(Письма народного художника России Станислава Никиреева)

«Мичуринский городской Совет депутатов своим решением от 28 июля присвоил звание «Почётный гражданин г. Мичуринска» двум замечательным уроженцам, деятелям российского искусства – народному художнику России академику Станиславу Михайловичу Никирееву (посмертно) и народному артисту СССР Владимиру Михайловичу Зельдину». «Мичуринская правда» от 17 сентября 2011 года.

«Я люблю эту землю, на которой живу, каждую её травинку – и эту любовь хочу передать в своих работах» – такой завет оставил нам, своим землякам, художник, при жизни названый великим, – Станислав Никиреев. Скорблю о нём, моём старшем друге, товарище по цеху российского искусства, имея право на это по общему служению ему, как литератора – журналиста и писателя.

Как справедливо и логично это соединение дорогих для нас имён в документе городского Совета депутатов. В одном из последних при жизни писем (от 3 декабря 2006 года) ко мне Станислав Михайлович напишет, восторженно благодаря за присланные ему «гостинцы» (сувенирный набор открыток «Мичуринску – 375» - В.К.) в большом конверте»: «…А когда я увидел свой лик рядом с фотографией Владимира Зельдина, то растерялся и долго не мог успокоиться… Такого мне почему-то никто не присылал. Благодарю!»

И вот они рядом: дважды почётный гражданин – подмосковного Подольска, где художник жил и творил (это звание Станиславу Михайловичу присвоено было в последний год жизни – в 2006-м), а теперь второго города Тамбовщины – Мичуринска, и легендарный служитель Мельпомены, театра и кино Владимир Зельдин. Оба наши уроженцы.

…Станислав Никиреев родился 7 ноября 1932 года в Мичуринске, на улице Кирова, "…которую я сейчас зрю с мокрыми глазами на буклете с открытками", напишет он мне всё в том же памятном письме. Тогда, далекой осенью, старинный Козлов ещё не вполне освоился с новым своим именем. Мальчик с рабочей окраины рано обнаружил тягу к рисованию, с чем и пришёл в городскую художественную студию. Наверное, ничего не было более естественного для небольшого провинциального города, как подобная студия. Ведь Козлов дал к тому времени России не одного только будущего президента Академии художеств Александра Герасимова (первая персональная выставка живописи, портретов и жанровых картин 1936 года в Москве сделает его известным всей стране), но и Сергея Криволуцкого со своей школой-студией, графика и живописца Сергея Архипова – участника коммуны «Творчество» в Козлове (1918 год) и уже совсем легендарного к тому периоду академика живописи середины ХIХ века Афанасия Надёжина, предположительно расписавшего Боголюбский собор, возле него и похороненного.

Затем учёба в Пензенском художественном училище, одном из лучших заведений подобного рода в Советской России, под руководством известного русского художника И.С. Горюшкина-Сорокопудова. Далее – Московский институт им. Василия Сурикова. Здесь одним из его наставников станет знаменитый советский график Евгений Кибрик (иллюстрировал Гоголя, Ромена Роллана).

Уже в ранний период творчества его заметит столичная пресса, освещавшая жизнь искусства. О Станиславе Никирееве напишут: «Его нельзя спутать ни с кем. У него свой почерк, изящный и благородный, мягкий и выразительный. Он бесспорный мастер рисунка, его графические произведения смело соперничают с работами старых мастеров». Тогда он и был назван «русским Дюрером».

Графические листы в технике офорта молодого художника со временем начинают завоёвывать художественное пространство мира. Искусство Станислава Никиреева высоко оценит знаменитый художник и писатель Рокуэлл Кент. Станислав путешествует по России и зарубежным странам. Его знают на Памире, в Индии, Средней Азии, Италии, Соединённых Штатах Америки, Франции, Финляндии, Чехии… Весь в природе и её живом мире, он не только постоянно с карандашом и блокнотом, но и с сачком энтомолога. И тут он проявил себя, как и в графике, равным профессионалам. Огромна собранная им коллекция бабочек, жуков, пчёл. Ну и, конечно, птиц. Их поразительно живые и художественно преображённые образы едва ли не постоянные персонажи карандашных рисунков и пластинок для оттисков офортов. Недаром Станислав Никиреев занесён в Книгу рекордов Гиннесса: он единственный художник в мире, уместивший на одном квадратном сантиметре рисунка около 90 мельчайших деталей изображения…

Мичуринск платил и платит редкому художественному и сердечному дару своего великого уроженца щедрую дань. В Музее-усадьбе А.М. Герасимова экспонировались все его юбилейные персональные выставки. У Станислава Михайловича здесь не только много почитателей, но и друзей. Значителен и фонд работ С.М. Никиреева в запасниках музея.

