Валерий АРШАНСКИЙ. Цыганка мне вчера сказала

 

Повесть

 

(Журнальный вариант)

 

          За окнами моего дома, девятиэтажки пепельного цвета, второй день  подряд вытанцовывает на зонтиках прохожих, крышах торговых палаток и тротуарах разудалый майский дождь. Принесённый на крыльях облаков обильный  водяной поток безоглядно  панует на воспалённой земле, как десант завоевателей в беззащитном урочище мирных поселян, злобно   урча, журча, негодуя, грозя  превратить всю близлежащую округу в Атлантиду,       Неиссякаемый водный вал оставляет  за собой  не просто озерца и  овалы луж, а форменные  затоны, фьорды, шхеры, лиманы, лагуны.

     И всё же тотально  лупцующая городской ландшафт дождевая  шрапнель, если внимательно к ней присмотреться, окажется   не так уж и безжалостна: атакуя, она в то же время получше иных дворников отмывает  охваченную болезненным жаром пыльную листву, поднимает головки совсем было поникших  цветов на клумбах и рабатках, возвращает первозданный облик пожухлым каштанам в парках и кустам барбариса в аллеях, очищает замусоленные тысячами подошв пешеходные тропы. В конце концов, просто снимает с города  блокаду безжалостно   палившего в сто сорок солнц Светила.      

 В девятиэтажке-близняшке, что через дорогу напротив, да и в других домах поодаль, куда ни посмотри, люди настежь распахнули навстречу озону  створки окон, форточки, двери балконов, лоджий, эркеров. В открытых и затянутых марлевой кисеёй проёмах мелькают чьи-то руки, весёлые женские, восторженные детские личики.

      Не хило наблюдать за событиями быстротекущей жизни отсюда, с   просторной лоджии, под защитой оцинкованного козырька междуэтажного перекрытия. Мастера-кровельщики, стеклившие рамы год назад, вняли просьбе сделать над головой  выпуск железного козырька пошире, вот он и предохраняет теперь от погодных катаклизмов - косых дождей  весной и летом,  от залпов снега - зимой.  Спасибо, ребята!

           В дождь и в слякоть, в жару и в холод полифония  жизни, торжествуя,   правит свой бал, аккомпанируя тому, что где-то с кем-то что-то   происходит, к кому-то кто-то там приходит. А что уж творится за стенами квартир в праздной тишине иль в громогласной  обстановке -  иной вопрос, не соседского  ума дело. Но происходит! Иначе не было бы самой жизни, без её звуков -  приятных и противных, ласкающих и  угрожающих, оглушающих и  призывающих, приглушённых и  вкрадчивых, навязчивых... никаких.

     Интересно, что   поделывают в этот ранний  утренний час друзья мои - писатели?.. Точно не знаю (никто из них не  откровенничает о сокровенном), могу лишь догадываться, что новую повесть творит в своей воронежской квартире на улице со странным названием  Средне-Московская  мой строгий литературный  учитель и почти земляк Иван Иванович Евсеенко. Автор удивительных  книг  - "Дети войны", "Паломник", "Когда печалятся колокола" и добрых двух десятков других. Тех, которые я видел не только у нас, в Белореченске, а и   на книжных развалах, выставочных стендах многих других городов  России, на прилавках книжных магазинов в Украине, Беларуси, даже - в пору  туристского вояжа - в  Берлине и Лейпциге…  

        Могу себе  представить, что сочиняют  сейчас и более географически близкие   друзья-однополчане. Наверняка тонет, но выплывает из тенет и перипетий   любовных похождений  наш местный Шодерло де Лакло - успешно сочетающий в себе серьёзнейшее достоевсковедение с легкомысленным признанием прежних донжуанских похождений - некий Николай Николаевич, охотно скрывающийся под фамилией Домашнев.

А Виктор Иванович уже ничего не напишет. Прощай, Вася... Совсем ненадолго пережил ты жену… Не думал и не гадал я, что придётся произносить эти горькие слова прощания.

      Эх, други-писатели... Что бы ни сочиняли сейчас согбенные за письменными столами братья мои - романисты, повествователи, рассказчики - им всё равно легче, чем мне. Им гораздо легче. Хотя бы  потому, что не перед  ними лежит сейчас эта кипа тоненьких тетрадок 16-летней девочки, которая так и не увидела, а теперь уже и не увидит никогда свои стихи, напечатанные в настоящей книжке. Не моим друзьям-писателям выпала доля,  зажимая  душу свою и сердце в тиски, рассказывать о том, что страшно рассказывать. Но надо! Не им смотреть в не выплаканные и годы спустя глаза отца, мамы, сестры, племянников Тани, безмолвно спрашивающие, а вы обещание своё  выполните? И рассказ о Тане, и Танечкины стихи, хотя бы некоторые, правда,  увидят свет?

           А я тяну, тяну, тяну с ответом... Как тяну и сейчас время, всячески отстраняясь от  белого листа бумаги и выдумывая для себя всякие отмазки, уловки, находя любые отговорки - то дождём полюбоваться, то пустопорожнюю телевизионную передачу посмотреть, то изнемогающее от лечебно-врачебной рекламы  радио послушать, то с кем-нибудь по телефону новости обсусолить, потом  с женой посудачить, опять кому-то позвонить, перезвонить,  друзей-писателей вспомнить. Всё-всё-всё, что угодно,   лишь бы не  оставаться наедине с Таниной фотографией и с той же стопкой - сколько их, кстати, - одна, две, три... восемь  школьных её  ученических тетрадей в линейку и в клеточку. Где так или иначе запечатлена вся  такая до ужаса короткая и такая светлая жизнь поэта Татьяны Объедковой. Прости меня,  детка! И ты, Господи, прости. Простите все. Правда, тяжело...

 

                                                              ***

 

        Этажом выше заходится  в плаче болезненный   двухлетний  даун Артурчик. А  его мама, всегда такая элегантная, улыбчивая  и кокетливая при встрече  на улице или в подъезде  мадам Нелли, орёт на него хриплым, как у безумной  уборщицы,  меццо-сопрано: «Замолчи, тварь! Замолчи, гадёныш, а то я тебя сейчас же в больницу отправлю, на уколы, к доктору…» Прекрасное пожелание ребёнку, которому, действительно, ещё не раз придётся переступать пороги кабинетов психиатра, терапевта, невропатолога, окулиста, отоларинголога, сжимаясь от страха и думая, что все  эти улыбающиеся дяди и тёти в белых халатах только  притворяются добрыми, а  на самом деле они вампиры, кровососы, звери, только и жаждущие всадить ему в попу страшный укол, чтобы нахлебаться его младенческой крови. Ему есть от чего биться сейчас  в истерике, в корчах,  захлёбываясь от  рыданий и наполняя сверх краёв и так уже переполненные памперсы…

          Чета пенсионеров, проживающая справа, ловко переоборудовав с помощью башковитого сына-инженера лоджию в жилую летнюю комнату, с семи часов утра до одиннадцати часов  вечера каждый божий день, включая выходные и праздники, без передышки смотрит все подряд телевизионные передачи, не делая перерыва ни на  рекламу, ни на  сводку погоды, ни на прогнозы финансового рынка. Оба тугоухие, они врубают громкость на полную, да ещё и, перекрикивая друг друга, вслух комментируют всё увиденное или с трудом услышанное.

      - Ты  глянь, Лёш, ты только глянь, какая сволочь, эта Сильвия! Опять женатого мужика к себе потащила, - с хрустом заламывая подагрические пальцы, охает и ахает, осуждая нравы  мексиканской героини, моя престарелая соседка - в героическом прошлом та ещё комсомольская и партийная чайка, битый не только молью и перхотью вожак молодёжи. По возрасту, кажется,  ровесница Днепрогэса...

      -  Ты, Антоновна, с ума сошла, что ли? - осаживает жёнушку муж её - басовитый, как Шаляпин, бывший начальник трамвайно-троллейбусного депо. -  Это ж у Сильвы  роль такая, она ж разведчица. Щас  она этому дону Педро  задаст в постели ерцом-перцом, щас надерёт ему задницу, ты погоди.

      Квартиру слева постоянно сдаёт внаём и почему-то лишь  молодожёнам никогда никем  не виданная здесь владелица, которую раз в год,  именно под Новый год, можно только  услышать по телефону. По-голубиному воркуя, на каждом слове с псевдоартистичным клёкотом повторяя «как бы», «как бы», невидимая миру, мне и Риму квартиросдатчица, мило картавя, интересуется, не досаждают ли чем новые обитатели её «двушки» нам, её как бы замечательным соседям? Утешает: «Вы, если что, как бы не стесняйтесь, звоните  мне напрямую, без стеснения, я их оттуда как бы живо налажу...»

       Когда и, главное, куда именно звонить  ей напрямую, она каждый раз сказать «как бы» забывает. А мы «как бы» стесняемся спрашивать. И суть её звонков остаётся так же не ясна,  как не ясно и то, когда, кому и  куда  перечисляют квартиранты  плату за временно предоставленный им кров над головой, как они вообще познакомились  с домохозяйкой, каким образом поддерживают с ней связь.

        Но нам, как бы соседям (тьфу ты, господи, прилипло!), до этого какое, в общем-то, дело. Главное, молодые люди никому  не досаждают, не водят к себе пьяные компании, не орут, не безобразничают. Ну, порой вполне слышимо устраивают они по ночам какую-то возню, но вполне понятное каждому взрослому. Ну, так это же жизнь.

                                                              

                                                                 ***

        

         …На уроке химии, когда класс корпел над  самостоятельной работой, Таня получила записку от соседки по парте: "Прочти!" Искоса отметив лукавые глаза подруги, она поняла: что-то пикантное таит в себе   маленькая газетная вырезка, иначе не стала бы  Катерина так усердно одной рукой подталкивать её в бок, а другой  подпирать  подбородок, старательно изображая из себя на радость учительнице  прилежную ученицу. Мы, мол, вне подозрений! Аргентум, феррум  и другие элементы бессмертной  таблицы старика  Менделеева, при всём уважении к их валентности, пока читалась  почта, могли спокойно отдыхать.

     "Сенсационные, но при этом совершенно достоверные статистические данные были оглашены на одной из недавних пресс-коференций известной петербургской "звезды" Тани Булановой. Оказалось, что 65 процентов  девушек хотя бы раз занимались любовью под песни нашей царевны-несмеяны. В сознании многих представителей молодёжного поколения, таким образом,  понятия "Таня Буланова" и " секс" оказались неразрывно связаны.

       Отвечая на вопрос корреспондента, под какую музыку наша Таня сама занимается любовью, певица ответила, что больше всего её возбуждает раннее творчество Стива Уандера. От  него исходит, по мнению Тани, такая мощная сексуальная энергия, как и от песен в её собственном исполнении. Все собравшиеся без долгих дискуссий пришли к согласию в том, что Таня, вне всякого сомнения, является " самой эрогенной певицей".

       Катерина, внимательно проследив, дочитал ли адресат  её послание,  уже сгибалась над столом, приглашая  подругу разделить с ней веселье. Но  всегда отзывчивая на юмор  Таня, в этот раз, лишь слабо улыбаясь,  медлила, задумчиво поглаживая ноготком большого пальца конспиративно сложенный вчетверо листок. "Заниматься любовью"... "Секс"... "Царевна-несмеяна"..." Звезда"... Экая дурь об эрогенной певице... А где же сама любовь? Та Любовь, которую обожаемый Таней Ремарк очень ясно и очень просто уложил в формулу из семи слов: "Любовь -  это когда нельзя друг без друга". Значит, если можно, это уже не любовь. Хоть вы совсем охрипните от надрыва и тоски в своих ритмах, Стив Уандер, Майкл Джексон и Луи Армстронг, вместе взятые.

              - Объедкова, Антипова, что вы там, как Шерочка с Машерочкой шепчетесь? - ворвался вдруг в далёкие от окислов  Танины мысли  резкий голос Валентины Павловны. - Уже решили уравнения? Давайте мне тетрадки, я проверю...

      Таня протянула конспект по химии   учительнице. И вновь, стоило только  строжайшей  Валентине  Павловне  отправиться  к своему любимому шкафу с мензурками,  "Шерочка" утонула в  не очень-то весёлых раздумьях.

       Утром, по пути в школу, когда дождь, заходясь и неистовствуя   в пляске святого  Витта, полировал  всепокорный асфальт, у аптеки, под кирпичной аркой-сводом, нашлось укромное прикрытие  Тане и её маме, выбежавшей вслед за дочкой  "на минутку" за лекарством.  Им обеим  поневоле пришлось стать свидетелями пусть недолгой, но всё равно тягостной и вовсе не желанной сцены, участники которой так были поглощены выяснением отношений, что абсолютно  не замечали никого и ничего  вокруг. Мир или война? Если мир, то без уступок какой-либо из сторон, аннексий и контрибуций! Если война, то всерьёз и надолго. Вот что было поставлено на карту непримиримыми сторонами, приютившимися   под аптечным сводом. Таня, присмотревшись, узнала обоих: то были её ровесники из параллельного  класса,  "бэшники": Витька, как раз сын "химички" Валентины Павловны, высоченный сухопарый волейболист в излюбленной своей красной с белым спартаковской футболке и высоких белых кроссовках на "липучках" (прошлым летом в спортивном  лагере он  оказывал Тане  вполне внятные знаки внимания, не встретившие никакого интереса с её стороны).  С ним Иринка, девочка сочная, полностью созревший белый налив, у которой  бровки дугой, губки бантиком и, как одеждой ни скрывай, вызывающе топорщится всё то, чему и положено, наверное, топорщиться для  девицы её лет. Отец Иринки, как и Танин папа, тоже работал осмотрщиком вагонов, по-старому башмачником,  в столетней давности привокзальном депо. Когда-то они вместе, маленькими, Ира и  Таня, выполняя поручения своих мам, бегали к папам  на работу, приносили  им горячий обед в судках, а  домой забирали "призы" -  то вяленую ростовскую рыбку - чебака да воблу  в сетках, то янтарные душанбинские  дыньки-торпеды в заплечных сумках, то эмалированные ("обливные" по-местному)  вёдра с жемчужными ягодами-жердёлами, то ли  купленными, то ли полученными в дар  заботливыми главами семейств от проводников проходящих поездов - астраханского, ашхабадского, таджикского, ростовского - приторговывающими на станциях своим товаром.

         Свистели вполголоса, стараясь не перепугать  девчонок, снующие на путях маневровые локомотивы; одобрительно улыбались обеим "красным шапочкам" обычно такие  суровые дяди-машинисты. И пахли дальними путешествиями, дивными странами, загадочными встречами-узнаваниями  раскалённые от зноя рельсы, уходящие туда-туда, далеко за горизонт, откуда  уже не увидишь даже в самый сильный, многократно увеличивающий  бинокль их узловую станцию, перемигивания светофоров, полосатые  шлагбаумы. Но как приятно было слышать потом, по возвращении, от мам и бабушек,  какие они  хорошие девочки-помощницы в своих семьях, а вечером ощущать ласковое поглаживание по волосам признательных родителей. Год за годом подросли помощницы,  стали стесняться былых походов. Благо, и  нужда в домашних обедах  к тому времени у отцов отпала: учитывая необходимость в людях  отмирающей, стариковской  профессии, которой категорически не хотела заниматься молодёжь, в деповской столовой стали кормить "башмарей" бесплатно. А как же рыбка, мандарины да жердёлы? Господи! Да не надо теперь  никаких проходящих поездов с торгующими в них проводницами, всё, что хочешь,  есть на прилавках магазинов, пожалуйста, плати денежки да забирай...

          И вот они,  Витя да Ира, стоят нос к носу,  по-воробьиному  нахохлившись, и объясняются на повышенных тонах, постоянно перебивая другу друга, Танины школьные знакомые, Ира и Витя...

          Ковыряя носком обуви серый песок, Витька первым  сдался, умолк, словно судом  приговорённый. И, не зная, как прекратить пустой разговор, как уйти от  него и как бы  ещё избочениться, выставлял то левое плечо вперёд, то правое, одними только жестами пытаясь  отстранить от себя подальше  Иркины  пулемётные очереди. А та ни слов, ни тембра голоса  не жалела, сочетая выразительные телодвижения с набором октав настолько высоких, что даже птицы на проводах перестали щебетать, прислушиваясь - нет, не  к спору - скорее уже к  перебранке с виду таких милых школьников. 

         - Так что, кавалер мой дорогой, добегался? - сама, наверное, того не замечая, теснила Витьку  с тротуара подальше и ещё  подальше от пешеходной тропы разрумянившаяся обвинительница. - Раскатал губёнки, захотел сразу двух птичек в один силок поймать? Ну, и как? Меня не удалось склеить, так ты её ухватил,  Дон Жуан с улицы Широкой... Ха! А мне твоя  Жанночка  в тот же вечер  всё рассказала, понял? Позвонила  и  расписала, во всех  подробностях, куда ты её водил, что  говорил и куда ручоночки свои совал. Как? Не стыдно? - набухшими от слёз  глазами сверлила  Витькино подлобье  Иринка.

       Она немного помолчала в надежде, наверное, услышать от  нахмуренного зажурившегося волейболиста хоть какие-нибудь слова объяснения, оправдания, извинения. Пусть даже глухое мычание, невнятные междометия,  что-то путаное, не логичное, шитое белыми нитками, лишь бы остужавшее её наступательный пыл. Но изобретательный, как Фарадей, на волейбольной площадке Витька здесь, под арочным сводом, как под турецким небом, враз ставшим ему чужим, молчал, аки наг, аки благ. Да и что было  говорить, если болтушка Жанка всё уже растрепала, доложила? Рассказывать, как его на той проклятой дискотеке от стакана вонючего вермута  на подвиги повело? Кому теперь это нужно, когда финиш отношений ясен... Скорей бы уж только  заканчивался этот тягостный допрос. Невыносимо смотреть, как кривятся,  подрагивают губы  Иринки, как с нервной дрожью пляшут по сумке с учебниками её длинные музыкальные пальцы, слышать, как срывается и так предельно натянутый  голос.

