ЯПОНКА

Рассказ

Детские фантазии, как тени, сопровождают человека до самой старости.  Мои – тоже со мной. В темноте детской комнаты особенно пугал старинный шкаф, он казался угрюмым утесом, нависавшим над кроваткой. Иногда шкаф как бы шевелился, кряхтел и пытался что-то сказать. Спасибо ему, что так ничего и не произнес. Красивый дубовый буфет, наоборот, вызывал положительные эмоции и ассоциировался с веселым молодым человеком, отчасти франтом. Он то похохатывал  в  темноте бессонной ночи, то примерял модные обновки. Но сам буфет с его резными ручками не так занимал мое воображение, как это делала фарфоровая статуэтка японки в кимоно, примостившаяся на площадке между верхней и нижней частью буфета. Она была   таинственной феей, прилетевшей на рассветных лучах из далекой страны Восходящего солнца. Все в этой экзотической куколке будило воображение: сочетание цветов на складках кимоно, изящная белая рука, держащая веер, черные косички на прелестной головке.  Слегка дотронувшись рукой до нее, можно было увидеть, как восточная красавица лукаво качает головой и кокетливо подсмеивается над мальчишескими  вихрами и обожанием. В паузах между футболом, строительством деревянных кораблей и рекой Сосной я любил смотреть в эти раскосые добрые глаза, задумываться о людских тайнах и улетать далеко к своим мечтам и грезам. Иногда казалось, что домашнее фарфоровое чудо разговаривает со мной, и слова при этом звенят серебряною трелью.

Вечерами, когда родители имели свободную минутку, я допытывался у них, откуда в нашем   доме появилась статуэтка. Может быть, отец, будучи по молодости военным моряком,   купил ее у портового торговца? Ведь недаром же он любил песню «В Кейптаунском порту…»  Да и мама из командировок всегда привозила в нашу уютную ливенскую квартиру  много всякой всячины.  Могли они, наконец,  выменять вещицу  у старьевщика. Взрослые хранили молчание, и это еще больше разжигало мое любопытство. 

Почему так необычно выглядят японки?  Зачем им веер? Как они ходят в столь неудобной, на мой взгляд, одежде?..  Вопросы возникали один за другим. Интернета тогда не было, японских книг – тоже, оставался один вариант – домысливать. С этим проблем вообще не существовало. Где-то на небе мерцали звездные миры, едва проглядывались далекие планеты, откуда и прилетали такие непохожие на окружающих люди. Они как-то хитро посматривали на нас, несовершенных, и предлагали другой тип жизни. А прекрасный пол вообще у меня ассоциировался с прекрасным, и получалось, что оно, чем дальше, тем совершеннее.

Однако первая любовь пришла не из других миров, а из параллельного класса обычной среднероссийской  школы. В симпатичной девочке Римме я разглядел восточный разрез глаз, смоляной волос, из которого можно было бы соорудить японскую прическу. Даже ее платья, когда мы приходили на танцевальные вечера, отдаленно напоминали кимоно.

– Что ты меня всегда так пристально рассматриваешь, словно я матрешка какая, – удивлялась девочка моей манере смотреть.

В ответ получала невнятное бормотание.  Заторможенность  и молчаливость ей явно не нравились, но  интерес ко мне все-таки имелся. Эх, развернуть бы в  фотоленту все  переживания!  Мои пальцы миллион раз касались ее волос, ресниц, рук, губ… Но на самом деле я просто немел в ее присутствии. Удивительное это время, подростковое, закомплексованное и романтичное! Для меня Римма была существом высшего порядка – нежным, красивым, ироничным – рядом с которым как-то неприлично  даже дышать. Тогда и возникли  первые стихи: «Не дышу, боюсь испортить этот милый лик, выражение  лукаво, словно яркий блик…» В общем, мальчишке хватало для подпитки любви ее присутствия и сознания, что она есть на самом деле. Девочка думала по-другому, ее интересовали другие вещи. Они-то нас и развели в разные стороны. Мою Дульсинею прибило к берегу ранней страсти, которая ее и погубила. Очень я горевал по поводу крушения девчоночьей судьбы, но от нее, как известно, не уйдешь. А моя любовь к ней очень долго пылала и осталась в сердце навечно – как однажды запечатленная  радуга или сполох северного сияния.

Последующие влюбленности все теснее приближали меня к земным коллизиям, но донкихотская  привычка наделять девушек и женщин несуществующими  достоинствами  отчасти осталась.   Мои спутницы оказывались по большей части придуманными,   что непременно приводило к крушению всяких надежд на гармонию. Одно оказывалось неизменным – явная красота избранниц. Поддавшись всеобщим  ценностям,  я шел традиционным путем создания крепкой ячейки общества, но надолго меня не хватило.  Именно тогда на горизонте замаячил кризис личной жизни.

– У меня такое ощущение, что вижу тебя в последний раз, – почему-то сообщила на прощание в Краснодарском  аэропорту Марьяна, блондинистая супруга. А ведь это были обычные проводы мужа на север, и к разрыву  дело пока не шло. Но ощущения женщину не подвели – я отбыл в свободное плавание и закружился в снежном вихре Чукотки на целые семнадцать лет.

Это она, далекая стылая страна, оказалась той планетой, о которой мечталось в детстве. По ней ходили раскосые красавицы-брюнетки с грациозными движениями и пластикой. Прирожденные танцовщицы! Загадочные, как японки, одетые в необычные одежды, с удивительными манерами и голосами. Они, казалось,  кивали мне головками, как та, единственная, из фарфора.

