(95 лет со дня основания ВГУ)

Воронежский государственный университет относится к сравнительно небольшой группе  так называемых классических российских университетов, на плечи которых легла трудная и почетная роль флагманов в развитии отечественной системы высшего образования. Но у Воронежского университета есть одна яркая особенность. Он появился в 1918 году вследствие эвакуации из Прибалтики русской части Юрьевского университета, возникшего по решению императора Александра I в 1802 году как Дерптский, переименованного в Юрьевский в 1893 году, а ныне известного как Тартуский, крупнейший и лучший в Эстонии. 

Выбор Воронежа для такого перемещения был совсем не случайным. Основной город Центрального Черноземья России уже в XIX веке не раз рассматривался как желательный центр университетского образования. Особенно энергичные и настойчивые усилия воронежская общественность предпринимала в начале ХХ века. Мысль об основании университета в Воронеже была особенно близка к осуществлению в 1907-1908 годах, когда инициативу воронежских общественных деятелей горячо поддержали крупные научные авторитеты, в том числе выдающийся географ и государственный деятель П.П. Семенов-Тяншанский. Под его руководством была даже составлена обширная записка с обоснованием необходимости учреждения университета в Воронеже. Однако по ряду причин в тот момент Воронежу пришлось уступить: новый университет был основан в конкурировавшем с ним Саратове. Сказалось политическое влияние могущественного в ту пору П.А. Столыпина, пришедшего в состав правительства с поста саратовского губернатора. Тем не менее предъявленные воронежцами аргументы сыграли положительную роль при принятии в 1912 году правительственного решения об учреждении первого вуза Центрального Черноземья. Им стал Воронежский сельскохозяйственный институт имени Петра Великого.

Правда, о главном городе русского Черноземья некоторые профессора Юрьевского Императорского университета неожиданно вспомнили в 1910 году. Один из старейших университетов России переживал тогда довольно сложные времена. Политика русификации окраин, проводившаяся правительством Александра III, привела к тому, что преподавание на четырех основных факультетах начало вестись не на немецком (как это было до 1893 года), а на русском языке. Лишь на богословском факультете был оставлен немецкий. Вся деятельность университета приводилась в соответствие с требованиями общероссийского устава 1884 года, заметно ограничившего автономию как профессорских коллегий, так и студенческих корпораций. Соответствующим образом начал меняться преподавательский состав. Часть профессоров, в том числе весьма авторитетных, покинула университет, вместо них прибыли ученые из России. Среди студенчества резко увеличилась численность русскоязычных юношей, многие из которых стали приезжать из внутренних губерний империи[1]. Но перебравшиеся в Эстонию русские профессора и студенты испытывали определенные трудности.  

Вполне понятно, что ни эстонская общественность, ни немецкое дворянство края не проявляли восторга от преобладания русского влияния в университете. На одном из заседаний Ученого совета Юрьевского университета некоторые профессора заговорили о неблагополучии своего размещения в Прибалтике. По ходу обсуждения этого неожиданного вопроса отдельные члены Ученого совета заявили о том, что эстонское и немецкое население края безучастно относится к нуждам императорского университета и его студентов. От местного населения, утверждали ораторы, «русский студент не жди пособия или заработка, эксплуатации же сколько угодно». Особенно на трудные условия сетовали медики, не имевшие, по их словам, достаточной материальной базы для развития своего факультета. «Ввиду этого обстоятельства, - говорилось в протоколах совета, - было бы целесообразно передвинуть Юрьевский медицинский факультет в один из более многолюдных городов Центральной России, например, в город Орел с населением в 80 000 человек или в город Воронеж с населением в 95 000 чел. Даже более южный город Ростов-на-Дону с населением в 140 000 чел., является более предпочтительным для помещения медицинского факультета, чем город Юрьев»[2].