      Не дождавшись ни слова оправдания, ни слова объяснения в ответ, Ирина, теперь уже сама став к Витьке  вполоборота, скорее для себя, вслух, чем предназначая сказанное ушедшему в полную  "несознанку" юноше, только и смогла прошептать: "Как  я тебе верила? Дура!" И, уже уходя, всё с той же приглушённостью, добавила: "Письма мои все  верни сегодня же!  И знай, отольются кошке мышкины слёзки..."

        Дождь, выдав на прощанье громовыми кастаньетами и железными пальцами струй  чудовищной силы брейк по крышам панельных зданий-близнецов и помидорного цвета стенам кирпичных домов, вдруг внезапно прекратился. И тут же выкатилось из-за седых косматых туч  вишнёвое солнце, беспечно улыбаясь, хитро жмурясь, лицемерно  распахивая объятья во всю ширь, чтобы тут же  вновь  обдать  землю знойным опахалом. И помчалось шаг в шаг сопровождать понуро шаркающего по тротуару высоченного парня-волейболиста, теплом своим пытаясь утешить его, убедить в том,  что, мол, всякое в жизни бывает. Погляди, дружок, повнимательнее вокруг,  вот даже и на мне - господствующей силе - есть пятна. Так что не кручинься особо-то, молодой человек, не грусти, скоро выйдешь из тёмной полосы…

       Подбежала тем временем, быстро-быстро почмокала в обе щёчки свою Танюшку загруженная микстурами мамуля. Не преминув, как когда-то маленькой детсадовке, напомнить о внимательном переходе через дорогу  перед школой. Ах, мамчик! Хорошо, хоть ты не  видела  того, что пришлось насмотреться здесь минутами раньше  дочке. И заспешила Лидия Борисовна домой, где при муже и двух дочерях не заскучаешь без работы, дел хватает.

        А у Тани каждый её неспешный и поспешный  шаг невольно, без всякого понуждения рифмовался с только что сейчас увиденным. С тем пульсирующим ритмом, который вдруг принялся мелодично  выстукивать в голове невесть каким путём рождавшиеся слова. Те, которые потом  останется лишь занести в тетрадку.

 

                                                До тебя уходили многие,

                                                Да и после тебя уйдут;

                                                Поменяют свои дороги,

                                                Поменяют  вдруг свой маршрут.

                                                И на зыбком песке ничего,

                                                След-потеря за столько лет.

                                                Ты однажды тоже пришёл

                                                В незнакомый чужой рассвет.

                                                И печаль в зеркалах на меня

                                                Поглядит. Я боюсь темноты.

                                                Я не стану искать тебя.

                                                Опустели  мои мечты.

                                                Я привыкла терять друзей

                                                И при встречах глаза опускать,

                                                И зализывать раны, как зверь.

                                                Боль души от других скрывать.

                                                До тебя продолжался век,

                                                Так же тихо вертелась Земля.

                                                Будет так ещё тысячи лет,

                                                Даже если ты   бросил меня...

 

     - Вау! Вэй! Пи-у-у-у! Г-р-р-р! - взвыла, угрожая немедленной  расправой, лихо летящая машина как раз на том самом проклятом перекрёстке у школы, где  столько раз попадали или чуть ли не попадали под колёса зазевавшиеся ученики и ученицы.

        "Простите меня,  дядечка, миленький, простите! Я больше не буду!" - крепко-накрепко прижатыми к груди руками выражала своё  раскаяние смущённая поэтесса, в который раз ставшая жертвой  нахлынувшего внезапно, как майский дождь, вдохновения. Спасенья от которого не было и нет никому  из  пишущих на  всём белом свете.

                  

                                                             ***

 

         "Привет, братанчики! Не знаю, что вам там наплели ваши глупые соседи, все эти Пидкуйки - пере... (заретушировано цензурой) будто я отбываю срок за лохматое золото. Не верьте им, я вас прошу, братишки. Посылайте их в одно из пяти заповедных мест, так... На самом деле я в данный момент нахожусь с хорошей командой на шхуне "Экзотика" в районе Бермутского (пардон, мне подсказывает семьянин: БермуДского) треугольника. Это недалеко от столицы Мордовии - три лаптя по карте и всё лесом, лесом. Так... Тут мы пытаемся найти хотя бы следы тараканов, муравьишек, всяких гадов и гнид, тех нор, где живут подлые человечки, заложившие меня, хорошего мальчика, нескольким плохим дядечкам в шинелях цвета маренго, которые и повязали ни за что, ни про что юного Вертера. Так... Узнайте, кореша мои дорогие, где они теперь находятся, те  лилипутики из цирка Шапито? Понятно, да? Приветик  им при встрече  от меня передайте, скажите, мол,  томится уже пятый годик по вашей милости юный узник в темнице сырой и вас  частенько вспоминает незлым тихим словом. А при случае сделайте нечаянно тем осведомителям  в подворотне или в нашем любимом парадном оверкиль через канифас-блок. Помните, как  наша Маша всегда говорила: "Я не уличная, зайдёмте в парадное. Гы-гы..." Кстати, как там она, Манюня, поживает, принимает гостей по-прежнему? Ну, вы у меня пацаны  сообразительные, не мне вас учить. Так... Подскажу только, что обычное  место отдыха лилипутиков около нашего любимого кабачка "Три поросёнка", точно, у вокзала! Выступают там они по субботам.

        Ну, что ещё, кенты мои дражайшие, сказать вам, пока конвой дрыхнет? Лично я верю в существование у цирка лилипутиков  камешков-рыжиков и цветиков-самоцветиков с брульянтиками, а поэтому и предлагаю вам  экспедицию. Так. Будет жаль, если пробоина случится и раньше вас конкуренты  идею перехватят. Но ничего, если даже и так, ведь кто из нас на палубе большой не падал, не блевал и не ругался, как писал Серёжка Есенин...

      Братва тутошняя зовёт меня капитаном. Откуда-то пошла параша, вроде я  в армии какого-то капитана задвинул  к ангелам... Не оспариваю. Быть по сему. А для вас я по-прежнему Коnst (как меня  на воле звали, если помните). По-латыни это «постоянность» или «постоянство», леший его знает. В общем, ваш Konst на шхуне почти ничего не делает... Хотя, да, мыслишки путаются, чувствую, балданул сегодня малость лишнего, я уже говорил об этом. Так, так... Чифирнул, пардон, малость лишнего, балда, наверное, плывёт... Щас, братаны, прикемарю часок за лесопилкой, потом допишу...

       Ну, всё, очнулся. Значит, капитан ваш, конечно, командует, какие тут предъявы? Без этого, дорогие мои юнги, никуда не денешься. Так... Как вы поняли, курс шхуны  очень насыщен островами, атоллами, рифами. Мимо них мы проплываем тихусенько-притихусенько, аккуратненько-преаккуратненько, хотя на тех островах амазонок, ёпсель-мопсель, это просто  беда! И все они, как на заказ, такие гурии-фурии, что   у  моего боцмана-поцмана последние волосёнки   на загривке  дыбом встают! И не только на загривке. И не только у боцмана. Так... Но   те сирены, русалки то бишь,  те нахалки-махалки назло нам  формами своими крутят, как  цирковые хула-хупом, гы! Вовсю кружат бошки моей команде, рулят ими, как хотят. И приходится капитану ругать команду и оттаскивать от борта боцмана, когда он... это самое... передоз... А то  уж через окно барака на  форштевень лезет вроде как с цветочками...

       Ну, это всё  пройдёт. А так  шхуна, значит, у нас быстроходная, где лежат Канарские   острова с амазонками, я знаю по лоции, стараюсь проходить их в  ночь глухую, когда, кроме матросиков, стоящих собачью вахту, никого нет на палубе.

       Пацаны! В следующее плавание я - зуб даю! - вас беру с собой. Так... Только с одним условием: школу закончить на "ять", чтобы у каждого  в табеле за год была только одна четверка - по поведению, а остальные пятёрки. Мне дубы  и лодыри не нужны. Так... Вот  всё, дорогие. С уважением, каперанг Konst".

        А! Забыл, бекас! Табор мой, то бишь шхуна после перевода на мордовский язык (гы!)   значится под новым номером и новым почтовым ящиком, адрес смотрите повнимательнее на конверте со  штемпельком  лиловым. Всё поняли? Тогда пока, братишки! А, а, а!!! Склероз проклятый! Ещё один момент. Эту маляву свою с постскриптумом  я передаю вам со своим  семьянином, который завтра  отчаливает  с нашей  шхуны на берег. Как земляк, он передаст всё  по адресу, а так бы мои путевые заметки цензура не пропустила б. Тут, на шхуне, с этим дюже строго. И количество посланий ограничено, два в месяц. Зашибись, да? Зато  получать могу - сколько хочу, секёте, братанчики? "

 

                                                                       ***

 

            "Я привыкла терять друзей", - написано у Тани. Это в неполные её 16? Ну и что? А сколько лет было Джульетте? Наташе Ростовой? Наталье Гончаровой?  Да столько же. У юных принцесс начинается своя  взрослая жизнь. Когда  придирчивый отбор друзей становится едва ли не самым главным делом. И это уже  далеко не уроки химии...

 

***

                                               

В домотканом, деревянном городке,

                                     Где гармоникой по улицам мостки,

      Где мы с лётчиком, сойдясь накоротке,

                                     Пили спирт от непогоды и тоски...

 

         Знал бы  великий и незабвенный  Константин Симонов в 1941-м, что десятки лет спустя некий  грешный, мало кому ведомый, только-только начинающий литератор, он же строитель  по первой профессии, то бишь я, проведёт шесть командировочных дней в забытом богом и ЦК профсоюза  том же самом  домотканом северном городке. Где до сих пор, действительно,  гармоникой по улицам  мостки, точнее  - деревянные гати-тротуары. Где, правда, нет никаких ни лётчиков, ни  аэродромов, ни судовых портов, а у безжизненно-вялой реки  лишь  галки ходят по песку, ловят клювами тоску, да и  там, где стлали гать, птиц путёвых не видать... В том городке нельзя  - местные сразу предупредили  - нести купленный хлеб  в опущенной руке: здоровенный кусман от буханки тут же слёту могут   отхватить похожие на откормленных телят высокорослые дворняги, насколько добродушные, настолько вечно голодные... Спокойно, как священные  коровы по улицам индийской столицы городу Дели,  разгуливающие здесь в любое время суток, оставляя автографы у столбов и покосившихся заборов,  на загаженных тропах, в чертополохе  кривых-косых улочек и кривоколенных переулочков, по которым даже самые захудалые автобусы-«пазики» не ходят.

        Константин Михайлович Симонов, прибывший сюда с удостоверением фронтового корреспондента в первый год войны, на далёком расстоянии от столицы заодно излечивался под неярким солнцем норда от несчастной любви к  женщине-москвичке  с золотой короной волос, по-королевски распускаемых ею по ночам, перед сном. И, наверняка, покуривая знаменитую свою трубочку-носогрейку, раздумывал, как  встретит его команда подводной лодки, как отнесётся к тому, что прославленному автору "Жди меня"  предстоит вместе с экипажем пройти не одну сотню миль в затяжном   подводном плавании, порой выходя на поражение целей. Мой дядя Андрей был тогда замполитом на той подводной лодке. В убеждениях не шаток, в словах лаконичный до крайности, дядька оценку побывавшему на Северном флоте  в его распоряжении военному  корреспонденту "Красной звезды" дал  краткую: " Хорошо себя показал". И всё. Понимай, как хочешь.

          Мне пришлось с командировочным удостоверением инженера производственно-технического отдела не крупного,  но и не мелкого строительного треста выбивать в том же городке отправку  шести  сборных щитовых домов. Которые изготавливали только в нём, "домотканом",  заключённые здешних колоний.  Без железнодорожных квитанций об отправке той проклятой полудюжины избушек  я мог домой не возвращаться. Нет, мог. Но  при возвращении налегке, без  документов со штемпелями МПС и  указанием номеров  платформ, я должен был сразу  по прибытии  писать заявление об увольнении по собственному желанию, и чесать в гнусный отдел кадров за трудовой книжкой. Такое нерадостное будущее предрёк мне, напутствуя в далёкую поездку, лично управляющий трестом - медвежеподобный Герой Социалистического Труда Пётр Савельевич Гришин. Злые языки поговаривали - родственник   самого первого московского секретаря В.В. Гришина, который очень много лет правил Белокаменной.  Вроде бы альтруист и бессребреник, хотя и хам законченный, от жуткого  ора которого, судя по запоздалым мемуарам очевидцев, иные чиновники лужи прямо в его кабинете  напускали. В.В. в меру щедрот своих вроде бы подарил любимому племяшу Пете нехилую квартирку с видом на рубиновые звёзды Кремля. Не знаю, не ручаюсь, сам в столичном  доме управляющего ни разу не гостил. А вот то, что полуторацентнеровый Пётр Савельевич после получения им геройской  звёздочки пил на званом ужине вместе со своим школьным  другом и моим соседом по квартире    Алексеем Васильевичем  Пидкуйко водяру не рюмочками и стаканами, не фужерами даже, а  из пивной кружки, наполненной всклень, по ободок, видел самолично. И закусывал шеф ту махом опрокинутую в бездонное  чрево спиртосодержащую жидкость не мясом, не салом и не копчёной рыбкой, а огромными ломтями сахарного арбуза, каждый величиной, если вы видели, чуть ли не  с метеорологический зонд. Ягоды эти  (да-да, по-ботаническому статусу арбуз есть ягода!) специально доставили тогда к банкетному столу  ребята из мехколонны, строящей трубопровод от Астрахани к Каспию, в направлении на Баку. Ой... Или наоборот?.. Да, скорее всего, так, по второму варианту. Конечно - от каспийских месторождений нефти в  направлении  бесконечных бахчей-баштанов  астраханских степей. Но не иначе. Вот ведь, чуть не обмишурился. Виноват!

      Поселковая изба, которую только с большой долей преувеличения можно было назвать гостиницей в силу отсутствия в ней малейших удобств, но зато "наличия присутствия" целой армады пучеглазых рыжих тараканов-прусаков (потомков, пожалуй, первых усатых пращуров из постельного белья непобедимой прусской армии), вмещала в казарменных помещениях не менее  полутора десятков таких же   бедолаг-командированных. Разновозрастных людей чисто мужеского полу,  прибывших сюда со всего Союза выбивать заказы, но затянувших с исполнением в лучшем случае на  полгода, в худшем - на год. Именно наши, трестовские  заказы, например, пережили  смену уже трех начальников отделов снабжения, умиравших, не к ночи будь сказано, все, как на подбор, от водки,  но не от простуд. Мой грозный босс Пётр Савельевич, поклявшийся в Москве министру нефтяной и газовой промышленности (в войну - командиру стрелковой дивизии) ровно  за месяц расселить в домиках на новой северной трассе  шесть семей иностранных специалистов-радиографов и катодников, без которых   трубе - труба, как всегда на особо ответственных совещаниях, в экстремальных случаях не орал, напротив,  переходил на зловещий шёпот с немигающим взглядом. Но это было форменное  поедание жертвы глазами питона, что  куда  страшнее любого разноса с матерными словами.

      В тот раз лютый  взор управляющего упёрся  на планёрке в меня. Формально  это было вполне по существу, по долгу службы, подспудно - вымещая зло за недавнюю критику Его величества на открытом партийном собрании треста, где чёрт меня дёрнул полезть на трибуну... Пётр Савельевич  не промахнулся в выборе цели: знал, мин херц,  я или загоню себя, сдохну или останусь живым, но в любом случае поручение его выполню.

     Ожидая тогда, в " домотканом"  приёма у царя-батюшки, всесильного директора лесокомбината, запись к которому вела его жена, лихо постреливающая карими глазками на каждого входящего в приёмную миловидная евреечка Лина Иосифовна - эйх ляну эрэц ах! - поневоле довелось изучить до родинки всю прелесть её нечаянно приоткрытых бёдер. И слева. И справа. Чтобы потом, в ожидании обещанного звонка " на вызов", бесцельно валяться на гостиничной койке, представляя себе  нашу  с ней кгм... невинную встречу и нежную прогулку по смешанному лесочку, где на каждом шагу с белокорых берёз неслышен, невесом спадает жёлтый лист.   А пока - до заветной прогулки - играть с соседями по "палате"  в подкидного дурака или в домино. И с утра до вечера  слушать нескончаемые россказни  этих ушлых мужиков о порядках, бытующих в  местах не столь отдалённых. Где они, как вольнонаёмные, работали по десятку и более лет строителями, механиками, снабженцами...

      Омский балагур Олег, заведующий мастерскими в какой-то колонии, близоруко щурясь на стопарик с водкой, прежде чем принять её в заросшее курчавой бородкой розовое губное отверстие, недовольно вспоминал вечно  гуртующихся вокруг пахана зэков на дворе у барака. "Ди грайе ист цу энде!" (художник Саврасов, "Грачи прилетели"). Вечно эти грачи, стоя вплотную или сидя на корточках, покуривая, поплёвывая,  гутарят в своём кругу только об одном -  грядущей амнистии. Десять лет будут сидеть и все эти  десять лет не устанут талдычить об одном и том же. До самого освобождения по истечению срока,  но никак  не по монаршему соизволению.

          - Ну, и цё? А цё ты  от них хоцешь?  Цебя бы в барак  упец на цервонцик, ты бы цё запел? - с неподражаемой то ли вологодской, то ли архангелогородской прицокивающей скороговоркой перебивал Олега старожил лагерей Пашка, просивший называть его именно так, без фамильярностей  в виде чинов, званий и полных "имён-отцеств". Пашка и всё. Пашка Скопцев. Остроскулый, бритый наголо, худой, как скелет,  остяк.   Между прочим, трижды награждённый за какие-то подвиги в Афганистане  не слабыми  наградами, да и по должности не хухры-мухры: заместитель начальника Почтового Ящика по режиму... Сладострастник Пашка! Кроме как об "овечках" и  "тёлках" из вверенного ему женского поселения, он ни о чём другом  не говорил. Овецки и тёлоцки. Всё! Россказнями  своими о бесчисленных связях с подневольными женщинами Пашка вызывал очень нездоровый интерес у Олега, с потайным, видимо, удовольствием отмечая при этом изменения - от румянца, пурпура до посинения, - происходившие  в лице молодого человека.  И  тогда с новой творческой  силой и новыми срамными подробностями повествовал престарелый шкодник Пашка  годящемуся ему в сыновья  Олегу  пикантные   детали шуры-мурных своих приключений.