Почта приносила с далекого  «материка» письма от Марьяны и знакомых по горному туризму девушек. Все они почему-то хотели увидеть «путешественника» рядом с  собой, но поезд  уже ушел. А на Чукотке вообще поезда не ходили.  Вокруг белое безмолвие зимой, ковер цветов в тундре и ослепительное море летом. Низкое небо, казалось, вот-вот зацепится за крыши домов. Колючие ветра, полярные ночи, однако, характер людям не испортили, наоборот, все улыбчивы, мягки в общении, добры и щедры. В такой среде и без любви – невозможно.

Ближе к Новому году, когда стужа сковала залив Лаврентия, а снег намел огромные сугробы, вся жизнь в самом дальнем райцентре страны переместилась в дома.

– И тебе пора определяться на долгую зиму с личными делами, – посоветовал мой новый друг и коллега Миша Ленский, а заодно и пригласил встречать праздник в кругу его семьи.

– Как это определяться? – не понял я.

– Один в кровати можешь замерзнуть, – засмеялся  он.

Да и другие знакомые давали всякие рекомендации насчет успешной перезимовки, вплоть до поисков свободной молодой вдовы. Сначала это все удивляло, потом забавляло. Но никто особенно и не потешался. Обычные заполярные реалии. Пока погруженная в себя Марьяна продолжала вязать в далеком южном городке Крымске шерстяные носки и не могла решиться на переезд, народ  вокруг меня думал о том, как помочь новичку высоких широт выжить. Спасибо им! Я тоже сиднем не сидел: посещал злачные заведения, не пропускал  культурных мероприятий.

По географическим  и административным меркам  люди здесь находились как бы в дыре, но жизнь в краю розовых чаек кипела настоящая. Местный театр выдавал спектакли, что дух захватывало, а национальные танцевальные ансамбли поражали самобытностью любого. Особенно блистал на сцене «Белый парус», с его неподражаемыми танцорами.  Меховая одежда на девушках были украшена бисером, как и легкие меховые сапожки. А двигались они грациозно и легко, как птицы, которых изображали, причем, под удары единственного музыкального инструмента –  ярара.

 «Наверное, и в Стране восходящего солнца все так же красиво и естественно», – думал я, глядя на раскрасневшиеся лица чукчанок и эскимосок, и все верил в свою сказку. И она продолжалась, продолжалась, продолжалась, и каждый день приносил новые открытия. На этой земле проводился единственный в мире праздник кита, здесь начинался день огромной страны, в нескольких десятках километров находилась территория США, в окрестностях поселков бродили в поисках пищи белые медведи…

…Праздник Нового года здесь, на краешке земли, вылился в  костюмированный карнавал в районном  ДК.  Моя новая знакомая  Джулия, красивая женщина со смеющими глазами и милой жестикуляцией, вызвалась представить меня народу в виде Красной шапочки. Превращение это пришлось по вкусу не только мне, но и окружающим. Никто даже и не подумал сразу, что перед ними – мужчина. А мы так лихо кружились в танце,  что, в конце концов, все стало понятно – танцевала пара очарованных друг другом людей. Потом карнавальная толпа выкатилась на улицу, в жесточайшую пургу. Джулия смело тянула меня за руку навстречу ветру, рассомаший мех ее шапочки смешно шевелился, а ресницы побелели от инея, как у снегурочки. «А вот и японка», – екнуло в сердце.

Мы сразу сблизились, как будто знали друг друга сто лет, прекрасно понимали с полуслова, любили говорить на разные темы. Лучшего друга, возлюбленной, с которой не хотелось расставаться, я не представлял. Конечно же, это была очаровательная брюнетка, само собой разумеется, с черными до блеска волосами, точеной фигурой, изящными кистями рук.  В канву этих волшебных отношений  органично вписалась и ее дочка, микро-японка, с мамиными прелестными ужимочками, свежая, как цветущая сакура. Так вот и сложился наш  союз – под аккомпанемент  боя курантов, звона бокалов, хохота пурги. Спасибо судьбе и Ленскому! 

А уже летом в нашу северную деревню нагрянула группа настоящих японцев из телекомпании Эн-Эйч-Кэй. Как только над Беринговым заливом  «упал на дно» железный занавес, это была первая журналистская бригада в местных краях. Улыбчивые раскосые ребята, очень похожие на местных людей, поразили нас любознательностью.  Они безостановочно щелкали затворами фотоаппаратов, включали камеры, брали интервью.  Гости не скрывали, японцев всегда интересовала похожесть с некоторыми северными народами  России. Это открытие  мне очень  понравилась, так как оно расставило все по своим местам в большой личной истории с фарфоровой статуэткой.  Я встретил свою «японку», и жизнь пошла так, как мечталось.  Было все, но союз наш оказался живучим, устойчивым, удивительным. Он как бы вырос из детских грез, но не рассыпался под напором обстоятельств. А позже появилась третья «японка» – волшебная, словно воздушная  сюита  Э.Грига. И, конечно же, как вы поняли меня, с восточной красотой.  Смотреть на нее, касаться маленьких пальчиков было блаженством, и меня заносило на верхи его главных вершин.

– Зайдите, получите заказное письмо с «материка», – позвонили однажды с почтового отделения.

По написанному адресу сразу понял почерк отца. Он сообщил то, что давно хотел рассказать: еще молодым моряком он влюбился в японку в морском клубе города Владивостока. Роман этот не имел продолжения. В память о своей удивительной возлюбленной и купил он в припортовом магазинчике фарфоровую статуэтку. Разумеется, мама об этой истории ничего не знала. Так я стал невольным заложником отцовской любви, о чем нисколько не жалею.