, целуется и кланяется каждому в землю.

 В день свадьбы порану «позывают» родных в дома жениха и невесты. Сборы всех званных оканчиваются не раньше полудня. К этому времени хаты жениха и невесты убираются по парадному: красный угол задрапировывается полотенцами, полотенцами же убираются и стены, образующие этот угол. Стол покрывается белою скатертью. На него ставятся хлеб, соль, две бутылки вина и закуска. Все это покрывается поверх скатертью и убирается полотенцем в форме венка. Если жених живет поблизости к церкви, то родные жениха просят священника предбрачный молебен отслужить уже тогда, когда невесту привезут в дом жениха и после молебна с крестом проводят их в церковь. Обычно же невесте молебен служится в церкви после обедни, а жениху – перед отъездом за невестой. При служении молебна рядом с женихом становится «дружок» его, будущий распорядитель свадебного пира.

 После молебна все родные жениха вместе с последним длинным обозом с громышками и колокольчиками едут за невестой, сажают последнюю с женихом и «свахой» с иконой в руках и едут к церкви. За полотенца, которые в правых руках жениха и невесты, «дружек» вводит их в церковь. Невеста бывает покрыта фатой, волосы ее только у корня слабо заплетены в одну косу, концы же распущены. После совершения венчания в церкви же, где-нибудь в сторонке, голову невесты убирают «по-бабьему»: волосы невесты сваха расчесывает гребнем, кладет на голову ей крестообразно расчесанный лен, который вместе с волосами заплетает в две косы. Убранная голова повязывается платком, поверх которого надевается высокий серебряный кокошник. Причесывают голову и жениха. Затем для чего-то обоих молодых сваха окружает на минуту фатой, по уборке которой спросит молодого: «Ну-ка, глянь. Угадаешь что ль?» Молодой угадывает жену и три раза целуется с ней. Из церкви «поезжане» с молодыми едут в дом невесты, где родители встречают новобрачных с иконой и хлебом с солью. После молитвы в хате молодых кормят. За теснотою в избе столовой для них обычно бывает печка, на которую и лезут они в своем подвенечном наряде.

 Во время общего обеда гостей молодые «освещают» собой каждый убранный стол. Заходят «посолон» за каждый стол, присядут, а потом тем же порядком переходят за другой, третий и так далее, пока не посидят за всеми. На другой день после свадьбы молодые дарят родню: в доме невесты – женихову, а в доме жениха – невестину. Молодые держат бутылку с вином и стаканом, угощают каждого старика и чуть не до младенца, целуются и кланяются старшим в ноги, а молодым в пояс. Сваха при этом подает гостям подарки – рубахи, платки и тому подобное. Гости – родные – кладут молодым на тарелку деньги. Церемония с подарками у богатых бывает по два дня и доводит до изнеможения молодых, обязанных быть в душной избе в верхнем теплом платье.

О традициях и обычаях

 В праздник Рождества Христова у ростошинцев существует обычай «родителей греть». После утрени среди двора или гумна собирается кучка соломы или сухого навоза и зажигается, и этим будто бы согреваются души умерших сродников. Должно, однако, оговориться, что обычай этот в последние годы почти совсем прекратился. В этот же день крестьянские дети, начиная с утрени, и в течение всего дня ходят по домами славить Христа с произношением иногда старинных стихотворных, нередко бессмысленных речей. И здесь не всегда и у всех дело обходится без суеверных причуд. Первую партию христославцев сажают на порог входной двери, чтобы куры были носки, а наседки усидчивы.

 В навечерие Богоявления снегом на каждой двери, воротах и оконных ставнях изображают кресты, а Богоявленской водой окропляется скотина и корм.

 В первый день Пасхи духовенство служит молебен в домах прихожан только по приглашению, с платой одного рубля. Обычай служить в этот день молебны по особому приглашению и с увеличенной против последующих дней платой установлен духовенством уже давно и вызван был добрыми намерениями, как духовенства, так и прихожан. В старину существовал обычай после молебна угощать родных и других гостей обедом с обильным возлиянием Бахусу, и первый день Великого праздника во многих семьях превращался в день неуместного и несвоевременного разгула. Чтобы прекратить этот обычай, духовенство прекратило служение молебнов на первый день подряд у прихожан, а стало служить только у почетных по усиленной просьбе и за увеличенную плату, которая, по установившемуся порядку, освобождала прихожан от обязательного раньше угощения, каким они и сами тяготились.

 В первый день праздника Пасхи, после обеда, преимущественно женский пол ходит на могилы родных «христосываться». Кладут перед могильным крестом несколько поклонов, произносят: «Христос воскресе!», и могилу посыпают разбитым искрошенным красным яичком и каким-нибудь зерном, чтобы прилетели пташечки-птички и порадовали умерших родных.

 Во всю Пасхальную неделю пение песен у прихожан не принято. Молодежь же обоего пола, если позволяет погода, развлекается игрою в лапту и горелки. У парней бывает еще развлечение «В орлянку»: ставят по яйцу, а потом бросают вверх медный пятак. Если последний упадет на землю орлом вверх, то бросавший выигрывает яйцо и бросает пятак до тех пор, пока он не ляжет обратной стороной. И так по известной очереди. Жадные на выигрыш ухитряются стачивать оборотные стороны двух пятаков и склеивают двухорловые пятаки. Если это узнается, то пощады не бывает мошеннику. Мелюзга обоего пола играет в «салки», «шары», «чаны» в «рядичку дергать» и в «купи дочку». Последняя игра состоит в следующем: садятся парами в круг, кроме одного или одной, которая бегает и предлагает кому-нибудь из сидящих купить себя в дочки, то есть в пару. Купленная и та, место которой она покупает собой, бегут кругом всех сидящих, чтобы занять свободное место. Кто вперед добежит до этого места – садится, а опоздавшая бегает с предложением «купить дочку».