    - Подходит ко мне утром  овецка, - шумно втягивая сопли в нос,   закатывал глаза к потолку Пашка, - а я сразу, по глазам визу, цо просить будет: дай, мол, нацальник, поспать лишних пару цасиков под кусточком, потом  и сам приходи. Цо мне, залко, сто ли, иди... Поспала? А и я вот он, нарисовался, сымай станы, а то пойдёс копать трансею...

        Брешет или правду говорит Пашка да и весь иной волею судьбы собранный под одной крышей несуразной поселковой избы разночинный  люд - без грамотных экспертов не разберёшь. Но эксперт тут один - водочка. На завтрак она у прокуренных, пропитых, кажется, навсегда  позабывших о своих семьях, жёнах и детях мужиков-снабженцев идёт в прикуску к яичнице или спутницей к пустой каше "Геркулес", на обед - к пшённому столовскому супчику без единой  ниточки мяса в порции, ну, а уж на ужин,  - сам Бог велел - под консервы-сайру или привезённую с собой  тушёночку. О водке, как  завсегдатаи ипподромов о лошадях, а цветоводы - о розах, о водке-белоголовке, "гжелке","парламенте", о самогонке, денатурате, медицинском  спирте-ректификате и неочищенном техническом спирте, о боярышнике на спирту и других заменителях магазинной водки разноплеменной прикомандированный народ  с глубоким знанием дела  с утра до вечера плетёт насколько пустые, глупые, никчёмные, настолько нескончаемые разговоры - кто, с кем, когда, где и сколько выпил, как выжил он сам или его напарник после дикого промилле алкоголя в крови, а кто и не выжил, кто оглох, кто ослеп, кто получил травму на производстве, а кто и вообще пал смертью храбрых в неравной схватке со злодейкой с наклейкой.

   Но кто бы что ни делал, кто бы о чём ни говорил - подспудно думка в подкорке сидит у всех  одна, как  примет их завтра-послезавтра в своей резиденции грозный царь-лесопромышленник Аркадий Михайлович  Лизогуб. Такую необычную и странноватую малость  фамилию носит директор комбината (хотя бывают фамилии ещё веселее; со мной, прекрасно помню, учились в сумском строительном  техникуме Катя Скакодуб и Боря Слива, Коля Шило и Светлана Нога, а позднее встретившимся на жизненном пути двум  замечательным  врачам, видать, по воле божьей, были даны ещё более удивительные наречения Волкорезов - хирургу изумительному и Возлюбленный - онкологу...) Да. Так в  каком же  настроении пребудет завтра  царь-государь? С благодарностью или равнодушием примет он подношения посланцев  из Вологды, Омска, Саратова, Тулы, этот  вечно хмурый Иван Грозный? Не покажется ли ему дар  малым, зряшным, не достойным высокого  вкуса не столько  его самого, сколько пресветлейшей княгини Лины Иосифовны, дамочки, как вполголоса поговаривают старожилы, шалой, бесшабашной, избалованной поддельным и неподдельным мужским вниманием всяк сюда  приезжающего...

      Если угодишь подарком и в масть сказанным лестным словом -  Лизогуб, пусть и  деланно хмурясь, тиснет на своём необъятном столе кнопку потайного звонка - и беги тогда, счастливчик, во всю прыть в отдел сбыта, немедля оформляй  документы на отправку  вагонов леса или платформ со сборными щитовыми домиками. Правда, счастливчик! Видишь, мил был, угодил. А ласковое телятко  всегда двух маток сосёт.

       Если же ты попытался с порога качать права, кричать петушиным  фальцетом, почему, мол, да отчего, да по какому случаю происходит задержка заказа  на целый год - вот же у нас с вами ещё когда был заключён договор, а вот, смотрите, мы потом подписали с вами дополнительное соглашение, а вот - я привёз копии - ещё вам было два письма от нашего   председателя исполкома ... Лизогуб  упрётся тяжёлым, как у йоркширского быка взглядом, в полированную крышку сделанного ему по особому заказу рабочего стола. Сожмёт недовольно тонкие губищи в линеечку. И, не поднимая головы, глухо пророкочет  из-под густых усов:  "Отдебитовываем мы сегодня же  ваше авизо на третий квартал. Ждите". И  всё! Разговор окончен.

       Что такое "отдебитовываем", как понимать это странное слово " авизо", хорошо это или плохо перенос срока на третий квартал, когда сейчас заканчивается только первый,  обо всех этих бюрократических премудростях никогда не узнать привыкшему к болтам, солярке и гайкам, но не к финансовой терминологии работяге-механику, присланному сюда  в  "домотканый, деревянный" толкать заказ.  Хоть смейся, хоть плачь, хоть вой, хоть ты расшибись в доску, а приём на сегодня да и навсегда для тебя закончен, пропадай моя черешня, с ней четыре колеса. Аркадий Михайлович дважды своё решение  не повторяет. Если ты совсем  тупой и будешь в сотый раз повторять одно и то же, он лишь буркнет: " Я сожалею". И разведёт  в  сторонку короткопалые свои ручки, обтянутые тонкорунным английским джемпером модного оранжевого окраса. И тут же вырастут на пороге два мордатых охранника. Прощевай, значит, окончательно, голубь сизый. Ну, можешь ещё перед отъездом в бухгалтерию леспромхоза наведаться, поспрашивать насчёт "авизо". И  гуд бай! Обладательница фиалкового цвета глаз с миндалевидным смуглым личиком, улыбчивая  голубка  Линочка - солнышко  ясное, куколка  золотая, миде кец - миде путер, миде шмелц - миде цутер, утешение на старости лет  верного котика Аркашеньки - приглашает на рандеву с муженьком-директором уже  другого клиента. Хотя, стоп! Шеф вызывает её саму! Зайди ко мне, Линчик, зайди, котик, карамелечка моя сладенькая, дай я тебя  поцюцюкаю, позюзюкаю малость, обождут эти гонцы, давай-ка, кофейку попьём со сливками, с мармеладочками ... Ах ты, майн кацхен, как я устал!..

     Лишь один раз, говорят всё те же аборигены здешних мест, ветераны снабженческого движения, единожды за всю многолетнюю карьеру  дрогнул торреро  этот, Лизогуб. Когда пришвартованный сюда на неделю бывший штурман-военмор  из Краснодарского края, а на "гражданке" снабженец, насмотревшись на местные нравы и взбешённый  повадками Аркадия Михайловича, чуть ли не устроил над директором самосуд. Минут двадцать гонялся за ним по кабинету, вознеся над головой выдернутое  из-под раздавшейся от пережора  двудомной  тыквы Лизогуба кожаное кресло. И  обещая визжащему в страхе хозяину  снести ему череп  за все те  выходки, которые устраивает тут зарвавшийся чинодрал. Лина Иосифовна, полумёртвая от ужаса, еле дозвалась отлучившуюся, как назло, охрану. И    неделю потом приходила в себя  в неврологическом отделении больнички, с содроганием вспоминая схватку на ринге, где мелькало оскаленное в ярости лицо одного и синюшное, залитое страхом свиное рыло другого, отдалённо напоминавшее сытую физиономию мужа.   

   Удача - дама капризная, но и не такая уж неверная. Если сильно-пресильно что-то захочешь - сбудется! Чем-то я сумел прийтись по душе  Лизогубу с первого же захода. Набело. Чем? Ну, не комплиментами же  в адрес его шикарного административного особняка. Лести он и до меня вдосталь наслушался, хвалебными побасенками до отвала  накушался. И, наверное, не только фирменной подарочной коробкой с  тремя полными комплектами поршневых  колец и вкладышами - заветным тогда дефицитом для обладателей всех автомобильчиков первых серий  "Лады" - тронул я его заскорузлую душу ... " Хмуриться не надо, Лада..." Ага! Вот в чём отгадка!  Это его  Лада - августейшая и всемилостивейшая  Лина Иосифовна - благосклонно приняв  от меня презент в виде  недоступного  тогда простому человеку набора экзотических джемов и варенья  в полимерной плёнке японского производства, сама проводила меня в чертоги монарха. Сделав за моей спиной, я  почуял это периферийным зрением, условный знак благоверному, заставив его даже привстать с широченной  тыквы - о, Боги! И первым  протянуть мне на  удивление  мускулистую ладошку. (Полный абзац!). Его величество даже соизволило благосклонно  поинтересоваться, как там обстоят дела с урожаем у нас в чернозёмной  губернии. Ерунда, что при этом  спутал её название с расположенной прямо противоположно вотчиной, отстоящей от границ нашего  урочища вёрст этак на триста. Или даже на пятьсот. Точно не знаю. 

         Зато было абсолютно точным, а не кажущимся иное: продолжительный звонок  Лизогуба в  отдел сбыта  с начальственным  рокотом по внутренней связи  насчёт ускоренной отправки "моему другу" - слышал бы управляющий трестом эти слова! -  "шести коробочек". И почтительные проводы меня до самой двери, где,  вывалившись   в тамбур, я чуть ли не гландами  глотал застоявшийся воздух душной приёмной. Прощальный взгляд Лины Иосифовны, почему-то особенно задержавшийся на  центральной части моего тела,  так сказать, на  гульфике (позже-то я, сильный задним умом, понял, что к чему...)  Её более чем для вежливости высказанное сожаление в связи с моим экстренным  отъездом. И  приглашение в следующий раз приехать погостить (именно " погостить") в краю белых ночей подольше... Моё лживое обещание о непременном  повторном посещении этого удивительно красивого  северного края! Моё наглое заверение о том, что как только  сладкие консервы в полимерной упаковочке, которые поставляются в Кремль (как я не покраснел?), будут ею, так сказать, исчерпаны - тут же последует их возобновление посылкой ли, бандеролью... (хотя, откуда мне было знать, когда джемы да варенья   Лизогубами "исчерпаются"). И - адью, чао, прощай, адская контора, будьте вы неладны истлевшие  заборы, накренившиеся  столбы, выбитые тротуары, вечно голодные  собаки, скособоченные чукотские или какие там юрты-яранги, стойбище-гостиница в центре поселения, где всё ещё пребывали в летаргическом сне после вчерашнего обильного возлияния омичи, архангелогородцы, пензяки и тамбовчане - поклонники Бахуса в неразведённом виде...

            С необъятным казённым портфелем, выданным мне  в командировку (на счастье!) бессмертным главбухом треста - бывшим чапаевцем Модестом Мефодьевичем Манеркиным, в подпитии уверявшим всех, что к нему на позиции приезжал сам Председатель Реввоенсовета Лев Троцкий, я шествовал по  Привокзальной площади кум королю и сват министру! А как по-другому, если в портфеле шуршат  транспортные накладные, дорожные ведомости и копии квитанций о том, что мой  груз отправляется согласно выданной доверенности в заданном направлении. И внутренний карман моего пиджака согревают  сэкономленные три  купюры, равные моей месячной зарплате. Не отданная Лизогубу взятка! Она мне самому не будет лишней при двух малых детях и часто болеющей жене. Манеркин поймёт, отчёт не потребует. А управляющий трестом настолько обрадуется спасению своего реноме перед министром, что о такой ерунде, как те три кгм-мг... и думать не станет... Спишется! Не впервой.

      И вдруг, разом позабыв об одержанной победе, распиравшей  молодецкую мою душу, я застыл на месте, увидев, как из распахнутых мрачных ворот колонии строем по четыре  выходили на работу  молчаливые люди в одинаковой чёрной форме с белыми нашивками номеров на спецовках. Все в тяжёлых башмаках, одинаковых кепи... Заключённые. Ни страха я не испытал, ни  дрожи, поневоле оказавшись  в центре их круга. Если и был, спрашивал я потом себя,  некий интерес, то - что они скажут обо мне, как отзовутся о белой вороне, вольняшке, залетевшем  в их аспидный мир. Колонна зэков  мерно  шаркала по деревянному настилу грубыми подошвами бахил. Не подавал им команду свернуть в сторону, обходя гражданского человека, старший отряда - вохровец в офицерской шинели  с навешенным на плечо автоматом АК-74, хорошо знакомым мне по армейской службе. А тем временем оторвавшийся от  общего отряда некий вьюнок-паренёк подбежал к проходившей мимо конной  повозке, где на ржаной соломе виднелись пустые, с откинутыми крышками молочные фляги,    между которых умостилась ядрёная  возница-девка, смело выставившая, будто специально на погляд, округлости наливных колен. Их-то с неудержимой страстью и  тискал, мял, гладил тот, видать, до смерти  истосковавшийся  по женской ласке парень, напрочь позабывший на счастливые три минуты о конвое, бараке, строе... Хоть стреляй в него, хоть за шиворот  оттаскивай!

      Но, что удивительно, (а может, и не удивительно, а одобрительно!) не  отталкивала его настойчивые руки, хотя и не приближала их к себе,   с понимающей улыбкой и жалостью глядящая на его старания возница, сельская доярка ли, учётчица ли на ферме, неважно, просто - женщина. Колонна в чёрном похмыкивала, погикивала, выкрикивала  одобрительные реплики в адрес самовольщика. И без надрыва в голосе, без истерии велел ему немедленно занять место в строю старший лейтенант с автоматом на плече. Конь уводил повозку с молодой женщиной - немного смущённой, робко  смеющейся в одну сторону, колонна -  правое плечо вперёд! - поворачивала в другом направлении, к строящемуся мосту-путепроводу.

      - Ты гля, какой шикарный сармак, - кивая на мой троцкистско-чапаевский портфель, повёл глазами  кто-то  из одинаково экипированных.

       - А шкары?! - высоко оценил мои надраенные   чёрные башмаки   другой.

       С тем и проследовали бы они дальше, искоса ухмыляясь, не задевая меня ни  словом, ни взором, если бы не  короткий, как выстрел, вопрос того самого сексуально озабоченного " вьюнка", который оказался совсем рядом со мной: " Эй, кент, откедова будешь?" Я назвался.

       - Сдохнуть, земеля! Ну, фартит... Слышь, зёма, позвони там Юрке  Мандибуре, передай от Конста  привет, он знает. Скажи, мол, скоро валит Конст в Мордовию, слышь?

       Знал бы я тогда, кем они окажутся, эти "зёмы" из блатного мира, носители скотских кличек. Но, как оказалось, это всё же были их настоящие имена и  фамилии. Только выяснилось это значительно позже. На суде.

 

                                                                   ***

 

      Танины стихи. Ученический почерк в школьной тетрадке. Буквы с лёгким наклоном, упрямо пробивающие себе дорогу на листочках...

                                          

                                             Мне для счастья немного надо.

                                             Раз немного, так что же, скажи.

                                             Увидать прелесть всю листопада,

                                             И вернуть след прошедшей весны.

                                             Вместе с птицами в небо синее

                                             Я хочу взлететь высоко.

                                             Мне для счастья немного надо.

                                             Солнце, речка, лес и тепло,

                                             Край родной, домик свой в деревушке,

                                             Разве это так много, скажи,

                                             Увидать, как с  зарёй на опушке

                                             Начинают петь соловьи.

                                             Как встают, просыпаются  люди,

                                             Кто-то песню с грустинкой поёт...

                                             Разве это так много для счастья,

                                             Что ж оно ко мне не идёт?

 

       Слегка покалывало, малость холодило и проскальзывало уже тогда в её строках чуть горьковатое, неясное ещё предчувствие несчастья, поэтическим наитием своим ощущала она смутный пока оскал беды. И совсем по-детски выставляла перед ней руки, отстранялась от неё, как это делает ребёнок, наивно полагая, что уж за его-то растопыренные  пальчики лихо не проскочит, не  просочится, не пройдёт. Негромок был Танин голос, с искренним вопросом - восклицанием - вскриком  о её праве на  маленькое  человеческое счастье - "солнце, речка, лес и тепло"... Речка... Ах, Таня. "Разве это так много, скажи..." Но, погоди, погоди. Может быть, всё ещё обойдётся, образуется, угроза окажется ложной да  и вообще всё плохое  уже к утру улетучится, развеется, растает, как   химера, как мираж, как  плод болезненной мнительности? И не надо нагнетать страхи, приплетать мистику, выдавая неясные контуры непонятных примет за  зловещие  реалии. Мало ли, какие тучи хмурятся,   набегая средь бела дня на  небо  синее? А  потом, глядишь, дунул лёгкий ветерок, они тут же подхватились, взялись за ручки,  да и рассосались, рассеялись. Какой  там у  барда   рецепт от грусти: "...Нам надо песню запеть, нам нужно меньше грустить". Одним словом, отвлечься надо.

       На счастье  и благой повод подвернулся: недельная экскурсия школьников-выпускников в город над вольной рекой -  Санкт-Петербург. Сказка!

 

                                                                ***

 

           Танины  шестнадцать девчоночьих лет - мои  шестнадцать мальчишеских лет… Я попытался  сравнить и сопоставить, чем мы с ней в том возрасте жили, несмотря на разные ветры  эпохи, дувшие в наши паруса. А 16 лет бывает всем - мальчишкам и девчушкам, русским и эстонцам, татарам и японцам, египетским бедуинам, развлекающим прогулками на верблюдах   доверчивых туристов,  и  шведским принцессам, озаряющим лучезарной  улыбкой своей строгие своды тех официальных хором, где происходит  вручение  Нобелевских премий… Да что там говорить! 16 лет и счастье  от полноты жизни - настоящие близнецы-братья!