Неутомимый труженик, способный десятилетие работать над сложным сюжетом, раз за разом совершенствуя до мельчайших деталей рисунок, путешественник и романтик, Станислав Михайлович остался верен себе и в сложном для пожилого человека путешествии в Африку. Он напишет мне в письме от 28 декабря 2005 года: «…Под угрозой (из-за намеченной персональной выставки в Подольске - В.К.) была моя традиционная поездка январскими нашими морозами в тропики. И всё, кажется, свершится. 20-го открытие выставки, а 21-го я улетаю в Танзанию, собрав свои последние силёнки для восхождения, хотя бы как на Эверест, до четырёхкилометровой отметки, то есть – до снегов…»

Последняя добровольная творческая командировка Станислава Михайловича в Танзанию, Восточную Африку, станет для него роковой. Заворожённый мечтой подняться на гору из детских сказок – Килиманджаро с её вершиной 5895 метров, к полному загадок озеру Виктория, окунуться в новый для него растительный мир и чудо мира насекомых, он вернётся домой больным с диагнозом, не оставившим ему шансов жить и творить.

В онкологической клинике Станислав Михайлович писал воспоминания. «Моя рукопись растолстела, около 200 страниц убористым почерком. Вы спрашиваете о моей части рукописи, относящейся к Козлову-Мичуринску, мне кажется, она интересна. Вскоре Олег (сын Станислава Михайловича - В.К.) едет в США с моей выставкой и рукописью, там наберут её на компьютере… Когда через месяц вернётся, займётся с типографией…», – вот и всё, что я узнаю о воспоминаниях крупнейшего в мире искусства художника-земляка. Это письмо датировано 1 ноября 2006 года. Жить Станиславу Михайловичу останется чуть больше полгода: 24 августа 2007 года его не стало.

В Подольске на могиле ему установлен памятник. Теперь и в родном Козлове-Мичуринске Никиреев увековечен, пусть пока что только почётным званием. Судьба (уверен – бесценной!) рукописи остаётся пока неизвестной.

«ВАШ СТАНИСЛАВ НИКИРЕЕВ»...

Кострикину В. К.

 г. Мичуринск

"Дорогой Виктор Константинович!

Примите мои пожелания хорошего Нового года. Пусть он в нашу многострадальную жизнь российскую принесёт нотки радостей и наслаждений, хорошей работы и многое, многое нужное для Вашей жизни!

Я Ваш должник. Статья хороша своей простотой и умной сложностью. Малость освобожусь, и пришлю Вам что-либо из офорта.

Много, жутко как много работы. Держусь!..

Самые наилучшие пожелания работникам газеты и дорогому Павлу Дмитриевичу.

Ваш Станислав Никиреев. 25 ноября 1983 года".

Это одно из первых по времени писем ко мне художника-земляка. За двадцать лет нашего знакомства мы с ним так и не перешли на «ты». Меня, в общем-то, рядового провинциального газетчика и чуть-чуть – сочинителя, останавливала от панибратства не столько разница в наших летах, сколько его известность в стране как признанного художника.

«Ваш Станислав Никиреев» – это местоимение у моего друга не только дань джентльменской корректности по отношению ко мне. Тут смысл расширенный. «Ваш» - в этой открытке значит и общих наших друзей. Особенно – «Павла Дмитриевича», театрального режиссёра и актёра Ермилова, по-отцовски трогательно влюблённого в искусство художника и в него самого. У меня хранятся подаренные мне дочерью покойного Павла Дмитриевича - Наталией Павловной - стихи отца, Никирееву посвящённые. В оные времена они, отредактированные мной, были опубликованы «Мичуринкой». Вот строки из того примечательного стихотворения:

...О, как же я безмерно счастлив

И благодарен, милый друг,

За то, что гений Ваш участлив,

Хранит пожатье Ваших рук...