Никаких видимых последствий эти разговоры не вызвали. Они интересны лишь как показатель того, что высшие власти рассматривали Юрьевский университет как достояние всей империи, что в общем противоречило позиции эстонской общественности, желавшей видеть в нем прежде всего очаг развития национальной культуры. Поэтому расходы на содержание Юрьевского университета целиком несло правительство Российской империи. Когда образовался долг за приобретенное для Юрьевского университета оборудование, распоряжение о его погашении было отдано Советом министров России. Случилось это 23 марта 1910 года[3]. Отметим все же тот любопытный факт, что именно Воронеж был назван учеными Юрьевского университета как возможный пункт перебазирования своего вуза.  

О необходимости и возможности перемещения Юрьевского университета научная общественность и власти в следующий раз заговорили в 1915 года, но теперь уже по гораздо более тревожному поводу. Шла мировая война. Отступление русских армий на германском фронте весной и летом 1915 года поставило болезненный вопрос об эвакуации целого ряда учреждений, в том числе высших учебных заведений. Раньше всего и в большой спешке, с потерями ценного имущества был перебазирован в Ростов-на-Дону Императорский Варшавский университет, русские профессора и студенты которого нашли, наконец, новое пристанище. Из Риги в Нижний Новгород был переведен политехнический институт, а в Пермь – некоторые подразделения Петербургского университета.

К концу лета 1915 года угроза эвакуации нависла даже над Киевским университетом Св. Владимира, ректор которого обратился к воронежским властям с просьбой о содействии в возможном перемещении[4]. Одновременно с этим городской голова Н.В. Чмыхов на заседании городской думы сообщил, что, по сведениям депутата IV Государственной думы Е.П. Ковалевского, правительство предполагает перевести в Воронеж Юрьевский университет. Депутат якобы даже сообщал, что правительство имеет в виду использовать эвакуацию для создания нового университета. Чмыхов не сообщал, откуда Ковалевский узнал о таких планах, но призвал собравшихся позаботиться о возможном размещении именно Юрьевского университета, поскольку рассчитывать на постоянное перебазирование Киевского университета в Воронеж не приходилось. Всем было ясно, что киевские профессора могли просить только о временном приюте на случай военной угрозы.

Гласные думы в принципе одобрительно отнеслись к плану перевода Юрьевского университета в Воронеж. Правда, сразу указать на свободные помещения, да еще в условиях войны, дума не смогла, но зато, сообщала местная газета, высказалась за отвод земли для нужд университета[5]. Вопрос об устройстве нового университета требовал основательной подготовки. Поэтому дума поручила своей училищной комиссии подготовить необходимую документацию. Председателем комиссии был видный общественный деятель Н.А. Александров, занимавший одновременно должность председателя Воронежской уездной земской управы. Начало работы комиссии оказалось совсем не радужным. Оно было омрачено появившимися в газетах сообщениями о том, что, по наметкам министерства, Юрьевский университет в случае необходимости будет эвакуирован в Нижний Новгород.

Ситуация действительно была неопределенной. Руководство Юрьевского университета в августе 1915 года сумело договориться с властями Нижнего Новгорода о временном приюте, а в сентябре того же года даже осуществило вывоз на берега Волги целого эшелона из 13 вагонов с ценным оборудованием. Среди прочего были переправлены редкие рукописи и художественные ценности. Однако Нижний Новгород, к тому времени уже переполненный эвакуированными учреждениями, вынужден был отказаться от приема Юрьевского университета. К весне 1916 года в министерстве народного просвещения созрело решение об эвакуации Юрьевского университета теперь уже в Пермь. В феврале и в марте на Западный Урал ушли из Юрьева еще 40 вагонов с университетским имуществом. Сюда были отправлены книжные богатства университетской библиотеки, включая большую коллекцию диссертаций и каталоги. Тем временем о желании принять у себя Юрьевский университет заявили и власти Екатеринослава (ныне Днепропетровска). Возможный переезд в Екатеринослав показался юрьевским ученым более предпочтительным, чем дальнее путешествие на Урал[6].