       Слава Богу, сохранился у меня юношеский  дневник именно той поры. И   ничего не надо придумывать, ничего не надо выдумывать за себя, якобы шестнадцатилетнего, когда тебе сегодня в четыре раза больше. А можно  просто  взять в руки, как обычный документ из архива, и развернуть страницы пухлой тетради с пометками 1961 года. Только пусть ровно так, как в медленном  вальсе или танго, неспешно крутится диск виниловой пластинки Апрелевского завода, установленный на никелированный  рычажок незабвенной радиолы "Латвия". Шикарной по тем временам аппаратуры, купленной на первую мою самостоятельную зарплату рядового строителя, плотника-бетонщика... Пусть долго-долго  поёт "Это было недавно, это было давно" словно угадавший сейчас моё настроение басовитый сосед Алексей Васильевич Пидкуйко, что-то там такое ремонтирующий у себя на лоджии. И пусть бы замолчала хоть на полчаса визгливая красавица Нелли, не прекращающая запугиваниями и страхами воспитывать несчастного своего мальчишку... Сколько можно?

         Из дневника-тетради на 75 страниц, озаглавленной для конспирации, то есть для защиты от досужих глаз родительницы и брата "Конспект по электротехнике учащегося 3-го курса 74-й группы" вначале выпал листочек "Газеты по-одесски" с анекдотом той ещё, времён Хрущёва, выпечки.                                        

          - Еду вчера в трамвае, сидит барышня, ноги от  ушей, красавица. Я ей и подмигнул.

          - А она?

          - Встала и уступила мне место...

       Потом показалась красным шрифтом набранная крохотная листовка  "Клятва молодёжи", принятая  не понять в честь какого события, но в Москве, на Красной площади, именно в те, 1960-е годы космического столетия.

        "Партия дала нам вечный огонь-ленинизм. С партией ЛЕНИНА наш народ сорвал оковы рабства, с партией ЛЕНИНА он построил новый мир - Союз Советских Социалистических Республик.

        Рабочей правдой, не сломленной кандалами и каторгой, свободой, восставшей на баррикадах, кровью, пролитой комиссарами, клянёмся, что вечно будет жить в наших сердцах огонь ленинизма, огонь борьбы, огонь революции!

                                                      КЛЯНЁМСЯ!

          Мужеством первых палаток,трудовой гордостью, комсомольской честью клянёмся отдать свои силы во славу и могущество нашей Отчизны!

                                                     КЛЯНЁМСЯ! 

        Молодостью своей клянёмся тебе, товарищ партия, быть верными делу коммунистов! Наше поколение никогда не свернёт с ленинского пути! Каждым ударом сердца, каждым прожитым днём, всей жизнью своей клянёмся утверждать на земле коммунизм!

                                                     КЛЯНЁМСЯ!

 

     ...А вот и они, вполне  разборчивые строки, писанные синими чернилами для авторучки. Это стихи 16-летнего мальчишки, малость  усатого, обильно прыщеватого, поддерживающего по рекомендации друга  Лёньки причёску-кок на голове  желеобразным бриолином. И постоянно испытывающего  в свои годы  такое томление духа и страсти в каждой части тела, что и врагу не пожелаешь. Хотя, нет, врагу  как раз можно... Да! И ещё, не знаю, с какой стати, но в  стихах каждый куплет  пронумерован.

 

                                                       Л.Ш.

                             1. Свет очей твоих прекрасных

                                 Освещает путь во мгле,

                                 Потеряв тебя, о, счастье!

                                 Лучшей не найду нигде!  

                             2. Целовать тебя хочу я,

                                  Обнимать тебя хочу,

                                  И, прощаясь у калитки,

                                  Руку жать горячую.

                               3.Если б только было можно,

                                  Я б тебя не отпускал,

                                  Не сводил бы глаз с тебя я,

                                  Гладил руку и... молчал.

 

            9.1V-61. Вчера в техникуме был смотр художественной самодеятельности всех групп. Наш номер, судя по смеху, аплодисментам и одобрительным взглядам жюри, прошёл хорошо. Домой шёл со Светой, Любой Ш. и Людой. У Любы  все спали, она грюкала, грюкала, потом я перелез через забор и постучал в окно, вышел её батя и впустил, даже чмокнуть не успел мою гимнастку... Сегодня надо зубрить сопромат, может, успею начертить и тосканский ордер... О Любе думаю постоянно, какая же она была красавица в той юбке-колоколе!   Ну, сам смак. И чего я  обложался под лестницей её поцеловать, ждала же, глаз не сводила. Нюня! Лопух! Тютя... 

          10.1V. Теперь начинает мучить математика. Наверное, Игорю Николаевичу  нос мой не нравится? Или фамилия? Сейчас бегу в общагу, доделывать сопромат. Ах, Люба, Люба, что же ты  делала мне вчера  пальчиками за своей  спиной фигуры речи, а сама прижималась к футболисту этому, макаке...    

           13.1V. Ура! Ура! Ура! Запустили человека в космос  - это майор (27лет) Юрий Алексеевич Гагарин. Радио торочит об этом уже второй день (его запустили вчера). Это событие как-то не укладывается в мозгу...

          Кончил я наконец сопромат. Теперь  по математике надо выучить чёрт-те сколько. Сейчас буду зубрить, а то хана степухе, Игорь Николаевич  не пощадит. Люба откуда-то узнала о моей "параше", сощурила в буфете глазки, вроде бы ненароком поинтересовалась: "Как ты у Игорька, прогнулся?" Сквозь землю бы провалиться!.. Помычал и чухнул от неё  под звонок. Скорее бы   уже экзамен, чтоб сдать и не мучиться.

 

Первому в мире космонавту Ю.А.Гагарину

посвящаю этот стих.

                           

                           1.Запустили Человека!

                             Это  ж замечательно.

                             Ты, Гагарин, герой века,

                             Фактик основательный.

                          2.Ты герой, тебе хвала!

                              Да! Хвала и слава,

                              Проявил ты героизм,

                              Мужество, отвагу.

                          3. И, конечно, навсегда

                              В памяти останутся

                              Скупые, храбрые слова :

                              "Я с заданьем справился!"  

                          4.  Тебе при жизни памятник воздвигнуть надо,

                               Ты заслужил его, как заслужил почёт,

                               И к монументу твоему вовеки

                               Народная тропа не зарастёт!

 

      Прочитал я свой стих вслух маман, она в восторге. Побежала хвастаться к своей подруге, тёте Фире, большому человеку - театральному кассиру.   Батя её видеть не может, зовёт "Уйсфорф Фира - юность мира!" В субботу фатер был поддатый после бани, высказывал упрёки маман, а я ладил на крыльце велосипед, всё  слышал:  "Как ты можешь  дружить с этой Фирой, её  ж весь театр использовал " ...Интересно, как это?

       3.V. Записываю дневник под аккомпанемент фатера. Он опять пришёл бухой, ну и начался концерт. Как всегда. Маман бегала за ним вокруг печки  с поленом, папа удирал от неё  с песней "Чёрное море моё". Двенадцатый час ночи. Дела у меня учебные путаные. То заблещут, то потускнеют. Черчение, задания, а самое страшное - математика. Первую задачу на экзамене  решил, вторую наполовину, на третьей погорел. Теперь пересдавать. По сочинению "пять", по устному русскому  "четыре", но техникум-то мой строительный, кому нужны мои сочинения? Игорь Николаевич и так всю дорогу шпыняет: "Тебе надо было поступать в какой-нибудь библиотечный…" У Любы завтра выпускной, пригласила сквозь зубы. Понятно почему: макака от неё не отстаёт. Мне вообще кажется, что она уже не ц....

        16.10. Позавчера приехала тётя Марина из Лиепаи, мамина сестра, куртку мне кожаную в подарок привезла. Отпад!!! Назначили мне степуху! Вот сколько событий. Маман купила материю на костюм, хоть на третьем курсе сошьют, сколько можно ходить  в батином перелицованном пиджаке, Любка  от этого наряда  на вечерах всегда нос свой морщила. Нафталином, правда, подванивало... Ну, пусть теперь она макаку своего нюхает, футболиста класса "Б". Прошла утром, еле поздоровалась,  как вроде это  я от неё  бегаю. Да и не надо. Ходил со Светой в  воскресенье в кино "Знамя кузнеца", завтра вечером  пойду с ней на "Битву в пути", пусть второй раз, Ульянов играет там пречудно. Было бы только  побольше денег! А нам до сих пор за колхоз не заплатили, месяц пахали там на кукурузе. Не могу туфли чёрные купить, надо семь рублей на всё...

      1.1.62. "Год нынешний и год минувший ". Всё-таки это был отличный год. Пофилософствую о нём с точки  зрения государственной и личной.

      Запущено два человека в Космос, 22-й съезд партии, 4-й конгресс профсоюзов и прочая, и прочая, и прочая. Мы получили квартиру, мне исполнилось 16 лет, меня приняли в комсомол, я получаю стипендию, женился брат, на областном  концерте мне и Сашке Стребежу дали призы за лучший конферанс. Всё придумали с ним  сами - и стихи, и песни!

       Да, этот год был замечательным. Случались, конечно, и неудачи, и огорчения, но когда этого не бывает? Если бы и новый год был такой же! На Новый год отгуляли путём, танцевали дома у Светы - моей однокашницы, только из текстильного техникума. Батя у неё отличный мужик, бригадир электриков на суконной фабрике, выпили с ним вина. Даже пели! Матушка строгая, бухгалтер: " Я Светочке запретила ближе чем на полтора метра к мальчишкам  подходить, но вы, я смотрю, настойчивый кавалер..." Не! Ну а танцевать как же? Я и притиснулся к Светке, когда сама на дамский танец пригласила, и  чуть не это... Она почувствовала, конечно. Заулыбалась хитренько так, глядя   в сторонку, а, может, по другому поводу, не знаю... Завтра идём с ней в "Дружбу", смотреть эстонский фильм "Друг песни". Старики мои смотрели, хвалят, говорят, богатейшие песни и природа изумительная. Посмотрим!

 

                                                                       ***

 

      Не только я, но и тётя Фира - вот что значит квартира коммунальная! - услышала тогда, что папа о ней сказал. Пришла к нам с шампанским на Новый год  и тост произнесла, глядя на фатера в упор: "Мужик проспится - забудет всё , что сказал, баба проспится -  припомнит всё, что о ней сказали…"

     Мама всё поняла, хотя и улыбалась подруге, ворковала там с ней за печкой. А только соседка ушла, кинулась к папе:

          -  Ну,  что, доигрался?

Папа пожал плечами, причесал густые брови, хмыкнул: "Хлопоты мне великие".

    Всё ясно. На папином языке его реплика означала: боюсь там я эту Фиру, как белка зайца... Мне она - что   шла, что ехала...  

                                                                                  

      Таня обиды прощать  не могла, не умела. И друзей теряла не так уж безобидно, не всепрощенчески. Хотя и пыталась пересилить себя. Иногда удавалось. Тогда и стихи рождались без ершистости. Относительно смиренные.

 

                                  Смотрю на картинку старую,

                                  Вижу на ней тебя.

                                  Со временем всё изменится,

                                  Верю в лучшее я.

                                  Со временем боль позабудется,

                                  Останется всё за спиной,

                                  Со временем стерпится, слюбится,

                                  С другим я пойду домой.

                                  И пусть не с тобой поцелуюсь я,

                                  Меня не осудит никто.

                                  Со временем стерпится, слюбится,

                                  Будет и мне хорошо...

  

         Когда  столкнулась с откровенным  предательством - ни на какие компромиссы  не пошла. Сожгла все мосты за собой сразу и навсегда.

 

                                  Я тебя никогда не прощу

                                  За измену, за ложь, клевету,

                                  За слезу на моей щеке

                                  И за лёд в твоей гордой душе.         

                                  За мечту, что умрёт на заре,

                                  За печаль, что придёт по весне

                                  И поселит в сердце тоску -

                                  Это я никогда не прощу.

                                  Будь же проклят, гори в огне,

                                  И встречай меня только во сне.

                                  Вспоминай, вспоминай, вспоминай

                                  И пойми, что есть ад и есть рай.

 

       Может быть, позднее, готовя стихи к печати, Таня  решилась бы что-то в них  смягчить, изменить, что-то без сожаления выбросить. Может быть... Но в рукописном виде, так, как они занесены набело в её поэтическую тетрадь, ничего нет зачёркнутого,  исправленного,  подчищенного. Как говорят актёры, сыграно без грима. Без дубля. Набело!

     

                                                            ***

 

          "Сегодня воскресенье, братанчики, а через неделю я буду на воле. О, Господи! Пацаны, юрла, что вы понимаете в этой жизни? Моряк вразвалочку сойдёт на берег... И прощай, шхуна "Экзотика", сколько ты мне стоила за эти пять лет крови и слёз. Да, я не стыжусь этих слов, пацаны, именно, слёз. Понюхали бы вы с моё, пацаны, что я тут нанюхался, толчок пахнет лучше. Потому и говорю "прощай", только так и не иначе. И никаких " до свидания". А если снова, храни Господь, сюда  попаду на эту шконку - лучше сразу взять гвоздь и два пальца в розетку на 380. Семьянин мой (по-вашему, по-граждански, это значит кореш, друг, в общем) освободился раньше. Без него тоска. Все, кто тут остался, такая вшивота - взял бы табуретку, так и бил бы их по тыквам всех без разбора, век  свободы  не видать! Сейчас ещё глотну чифирка, пацаны, свежачок заварил в каптёрочке, потом продолжу. А-а-а, кайф!

       Матросы! Что вы мне всё  хвалитесь Машкой? Машка она и есть Машка, кому она отказывала? Четверо детей - и все от разных пап. Пап-пап-па-пара-па-пап-пап... А я там ни при чём, зуб даю. Хотя, не скрою, был принят в её обществе. И не раз. Так... Но я выше того сброда блатных и нищих. Это не бахвальство, не  самовозвышение, но я выше всей той мерзкой малины, а, в натуре, низины с жирными грязными  лапами и вонючими ногами, где профуры ходят с неумытым рылом, вонью изо рта и в рваных колготках. У меня зимой исподнего такого нет, всё простирано... А те... профурсетки с накрашенными пергидролью волосами. А дальше у них что? О, Господи... Поэтому, практикуйтесь, конечно, на  этом памятнике Мопассану, вам зачтётся. Но  помышляйте о свежей овечке, которую мы с вами обязательно поймаем и забодаем-забодаем в три рога... Яндекс будет первым, Индекс вторым, а я уж, Кодекс грешный, завершающим... Эх, прокачу! Ну, а если без булды, пацаны, то вот такой расклад.

    Майне либер муттер, с тех пор, как у неё появился  новый бойфренд, подогревать меня совсем перестала. Так... Поэтому сижу я в настоящее время на крохотных  "бобах", наодалживался тут у всех, у кого только мог, пора отдавать - с этим у нас на шхуне строго, а шансов - ноль. Припухаю, пацаны! Как хотите, а найдите возможность,  вышлите срочно, сколько сможете, телеграфом на мой почтовый ящик, только укажите 1-й отряд. Честно, Яндекс, Индекс, иначе мне тут совсем хана, а я  обещаю сразу отдать   с пенёй, или с пеней? Пени... Как там правильно? Я уж нормальный язык забыл в этой... да, на этой шхуне. Хотя, кроме меня, никто тут ни одной газеты не выписывает, только мой "Спорт" тырят или клянчат, а про библиотеку вообще молчу. Слышь, Яндекс, ты у нас там самый начитанный, так знай: тут на каждой книжке библиотечной штамп лиловый стоит: "Запрещается листами чистить ногти". О, кей? Так я про бабки. Никогда никому не был должен, верну. Прошу пардона  за свою наглючую просьбу, но в долгу не останусь, так уж сложились обстоятельства. В общем, выручайте, пацаны, помогите поддержать штаны, пока у меня перестанут дрожать ноги после курорта  и дальнего плавания. Пока всё... Вижу, как морщитесь, надоели, видать, мои каракули? А я  иероглифов, видишь, сколько нацарапал. Обнимаю, пацаны, до скорой встречи! Капитан Коnst."

 

                                                           ***

    

  Уличный  фонарь то надолго затухал, то принимался  моргать часто-часто, как подслеповатый  глаз; всё, видимо, потому, что сильно раскачивал провода и защитный колпак над лампой  шквалистый ветер. Плясали на  светлой стене квартиры  причудливые тени, напоминая бой древней пехоты с кавалерией. И думалось Тане: как было бы здорово сейчас  перенести весь  этот бой теней, эти причудливые батальные сцены карандашиком в блокнот, разместить их на двух, трёх, четырёх страничках, а потом  в  красках воспроизвести  абрисы, эскизы во всей полноте. На холсте или на ватмане. Но шевелиться не хотелось. Так бы сидела и сидела всю ночь  на любимом диванчике, уютно обхватив коленки руками. У папы сегодня ночная смена, вернётся под утро, когда она уже будет в школе. Сестра Инночка первый раз отправилась в гости домой к жениху, на смотрины к его родителям. Бедная мама так исстрадалась  вся,  собирая и провожая  старшую дочку, что, не дождавшись  ухода Инны, не просто легла, а рухнула спать. Не услышав, как старшая, уже на пороге, быстро-быстро зашептала  младшей: " Танюш, я, наверное, у них заночую, - она кивнула в сторону  терпеливо  ожидавшего её парня, -  ты тогда мамулю успокой. Придумай, что сказать... Давай щёчку, чмокну!" И растаяла в синей сутеми.