..."Поля", продрогшие в ненастье,

В волшебном "Инее" леса,

Цветенье сада "Бабы Насти",

Полёт "Последнего листа", -

Он гонит холода "Зимы",

Взметнув "Козловские дымы"...

Закавыченные слова – это ведь не что иное, как название офортов, подаренных художником Павлу Ермилову, а позже и мне.

Придёт время, и я стану счастливым обладателем этих шедевров графического искусства Станислава Михайловича. Потом соберутся они с немалым числом других работ земляка и друга на файле моего компьютера. Офорт, с сыновней нежностью запечатлевший родительский дом художника и сад при нём с едва угадываемым силуэтом «Бабы Насти», мамы Станислава, среди цветущих деревьев, украсит и мой дом. Достанется мне (знак доверия?) и оригинал карандашного рисунка «Мама с вязанием на коленях» Никиреева юношеских времён. Другое чудо его графики – один из авторских вариантов старого дуба, сломанного бурей (офорт «Два дерева», 1994 год) – откроет сборник избранных моих стихотворений «Шаги командора» (2011 год), а в нём самый дорогой, пожалуй, для меня раздел – письма художника ко мне с моими же комментариями к ним. И это могучее дерево с обезглавленной вершиной на обложке книги – горькая память о друге и земляке. Потрясающий по своей художественной силе офорт, созданный в 1994 году, уж не стал ли он пророческим знаком будущего слома России в её коммунистическом коконе, из которого вылупится не прекрасная бабочка, а маложизненная химера криминальных 1990-х?

...Переписка с художником. Его рисунок считается беспрецедентным на сегодняшний день в истории мировой графики. Авторские оттиски с офортов Станислава Никиреева хранятся в лучших музеях мира – Токио, Париж, Третьяковская галерея, Библиотека конгресса США. Многие ныне здравствующие мэтры рисунка сравнивают Никиреева с Дюрером, Пиронези, боготворимым им Рембрандтом... Об этом станет мне известно ещё не скоро. Первые строки его писем я восприму довольно обыденно. Они станут приходить ко мне ещё в бытность мою действующим корреспондентом городской газеты. В ответ, конечно, на мой интерес к нему – земляку-художнику с растущей известностью. Словом, всего лишь хлеб с маслом для провинциального журналиста, начинающегося литератора.

...Семидесятые годы ушедшего столетия. Я, молодой журналист, недавний выпускник историко-филологического факультета местного института, освещаю жизнь учреждений образования и культуры в городе. Только начинал работать выставочный зал мемориала народного художника СССР Александра Герасимова в бывшем его родительском доме, возрождённом совсем не женскими хлопотами Тамары Ильиничны Вороновой, основателя и, кажется, с того же времени – директора мемориала. И вот одна из первых по времени экспозиций в нём – офорты Станислава Никиреева. Отклики в газете, попытки рецензии... Вопреки дельному совету в известных стихах («не надо заводить архива, над рукописями трястись») архив, оказывается, случайно(!) я завёл как раз тогда. В нём и оказались письма, открытки и прочие дорогие для меня следы начала общения с этим, ещё одним художником из Козлова-Мичуринска.

С непростительным опозданием из письма Станислава Никиреева, а не из собственных воспоминаний, затуманенных годами, благодаря полузабытому архиву узнаю: я-то и был инициатором драгоценной переписки. Письмо от 3 марта 1983 года. Мельчайшая, но отчётливая скоропись Станислава Михайловича:

"Виктор Константинович!

Ваше письмо с просьбой помочь лучшим образом в Ваших заботах (да и моих!) я получил и волнуюсь, что помочь в этом нужном Вам деле я смогу плохо. Причина – мало времени..."

Далее – ответы на мои вопросы.

У меня нет копий моих писем Станиславу Михайловичу. Я их не делал. Не считал нужным, к великому запоздалому сожалению. Как, впрочем, не собирал и своих вне города публикаций, даже – а ведь были! – журнальных. Кроме двух опубликованных повестей (Воронеж), остались незаконченные рукописи, начатые и брошенные отрывки. Натура – дура, словом...