 Во все дни Пасхальной недели церковь бывает переполнена за всеми службами. С пристройкой в селе Троицкой церкви установился обычай паломничества прихожан одной церкви в другую.

 В полдень на «Красную горку» на церковной площади служится общий пасхальный молебен, к которому собирается множество народа. Все приходят к целованию креста и по окроплении водой целуют вынесенные иконы и хоругви. По окончании молебна ростошинцы считают уже позволительными все удовольствия: начинаются песни и, кому только возможно, напиваются до пьяна.

 В понедельник недели «Жен мироносиц» молодые замужние женщины «курок молят». В чем суть этого обычая – трудно добиться толку. Главная же приманка его – гулянье молодых баб по своей воле. В складчину большими партиями они устраивают общий обед, а потом разряженные в лучшие платья с песнями гуляют по селу рядами-шеренгами.

 В полночь под Преполовение «опахиваются»: крестьянские девицы в одних белых рубахах, босиком, с распущенными волосами запрягаются в соху, а впереди их в таком же костюме и виде идет вдова, часто старуха с иконой. Все поют «Христос воскресе», и сохой «опахивают» дворы, то есть вдоль порядка дворов проводят возможно глубокую борозду, а потом в удобном месте вычерчивают сохой большой круг с крестом по середине. Проведенная против дворов борозда спасет будто бы всех обитателей этих дворов – от человека до скота – от всех вражеских зол и напастей, в особенности же от повальных заразных болезней. На кругу же на другой день участницы опахивания собираются в парадных платьях, устраивают общий обед и с пением песней в течение дня гуляют по селу. И в этом обычае, подобно «молению курок», время вытеснило суеверную сторону на второй план, и он держится только, что девицам не хочется расстаться со своим девичьим праздником.

 В Троицын день обычное развлечение молодежи – устройство в селе и лесу качелей, за удовольствие качаться на которых устроителям платится яйцом.

 На вешнего «Николу» ростошинские крестьянские девицы-подруги «кумятся»: идут в лес, связывают там лентами ветки двух кустов в виде арки, меняются, с кем хотят «покумиться», лентами и кольцами, проходят по три раза через зеленую арку и целуются одна с другою. Этим и заканчивается «кумовство» – своего рода побратимство.

О крещении и похоронах

 При крещении младенца родные выбирают имена самые простые по произношению. Но и из таких имен не всякое нравится. Не нравится, например, имя «Елизавета», которое переиначивается у ростошинцев почему-то в «Лисахвию» и считается однозначным с «Василисой». Случалось, что названная Елизаветой в семье звалась Василисой и наоборот. После крещения младенца, для которого матери часто справляют очень хорошее крестильное «приданое» с атласными и шелковыми одеялами, в доме родильницы бывает для родных скромный обед, во время которого гости дарят родильницу деньгами.

 Умерших, кроме младенцев, духовенство всегда провожает из дома до церкви и из церкви до кладбища пешком, какова ни была бы погода, всегда с иконами и перезвоном во все колокола. Гроб умершего в большинстве случаев несут на носилках, опутанных веревкой, а иногда на холстах домашней работы. В случаях особенного почтения к памяти умершего гроб его несут на головах без особенных для того приспособлений. После погребения умершего, если не ошибаюсь, водкой, кроме могильщиков, никого не угощают, а потчивают одним только обедом. Для траура женский пол надевает белые, отделанные иногда кружевами, платки. Девицы, кроме того, имеют полураспущенные косы.

 По умершим старым отцам и матерям дети их почти всегда, если только позволяют средства, заказывают «сорокоуст». По другим же – обязательно заупокойные обедни в 9-й, 20-й и 40-й дни их кончины. Накануне этих дней после вечерни, а в самые дни помина после обедни, приходское духовенство совершает по умершему панихиды на могиле и в доме. В доме служится большая панихида, а после трапезы, равно и на могиле – лития. Первый поминальный стол бывает только исключительно для духовенства. Горячих «хлебовых» блюд никогда на поминальном столе не бывает. В скоромный день подаются сразу несколько вареных и жареных мясных кушаний из свинины, говядины, баранины и курицы. Первое блюдо – ситный и мед, а последнее – блинцы (всегда обязательны и в скоромный, и в постный день). В постный день, кроме меда и постных блинцов, подают почти везде коробку сардин или какого-нибудь маринованного рыбьего консерва и жареную, по большей части, соленую воблу или лещ. Почти везде перед обедом потчивают чаем, причем, чтобы вышло «приличней», чай «настаивают» густым, как черное пиво, а отказаться от такого чая опять не моги – «батюшка гребует нашим угощением». К чаю, кроме сахара, почти всегда подается мармелад, иногда белые сухари и варенье. Вилки и вместо салфеток полотенца приобрели у ростошинцев права полного господства. Вина никогда и никакого за поминальным столом не подается, и только в весьма редких случаях предлагается фруктовая вода.