      Оставалось Тане одно из трёх: тащиться на кухню, разогревать остывший чайник и лакомиться  мамулиными блинчиками с  "смородишным",  как зовёт его папа, вареньем, которое любит вся их семья. Мама и её научила варить такую прелесть, считая килограмм спелых ягод на килограмм сахара-песка и  добавляя  цедру  лимончика в закипающее "сладострастие". Так. Это раз. Второе - можно потянуться чуток и достать из книжного шкафа  затрёпанный томик Ремарка, чтобы   вновь окунуться в его неповторимую прозу. Начнёшь читать - не оторвёшься. И почему только не задают в школе ни сочинений, ни изложений по  романам Ремарка? Гюго?  Хемингуэя? Молодая учительница с несмываемой боевой раскраской на фарфоровом личике, Эльвира Максимовна, которая при каждом удобном случае удивлённо распахивает глаза:  "Объедкова, скажешь опять, что сама сочинение писала?" - отвечает  однозначно: раз  нет таких авторов в школьной программе, значит, в Министерстве так решили. Ну, а почему нет-то? Ремарк от фашистов не меньше наших писателей  горя видел, сам  нахлебался. И только потому, наверное, что познал этот человек за годы скитаний, лишений столько слёз и столько  мук, родились у него самые лучшие  слова о любви. И дело, наверное, не столько  в физической близости, сколько  в   тончайшей духовной связи Его и Её. Осязаемой на расстоянии в двадцать тысяч лье, за  тысячи миль и  километров... Боже, где она, та  Любовь - верная, чистая, преданная, настоящая, крепкая и цельная, как паутинная нить, которая может, если ей не мешать, протянуться  без  связок и разрывов  на  расстояние от Земли до Луны. Ну, а если любовь только с одной стороны, без взаимности? Как у соседней семьи, у тёти Маши?..

    Весь их густо заселённый дом, вся улица знает и лукаво посмеивается, когда каждую весну муж её - шофёр Николай - получает из военкомата  повестку явиться на сборы и отчаливает в  двух-, а то и трёхмесячную командировку чёрт-те куда, как папа говорит, за Кудыкину гору. А жёнушка его, официантка Маша, Манюня, полная иллюстрация к  учебнику Дарвина "О происхождении видов", тут же сплавив четверых непохожих на отца с матерью ребятишек к бабке, устраивает "Подмосковные вечера" с тем  военкоматским майором, который как раз и ведает призывом воинов запаса на армейские  сборы. Редкий день не приносит почтальон в почтовый ящик Марии открытки с  треугольным оттиском полевой почты от Николая. А Машке по фигу. Такая  у неё страсть  ненасытная... Совсем Мессалина опустилась: девчонки-одноклассницы  засекли, что и уличное хулиганьё, переростки  Пашка Телятников и Юрка Мандибура то поврозь, а то и вместе у неё ночевали...

      Так что же, Татьяна Николаевна, - встряхивает себя  покинувшая, наконец, диван юная мыслительница, -  может  быть, займёмся самым важным   делом - порисуем картинки на библейские сюжеты? Вдобавок к уже имеющимся. И начнём с прародительницы, Евы. О которой нам известно  что? А ровным счётом ни-че-го! Ничегошеньки. Значит, правильно сделали в художественной школе, что  не стали разжёвывать тему непререкаемым учительским языком, а, наоборот, посоветовали просто обратиться к умным книгам и каждому нарисовать потом  прочитанное так, как кто понял, как сам представляет себе каждый библейский образ.  Таня выбрала Еву.

     " И Господь образовал Еву из ребра Адама. Рассудил Господь так:

      - Не сотворю её из головы его, дабы она не была высокомерной; не из глаза его - чтобы она не была любопытной; не из уха  - чтобы  она не подслушивала; не из уст, чтобы не была болтливой; не из сердца - чтобы завистливой не была; не из рук - чтобы не была любостяжательной; не из ног, -  чтобы не была праздношатающейся.

     Из ребра - скромной и скрытой части тела - сотворил Господь женщину и, по мере образования каждого из членов тела её, приговаривал: "Будь кроткою, женщина! Будь добродетельной, женщина!"

     Однако же ни от одного из пересчитанных недостатков не свободна женщина ..."

         Дочитав последнюю  строчку, Таня громко расхохоталась. Да так, вся в плену смеха, и побежала на зов телефонного звонка. Догадываясь, что в такой поздний час может она потребоваться только одному человеку -Катюхе. И не ошиблась. По извечной своей привычке - не здороваясь и не интересуясь, удобно ли Тане говорить с ней в данную минуту - подруга   затребовала полного внимания и немедленного отклика на перл, то ли где-то вычитанный, то ли  откуда-то ею выписанный.

     - Таньчок, ты у нас девушка умная, зацени, как на твой взгляд, - звенел в упоении Катин голос: "Ошибается каждый. Признаёт ошибки мудрый. Просит прощения, - Тань, ты слышишь, -  просит прощения сильный. Восстанавливает отношения - любящий". Как? Ты согласна? Насчёт прощения, согласна?

       - Я-то согласна, - плотнее прижимая трубку к себе, не столько выговорила, сколько вздохнула Таня, косясь на беспокойно заворочавшуюся во сне маму.

       -   А! Ну да! Я поняла, Тань... Как он теперь поймёт, а, Тань?

    Вот именно. Он... Тот, с кем провидение самым неожиданным образом, когда она ни сном, ни духом о такой встрече и  не помышляла - взяло да свело за тысячу вёрст от дома родного, в городе-сказке Санкт-Петербурге…

 

                                                                   ***

    

      Майское солнышко ласково  голубило гранитные берега, зеркало Невы, парапет набережной у Эрмитажа. А ещё,  раз за разом повторяя попытки, старалось побыстрее отогреть все фасады старинных домов вдоль реки, совсем уж очугуневшие за зиму решётки парков и скверов,  Ростральные колонны. Предприимчивый народ - питерцы, не довольствуясь крохами тепла и зная, что солнечное утро может уже через час смениться проливным дождём, занимали облюбованные места у Петропавловки, подставляя сметанные  спины ультрафиолету и  мечтая о будущем сплошном  загаре. Те же из них, кто не мог себе позволить такую роскошь и блаженство, как ничегонеделанье на главном городском пляже, с некоторым удивлением наблюдали из окон троллейбусов и трамваев ранних пташек - группку школьников, вереницей тянущихся за торопливой женщиной-экскурсоводом, энергично объяснявшей своим подопечным историю то ли Адмиралтейства, то ли Медного всадника...

      Внимательно прислушиваясь к пояснениям гида, Таня зябко сжимала ладошками  плечи под лёгонькой вигоневой кофточкой, ругая себя на чём свет стоит, что не послушалась мамы, пренебрегла и курткой, и плащиком. Уезжали - такая жара стояла в Белореченске, что, казалось, солнце затопило зноем весь белый свет до самого Владивостока. Ан нет, на тебе, своенравный город Питер показал свой холодный нрав... "Но вреден север для меня…" Хотя бы Катюшка далеко не отходила, стоять в  обнимочку с  ней так тёпленько. Ещё теплее - в быстром темпе шагать  с подружкой по запруженной разноголосыми экскурсантами Дворцовой площади к  Эрмитажу, разглядывая на ходу и знаменитую арку Генерального штаба, откуда, по преданиям, революционные матросы почти  век назад мчались на штурм Зимнего, и построенный без внутренних опор и каркаса великолепный Александрийский столп, да и саму брусчатку (кое-где, кстати, выковырянную, то ли на сувениры, то ли для уличных боёв) легендарной площади. Мальчишки-«бэшники», окружив лепные фигуры атлантов, поддерживающих свод над входом в музей, поочерёдно фотографировались, подхватив беломраморные статуи под ручки. И как же они старались при этом выбрать фон посмешнее, особенно усердствуя с короткими туниками изваяний, а ещё - припадая к  мускулистым туловищам, бёдрам и могучим рукам застывших в камне греческих богов. Девчонки, доверчиво посматривая  туда, куда направляли  их взоры бесовские отроки -  под мраморные туники храбрецов-воинов, отворачивались, похихикивая, перешёптываясь, пряча от ребят лукавые улыбки. С пониманием, хотя и внешне укоризненно посматривала на хорошо знакомую ей школьную самодеятельность мало улыбчивая женщина-экскурсовод, знающая о каждом уголке своего  Питера столько, сколько может знать человек, бесконечно влюблённый  в родной город, с  малых лет  исходивший его пешком или  изъездивший на всех видах транспорта вдоль и поперёк много-много раз.

      - При всём огромном росте основателя Петербурга - Петра Первого, а он равнялся более чем двум метрам, тело его было несоразмерно, - успокаивающе положив руку на плечо самого бойкого мальчишки, делала в то же время знак глазами девчонкам (вы-то, уж, мол, стрекозы, сами угомонитесь) экскурсовод. - У императора были от рождения тонкие ноги, а ещё - маленький размер стопы. И потому живописцы, как вы, ребята, это увидите на портретах в Эрмитаже, обращаясь к фигуре царя старались, конечно же, всячески  скрыть, завуалировать природные недостатки государя. Напротив...   

         Увлечённая интересными подробностями рассказа гида, Таня испуганно дёрнулась, внезапно ощутив на своих плечах чьи-то чужие, явно не Катькины, руки. А, обернувшись, увидела, как старательно пристраивает ей под стать вполне сносный, жаль только не очень-то ею любимого - салатового цвета - шерстяной кардиганчик Витька. Тот самый волейболист Витька Токарев, которому совсем недавно на Таниных глазах устраивала сцену у фонтана обиженная, уязвлённая, раздосадованная на своего кавалера пампушка-Иринка.    

       - Ты что? Откуда такой трофей? - благодарно светились вместе с прокатившейся по телу волной тепла Танины глаза.    

       -  Да  я вчера ещё видел, как ты мёрзнешь, хотел к тётке сгонять, она тут недалеко живёт, где канал Грибоедова, попросить какую-нибудь фуфаечку. Видишь, пошла навстречу.  А то окоченеешь, кто за тебя будет   отвечать,- делал смешливые глаза пан спортсмен.

       - А чё это, чё это тебе  отвечать? - вдруг подлетела и тут же   вмешалась в разговор двоих тараторка-балаболка Катерина. - Я  за Танечку отвечаю, понятно?

      - Ха! Она отвечает... А что же ты тогда, ответчица, вчера, когда мы в этот… как его, паноптикум, нет...

      -  Пантеон, - хохотала Таня.

       - Вот в него, в колумбарий этот, в планетарий ходили, ты  подружке даже шарфик свой не дала? Ась, мадемаузель? -  по-прокурорски строго хмурил брови  высоченный волейболист. -  Нехорошо - о - о...     

          За Катюхой не задержалось бы ответное острое словцо, Таня уже и зажмурилась, предчувствуя, что именно  ляпнет сейчас  язвительная одноклассница. Но, благо, рядом оказалась спасительница-экскурсовод, и Катюха прикусила язычок: не хватало ещё в глазах этой высококультурной дамы  прослыть законченной грубиянкой.    

          В щедром подарке Витиной родственницы, пришедшемся как нельзя кстати лёгком и тёплом пальто, они гуляли потом до самого вечера по Невскому проспекту, хорошо знакомой Виктору Набережной  канала Грибоедова, пока не подошли к  Пушкинскому дому на  Мойке, в котором уже были утром и куда, не сговариваясь, подошли вечером вновь, теперь уже попрощаться. Таня долго стояла у ворот с номером 12, что-то неслышно шепча и шепча про себя, может быть, напоминая самой себе  нахлынувшие строки стихов поэта. Потом медленно, взявшись за руки, подошли к храму  Спаса-на-Крови, где заканчивался, наконец,  растянувшийся на двадцать  лет ремонт. И по аллеям Нескучного сада незаметно-незаметно  вышли на освещённое заходящими солнечными лучами Марсово поле. Прибранное до малейшей соринки, настраивающее на особый лад удивительной конфигурацией своих нигде в других местах невиданных дорожек, тонким ароматом жасмина, акации, персидской сирени,  обрамляющей  Марсово поле со всех сторон.

       Остановившись у одной из гранитных плит знаменитого Поля, они вместе вслух, синхронно читали высеченные на скрижалях без знаков препинания обращение к декабристам: "Против богатства власти и знанья для горсти  вы войну повели и с честию пали  за то чтоб богатство власть и познанье стали бы жребием общим".   

       И Таня тихо спросила: "Вот как ты понимаешь смысл сказанного?" Виктор вздохнул, пожал плечами, помолчал, раздумывая. В наплывающих сумерках он - и так высокий, на добрую голову выше Тани - сейчас вообще казался недосягаемым гигантом. Как те атланты и кариатиды у входа в Эрмитаж. Таня уже и не рассчитывала услышать от него ответ. Но великий немой заговорил. И как! "Я понимаю эту эпитафию, Татьяна Николаевна, в виде политического завещания. Ну, типа того, что все  борцы за  революцию,  а первые были, понятно, декабристы, увы, неминуемо погибнут. Такая  участь  всех революционеров, хоть английских, хоть французских, хоть   наших - героев февральской  и  Великой октябрьской социалистической. Все революции обречены умереть, такая их доля. Вначале ярко полыхнуть, как спички, свет озарить, а потом и сгореть дотла. Нет? Я  не так понимаю?"

     Согнувшись в полупоклоне к спутнице, вместо ожидаемой улыбки Виктор увидел иное: отрешённые, на чём-то далёком-далёком сосредоточенные Танины глаза и тихо шепчущие слово за словом губы. Разобрать, о чём или о ком она что-то говорила, было просто невозможно. Но одно утверждение вслух Таня произнесла: "Знаешь, мне кажется, все они, все до одного, и мужчины, и женщины, были неудачниками. Фаталистами. И знали об этом. А если не знали и не признавались в том вслух, всё равно, подспудно чувствовали. Не могли не чувствовать".

        Виктор неуверенно повёл плечами: трудно было сходу понять, что именно имела Таня ввиду. Неудачники? Зачем же тогда затевали они  такую грандиозную бучу, поднимая народную волну, обещая людям светлое будущее? Хотя... Все они обещают. Может, только до конца не осознают, что за свои  слова рано или поздно обязательно придётся отвечать. И если не хватит собственной жизни, отвечать придётся их потомкам - перед людьми, перед историей, да просто перед самими собой. А в 16 лет, как, наверное, ни  в каком ином возрасте, мысли о жизни и смерти  особенно жалят, не дают покоя, жгут и требуют  ответить на сакраментальное: зачем пришёл ты на эту землю? Что ты ей дал? Что дала она тебе?

      И как же раздирают душу сомнения, гложет волнение, какие сонмы дум обуревают тебя, когда  ты  ищешь, ищешь, ищешь везде и всюду - от книг до вопросов бабушкам - ответы на эти вопросы. Да так их и не находишь, оставляя зияющие пустоты в сознании.  Созвучными   душевным  терзаниям становятся тогда  и рождающиеся в разладе мыслей стихи, в  подтексте которых  заложен расчёт поэта на чисто человеческое сочувствие, утешение, сострадание, жалость. Словом, на людскость! Вот в чём состоит поддержка духа у человека колеблющегося, шатающегося, оступившегося. Того, кто замер в отчаянии  на уступе скалы, боясь шевельнуться, посмотреть вниз. А ты обязан  придти на помощь такому человеку, не считаясь ни с чем. Ибо все мы в этом мире находимся в одной связке: сегодня над пропастью я, завтра окажешься ты. Мы все ответственны друг за друга. 

    "Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…" - надрывался, хрипел, умолял и упрашивал судьбу голос  за стеной соседнего с Таней  и Катей гостиничного номера. Под этот гибельно-восторженный речитатив девочка, торопясь, округляя и обрывая строки, записывала в дорожный блокнотик, как пронзительный вскрик, ещё одно своё стихотворение. Помеченное звёздочками сверху,   не получившее названия.

 

***

 

                                     Если я умру - жалеть не будут,

                                     Только лишь плечами все пожмут.

                                      Посочувствуют немного маме,

                                      Что так быстро кончился мой путь.

                                       Да зачем жалеть о неудаче,

                                       Ведь такой была вся жизнь моя,

                                       В стороне  лишь кто-нибудь поплачет,

                                       Но тот  плач уж не услышу я. 

                                       Жизнь моя текла без перемены -   

                                       Чёрная и белая волна.

                                        Если я умру - жалеть не будут,

                                        Ничего я в мир не принесла.

                                        Оглянуться бы назад, да слишком поздно.

                                         И не надо никого винить.

                                         Просто с самого начала неумело

                                         Начала свой  отведенный срок я жить.

                                         Если я умру - жалеть не будут,

                                          Да кому тогда слова нужны?

                                          С неба упадёт одна звезда лишь-

                                          Может быть, мы будем прощены.

    

   Наутро, сидя рядом с Виктором в экскурсионном автобусе, отвозившем их группу в Петергоф, Таня тихо, вполголоса прочитала  родившийся ночью стих. Не спрашивая о впечатлении (совсем не для того читала) - торопливо добавила: " Знаю, знаю, есть погрешности. Но это пока так, проба. Я дома ещё посижу, посмотрю, почищу". 

     И с признательностью сжала крепкую ладонь Витьки, услышав не похожий на его обычный - заметно было, волновался -  с возникшей хрипотцой голос: "Таня! Я понимаю, поэтам ничего диктовать нельзя. Но я тебя очень прошу, пожалуйста, больше о смерти не пиши, не надо. Как моя тётка ленинградская говорит: " Не буди лихо, пока оно тихо".

     Но, слушая да не слыша Виктора, с грустной улыбкой нездешними, отрешёнными глазами смотрела в своё будущее маленькая вещунья, полноправный создатель и повелитель  рифм, строф, строк и  чьих-то опоэтизированных жизней. Только невластная над своей собственной  судьбой.   