Но в подробностях письма художника читается и то, о чём я его вопрошал.

"...У меня почти нет фото с моих работ, а снять быстро нет возможности – страшно загружен делами. Лишь три фото посылаю. Это мало. Выход такой. Работы мои все около Вас, в музее, и дело за хорошим фотографом: расплачусь я. А на Ваше усмотрение – какие делать..."

Эти три фото, конечно, сохранились. Самые первые всё-таки...

"Далее, – продолжает Станислав Михайлович, – мои путешествия! Это нужно рассказывать мне Вам, а писать – чепуха. Трата времени. Был я в пустыне Туркмении, в Армении (3 раза)... Азербайджан, Кузбасс, Памир. Много ездил по Вологодчине, в Приморском крае исходил порядочно по тайге. И всё это в поисках бабочек и жуков, для встреч с необычайным и незнакомым мне миром насекомых, растений...

Коллекция растёт. Бабочек – более 6000. Много жука... Всё это Вам нужно видеть. А как я опишу мой тяжкий труд? Он действительно в моих офортах изнурительный. Таких тонких моментов в офортах я не видел среди наших художников. Я имею в виду ремесло...

Пока пишу статьи в журнал "Юный художник": "Что может карандаш", "Офорт", "Как рисовать бабочек"...

Что ещё о себе для Вас интересного? Люблю собирать раковины, почтовые марки (темы: энтомология, рептилии, раковины).

Люблю ходить пешком, босиком, километров по 50 в день, и особенно в незнакомых местах. Люблю быть в поездках один, хотя очень рискую. Но есть преимущество – никто не мешает мне разговаривать с природой. Общественные дела? 1. Председатель бюро секции графики Московского областного Союза художников. 2. Член графической комиссии РСФСР.

3. Член правления Союза художников СССР.

Вот и вся моя "помощь" Вам. Жалею, что малая, но... попросите Аркадия Платицина, Павла Дмитриевича Ермилова...

С уважением,

Станислав Никиреев".

Придёт время, и я узнаю: у него и в энтомологии имя – «Бабочка Никиреева», сам поймал, изучил и описал. Как и у другого классика из России, поэта и прозаика Владимира Набокова – «Бабочка Набокова», чем он гордился не меньше, чем своим вкладом в русскую и мировую литературу.

Он отвернулся от холста

И в сад глядит, любуясь свято

Полётом алого листка

И тенью клёна лиловатой;

Любуясь всем, как сын и друг,

Без недоверья, без корысти,

И капля радужная вдруг

Спадает с вытянутой кисти.

Это из Набокова, поэта и художника...

У меня хватило совести не докучать выше головы занятому мастеру такой мелочью, как материал для статьи в провинциальную газету. Если только забыть при этом, что провинция эта – наш с ним родной город. Его-то, художника, родившегося ещё в старом, почти не тронутом советской новизной Козлове, прежде всего.

Но как удержаться и не удивить Станислава Михайловича уже принятым к печати в очередной из номеров региональным чернозёмным журналом «Подъём» моего очерка о нём под названием «Наш советский Дюрер». И 10 июля того же 1983 года неожиданно приходит ответ:

"Дорогой Виктор Константинович!

Спешу ответить на Ваше письмо, из которого узнал об очерке в "Подъёме"... Что до фото и картинок, я подумал так: не нужно никаких картинок, они плохо получаются в печати, а фото с моей персоной вполне достаточно. Или вообще ничего! Я же не космонавт или поэт.

Теперь буду ждать Вашего очерка, который, надеюсь, Вы пришлёте. С удовольствием прочитал Ваши рассуждения о природе и лестных отзывах в мою сторону. Что-то и верно.

Снова я за своим столом. Согнувшись, корплю над Италией. Она этого стоит! Поездка моя в Тянь-Шаньские горы чудесна. Масса впечатлений, сбора, улова, встреч и т.д.

Кланяйтесь дорогому Павлу Дмитриевичу, Вашим сотрудникам по газете. Желаю здоровья, успехов –

Ваш Ст. Никиреев".