Все эти зигзаги свидетельствовали, во-первых, о надвигавшейся дезорганизации государственной жизни, а, во-вторых, об острой конкуренции за право обладания университетом. Без активных действий добиться нужного результата было невозможно. Учитывая эти обстоятельства, комиссия Н.А. Александрова подготовила доклад, в котором энергично доказывала, что лучшим городом для университета является, конечно, Воронеж[7]. Документ воспроизводил обстоятельства кампании по устройству нового университета в 1906-1907 годах и напоминал о ведущей роли в ней воронежской общественности. С особым чувством Н.А. Александров отмечал, что в последний стадии этого дела «мнение профессоров одержало верх и для окончательного решения нужно было, чтобы постановление г. Воронежа о субсидии в 950 000 рублей вылилось в нечто более реальное. Но вопрос этот, несмотря на то, что Е.П. Ковалевский указывал на выгодные в то время источники для совершения займа, городом санкционирован не был, и новый университет оказался в Саратове»[8].

Самокритичный тон доклада должен был только подчеркнуть обоснованность претензий на учреждение именно Воронежского университета. Вспоминая о печальном для воронежцев исходе кампании 1907 года, комиссия пыталась убедить правительство не делать поспешных шагов. Размещать университет в Нижнем Новгороде, по ее мнению, было бы в тот момент неуместно. Вблизи находятся Московский и Казанский университеты, а на севере к нижегородскому краю примыкает слаборазвитая Вятская губерния. «В то же время университет в Воронеже, хотя и близок к Харькову, будет обслуживать густонаселенную черноземную полосу». Если, писал далее Александров, «мысленно соединить прямой линией города Харьков, Саратов, Казань, то в центре окажется обширная территория, совершенно лишенная университетов». А ведь еще Д.И. Менделеев определял здесь центр великорусской народности. Словом, «при разрешении вопроса, где должен быть оставлен Юрьевский университет, предпочтение должно быть отдано Воронежу, так как только в таком случае распределение университетов будет сделано более равномерно».

Ведя речь не о временном приюте, а о полном переводе университета из Юрьева в Воронеж, Н.А. Александров счел нужным даже указать правительству на необходимость более взвешенного подхода к размещению высших учебных заведений. Сложившиеся диспропорции, полагал он, пора исправлять. В докладе были высказаны конкретные рекомендации по определению очередности при учреждении новых университетов. В дальнейшем (т.е., конечно, после Воронежа) «при желании достичь равномерного обслуживания населения университетами, они должны быть учреждены в Ростове, для обслуживания Донской области и северной части Кавказа, в Тифлисе – для Кавказа, в Минске – для Западного края, после чего 300-верстный радиус будет достигнут и тогда можно будет приступить к созданию университетов в местах, оставшихся частью вне таких радиусов, как Нижний Новгород»[9]. Недостатком решительности доклад комиссии Александрова, как видим, не страдал. Стоит отметить также, что на момент его составления решение о создании Ростовского университета на базе эвакуированного из Варшавы еще не было принято.

Под тезис о преимуществе Воронежа составители доклада постарались подвести конкретную аргументацию. Город, заключал документ, «мог бы предоставить под университет старую думскую усадьбу или Кольцовский сквер, с перенесением последнего на место Круглых рядов (ныне это сквер на ул. Плехановской рядом со зданием гостиницы «Дон» – М.К.), тем более, что существовало предположение провести через него трамвай, или же для этого может быть использована часть усадьбы первой гимназии, а также оставшаяся часть площади Старого Бега». Кроме того, с согласия епархиальных властей, доклад предлагал начать чтение университетских лекций и в весьма просторном здании духовной семинарии.  