                                                             ***

      "И вот я на воле, семьянин ты мой дорогой! Никак не привыкну, что нет ни сзади, ни сбоку овчарок или конвоя. И дома вместо  продолбаного, сам знаешь чем, батрачного матрасика - маманина пуховая перина. Эт - то что-то! Со шхуны сошёл я ровно неделю назад, в понедельник, как говорится, на католическое рождество. Не знаю, кент, как тебя, а нас всех гуртом везли  от вокзала до комендатуры со всякими передрязгами, ты ж знаешь, как оно обстоит с арестантами: перевалки, пересчёты, долгий путь домой, вспоминай меня без грусти, ненаглядный мой... А вечерком мы (освободили, кроме меня, ещё троих - Сяву, Беса и Кабана), помытые и побритые, были уложены в свежие постельки в пустующей общаге медучилища, представляешь? Другого места вольняшкам не нашли. А там плавают ароматы парфюма и в комнатках панцирные сеточки. Где они, мои заочницы, я бы  в ту ночь все кельи так бы отблагородил - зуб даю! Ты понимаешь. И такие же мысли, зуб даю, блукали у Кабана и Сявы, и Беса... Потом прокатили  медкомиссию, кум  выдал малявы на трудоустройство, башлята проездные. И, представляешь, даже бухнуть на прощанье не успели, всех поразогнали кого куда: меня отправили  на ж.д., пацанов - на автовокзал, там им перевалка. Кум спешил, подгонял, кажись, его в городе подруга ждала, всё названивал он ей, наш воспитатель несознательных  масс.

     Ну, а утречком поезд мой в Белореченск прикатил, я и потопал до дому переулочками. Смотрю, новая мода пошла: в окнах и на витринах всё в огоньках, гирляндах, ёлочках… Европа! Народ теперь вот так вот Новый год встречает. Так. А я с порога - котомку закинул, всем привет! - и  убежал скорее в баньку. До потери пульса парился, весь тот дух с себя сгонял, да только  с одного раза его  разве сгонишь. Но соскучился я, брат, по шаечке, верхнему своему полку и дубовому веничку, даже по базару старых парильщиков соскучился, а они, как и не расставались, всё о том же гутарят, о вечном. Цари, короли, правительство, мать бы его за ногу !

     Ну, а  какое  блаженство принять, когда захочешь - в любое время дня и ночи - горизонтальное положение, и никакой вертухай тебя за это не турнёт, не поднимет. Какой балдёж выкурить хорошую цыгарочку под музычку, шандарахнуть пойла пару  фужерчиков, да помечтать о скорой встрече с моей невестой (маман время не теряла, присмотрела тут одну  тёлочку, правда, в возрасте и вдова, зато с  набитым сармаком...) Да по мне щас хоть кого, а то эндокринные железы лопнут  от длительного сверхнапряжения. Это у тебя, женатика, голова не болит. А тут... сам понимаешь, так. Ну, пока всё, фуцен, предки зовут за стол, надо уважить. И желанная моя вот-вот придёт...  Жду от тебя подробненькую ксиву, как ты там, что ты там... Жму грабки! Капитан Коnst."

 

                                                                    ***

 

         " Салям, Кот! Мои приветы со свободой, дорогой мой семьянин! Не обессудь, что малость задержался с ответом, но тут такие обстоятельства наплыли непредвиденные. Да и характер мой  мягкий виноват:  как влился я  в рабочий коллектив, так и пошло: сегодня   одно мероприятие, завтра - другое. А чего? Люди мы  вольные. Сабантуй только после трудового дня. Можем себе позволить. Ша, контора! Но ты меня сильно за гудёж не ругай, я исправлюсь, какие наши годы. А исправляться надо, Кот, страшное это дело - белые лошади  или, по-научному, запой. Руки трясутся, зрачки расширены и полыхают алым пламенем, во рту  - как твой тёзка (прости!) побывал, в общем, сам себе не нравлюсь, как Сява говорил. Даже какой день недели на дворе, забываешь. В общем, два дня уже не пью никакую бяку, налаживаю силу воли, Кот. Правда, я и тогда-то до потери пульса не нажирался, да и сейчас ноги пока ещё молодцы, держат. Это кавун у меня на плечах дурной, в каждую бочку затычка, когда поддатый, сразу лезу порядок наводить и справедливость восстанавливать. За то и попал с тобой на шхуну... А тут начал я как-то начальнику цеха вправлять мозги насчёт заливки и кокилей, хотя он в литейке уже лет двадцать отмантулил, а я-то без году неделя на "Центролите" и то по направлению. Но пёр я ему и про формы, и про ферросплавы, ты б удох, если б слышал. Кореша потом рассказывали, мол, так ты убедительно бородой своей тряс, мы аж заслушались. Но сегодня как раз утром начальник подошёл, смеётся: давно, говорит, я на партсобраниях не был, устроил ты мне критику снизу... Нормальный он мужик, ты  усохнешь: бугром меня ставит, процесс отладить... А жена, Кот... "Как рано он семью завёл, печальная история... "Пока  не  буду трогать эту тему. Потом. Жму " 5".

 

                                                             ***

 

      И вновь были родная улица, всё тот же мигающий  фонарь и круглосуточно работающая  аптека, возле которой, если выглянуть из окна, с наступлением сумерек постоянно толклись какие-то подозрительные личности, то ли скидываясь на  " фуфырики" - флакончики со стограммовой настойкой боярышника на спирту, которыми наутро будет  усеяна площадка за мусоркой,  то ли договариваясь о покупке шприцов и  снадобий для более сильного употребления... Но хранил извечное домашнее тепло любимый диван, самое уютное место для  вечерних размышлений,  и как всегда вечерами лежал на коленях альбом - в этот раз новенький совершенно, не тронутый ни на одной странице ни  карандашами, ни фломастером, ни красками.

      Шершавые ватманские страницы вкусно пахли бумагой, клеем, ароматом слабеньких духов. И призывали к давно затеянному делу: отвести каждую страницу  двум-трём  маленьким иллюстрациям к прочитанным   романам, особенно поразившим её воображение. Тем, которые дарят всплеск фантазии, рождают  интригу, домысел, неожиданный для самой себя пикантный вымысел - ах, эта Франция, ах, эта Испания... Ну, а что же, всё берёзы под окошком да мамины  герани на подоконнике рисовать? А тут, пожалуйста, твори, изображай, в твоей воле королевский бал, все недоступные юные красавицы на нём и их мамочки - чопорные  великосветские дамы, зоркие  импозантные  кавалеры в гусарских мундирах, артистических смокингах, штатском платье, угодливые слуги с подносами,  мерцание свечей в углах необъятного дворца, оркестровая яма, плюмажи, камзолы, украшения - серьги, подвески, колье, монисто, кольца, браслеты...   А на неведомых дорожках  следы невиданных зверей... Твори с ними что хочешь, выдумывай, пробуй! Не хочешь, Золушка, на бал? Не надеешься встретить там своего принца? Ой, ну, тогда сколько всего и вся можно вложить в придуманные пейзажи той же Испании,  в предместья и замки Франции. Погодите ещё чуток, чужестранные  города и веси, я обязательно постараюсь побывать в ваших дальних краях, о которых столько прочитано. А сейчас будет кое-что  и нарисовано, пока  в набросках.

         "От середины рощи к дому спускалась красивая лужайка, у вершины которой, из скалы, покрытой елями, бил роскошный ключ, образуя вечный каскад футов в тридцать вышиной, падавший не по правильным  уступам, но по беспорядочно раскиданным природой обломкам замшелых камней. Достигнув таким образом подножия скалы, он уже с гораздо меньшей прытью змеился далее по кремнистому руслу и у подошвы холма в четверти мили к югу от дома, впадал в озеро, которое было видно из всех комнат, расположенных по фасаду. Из этого озера, которое заполняло центр красивой равнины, убранной купами буков и вязов и служившем пастбищем для овец, вытекала река; на протяжении нескольких миль она извивалась среди восхитительных лугов и лесов и впадала наконец в море, замыкавшее горизонт   своим широким рукавом, с островом посередине..."

         Руки делали своё дело: скользил по бумаге карандашик, накидывая абрис  роскошных елей, контуры хрустального ключа, очертания самого озера, овальной формой своей напоминающее  изящное дамское зеркало. А мыслями Таня всё возвращалась к тому ночному разговору с Виктором, который они вели на обратном пути из Питера, то перешёптываясь у окна плацкартного вагона, то выходя в тамбур, "покурить". Что означало и наобниматься до умопомрачения, и нацеловаться до больных губ... Славные попались пассажиры-попутчики, ни разу никто из них  не вышел следом за таинственной парочкой, не  помешал  тесному единению двоих.

      - Ты мне скажи, Витенька, чем Иринка тебе оказалась плоха? - поправляя сбившийся у него воротник спортивной сорочки, всматривалась в лицо своего волейболиста Таня. - Только так, по-честному... 

       - Да я и не собираюсь врать, зачем, - пожимал плечами Виктор. - Понимаешь, Тань, она очень хорошая девчонка, весёлая, добрая, компанейская, гостеприимная. Знаешь, мама у неё какие пирожки готовит -  это песня. Но... Как тебе сказать. Вот сколько  мой отец колесил по гарнизонам, столько лет  за нами ездила его библиотека. Они с  мамой на этой почве, грубо говоря, чокнутые.  А мне что оставалось делать в военном городке, где из развлечений только строевой плац и спортплощадка с турником, брусьями, волейбольной сеткой. Накрутишься с пацанами на перекладине до одурения, пресс на брусьях час-другой покачаешь, мячик погоняешь, а потом что? За книжки, конечно. Я столько перечитал во время наших кочевий, в школе  на уроки  литературы мог  не ходить.

    - Это нам, Витенька, известно, - мягко погладила Таня  своей ладошкой шершавые руки парня. - Наша русалка - Эльвира Максимовна - тащится, когда говорит о твоих сочинениях. Шолохов! Зато  мои опусы всегда   крутит-вертит, даже у Катюхи, представляешь, допытывалась, не сдираю ли я тексты у классиков? Вот! Теперь я ей буду говорить, что кое-что  частично у Виктора Токарева слямзила, из 10 "б". Ты как, не против? 

        Тане понравилось, как Виктор по-мужски, по-взрослому - едва уловимым движением бровей отреагировал на её шутку. Но он всё же продолжил:

        - Слушай, об Иринке, чтобы всё было ясно. Последнее время мне стало жутко  скучно с ней, не о чем говорить, представляешь? Я начинаю о Хемингуэе, Мураками, Хелсе, а в ответ - тишина. Или начинает рассказывать, что она видела по первому каналу. И каждый раз одно и то же: " я была в шоке", "это было супер", "просто офигеть"...

        - Но, Витя, сейчас все так говорят...

        - Положим, не все. Ты вот, например, на таком  сленге не говоришь?

        - Ой! Зато я знаю за собой другое, что с детства  от бабушки переняла и в кожу въелось. Как она говорила на кастрюльку "корчажка", так и я повторяю за ней "корчажка", как она говорила  на мужской пиджак "костюм", так...

        - Таня, ерунда это, - не дослушав даже, выказал своё нетерпение Виктор. - Ты не мещанка, не плебей духом, вот в чём разница.  И не такие уж неприличные слова те, что люди из народа говорят, иначе мы вообще перейдём  на эсперанто.

        - Ну, ладно, ладно, профессор, с тобой не поспоришь. С Иринкой разобрались, всё понятно, вопрос закрыт. А чем тогда  тебя Жанночка очаровала?

        Виктор помолчал,  собираясь с духом. В трудных ситуациях, он знал, действует  один принцип: если совсем уж нечего сказать - говори правду.

         - Во-первых, у нас с ней оказались схожие судьбы...

         - Ой, да что вы, князь? - не выдержала, прыснула в ладошку Таня. 

        - Да-да, мамзель, не смейся. У неё отец был военный и у меня военный. Только Жаннин папа служил при каком-то штабе в Восточной Германии, покуда наших оттуда не турнули, благодаря Горбачёву...

         -  А что он натворил, Горбачёв?

        -  Вот именно, натворил. Отдал всю нашу военную территорию по всей Германии  за трамвайный билет. Отец мой, знаешь, как ругался... И не он один. Хорошо помню, как тогда на квартире у нас, в Забайкалье, они каждый  вечером   с командиром полка, командирами эскадрилий у нас собирались, крыли Михаила Сергеевича и Шеварднадзе на чём свет стоит, мать меня во  двор  выгоняла, а я в чулан залезу, сижу в уголке, всё слушаю. Интересно же, когда взрослые беседу ведут!

      Батя кричит: да пока живы в России последние ветераны войны, сколько уж их осталось, немцы должны каждый месяц  платить им такие же пенсии, какие они  отваливают там  своим воякам вермахта. За то, говорит, что отцы  наши или вообще с войны не вернулись, или  вернулись измученными, искалеченными, некоторые вообще обрубками-самоварами. И это - молодые, здоровые, красивые  ребята. По чьей милости? А давно ли, говорит, мы из землянок вылезли, в  панельные  хрущобы заползли, у немцев даже  переселенцы в таких не живут... Мы что, говорит, приглашали к себе  гитлеровцев  в 1941-м свой порядок в СССР наводить?

       В общем, все они - полковники, подполковники  - одного были мнения: случись, не дай Бог, в той войне наоборот -  потомки Кребса и Гудериана до седьмого колена не выпустили бы Россию из долгов, взимали бы ясак по полной программе, только так... За одни только миллионы загубленных наших жизней надо было приговорить их к пожизненной расплате.

        -  Суровый, Витя, приговор.

        - Но справедливый! Чтобы навеки о реванше забыли.

        - Так... Ладно. И с этим покончили. Ты мне обещал "во-вторых". О Жанночке, - одновременно  требовательно и лукаво свела брови к переносице Таня.

         -  Я не забыл. Просто отвлёкся. Сама виновата.

     ...Увлёкшись воспоминаниями, Таня и не заметила, что из дверей родительской спальни, малость затемнённой из-за того, что  выключен был верхний свет, а горела только настольная лампа, на неё давно уж с любопытством  поглядывает мама. Улыбаясь тогда, когда улыбается дочь, и хмурясь вслед за Таней, когда тонкая  морщинка  озабоченности перерезает высокий Танин лоб.

         - Слушай, Танюш, я смотрю, ты скоро, как тот дед Митяй  разговаривать сама с собой вслух начнёшь, - скрестив руки на груди, улыбалась мама. И, не давая вспыхнувшей  спорщице-дочке слова для оправдания, прижала её неопровержимым: а кто  обещал мне и папе о Ленинграде рассказать? Такой город, такой  музей под открытым небом, как о нём говорят, а мы с отцом ничего услышать от родной дочери не можем. То ей некогда,  то завтра, то послезавтра...

       - Мамулечка, родненькая, ну права ты, как всегда, права, прости ты меня, толкушку свою неразумную... (Ой, нельзя теперь так говорить "толкушка", профессор мой услышит - оскорбится, наморщится. С ним надо ухо держать востро, помнить о чистоте родной речи). Мам, даю честное слово, вот приедет папа с ночи, всё-всё-всё вам расскажу, всё, что увидела, что услышала, что записала. И фотоснимки  Витя обещал к завтрашнему дню отпечатать...

      - Витя?- насторожилась Лидия Борисовна. - Это какой такой Витя? А-а-а! То-то я и смотрю, сидит она тут одна в полутьме и чему-то такому улыбается. Значит, теперь Витя у нас появился. Ну-ка, давай начистоту, всё как на духу матери выкладывай. Какие-такие у тебя с  этим Витей  отношения?

      Была бы рядом сестричка, Инна, та вмиг нашла бы выход из положения, закричала бы, например, заполошным голосом: "Мама, у нас, кажется, пироги горят на кухне" или про давно включённый утюг сплела бы легенду, отвлекая  мамулю от неминуемой разборки с дщерью. Но Инна всё чаще теперь остаётся у суженого - скоро свадьба. А без сестры... Хочешь не хочешь - надо признаваться в новом знакомстве. Хотя... Что тут запретного? Век, что ли, мама будет зонтик над головой держать, оберегая от всех напастей? Пора уж Танечке и самой твёрдо на ноги становиться.

      А Витя... Что Витя? Садись, мамчик, рядышком, альбом кладу в сторону, будем теперь долго-долго  с тобой разговаривать обо всём, что хочешь...

 

***

   

  Ровно  в это же самое время и Виктор бодрствовал, покончив со школьными делами. Родителей дома не было - завзятая театралка тётя Нелли, старая мамина приятельница, утащила их на премьеру "Медеи". Потом по освящённой веками традиции они пойдут обсуждать спектакль в "Калинку". А это значит, что вернутся тогда, когда он будет видеть десятый сон.  Но какая же красота побыть в тиши квартире  одному. Правда, есть что-то целительное и в одиночестве. Недаром умный папа любит повторять вычитанное у Кырлы Мырлы, как Витька маленьким называл Маркса: "Человеку уединение нужно точно так же, как и объединение". Умри, Денис, лучше не скажешь. Если бы ещё Таня была рядом... Что бы он ни делал последнее время - истязал  себя до изнеможения на тренировках в спортзале, готовясь вместе  с городской сборной к зональным соревнованиям, пылесосил ли дома, выполняя единственную возложенную на него обязанность... Хотя, нет, вторую, ещё одна - мусор выносить... Не говоря уже о встречах в школе, где неотступными были  Танины глаза, Танин смех, Танина привычка смешно накручивать  локон на указательный пальчик, когда во время урока раздумывала над контрольной или сочинением, мысли его были только с ней. И в такие минуты в голове рождались монологи - ну, только успевай записывать. Столько хотелось ей нежного, честного, откровенного, признательного сказать, рассказать, не сомневаясь в понимании и ответной признательности.

      Как отблагодарить Таню за тот стих, что подарила она ему после возвращения из Питера? Если только вырезать из дерева похожую фигурку художника, Танин прообраз? А что, идея! И подходящий брусок липы есть  в отцовской мастерской, и нужные инструменты. Вот будет подарок к выпускному!

 

                                                  Маленький художник,

                                                  Нарисуй меня

                                                   Лучиком от солнца,

                                                   Капелькой дождя.

                                                   Кистью своей тонкой

                                                   Напиши глаза,

                                                   Взяв от неба синего

                                                   Краски для меня.

                                                   Маленький художник,

                                                   Чудо сотвори,

                                                   В мой портрет немного

                                                   Теплоты вдохни.

                                                   Шум от моря вечного

                                                   В грудь мою впусти

                                                   И немного грусти

                                                   В  сердце посели.

                                                   Белую берёзу

                                                   Нарисуй со мной,

                                                   Церковь за спиною,

                                                   Радость и покой...

