(Поэтическое творчество имама Хомейни)

Любовь к женщине в традициях персидской поэзии

приравнивается любви к Богу

            Представляя свой «Западно-восточный диван», открывавший Европе малоизвестный в то время мир персидской культуры, великий немецкий поэт и мыслитель Иоганн Вольфганг Гете писал: «Достойно привлечь внимание к той стороне, откуда на протяжении тысячелетий доставлялось к нам так много великого, прекрасного и доброго, откуда каждодневно можно ожидать ещё большего». Александр Грибоедов назвал Восток «неисчерпаемым источником для освежения пиитического воображения, тем занимательнее для русских, что мы имели с древних времен сношения с жителями оного». С тех времен немало сделано для культурного узнавания и сближения Запада и Востока, в том числе и в России. Поэзия великих персидских поэтов Рудаки, Хайяма, Саади, Хафиза, Джами в переводах  А. Фета, В. Брюсова, М. Кузьмина, И. Сельвинского, В. Державина, Д. Самойлова пользуется широким признанием и любовью в нашей стране. А вот современная иранская литература известна гораздо меньше.

Говорят, в Иране каждый второй или поэт, или почитатель поэзии. Если это и преувеличение, то небольшое. От века в этой стране богословие и философия, астрономия и медицина, государственное управление и природоведение неотделимы от стихосложения, развивались и выражались в поэтической форме. И в настоящее время стихами классиков персидской поэзии расцвечиваются выступления депутатов меджлиса и статьи ученых, проповеди богослужителей и телевизионные репортажи. Газелями Хафиза объясняются в любви, а притчами Руми разрешаются правовые и имущественные споры.  

Вот и основатель Исламской Республики Иран имам Хомейни оставил соотечественникам поэтические произведения, набросанные в минуты отдыха от государственной и религиозно-философской деятельности. Говорят, он не собирался публиковать их и относился к ним скорее как к духовным упражнениям, медитациям, традиционным для иранских мыслителей. Сборник стихов «Вино любви» («Баде-йе эшк»), собранный воедино невесткой имама Фатимой, увидел свет лишь в 1989 году, после смерти автора. Впоследствии был издан более полный “Диван Имама” («диван» на фарси значит «собрание»).

Личность Хомейни ярче всего ощущаешь не в мавзолее громадном сооружении на пути из иранской столицы в священный город Кум, не в аэропорту его имени, не в музее Исламской революции, а в неприметном саманном домике в Джамаране, на северной окраине Тегерана, в котором имам прожил последние десять лет жизни. Глава государства арендовал его за пятнадцать долларов в месяц. Из центра города до этих мест добраться не так-то просто. Заканчиваются широкие проспекты, за ними тенистые кварталы богатых особняков, дорога поднимается в гору, кривые неасфальтированные улочки предместья становятся всё теснее и уже. Наконец автомобилем вообще не проедешь, надо спешиваться, чтобы за неохватным древним вязом найти небольшую дверь в глинобитной стене.  В глубине двора ничем не примечательная мечеть и низкий домик из двух комнат.  Его открыл нам Ахмад Фаллах Мехрджерди, один из бывших охранников Хомейни. Комната, в которой обитал с женой  основатель Исламской Республики, до сих пор хранит установленный им уклад: из всей обстановки низенький столик, потёртый серый коврик да в углу застеклённый шкаф с небольшим собранием книг.

- Всё так и осталось, как было двадцать лет назад, при его жизни, - рассказал Ахмад. – Как-то начали красить стены мечети, что рядом с домом. Имам увидел и спросил: «А что, в городе все остальные мечети уже покрашены?» Отложите, сказал, до тех времён, когда не останется неотремонтированных домов у простых иранцев. Так мечеть и стоит, если вы заметили, до сих пор недокрашенной.