Переписка наша прервалась. Как прервалась и судьба всего Отечества. Незадачливые вожди наши Горбачёв с Ельциным исполнили вековую мечту западного мира – сдали без боя непобедимую и упорствующую в своём историческом и человеческом особом предназначении великую Россию. Будут письма (и прелюбопытнейшие!) из Подольска, где жил и творил наш советский Дюрер в 1988, 1991, 1992 годах. Судя по датам – до декабря 1995 года.

Но вернусь к одному из текстов моего друга за апрель 1988 года. В нём такая тоска по высокому в России, остающейся в серой провинциальности вопреки клятвам властей изменить на европейскую её «азиатскую рожу» (по Александру Блоку).

"...Книжку Вашу мне прислали – "Во дворе – трава". Узнал, что это всего-навсего лишь третья Ваша книжка. И, конечно, радостно Вам всё это иметь. И мне. Пока не читал. Жаль очень (хуже нельзя) плохое издание. Какой периферией отдаёт! А говорят, с ней покончено. А какая газета мичуринская - какая тоска от её убранства! И когда всё это исчезнет. И в то же время – всё это находится в гармонии с нашей убогой, изуродованной русской жизнью...

Коротко о том, что я очень и очень рад, что пишу непосредственно Вам и высылаю то, что имею (и есть, наверное, что у Вас?). Столько внимания со стороны Вашей я имел, и сам в большом долгу. Как часто вспоминаю свой милый Козлов и всех живущих в нём художников, и вас, писателей. Дальнейших вам произведений..."

Несколькими строками раньше он выразит прочувствованную мысль об одном из близких ему по духу русском живописце из народа:

"...Я ожидаю кино "Синий кот на белом снегу" – о Селиванове И.Е., о моих разговорах с ним, живущим в Кемерово, о бабочках, иконах - всё снимали у меня.

Но фильм скандальный, и его пробивают. Пробу я видел – живо! Об этом самоучке я написал 10 страниц – для альманаха в Кемеровском издательстве. Селиванов умер в 1981 году, недавно. Люблю я таких художников. Они чаще демонстрируют настоящую взволнованность от жизни, нежели профессионалы. Вышла замечательная энциклопедия примитива (Югославия), но достать её невозможно. И я прозевал. Там есть наш Селиванов... Привет старикам Ермиловым и семье милейшего Аркадия Платицина. Письмо посылаю отдельно, всё остальное в бандероли.

Ваш Станислав Никиреев".

«…Люблю я таких художников» – это от всей души о кемеровчанине Селиванове замечательно прозвучало и о другом старейшем русском художнике из нашего Козлова-Мичуринска Сергее Архипове (1897-1991):

"... Может быть, самое главное и неподражаемое в его творчестве – отсутствие суеты, спешки, желания соперничать, выпячивать себя на выставочных стендах современных экспозиций, кого-то обогнать, кого-то унизить. Святое отношение к делу – это самый главный секрет успеха, который Сергея Георгиевича не покидает никогда. Сейчас, на фоне нашего бескартинного искусства творчество Архипова становится объёмнее, ярче, нужнее. И настало время оценить его вклад в русскую культуру по самым высоким меркам".

"...Вернулся я после 45-дневной экспедиции по Гималаям и Северной Индии. Багаж большой, в основном из сувениров и 5 начатых мотивов в карандаше. Теперь должен их завершить в моей зимней комнате.

Радуюсь письмам из Мичуринска. Только что написал милому Аркаше и поблагодарил его за великолепную газету обо мне с Вашей великолепной статьёй о празднике Герасимовского дома. Очень вовремя статья и нужная. В редакцию "Мичуринской правды" я послал маленькое письмецо с благодарностью о появлении материалов, касаемо меня и музея...

Мой спутник художник-земляк, Вы его хорошо знаете – Виталий Попов, остался там до 20 числа. В Дели будет выставка произведений клуба Рериха. Я участвую двумя офортами. Рисунки об Индии – 10 штук – буду готовить к серьёзному творческому отчёту в Москве. Название серии: "100 дней в Гималаях". Здоровье не очень изменилось там, но чувствовал... в ход идут резервные силы. Теперь соображаю, как оставаться в моём образе и ходить пешком. А нужно!.."