                                                   Устели туманом

                                                   Горечь и тоску,

                                                   А слезой своею

                                                   Сотвори росу.

                                                   Наряди в одежды

                                                   Чистые, как снег,

                                                    Я - сама природа,

                                                    Я - весь белый свет.

                                                    Ты, с тоской воюя,

                                                    До утра сидишь.

                                                    Маленький художник,

                                                    Мой родной малыш.

 

       Когда запел-запиликал  в прихожей сигнал домофона, возвещающий о приходе родителей, фигурка маленького художника из-под Витиного резца была готова. Наутро оставалось лишь дорисовать крохотные детальки, углубить разрез глаз  и повыразительнее сделать улыбку. Точно такую, как у Тани - лёгкую и мечтательную. Ещё надо будет вывести тоненькую дарственную  надпись на обороте статуэточки. Наверное, на мотив тех шутливых прозвищ, какие они придумали  в Питере  друг для друга: "Чижику-пыжику - от Малыша!" Точно. Лучше не придумаешь. Пусть посмеётся.

 

                                                                   ***

   

       Какие только  названия  - пёстрые, вымученные, напыщенные - не давали часто меняющиеся хозяева этому привокзальному кафе, наследию знаменитой с довоенного времени на весь Белореченск "Пятой чайной", только такое  народное прозвище  хранилось за ним упорно и неотступно. Древний, как мир, сто раз перестраивавшийся бывший купеческий кабак, харчевня, забегаловка,  пивнушка - можно называть её как угодно - хранила все приметы той старины далёкой, когда стояла здесь в рассохшейся  кадке утыканная окурками пыльная пальма, поливавшаяся не столько водой, сколько пивными осадками, на грязноватых стенах выделялись не забеленные и не закрашенные  пятна от снятых или украденных картин. Но зато удачно преломлялся в нетронутых владельцами высоких окнах полуовальной формы дневной свет, создавая нужную обстановку теплоты и уюта. В распахнутые форточки доносился шум пролетающих поездов и гулкий ропот близрасположенного базара. Словом, лучшего места отдыха для местной блатоты трудно было и придумать. Учитывая ещё и то, что "Пятая чайная" имела целых три малоприметных входа-выхода, известных только особо посвящённым её клиентам. А это означало для них прекрасную возможность свалить, когда в действие вступал  известный закон преступного мира: "В случае облавы  когти рвать поодиночке".

    Когда-то здесь, в тихой и неприметной боковой комнате для наиболее  значимых персон заседали после трудов праведных известные воры - Яша Робинзон, простреленный в бедро и в руку в суровых схватках за верховенство между своими же. Громко гоготал потерявший в северном лагере левый глаз  и пользовавшийся вставным протезом гигант Толик Сова. С ними делили яства и напитки кадры помоложе, ещё только набиравшие очки в суровой гонке за старшими - домушники  Артюша и Титя, катала-картёжник  Зульфикар, иногда приходили на  долгую беседу достойные приглашения серьёзные люди из городской управы.

  Но меняются времена, меняются и люди. Как правило, не всегда к лучшему. Как писала госпожа де Воланж к президентше де Турвель (Шодерло де Лакло "Опасные связи"), " Род человеческий не совершенен ни в чём - ни в дурном, ни в хорошем. Негодяй может иметь свои достоинства, как и честный человек свои слабости. Мне представляется, что считать это истиной тем более важно, что именно отсюда вытекает необходимость снисхождения к злым так же, как к добрым, и что истина эта одних предохраняет от гордыни, а других - отчаяния". С классиком не поспоришь, тем более, на расстоянии веков. Но насчёт "снисхождения" к волкам - уж вы меня извините!

  По немыслимому совпадению, за четыре дня до роковой встречи с волками в человеческом обличье, которым в тот четверг расторопная официантка и близкая знакомая уркаганов Маша накрывала в боковушке  Пятой чайной обильный стол, Таня дописывала пророческий свой стих. Датированный 11 июня. Читаешь и веришь - они, действительно, пророки, настоящие поэты. Знающие всё наперёд. Жаль только, не наделённые  силами и способностями предотвратить беду...

 

                                  Зелёные глаза вокруг дерев сверкают,

                                  И раздаётся вой в полночной тишине,

                                  И стаи злых волков добычу поджидают

                                  И душу холодит добычи этот крик.

                                  Один какой-то миг, всего секундный миг,

                                  И сгинуло с земли какое-то зверьё.

                                  И снова вой стоит и навевает жуть.

                                    И вновь в какой-то миг раздастся громкий крик.                              

                                    И тихо снег скрипит

                                    Под лапами волков,

                                    И где-то сук трещит

                                    От этих грозных лап,

                                    И душу холодит

                                    В зловещей темноте

                                    Сверканье хитрых глаз

                                    В полночной тишине.

 

 ...Они заседали за дальним столиком харчевни в почётном кабинете  втроём - с утра изрядно пьяный, а потому то вдруг засыпающий, то резко просыпающийся  некогда известный в области  боксёр Юрка Мандибура, подставляющий ему плечо для лёжки, умильно  заглядывающий атаману в  глаза,   учащийся строительного профтехучилища Пашка Телятников и еле-еле вырвавшийся на заре  из объятий любвеобильной невесты устроитель  обещанной холостяцкой встречи на свободе тот самый капитан Коnst. В миру  Константин Шкирятин.

   К нему, безошибочно приняв за главного, робким шагом и устремился в приоткрытую дверь старый вор Тютя, весь ободранный, оборванный, с заметным синячищем под глазом, давно небритый, с содранным до крови  на переносице вислым носом и запёкшимися губами. Робко кивнув на тлеющий огонёк сигареты в опущенной руке капитана, Тютя, преодолевая сиплый кашель, прохрипел: "Дозволь прикурить?" Конечно, не только   ради пары затяжек  табачным  дымом рискнул заглянуть к незнакомой братве бывший  трамвайный щипач. Голод, элементарный зов давно пустого  брюха толкнул его на непозволительный в  уголовном мире шаг: мешать честной компании  спокойно отдыхать в тесном кругу. А тут  столько бацилл на заставленном тарелками обеденном столе... Может, выгорит, кинут эти буржуи  мясную кость ветерану подпольного движения?   

       -  Слышь, дед, - незаметно подмигнул Телятникову капитан, - я тут только освободился, все кости в карцере перебиты, не могу и руки поднять, ты давай уж сам как-нибудь...

      Пригашая в глубине слезящихся глаз враз вспыхнувшую ненависть к вальяжно полулежащему в кресле сявке-босявке, устроившему заслуженному вору, да и просто старику такое унизительное испытание, Тютя всё же склонился долу, беспомощно  зачмокал  своей сигареткой от огонька-прикуривателя и  бормоча себе под нос самые страшные лагерные  проклятия молодому хамлету, не подлежащие печатному воспроизведению ни в каком случае. Разогнувшись, он ещё малость постоял, как бы рассматривая, хорошо ли принялся огонёк, а на самом деле ожидая полстаканчика под бутербродик... И невозмутимый хан  на самом деле движением мизинца пододвинул в  сторону Тюти  " ерша" в пивной кружке, а слуга  Пашка угодливо подложил рядом хлебную горбушку с кружком колбасы, ломтиком сыра и кусочком селёдки поверху.

               - Благодарствуйте, - не замедлил оприходовать соточку водки в смеси  с  пивком Тютя. - Извиняйте, что нарушил ваш покой. Свидимся.

    И захромал на выход, по старой блатняцкой привычке, закреплённой многими лагерными командировками, крепко зажав в кулаке подаренный бутерброд.

              - А плюнул ты ему в кружку зачем? - стряхивая с плеча вконец отяжелевшую голову разомлевшего Мандибуры, не удержался, спросил Пашка. 

            - Да ну его в пень, козла старого, что ты  за него батон крошишь? - посуровел голос банкующего за столом предводителя. - Он тебе нужен? Вот и пусть валит отсюда, пока трамваи ходят.

    Затушив сигарету в тарелке, но не в пепельнице, сквозь сжатые зубы  Конст добавил: " Мало что ль они моей кровушки попили..."

          - Врежем? - вдруг очнувшись, нарушил затянувшуюся тягостную паузу Мандибура, продирая заспанные глаза. - Я чёй-то не волоку, щас времени сколько? 

    И вновь улёгся, теперь уже уронив патлатую голову посреди стола на клеёнчатую скатёрку.

      - Слышь, Паня, ты мне вроде собирался доложить обзор окрестностей, - с неохотой тыча вилкой в овощной салат, повернул физиономию вполоборота к Телятникову  хан.-  Ну и...

      - В общем, дела такие, Костя, - наверняка благодарный своему тузу козырному  за то, что тот не наградил его, как не раз бывало, хлёсткой пощёчиной за неумение вести разговор со старшим, захлёбываясь, заторопился  докладывать обстановку Пашка. - На Бабском пляже нам  не проханже, там  народу с утра до вечера пропасть, так. На Молодёжном тоже отвал: Зульфикар со своими братанами  всё держит под колпаком и дурью там торгует, я знаю. Так. (Он явно старался подражать Консту и в словах, и в манере их растягивать, и в характерных словечках). Остаётся одно местечко, я знаю: Гремячка.

    - Так это же конец света, фуцан, - поднял на Пашку недоумённые глаза капитан. - Туда добираться заморишься.

   - Вот! - обрадовано потирал   короткопалые веснушчатые ручонки, навряд ли пригодные к  будущей профессии плиточника-облицовщика, первогодок ПТУ  Телятников. - Потому туда и ходят только дачницы без мужиков да школьницы с вот такими вот бульонками, понял? - делал выразительные круги на бёдрах и от груди сладострастно ухмыляющийся Пашка. - Я разведал, там кругом посадки, а у берега ивы, кустики, камыши и песочек, бабцы ничего не боятся, голышом купаются, так... Я только одного не пойму, Котя, тебе они зачем, эти перепёлки, сам же говорил, маман жену подыскала?

   - Не фунди, бекас молодой, - после некоторого молчания  одними уголками едва растянутых тонких губ выказал своё неодобрение обозревателю окрестностей капитан. - Что ты сравниваешь? Это же такой кайф - поймать в силок трепыхающуюся  птичку. С пылу, с жару, со слезинками... А жена ... Она мне даром не нужна, жена эта, возьми её себе, хочешь? А ну да, друзья одной помадой губ не мажут... В общем, так, телятко. Завтра в десять едем  на Гремячку. Я мотор возьму, сбор тут же,  ты понял, в десять.  Этому, - он кивнул на спящего Мандибуру, - скажи, когда проснётся, что если завтра хоть грамм с утра примет, удавлю на месте. Бухать будем на прудах, в Гремячке. Пойла привезу до отвала. Как ты говоришь, с бульончиками?

   Пашка не успел поправить капитана. Тот, отщипнув из пухлого бумажника несколько сотенных, сунул их под вазочку, стоявшую посередине стола, небрежно кинул на ходу в рот долечку лимона и абсолютно трезвый, лисьей танцующей походкой отправился к потайной двери пивнушки. Той, что вела прямёхонько к надворному рыночному туалету. Где, забившись в закутке, заваленном картонной тарой, скрытно покуривал в кулачок да поплёвывал внимательно оглядывающий  всех прохожих старый вор Тютя. В миру Тютюнников. Алексей, если угодно.  

 
                                                     ***

 

        "Природа не соглашалась принять участие в освящённой традициями скорби. Река, журча, несла свои воды под мостами и расстилалась сияющей полосой среди безмолвных полей. Апельсиновые деревья, эти кадила ночи, раскрыв тысячи белых уст, насыщали воздух ароматами трепещущей плоти. Пальмы шевелили перистыми ветвями над мавританскими зубцами Алькасара. Харальда, словно голубой призрак, пожирающий звёзды, вздымалась ввысь, закрывая часть неба стройной громадой. А луна, умывшись ночным благоуханием, казалось, улыбалась и земле, взбухающей весенними соками, и сверкающему огнями городу, и кипящему в его недрах муравейнику - всем, кто радовался жизни, всем, кто пил и пел, превращая воспоминание о давно свершившейся смерти в нескончаемый праздник..."

     Любимые Танины иллюстрации к поразившим её страницам западных романов - это сплошное  буйство красок, парящие между небом и землёй  силуэты высоких стильных дам в немыслимых шляпках,  тонких перчатках, накинутых низко на лоб вуалях и с артистическим декольте. Рядом с ними или чуть  поодаль коленопреклонённые испанские мачо, своими  крепкими  широкими плечами, распахнутыми на мускулистой груди сорочками и пламенным взором угольных глаз напоминающие знаменитых тореадоров. Место действия - открытая апельсиновому солнцу площадка, похожая на боксёрский ринг, но в окружении пальмовой рощи, за которой угадывается аквамариновая полоса морского прибоя.

    Никаких нет ссылок на  источник вдохновения. Зато на заключительной странице альбома, той, где, положив друг другу руки на плечи, всё-таки с лёгкой поволокой грусти смотрят не глаза в глаза, а в разные стороны Он и Она, торопливо записанный стих Тани. Трудно понять, чем навеянный прочитанной ли в книге историей, сменой настроения, просто внезапно накатившим капризом - так ведь тоже бывает... Заглавие сразу не родилось и придумывать потом, наверное, не хотелось, так и остались рифмованные  строки под звёздочкой.

 

***

 

                         Добрый ангел с дьявольской душой

                         Говорил мне о любви большой,

                         И, на сердце руку положа,

                         Улыбался, голову склоня.

                         Ты скажи, на милость, дорогой,

                         Добрый ангел с дьявольской душой,

                         Как вернуться мне в свой Вавилон,

                         Я устала птицей в клетке жить златой.

                         Отпусти меня в потусторонний град,

                         Где жила я много лет назад.

                         Видишь, вновь ликует вороньё,

                         И бросает тень от  крыльев на окно.

                         И невольно вновь бежит слеза,

                         Добрый ангел, не неволь меня...

    

 К внутренней  обложке альбома пришпилен медной  скрепочкой  листочек из блокнота с записью Петербургской поры (может быть, конспективная запись пояснений экскурсовода). "Если идти по Невскому в сторону Фонтанки, дойдя до Владимирского проспекта повернуть направо (зачёркнуто), налево, к дому №12. Там находится театр имени Ленсовета. Знаменитый дом, там некогда играл в карты пушкинский Герман. А напротив театра ещё дом, где висит мемориальная доска, на которой написано, что в нём жил Фёдор Михайлович Достоевский, где и написал роман "Бедные люди". Это старый петербургский дом, там всегда масса иностранцев. Заметьте, Достоевский никогда не снимал квартиру, если из её окна не была видна церковь"...

    Под листочком вкривь-вкось - тоже, значит, писалось на бегу - беглые пометки: 1. Почему церковь - как радость и покой? 2. Обязательно побывать в следующий раз  в Ленсовете и в доме Достоевского. Ничего о нём не знаю. А Витя? Катюха?

  Подруга дорогая! Ну, как подслушала: "Танюш, это я, слушай, приезжай!  Сходим на Гремячку, накупаемся, там вообще нет  никого. Потом у меня окрошечку порубаем, математику поучим. Я жду, Тань, через часок  у остановки, о-кей?" Не так прельстила речка, Гремяченский пруд, точнее, сколько возможность с хорошим математиком Катериной кое-что подучить и понять про эти противные синусы-косинусы. Хотя и поплавать в такую жарищу - красота! Жаль, Вити нет в городе, поехали бы на Гремячку вместе, он так классно ныряет с мостика, меня бы научил. Но отправила строжайшая мама добродетельного сыночка, реального кандидата на золотую медаль, подальше от кино, дискотек, велосипеда и других соблазнов в село Агафоновку, к бабушке, зубрить учебники  перед последним экзаменом. Значит, ещё три дня его не будет. У-у-у-у!!! Хотя бы позвонил лишний разок из глубины сибирских руд, декабрист! А то единственное, что успел перед отъездом, вызвать на минутку в подъезд, чтобы чмокнуть и передать фигурку похожего на Чижика-Пыжика моего маленького художника. Уморительный получился малыш, не подозревала даже у Вити талант резчика по дереву. Ой, ну ладно. Никуда не денется, объявится ещё мой скульптор, Роден Антипович...

          А вот где мой новый  купальничек и где мои шлёпанцы, мамочкой подаренные? Киса, искать! Катюха, бегу я,  бегу, гу-гу-гу...

 

                                                              ***

       

…Весь поздний вечер и вся ночь ушли у оперативников на осмотр места преступления, сбор вещественных доказательств, опрос свидетелей и разговор с Таниными родителями. Если только это можно было назвать разговором.

         - Как я её просила, как уговаривала не ездить днём никуда, отец бы сам на мотоцикле нас к вечеру на речку отвёз, - раскачивалась из стороны в сторону почерневшая, охрипшая от криков и плача   Лидия Борисовна, слегка отстраняя от себя новую мензурочку с пряным успокоительным, которую протягивала ей такая же  заплаканная женщина-медсестра. - Нет, как же, подруга зовёт, мамочка не волнуйся, вот её телефон, да я и сама оттуда тебе позвоню. Позвонила...

        Бессильно падала на грудь поникшая голова мамы. И вновь маячили перед скорбными её глазами дикие картины увиденного в свете фар милицейской машины: изуродованное тело девочки, закиданное окровавленными ветками деревьев ли, кустарника, её  обгоревший купальник, порванные на тесёмках пляжные шлёпанцы. И невыносимо тяжёлый запах горелого, эти по-волчьи зло мерцающие угли костра...   

      В молодости и в зрелые  годы никогда не куривший отец Тани, бессильно моргающий всегда от табачного дыма, щедро парящего на его пункте технического осмотра вагонов, сейчас, послушно приняв в коридоре из рук следователя сигарету, неумело затягивался ею. Перхая, кашляя, давясь противным  никотиновым смрадом.

       - Николай Васильевич, а что же подруга дочери вашей так себя повела? - понимая  состояние собеседника, всё равно не мог не спросить прокурорский.