Хомейни, вручивший в своё время народу «верительные грамоты от Бога», остаётся в Иране и по сей день незыблемым авторитетом. Резиденция аятоллы, как духовного руководителя, находилась в священном городе Куме, в таком же неказистом одноэтажном домишке. К нему приходили тысячи иранцев со всех концов страны.  Приёмная представляла из себя совершенно пустую комнату, лишь у стены на полу лежало свёрнутое байковое одеяло. На нём и располагался Хомейни, принимая посетителей. Всё своё немалое наследственное имущество имам передал на нужды народного просвещения. «Называйте меня служителем, а не руководителем, - говорил он. – Ислам обязывает нас служить. Для этого много не нужно, для борьбы с шахом мне хватило пера и нескольких листков бумаги». Разительное отличие от западных лидеров с их Мониками, модельными супругами и нескончаемыми коррупционными скандалами!

Вот такие стихи сложились у меня после посещения домика на окраине Тегерана:

В ЖИЛИЩЕ ХОМЕЙНИ

С прищуром взгляд, со строгой добротой

Он принимает гостя, как, наверно,

И раньше принимал, когда живой

Всех простотой дивил нелицемерной.

Он жаждущему наливал воды,

А страждущему подавал лепёшку.

Будь нищий, будь король – в его сторожке

Для всех один обряд без суеты.

Я опоздал – имам уже ушёл,

Иные слышит голоса приветствий.

Гнездо покинув, улетел орёл.

И я гляжу смущённо на наследство,

Оставленное старцем на миру:

Две стопки книг и посошок в углу.

         Восток, как известно, дело тонкое, открывается он не сразу. Вот и стихи Хомейни поначалу малопонятны – то кажутся слишком простыми, даже наивными, то излишне замысловатыми, перегруженными образами и смыслами. Возможно, кого-то удивит то, что под пером главы религиозной конфессии, строго осуждающей спиртные напитки, воспевается винопитие, что в стихах аскета, предписавшего женщинам-иранкам скромность, целомудрие и внешнюю закрытость, звучат призывы лирического персонажа к объятиям и поцелуям – но этому находится объяснение в поэтической традиции Ирана. Надо знать, что поэзия имама глубоко символична, и за образами земной красоты, любви и вина открываются иные горизонты и глубины, философское постижение Бога, сущности бытия и смерти.

Основные темы поэзии Хомейни имеют суфийское происхождение. Суфий в странах исламского Востока – странствующий мудрец, дервиш, человек, сознательно избравший нищету, отдавший всего себя на пути к своему божественному возлюбленному (т.е. Богу). Отсюда постоянные мотивы духовной любви и смерти, долгого пути, по которому идет поэт к своей главной цели – обретению абсолютной свободы в результате слияния с божественным возлюбленным, мотив тщетности мирской суеты и рационального знания, мотивы символического опьянения «вином истины». Наиболее характерные термины, в которых описывается объект любви, – сияние, свет (forugh, partow), красота (jamal), совершенство (kamal) . Причем такие характеристики даются не только Богу и другим сверхприродным существам, но и «земному возлюбленному», коль скоро здесь же говорится о «губах, подобных почкам розы». «Земной возлюбленный», будь то женщина или мужчина, оказывается замещением, образом и подобием Бога, к которому, и только к нему, суфий испытывает подлинную страсть. Для описания кульминационного момента в «земной любви» используется термин fana' – «гибель, небытие», в суфийской философии обозначающий высшую ступень самосовершенствования. Все это подчеркивает соприродность «земной» и «божественной» любви, их метафизическое единство вне моральных предрассудков. «Свидетельствование Бога в женщине полнее и совершеннее, - писал великий персидский поэт-суфий Руми. - Ведь Бог никак не может быть увиден вне материи». Иначе говоря, поэт должен уметь возводить свою земную любовь к ее божественному источнику, т.е. осознавать ее символический характер.