Вот дословно это письмо в редакцию «МП» с резолюцией тогдашнего нашего шефа Валерия Аршанского: «Кострикину В.К. В новогодний №. 18 декабря 1995 года».

"Родная газета "Мичуринская правда”, все сотрудники редакции!

Благодарю Вас очень, очень за подарок номера 133 (21538) от 4 ноября 1995 года.

Я только что вернулся из экспедиции по Гималаям и с восторгом узнал об этом в вашей газете. При её крохотном формате Вы отпустили такую жилплощадь моей персоне! Я же привык жить в более изменённом пространстве. Спасибо за реальный подарок.

Догадываюсь, что всё это появилось с помощью моего любимейшего Аркадия Васильевича Платицина. И я Вам ещё и ещё раз очень признателен – благодарю!..

Ваш Станислав Никиреев. 3 декабря 1995 года. г. Подольск".

Из примерно полутора десятков писем, по моей архивной безалаберности не вошедших в главу о письмах ко мне Станислава Никиреева (сборник стихотворений «Шаги командора», 2011 год), отбираю часть, датированных годами на сломе эпох. Теми самыми, горбачёвскими, приближавшими нас к ельцинским девяностым и  нулевым, так схожими с едва не ставшим роковым в истории России Смутным временем начала ХVII века, а ближе – конца февраля 1917 года.

Как мы зажили тогда, что чувствовали, думаю, передаёт шедевр народного творчества – частушка о генсеке Горбачёве: «По талонам горькое, по талонам сладкое, что же ты наделала, голова с заплаткою?». Её напевал иногда редакционный наш шофёр Борис.

Спустя почти три месяца получаю письмо от Станислава, датированное 7 февраля:

"Дорогой Виктор Константинович!

Примите же по моей причине с некоторым опозданием слова мои, в которых я выражаю Вам пожелание как можно более благополучного, с большими радостями, тихими праздниками жизни домашней и писательской в юбилейном году, здоровья!

Не стало от Вас никаких вестей. В чём тут причина? Призакрылись, оставив меньшую щель в мир наш странный?..

С благодарностью вспоминаю Вас и вместе с Павлом Дмитриевичем Ермиловым часто. В самое нужное для меня время вы уделили мне помощь. Теперь-то я окреп.

Желания стали ясней в меру дара, воспитания и... зарплаты.

Дважды посетил Индию в местах Рериха. Работаю над сложными рисунками с тех мест. Как мог, написал статью.

Скучаю по Козлову. Лучше всего посетить его весной и пройтись по Набережной. Желаю Вам всех возможных благ –

Ваш Станислав Никиреев".

«Призакрылись»? Спасибо, дружище: точнее не скажешь. Образ раковины очень подошёл к моему душевному состоянию зимой тревоги нашей и юбилейного для меня года. Журналистика ещё теплилась и даже что-то обещала. Писательство в качестве члена творческого союза литераторов России накрывалось медным тазом. Чернозёмное наше издательство после трёх повестей (раскритикованных за убогое оформление взыскательным мастером классического рисунка) испустило дух и вернуло мне с извинениями рукопись новой книги. Областная наша писательская контора, наверное, мелочно мстя за нехорошие мои публицистические выступления в перестроечной свободной прессе, отказала в приёме. Да и писателем-прозаиком всерьёз я себя не воспринимал: довольно было, в общем-то, судьбы известного газетчика губернского масштаба. Тем более что давно уже перешёл на стихи, одна за другой четыре книжечки вышли в Петербурге. С помощью друзей и за свой счёт...

...Чуть было не пропустил одно из вполне знаковых писем 91-го года. Привожу его коротко:

"...Сейчас разгул неискусства. Всё напачканное стало носить имя искусства. Некий Коротич и Ко особенно усердствуют, завладев "Огоньком". Что там пекут и показывают! Разве лишь с целью добить остатки и ростки бывшего большого русского искусства? Не удастся. Велик источник российский. Главное, дух не уничтожен. Свет его не иссякает, а полегоньку греет тех, кто не утратил свойства русской жизни и любви к большому реализму.

Мои поклоны Аркаше Платицину, музею Герасимова, милому Козлову! С пожеланием удачной перестройки с сохранением всего большого, великого...”

