Александр НЕСТРУГИН. Жизнь поперек реки
* * *
Жизнь… Зачем же так о ней
Грубо говорить – жестянка!
Нет, она – вишнёвый клей,
Рот слюной забивший тянкой.
Многое томило грудь:
Взгляд, касанье, звуки вальса…
Я боялся клей сглотнуть.
И разжёвывать стеснялся.
Я стеснялся, я краснел,
Я не смел кружиться в танце…
А потом, когда посмел,
Клея – только вкус остался.
* * *
Деревенским мальчишкам и девчонкам -
и не только им…
Крыльцо, колодец и скворешня –
Ни новизны тебе, ни драм.
Звучит – ну как-то слишком здешне,
А хочется того, что – там!
Туман речной не знает тайны,
Которой голову дурят
Реалти-шоу и онлайны
(Вон как они-то говорят!).
А в том тумане – луг, и копны,
И – аж по грудь разутым вам –
Отавы холодок щекотный…
И так тепло в груди словам!
Словам не тамошним, а здешним,
На языке земном, простом.
Крыльцо, колодец и скворешня –
О том же говорят, о том…
ДАЛЬНИЙ ГОРОД
1
Так порой подступит – дай мне,
Жарким комом вынь-положь! -
Город нежный, город дальний,
Дальше – слов не разберешь.
Город дальний… Что там держит,
Не даёт меня тоске?
Якорь-память? Самодержец –
Дюжий, с якорем в руке?
Пучит яростно гляделки,
Где вороны – « кар» да «кар»…
После сессий – посиделки,
Ставший в горле «Солнцедар»?
Счастье, что так сладко медлит?
Вечность строк - и женских губ?
Иль в кармане – грошик медный,
Бедный братец медных труб?
Стужа.. Ливень... Жажда… Милость
Светлой женщины одной…
Ничего не повторилось –
И не сбудется со мной.
2
Узким спуском, боком-скоком –
Эй, домишки, сторонись! –
По чижовским водостокам
Я летел ночами вниз!
К голосам, к хозяйским сливам
(Или – яблоням? Плевать!),
Чтоб небитым-дробь-счастливым
Пасть так низко – на кровать.
Утром – чай с гремучей коркой
(«У, опять проспал, урод!»)
И – вперёд… Таких «восьмёрка»
За пятак – пучок берёт.
И так долго, долго кружит,
Дрёму дерганную для,
Что ветра уже не вьюжат -
Лепят лист на тополя.
Где ты, счастье? Мы могли бы…
Только – что там говорит
Мне профессор-неулыба
С римским прозвищем «Квирит»?
«Ваш билет!» - и шаг последний,
И – обрывный этот миг…
И выныриваешь, бледный, –
К вольной волюшке! – из книг.
…Вдох… Смятенье… Пропасть... Милость
Светлой женщины одной…
Ничего не повторилось.
Стало веком. Стало – мной.
3
Дальний город. Вечный город.
Жар… Касанье снежных рук…
Что ни буква – сладкий холод,
Что ни буква, что ни звук.
Вешний город. Вечный… Спорим, -
Он один, один такой!
Не за морем, не над морем, -
Над Воронежем-рекой.
ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Это я бегу вприпрыжку,
И взлетаю, и качусь...
Женишком, хватившим лишку,
За штакетину схвачусь!
Это я, такой-то прыткий,
Даже слова не скажу,
Перед запертой калиткой
Шлях и поле положу.
Та калитка – сжалясь, что ли? –
Скрипнет утречком: «Прости…»
А пред нею – только поле,
Шлях и полюшко, пусты…
* * *
Слава снилась, ела поедом
(Вроде – тоже по любви):
- Самолётом или поездом –
Да хоть пёхом – когти рви!
Вышел, сразу за калиткою –
Ниоткуда, во дела! –
Приворотной белой ниткою
Стёжка в сосняках легла.
И – насквозь – борами-нивами
Шил судьбу я стёжкой той…
И она - на берег вывела,
На высокий, на крутой.
Где вода туманно-дымная
Глубока, да не темна:
Сторона моя родимая
В ней до камушка видна.
С тем, что смерклось, с ранью дрожкою,
С тем, что было-не сбылось.
И – с моей строкою-стёжкою, –
Там, где вечное рвалось.
* * *
Здесь, где филин лает на луну,
Здесь, где лес-валун и листьев пена,
Я держу свои слова в плену –
И зову, зову бежать из плена!
Этот луг до самых звёзд открыт,
И раскрыты звёздные скрижали.
Но повсюду лунный свет стоит,
И слова к молчанию прижались…
* * *
Что было с нами, я забыл…
А что шептали клёны, помню.
Как ближний листья теребил,
Как уводил куда-то полночь…
И мне хотелось так шептать,
С тем шёпотом до края сжиться,
И шелестеть, и облетать,
Листвой у ног твоих ложиться…
* * *
- В центре обрезали тополя, видел?
- Так пусто стало…
Из разговора
Райцентр, меня прижми
К ветвям своим недужным.
К тому, что меж людьми
Стихает ветром южным,
Ещё порой скользя
Застенчиво по лицам…
Что выказать нельзя
Усмешливым столицам.
Беда идёт горой,
А мы пойдём – долиной.
…Верни мне прежний строй –
Хотя бы тополиный!
Верни мне воздух твой,
Не «измы» и не культы…
Подёрнулись листвой
Белеющие культи,
Но минет век – иль год –
И снова взвизгнут пилы.
Верни мне воздух – тот,
Что только вместе пили…
* * *
Он и оплёван, и оплакан,
Как старой веры образа,
Но по плевкам – не надо лаком,
Не надо грязью – по слезам.
Всё, что случилось, было – с нами,
Мы с этим жили и росли.
Октябрь – и слом, и гром, - и знамя,
Что до рейхстага донесли.
Пусть говорят: кумач тот выцвел,
Путь – сотней вьюг перемело.
Но время и «Авроры» выстрел
На жёсткий диск перевело.
И пусть не лжёт учебник школьный,
Что он забыл и день, и год.
Иначе тот, не барский, Смольный
Сам за себя сказать придёт.
* * *
Среди ничьих речных потёмок
Стоишь – как будто виноват.
Что голос был не слишком громок –
Не для речей, не для эстрад.
Что не услышала Россия…
Но для кручины нет причин:
Твоё негромкое осинник,
На губы глядя, заучил.
ГОРНЫЙ МЁД
Василию Килякову
С тобою горы и орлы!
И ты об этом знаешь,
Покуда в облике пчелы
Свой взяток собираешь.
К тебе пчелиный рой не льнёт,
Поскольку так уж вышло,
Что ты сбираешь горный мёд
С цветка равнинной вишни…
И так живёшь: в себе тая,
То, что гурьбой не вызнать.
И келья сумрачна твоя -
Мёд горный должен вызреть!
Но, выбиваясь выше крыш
Короткими кругами,
Не к вишне ты летишь - паришь
Над вечными снегами…
* * *
Зачем, высокая, клубится –
И каплей бьётся оземь тьма?
Зачем воркует голубица -
И потишавшие грома?
Зачем в лозинах плачет ветер,
И этот плач я узнаю? -
Я сам давным-давно ответил!
И вот – вопросы задаю…