      - Катя-то?  Сам ума не приложу, как так  можно было? Подруга... Ей Лида первой стала звонить, Катя, мол, скажи, где Танюшка, дочки  дома нет, уже вечер, мы  места себе не находим... Ой, тёть Лида, не знаю, не знаю, от нас она давно уехала. И всё. Ну, если уж ты струсила, бросила Таню, убежала - первым делом  позвони нам сама, в милицию позвони, а она, как суслик, в норку закопалась и ни мать её, ни она - ни гу-гу.  Лида опять им звонила, я звонил - никто трубку не берёт, представляете? А жена  за сердце хватается, бледней мела стала, а она и так больная, вторая группа... Давай, говорит, Николай, выгоняй мотоцикл, поехали искать. А я куда с ней в таком состоянии? Где искать? Кинулся к соседу, дай ему Бог!.. Тот беду почуял, сразу по газам, на его машинёнке поехали. И Лида с нами...

 

                                                                 ***

 

    Виновато и потерянно жались к камышам притихшие цинковые воды илистого Гремяченского пруда. Безжизненными барханами выглядели песчаные берега, на которых семьи пляжников обычно устраивали громкие  пикники, весёлые танцы, бадминтон да волейбол. Дикий тёрн с обломанными ветками, обрушив наземь недозрелые сливки, простирал свои культи к небу, безгласно вопия и требуя поквитаться с убийцами. И замерли в ужасе подальше от людских глаз сороки-вороны, слышавшие здесь дикие вопли обезумевшего Конста: "Юрка, бей  по хребтине, всё равно  всем теперь чалить по  сто второй!.." Растоптанные здоровенные  кроссовки Мандибуры тоже были изъяты следователем в качестве вещдоков. Потные, грязные и  в крови…    

 

                                                                    ***

 

      Утром на секретный номер убойного отдела позвонил осведомитель: "Тута они, в Пятой чайной, опохмеляются…"

      - Ну что, мужики, пошли? - раздавая три  пары наручников на шестерых, не столько вопросительно, сколько утвердительно распорядился старший опергруппы.

      -  Момент, парни, я только «дуру» сдам - и с вами, - заторопился в дежурку избавиться от  пистолета ("Ещё продырявлю сгоряча этих бесов") привлечённый из ночного патрулирования в новый наряд лейтенант  взвода патрульно-постовой службы.

      - Догоняй, Серый! - постучал по циферблату своих наручных часов  командир оперативников, давая понять, что нельзя волынить, каждая минута на счету. - Догоняй, а мы потопали.

    Нервно посмеивающийся своим же шуточкам небритый, утративший обычный лоск Конст, стоя у запасных ворот пивнушки,  что-то втолковывал нервно поглядывающим на каждого прохожего понурым Мандибуре и Телятникову, когда около него возник весёлый, симпатичный  парень:  "Глянь, не твои?" - протягивал он новенькие "котлы"  атаману. Но стоило лишь хищной длани Шкирятина ответно потянуться к заманчиво блеснувшим часам, как тут же "котлы" стали блесной, на которую и накинул стальной наручник старший опергруппы (второе звено - к своей руке). Ещё через пару секунд такими же браслетами и таким же методом были окольцованы надувший тут же  от пива и страха в штаны Пашка Телятников, и тупо реагировавший на всё происходящее ("Э! Я чёй-то не волоку!"), с утра успевший хорошенько заложить Мандибура.

         - А теперь - тсс! - и тихонечко за мной пошли на выход, - свистящим шёпотом приказал парализованной страхом троице командир оперативников.  - Кто в сторону рыпнется, пусть пеняет на себя.

      Но как ни маскировали задержание братвы опытные сыщики, прикрывая свои и фигурантов локтевые суставы и запястья накинутыми шарфами, куртками, кепками,  базар есть базар:  через пять минут о том, кого и куда ведут, стало известно всему разношёрстному люду, стоящему  по обеим сторонам нескончаемых продовольственных и промтоварных лавочек, киосков, прилавков. Тем более, что в таком маленьком городке, как Белореченск,  ужасная весть о происшедшем ночью к утру облетела  все дворы и улицы.

   Наверное, приданием огласки происходящему на рынке немало поспособствовал   всё тот же патлатый, нечёсаный и немытый Тютя, зимой и летом не вылезавший из привычной униформы - залоснившихся до безобразного канализационного окраса спортивных штанов и брезентовых ботинок-"шкар",  подобранных, скорее всего, где-то на помойке близ пожарного депо и  надеваемых летом раз в неделю на заскорузлые, никогда нестиранные носки. Зато был у Тюти  упрятан глубоко-глубоко  во внутренний карман ржавого цвета всепогодной куртки мобильный телефончик с единственным забитым в него номерком убойного отдела  милиции. Где он каждый месяц в определённый день и час получал положенное  вспомоществование за оказываемое содействие.    

     - Мордами в грязь этих тварей, выродков! - потрясала могучими кулаками продавщица из мясной палатки. - Чтоб им  ни дна, ни покрышки!

      - Гореть им в геенне огненной антоновым пламенем, извергам, невинное дитя загубили, - неслышно для окружающих шептали губы сухонькой старушонки в ветхом одеянии, всегда стоящей с пучками зелени - укропа, петрушки, базилика  на одном и том же месте, около молочниц.

       -  Командир, отдай нам этих пидормонов, мы им сами тут бошки со всеми  причиндалами поотрываем! - не в шутку, а всерьёз  рвался вплотную к задержанным плотно сбитый и явно прошедший уличную школу боёв без правил, средних лет наголо бритый  качок в красных шортах и сандалиях на босу ногу.

    В низко пригнутые пылающие физиономии конвоируемых кто-то метко запустил одну за другой три  расквашенные помидорины, следом в спину Шкирятину угодила увесистая картофелина, а в затылок Мандибуре - крепкая, как камень, груша. Пускающему сопли и слёзы Пашке Телятникову вообще досталось принять в лоб крупное куриное яйцо, пустившее ему на глаза и на нос слизкие желтковые и белковые потёки . 

       "Сергеич, вызывай подмогу, а то народ тут самосуд устроит", - чувствуя    накал толпы, уже взявшейся за метание в задержанных щебёнки и асфальтных ошмётков,  заволновался тот самый  лейтенант, что бегал сдавать в дежурку пистолет перед выходом на задержание шкирятинской компании.

     - А вы  почему  бандитов от народа прячете? - вздымал, как на митинге, руки, обтянутые кремовым чесучовым кителем сталинского покроя,  низкорослый тонкоголосый мужчина интеллигентного вида. - Знаем мы ваш продажный суд, демократы ельцинские. Требуем суда народа!..          

    - Ой, Надь, какая же нынче  молодёжь пошла, - стоя в отдалении от происходящего на тротуарчике, перешёптывалась с товаркой рыхлая бесформенная тётка с заметными усиками над толстой верхней губой, увенчанной бронзовой бородавкой размером с клубничную ягоду. - Ить это  что за девки пошли, чтоб, на ночь глядя, кудый-то переться с мужиками на пруд, тама  купаться, водку жрать, ширяться там. Ну, ты скажи, Надь, в наше-то время было такое?

     - Ты чё, глупая, гонишь-то?- неожиданно  в  интимный разговор двоих ворвался  громыхающий бас продавщицы мясной палатки. - Ты чьих бредней наслушалась, неумная, иль своих детей не ростила? Твою бы дочку так, а?

  Она ещё долго продолжала бы что-то гневное, накопившееся в душе  выкрикивать, та женщина в синем халате с биркой работницы мясоптицекомбината, но только что стоявших сплетниц уже не было рядом, их как ветром сдуло.  

   А в это время уже подкатил к рыночному входу-выходу зарешеченный милицейский фургон. Из него высыпали  и стали  цепочками с обеих сторон, создав недоступный кордон, бойцы патрульно-постовой службы. И единственное, в чём не могли отказать  себе и народу  ребята-оперативники,  так это в том, чтобы каждый из троих, прикованных к ним наручниками, вдруг случайно  не оступился на ступеньках перед посадкой в "обезьянник" и не оказался мордой в вонючей луже…

                                                                 ***

 

            - Встать! Суд идёт!

            - Прошу садиться.

                                                           ПРИГОВОР

                                      Именем Российской Федерации 

  Судебная коллегия по уголовным делам областного суда, рассмотрев в закрытом судебном  заседании дело по обвинению Шкирятина Константина Владимировича, гражданина РФ с незаконченным высшим образованием, женатого, судимого областным судом   по ч.4 ст.117, ст.17 и ч.3 ст.117, ч.3 ст.144, ч.1 ст.149 УК РСФСР к 6 годам лишения свободы, освобождённого условно-досрочно на 1 год 9 месяцев 17 дней, в совершении преступлений, предусмотренных п.п."а","б","в","д" ч.2 ст.132, п.п."д","ж","к" ч.2 ст.105, ч.4 ст.150 УК РФ,

       Мандибуры Юрия Кимовича, гражданина РФ со средним образованием, холостого, судимого  Белореченским городским судом по п.п."а","б","в" ч.2 ст.158 УК РФ к 2 годам 6 месяцам лишения свободы условно с испытательным сроком 1 год, в совершении преступлений, предусмотренных п.п."б","в","д" ч.2 ст.132, п.п."д","ж","к" ч.2 ст.105 УК РФ,

       Телятникова Павла Фёдоровича, гражданина РФ с неполным средним образованием, холостого, ранее не судимого, в совершении преступлений, предусмотренных   п.п."б","в","д" ч.2 ст.132, п.п."д","ж","к" ч.2 ст.105 УК РФ

                                                 УСТАНОВИЛА

 Шкирятин К.В., Мандибура Ю.К., Телятников П.Ф. совершили насильственные действия с применением насилия к потерпевшей группой лиц по предварительному сговору в отношении заведомо несовершеннолетней - в том числе лицом, ранее совершавшим изнасилование. Также Шкирятин, Мандибура, Телятников совершили убийство потерпевшей с особой жестокостью группой лиц по предварительному сговору, избивая по приказанию Шкирятина и вместе с ним жертву руками и ногами.

 При осмотре места преступления обнаружены и сфотографированы (т.1л.д.124) следы обуви, а при обыске в доме изъята такая же пара кроссовок, принадлежащих Мандибуре. По заключению судебно-медицинской экспертизы смерть наступила от сочетаний травмы тела, проявившейся в закрытой черепно-мозговой травме, ушибе головного мозга тяжёлой степени, тяжёлой травмы шеи, переломе подъязычной кости...

      (Так три здоровых обезумевших пьяных волка убивали беззащитную девочку, художницу и поэтессу, школьницу, еще не получившую аттестата – Авт.)

     ...На основании изложенного и, руководствуясь ст.ст.301-317 УПК РФ, судебная коллегия

                                                          ПРИГОВОРИЛА

 

      Шкирятина Константина Владимировича признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных п.п. "а","б","д"гл.2 ст.132, п.п."д","ж","к" ч.2 ст.105, ч.4 ст.150 УК РФ, по которым назначить наказание в виде лишения свободы сроком: по п.п."а", "б", "д " ч.2 ст.132 РФ - на 7 (семь) лет - по п.п."д","ж","к" ч.2 ст. 105 УК РФ - на 18( восемнадцать) лет; по ч.4 ст.150 УК РФ - на 5 (пять)лет.

     На основании статьи 69 УК РФ окончательное наказание Шкирятину определить по совокупности преступлений путём частичного сложения наказаний в виде 24 (двадцати четырёх) лет лишения свободы.

    На основании ст.70 УК РФ к назначенному наказанию присоединить часть не отбытого наказания и окончательное наказание Шкирятину К.В. по совокупности приговоров определить в виде 25 (двадцати пяти) лет лишения свободы с отбыванием первых 10 (десяти) лет в тюрьме, а остального срока наказания в исправительной колонии строгого режима.

   Мандибуру Юрия Кимовича признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных  п.п."б","д" ч.2 ст.132, п.п. "д","ж","к" ч.2 ст.105 УК РФ, по которым назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком: по п.п."б","д",ч.2 ст.132 УК РФ на 6 (шесть) лет; по п.п."д","ж","к" гл.2 ст.105 УК РФ - на 8 (восемь) лет. На основании статьи 69 УК РФ окончательное наказание Мандибуре по совокупности преступлений определить в виде 9 лет 6 месяцев лишения свободы. В соответствии со ст.70 УК РФ к назначенному наказанию присоединить часть не отбытого наказания и окончательное наказание  Мандибуре Ю.К. по совокупности приговоров определить в виде 10 (десяти) лет лишения свободы в исправительной колонии общего режима.

  Телятникова Павла Фёдоровича признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных п.п."б","д" гл.2 ст.132, п.п."д", "ж","к" п.2 ст.105 УК РФ, по которым назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком: по п.п."б","д" ч.2 ст.132 УК РФ - на 5(пять) лет; по п.п."д","ж","к" ч.2 ст.105 УК РФ на 7 (семь) лет. На основании  статьи 69 УК РФ окончательное наказание Телятникову П.Ф.по совокупности преступлений определить в виде 9 (девяти) лет 6 месяцев лишения свободы в воспитательной колонии общего режима.

  Гражданский иск потерпевшего удовлетворить. В случае отсутствия имущества у несовершеннолетнего Телятникова П.Ф. возложить обязанность  на возмещение ущерба на его родителей.

Вещественные доказательства по вступлении приговора в законную силу: кроссовки Мандибуры Ю.К. - возвратить ему; шлёпанцы Объедковой Т.Н. возвратить Объедкову Н.В.; образцы волос Объедковой Т.Н. - хранить в деле. Фрагменты купальника, сумки, расчёски - уничтожить, как не представляющие ценности.

  Приговор может быть обжалован и опротестован в кассационном порядке в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного Суда РФ путём подачи жалобы через областной суд в течение 7 суток со дня вынесения, а осужденным - в тот же срок со дня вручения копии приговора...

 

                                                             ***

 

 Кто сказал, что родители трёх насильников и убийц, люди далеко  небедные -  работники банка, врачи, владельцы  не хилых магазинов -   покаялись перед убитыми горем родителями невинно убиенной девочки? Ни они, ни отпрыски их и не подумали каяться ни до, ни во время, ни после суда. Маман одного из бандюг - главный бухгалтер отделения банка, папан другого - заведующий хирургией ведомственной больницы, и  ещё одна маман вкупе с отчимом  осужденного  - держатели супермаркета - первым делом кинулись с помощью адвокатов писать исковые заявления об освобождении их имущества от ареста. Скорее катать такие прошения, скорее! Вот они, их грамотные, с расставленными по всем правилам знаками препинания исковые заявления, приобщённые к уголовному делу:

  "Стенка (5 секций) приобретена до ареста сына путём купли-продажи на рынке; мягкая мебель (кресло и диван), а также журнальный столик были также приобретены до ареста сына на рынке путём купли-продажи. Телевизор "ВЭЛТ" подарен дядей из Кургана. Обоснование возражений могут подтвердить дядя, тётя и соседи..."

       Похороны Тани, которую вышел провожать в последний путь весь Белореченск… Едва передвигающая на кладбище ноги мама… Не поднимающие к небу  слепые от  слёз глаза отец и сестра Тани...

           Подателям заявлений с просьбой скостить наложенные судьёй резолюции по имуществу было не до того.

           И ни разу не видел никто никого из родственников палачей у скромной Таниной могилки, где мемориальная табличка хранит такие две до ужаса короткие даты 11.01.1983 - 16.06.1999.   Всё.

 

                                                                   *** 

          Ни одна повесть и ни один рассказ из десятка написанных книг  не давались  мне   так тяжело, как эта. И поедом грызу я себя. Наверное, не хватило мне литературных способностей хотя бы в книге сохранить Танину жизнь. А об этом так просили и читатели, с которыми я делился замыслом своей тогда ещё не написанной повести на библиотечных встречах, и мои друзья-писатели в разговоре о творческих планах (и так, мол, жестокости и грязи в реальной жизни хватает)... Да что читатели и писатели, когда больше них  выла и стонала изболевшаяся моя душа, казнившая автора за то, что он принял на себя такую муку - а лучше бы написал десяток оптимистичных очерков или рассказов о героях труда, например, строителях "высоток" или производителях сладкой карамели на кондитерской фабрике. По несколько месяцев не садился я к письменному столу и не мог взяться ни за какую иную вещь из области художественной прозы. Занимался чем угодно, вплоть до газетной подёнщины, лишь бы находиться как можно дальше от заключительных глав   этой повести. Но надо было пересиливать себя, понимая, в какой жестокий век мы живём. Нужно было поднять голову и трезво, хладнокровно, пристально всмотреться и оценить те  реалии ХХI века нашей эры, которые мы видим, слышим, знаем  не только  из газет и телевидения, а по окружающей нас жизни, с которой сталкиваемся сами, изо дня в день... И сделать хоть что-то, что в наших силах, чтобы волчья муть не могла затмить человеческое в людях. Людскость. Пусть для этого понадобятся не только писательские вразумления, а  и беспощадный судебный  удар по извергам.

    Я бы ещё сомневался в своих словах, если бы не нашёл неожиданную поддержку в творчестве прекрасного поэта России - Андрея Дементьева, который словно увидел всё происходящее своими глазами и рассказал об этом в  номере «Литературной газеты» от 17-23.07.2013 года.  

 

                               Пацаны насилуют девчонку...

                               На костре палят,

                               Чтоб не было следов.

                               Я б в отместку вырвал им печёнку,

                               Или к стенке - под пяток стволов.

              

                               Мы же либеральничаем с ними,-

                               Позабыв, что ладим со зверьём...

                               И, гордясь законами своими,

                               Дарим жизнь им...

                               И приют даём.         

     

      …И всё же ты, девочка, меня прости, что не смог, не сохранил, не спас. Но ты вечно будешь жить в своих стихах, как того  и хотела. Вот оно, твоё завещание. Твой последний стих. И твоя, Таня, прощальная улыбка.

 

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2013

Выпуск: 

12