Художник поставил точный и долгосрочный диагноз началу деградации искусства как части культуры страны, в которой и для которой он жил и творил. Цитирую одного из близких Мастеру друзей, Виктора Бурдюга, сказанное им после его похорон в 2007 году:

"...Сегодня векторы культуры с пугающей откровенностью всё настойчивее прочерчиваются вниз. Туда... В бездну... В глубь-трясину. И пора бы очнуться. И вспомнить, что мы Божии дети, а не пасынки истории. Вглядеться в Божий мир. В текущую рядом реку, веками фильтрующую нечистоты, в стоящее вблизи дерево, чьи корни глубоко в земле, а крона тянется к небу..."

Могучее дерево, как в офорте Станислава Никиреева, что на обложке моей посвящённой памяти о нём книги "Шаги командора" – погибающий царь русского леса дуб, из последних сил приветствующее небо молодым зелёным отростком. ...7 ноября 1992 года Станиславу Михайловичу исполнилось 60. Наша "Мичуринская правда" не забыла об этом.

18 ноября получаю письмо из Подольска. Цитирую с некоторыми несущественными сокращениями.

"Дорогой мой земляк, обласкавший меня в мой праздник милой статейкой в "Мичуринской правде"!

Это подношение для меня очень знаменательное, как знаменательно всё, что шлют друзья с родного места в письмах своих.

У меня такое впечатление, что наводит на мысль нескромную: неужто на самом деле мои дела и фигура несколько выпячиваются на фоне моей братии по искусству? Без Мичуринска, без Платицина, без Вас в газете я относился бы к обычному отряду членов Союза художников России. Тем более, когда все награды и знаки отличия, ранее приобретённые и игравшие в этой системе роль значительную, требуют теперь иных качеств. Вроде таковых: быть авангардистом, для чего совсем неважно уметь рисовать и писать кистью; дружить с новыми (иностранные акценты) хозяевами жизни; уметь наводить контакты для добывания валюты...

А я-то русский! Да еще учёность свою приобрёл тогда, когда живо всех волновали наши передвижники, учились у Горюшкина-Сорокопудова да у Репина с Шишкиным.

Как перестраиваться? Да никак. Напротив, появились интерес, спрос, хорошие цены на дела в искусстве реалистические. Рынок сбыта я мог бы использовать своими оттисками, и недурно. Мой рисунок становится теперь легче дыма, несёт черты высокого, а может быть, и невиданного ранее карандаша. Этого пожелали японцы: в Токио, где я мог бы это показать. Если сбудется, то будет праздник.

Много планов и задач. Хочется действовать, быть значительным мастером, чтобы не подвести моих ценителей и радетелей, моего ангела Аркашу Платицина, к коим и Вы относитесь из моего милого Козлова.

Желаю Вам всех благ –

Ваш Станислав Никиреев".

И  чуть раньше по времени:

"...Снова Вы меня растрогали, напомнив о былом, что я родом козловский, и мать с отцом имел, и жил тяжко с надеждами, многие из которых свершились. Пришло внимание к моему творчеству, шелест ассигнаций и почётные (ныне не модные) ярлыки. Слава Богу, да моим друзьям добрым Василию Кирилловичу Дрокину, Аркадию Платицину, Льву Дмитриевичу Тарасову, Вам с Ермиловым не менее оных. Лишь одно у меня пока на подходе: совершенство в искусстве. Ох, как сложно высшее достижение того, что тебе отпущено Господом! Сейчас я занят работой в карандаше над пятью большими листами, в коих обозначается желанная высота. ...А как всё начиналось в 47-м. Ездил я в Пензу сдавать два раза. Оба на подножках, с мешками картошки и т.д. Вскоре выйдет книга искусствоведа Д. Алёхина "Детство художников". Там, начиная с Леонардо да Винчи и до наших дней. Включён и я. Следую в книге за Рерихом. Автор сей использует Ваши "Корни" обо мне...

Испытываю большие трудности с монографией обо мне – зеванул её в продаже, не предупредили. Спасла Лариса Пантелеймоновна Виноградова из библиотеки. Посему не могу прислать Вам, да и качество её ужасное.