Неким шифром в стихах Хомейни постоянно встречаются слова sar-e kuy-e to («начало твоей улицы»). Это выражение связано с распространенным в Иране обычаем, когда юноша караулит понравившуюся ему девушку в начале улицы, где она живет (т.к. дальше, ближе к её дому, заходить не принято). У Хомейни это выражение приобретает символический характер. В применении к Возлюбленному оно означает близость, но не тождество (ведь речь идет лишь о начале улицы):

О, если бы однажды я поселился у начала твоей улицы!

В этом была бы радость и печаль моего сердца…

             Составители сборника «Баде-йе эшк» характеризуют творчество Хомейни как «откровения мистика-поэта, фиксирующего свои состояния» и «отказывающегося от изощренной техники стиха и рифмовки». Стихи имама по стилю и языку близки к образцам классической персидской поэзии. Сам он отзывался о своих стихотворных опытах как о подражаниях великим мастерам ничтожного рифмоплета. Однако это – мнение автора, лишь свидетельствующее о его скромности и высокой требовательности к самому себе. Поэтическое наследие Хомейни заслуживает пристального внимания уже потому, что лирика по самой своей природе является самым чутким отражением человеческой души, с которым не сравнится ни богословие, ни философия, ни тем более политическая деятельность. Неслучайно все великие духовные учения передавались в образном, поэтическом изложении, отражающем живую стихию духа, еще не застывшую  в строгой рациональной форме.

           Однако, постигая эту «сверхреальность», едва ли возможно воссоздать биографические и исторические обстоятельства жизни и деятельности Хомейни. В его «Диване» есть, конечно, поэтически зашифрованные намеки на политическую ситуацию, строки, навеянные некоторыми событиями, обращенные к родным, в частности, к Фатиме, посвященные памяти сподвижников. Но не они определяют суть творчества.
В поэзии имама реален только Бог, остальное же – метафора Его бытия. При таком понимании газели духовного наставника иранского народа воспринимаются как непрестанный поиск Истины, трудное восхождение к её вершинам, духовные открытия на горнем пути, как поэтическая исповедь и завещание.

           Представляю переводы шести стихотворений Рухоллы аль-Мусави аль-Хомейни, выполненных мною с подстрочника, предоставленного Иранским культурным центром в Москве.

СВИДЕТЕЛЕМ СЕРДЦЕ

Чаша из рук Твоих слаще всех чаш.

Дверь отворишь и Сам мне любезно подашь.

Ко многим дверям приходил - но запор находил.

Только здесь, в мейхане, говорят мне: "Ты наш!"

Тот, кто к чаше сухими губами приник,

Знает: трезвости мир - только бренная блажь.

Смотри на веселие здешних пьянчужек, смотри!

Им простится сегодня немыслимый прежде кураж.

А Ты, Виночерпий, достоин любви и похвал:

Бродяге и шаху один Ты напиток подашь.

Путь мой горек и в сердце жестокая боль.

Потому и стучался к Тебе, блаженства небесного страж!

Ты милосерд. А я слаб и изранен любовью.

За терзанья мои Ты попойкою нынче воздашь.

ЖЕЛАНИЯ ВЕСНЫ     

Я там же, где всегда, у погребка,

Любовью полон, не похож на старика.

Когда сады цветут – какая старость!

Забудь про осень, до неё века.

Смотри на птицу, что томилась в клетке,

А нынче в небе кружится, легка.

Ненастный ветер улетел на север

И благодатный дождь омыл луга.

Покров падёт – и лик красы весенней

Пройдёт, слепящий, будто облака.

ВИНО ТРЕЗВОСТИ

Вот твоя чаша. Тебе ли бежать от вина?

Глядит на михраб лицемер, у нас же своя сторона.

Скажи виночерпию, какой тебя мучает сон?

Он чашей прогонит его, не твоя в нём вина.  

Своей нищеты не стыдись, протяни к подаянью суму

И радуйся, если монета найдётся хотя бы одна.

Смотри, каландар захмелел, наливает со щедростью нам.

Держи же свой кубок, чтоб в сердце запела весна.