Передайте, пожалуйста, благодарность редактору Вашей газеты, милому Аркаше Платицину и Вашей семье.

Ваш Станислав Никиреев".

Комментарий автора: «Корни» – мой очерк в «Мичуринской правде», один из первых на Тамбовщине, о художнике Никирееве из Козлова. Л.П. Виноградова возглавляла многие годы библиографический отдел в Мичуринской городской библиотеке. В.К. Дрокин – председатель Мичуринского филиала Союза художников России. Л.Д. Тарасов – художник, создатель и руководитель студии для начинающих художников в Козлове-Мичуринске 20-30-х годов прошлого столетия.

"...Скоро выйдет книга о моей жизни, уже подписана в печать. Как там всё будет? Волнуюсь. Желаю Вам хорошего лета и декабрей хороших. Пожалуйста, передайте привет моим друзьям, отдельно Аркадию, Ермилову и газете, музею Герасимова. Мой поклон... "Ленину"...

 «Поклон... «Ленину» – это художник вспомнил выразительный, полный экспрессии старый памятник в Мичуринске 1930-х годов работы скульптора Г.Д. Алексеева, автора зарисовок, выполненных в кабинете при жизни вождя революции. В 1980-х годах демонтирован и заменён на безликий осовремененный монумент...

"31 октября 2002 года.

Дорогой Виктор! Благодарю за подарок в этих двух нетолстых книжках. Пока прочесть не имею возможности, ибо собираюсь в путь дальний – на Тихий океан, на острова Гавайские. Весь в сборах. Ваши книжки для меня стали неожиданностью. Думалось мне, нерасторопная жизнь тихого Козлова помотала вас своими заботами. А вы, оказывается, были в трудной работе, за которую не всем платят хорошо. Примите мои поздравления по этому случаю. Очень неплохие рисунки в книжке стихов! (Очевидно - "Проклятие Адама", поэма, стихи". Санкт-Петербург, 2000 год. Рис. Р. Махмудова -  В.К.) ...Итак – автор этих строк, ставший по какой-то случайности академиком, на пороге своего юбилея, уже одной ногой на ступеньке к 70-летию. У меня бравый, сильный, умный помощник – сын Олег. С ним мы решили очень быстро, без дебатов, почти поняли с полуслова, что выставку делать не будем. Дело это затратное, хлопотное. А главная опасность в другом. Буду стоять на фоне своих работ перед народом и слышать слова восторженные, и в этой ситуации ноги, бывает, не выдерживают. Пусть энергия ног моих поносит меня с сачком по гавайским островам, где, кажется, энтомологи – редкие гости, и кто там летает, мало кому известно. Немного досадно по времени года, надо бы лучше весной. Но хоть тропики, широта южной Индии, и по Индии знаю, что в этот период там жарко. Главное – есть джунгли. На обратном пути остановимся в Калифорнии и осмотрим гигантские секвойи и не менее гигантский каньон. В конце лета – домой. А вскорости, в марте – в Козлов: Аркаше Платицину – 80! Вот и гульнём в два юбилея! До встречи... Ваш Станислав Никиреев.”

...2 июня 2003 года. Последнее письмо из почти затерявшегося архива переписки с художником. Поблагодарив меня за посвящённое ему стихотворение о врачующей силе природы – «домашнем нашем враче», он вспомнил:

"...Года два назад рисовал болотных лягушек небольших. И обнаружил в этой теме большое волнующее содержание и красоту в пластике. Затянута поверхность вод ряской, с мелкой, как горошинки, лепестками-листочками, и кое-где с просветами для неба и тёмных отражений. Да, жизнь наша российская нынешняя сильно похожа на болото. Только лекарями в жизни измученного народа не лягушки, а люди вроде Вас, несущих успокоение и умное рассуждение. Хотел бы и я, но много грехов за душой. И времени для работы над "Болотом" пока не имею...

Очень хорош Ваш стих "Про кота". Лучшего кота я не припомню. Как подмечено Вами в почти невидимом мире!.."

Мастер так и не успеет завершить своё лягушачье, затянутое ряской болото... Не образ ли нашей России, её отдающего гнильцой, тщащегося походить на западные образцы так называемого современного искусства, в том числе в литературе…