Забудем стенанья завистников и лицемерных святош –

Их жизнь в ослепленье проходит, отравой полна.

Мы нежных объятий не скроем и радость в душе:

Подобная ночи осенней, жизнь без Друга темна.

Хозяин питейного дома не скажет: ты пьян.

Душа встрепенулась, трезвея от чаши вина.

ОТ ЛОЖНОЙ МУДРОСТИ БЕГИ

С кабацким владыкой старинный у нас уговор.

Ведь я завсегдатай его погребка с давних пор.

Сегодня друзья за вином здесь встречают весну.

Как отстану от них? На голову ляжет позор.

Луноликих красавиц не в силах я сторониться в саду!

Вот спешу, чтоб услышать волшебный их хор.

Жаль мне дервишей, показную не чту нищету.

Даровал Бог для жизни блистающий солнцем простор.

Шейх в лохмотья оделся – к чему он зовёт, лицемер?

В одеянье любимой цветов парчовых ковёр.

Смысла нет в поученьях не любящих свет.

Без сияния глаз Твоих дороги и я б не нашёл.

Я с любимой сбежал от всех мудрецов в погребок,

Чтоб не слышать, не знать суетливой молвы приговор.

Кроме слов о любви и стихов о блаженном вине

Не услышать иного от Хинди с тех пор.

СГОРЕВШИЙ ОТ ЛЮБВИ

Чадру долой, яви себя, не мучь насмешкой и лукавством!

Изнемогая от любви, в твоём лице ищу лекарство.

Я за руку тебя держу, не отпущу, и не надейся.

Мне легче сердце потерять, пойти на вечное мытарство.

Другие девы пред тобой, пред красотою несравнимой,

Как мошкара перед луной, уносит ветер их в пространство.

Птица, попавшая в силки, спалившая от зноя крылья,

Уж не взлетит, не запоёт, добыча огненного царства.

К тебе, Возлюбленная, путь открылся в солнечной купели.

Чу, отправленье! Караван уж подгоняет ветер странствий.

 СОЛНЦЕ СОВЕРШЕННЫХ

Гуляки, ринды, празднословы! Прошла беспутная пора.

Начальник жизни, душ водитель явился, солнечный, с утра.

Стремясь к лучам, раскрылась роза, трепещет песней соловей.

Разлука с Ним – терзанье мира и жизни горечь и хандра.

Так некогда Синай увидел, как радугой теснило тьму.

Муса явился фараону – и лжи закончилась игра.

Ударь в колокола, сметая нетопырей за горный склон.

Пусть все услышат, что настала весны сияющей пора.

Бегите, слуги Аримана! Иссякла сила тёмных чар.

И всё, что замышлял он злое, порушилось ещё вчера.

Исы дыханье оживляет цветеньем прежде мёртвый дол.

И в небесах голубок стаи резвятся, будто мошкара.

Пловец, забудь о непогоде, уж близок радостный причал.

В ковчеге Нуха будет место всем, кроме зависти и зла!     

Необходимые пояснения:

Мейхана – погребок, заведение, в котором продавалось и потреблялось вино.

Михраб – ниша в стене мечети, показывающая направление на Мекку, куда должны быть обращены лица молящихся.

Каландар – бродячий дервиш (исламский монах).

Хинди («Индиец») – поэтический псевдоним имама Хомейни, который в юности провёл некоторое время в Индии со своим отцом. В поэтической традиции Востока поэт как бы ставит свою подпись в последнем бейте (двустишии) газели, упоминая своё имя. Однако Хомейни редко придерживался этой традиции.

Ринд – человек свободных нравов, нарушитель формальных установлений религии и законов. В персидской поэзии – гуляка и пьяница, мистически опьяненный вином Истины.

Муса, Нух, Иса – исламские  транскрипции имён ветхозаветных пророков Моисея, Ноя и чтимого как пророк Иисуса Христа.

Ариман – предводитель сил зла в зороастризме, древней  религии иранцев.