Н.А. Александров вновь напоминал о достаточном числе выпускников средних учебных заведений в крае, не забыв при этом указать на то, что близость Воронежа к Украине «порождает появление даровитых великорусских-малорусских помесей среди воронежских уроженцев»[10]. Поэтому воронежская молодежь, считал автор доклада, больше других способна к учебе в университете. Впрочем, каких-либо расчетов в пользу этого забавного тезиса Александров не привел. Зато в документе приводился обширный перечень культурных и просветительских учреждений в г. Воронеже, говорилось здесь и об издающихся в губернском центре газетах и журналах, о типографиях, банках и т.д.

Впрочем, высшим инстанциям перечисленные в докладе аргументы не понадобились и на этот раз. Осенью 1915 года русским армиям ценой тяжелых потерь удалось остановить германское наступление. Вопрос об эвакуации Юрьевского университета на некоторое время потерял свою остроту. Воронежская городская дума, в конце концов, вынуждена была ограничиться принятием доклада училищной комиссии к сведению, выразив при этом сожаление о том, что Воронеж снова лишается возможности заполучить университет[11].

Однако надежды воронежской общественности на развитие высшего образования в крае оживились уже в следующем, 1916 году. Правда, столкнувшись с постоянными преградами в попытках учредить университет, городские власти решили устроить в Воронеже солидный политехнический институт. В конце апреля 1916 года все та же училищная комиссия городской думы подготовила детальное обоснование по этому вопросу. Составлено оно было особой подкомиссией, в которую вошли известные в городе работники просвещения и науки. Возглавлял ее профессор сельскохозяйственного института А.В. Думанский, а в состав входили С. Мингайло, Л. Хохряков, М. Замятин, И. Ямзин, М. Петропольский и В. Радциг[12]. Авторы обоснования прежде всего подчеркивали быстро возраставшее промышленное, транспортное и в целом хозяйственное значение Воронежа как самого крупного города Центрального Черноземья. Указывалось в частности, что, по данным на 1914 год, в одной только Воронежской губернии числилось более 7 тыс. предприятий фабрично-заводского типа, которые вырабатывали продукцию на сумму свыше 40 млн. рублей в год. Отмечались и позитивные сдвиги в сельском хозяйстве, действительно проявившиеся по ходу реализации столыпинских аграрных реформ. За годы мировой войны промышленное значение Воронежа возросло еще больше: здесь открылись заводы электрических кабелей Петичева и железнодорожного оборудования Рихарда-Поле, эвакуированного из Прибалтики. Планировалась, кроме того, постройка огромного артиллерийского завода с 15 тысячами рабочих. Все это, говорилось в документе, резко усиливало потребность в технически грамотных кадрах. Один сельскохозяйственный институт не в силах был справиться с быстро растущими запросами промышленности. Поэтому авторы документа предлагали открыть в Воронеже политехнический институт в составе механического, химического, электротехнического, экономического отделений, а также факультета местного благоустройства[13]. Как видно, воронежские деятели даже в то трудное время думали не только о сугубо военных потребностях. Они полагали, что у страны хватит сил  для перспективного строительства и в расчете уже на мирные годы.

Однако развить какую-либо деятельность по устройству политехнического института воронежская общественность не успела. Начатая было кампания оборвалась в июле того же 1916 года, когда в газетах было опубликовано сообщение о том, что Совет министров дал поручение министерству народного просвещения разработать план устройства в России десяти новых университетов.

Столь неожиданный поворот правительственной политики в отношении университетского образования объяснялся рядом причин. Продолжавшаяся уже третий год тяжелая война выявила острый недостаток людей со специальным техническим и общим университетским образованием. Факт этот стал настолько очевидным, что о нем заговорили даже руководители Воронежской городской думы. Они подчеркивали, что наше общество в годы великой (или, как говорили в те годы, «второй отечественной») войны болезненно осознало свою техническую отсталость, «в силу которой все будущее русского государства поставлено в зависимость от того, будет ли Россия в достаточной степени иметь технические средства или нет»[14]. Правительство, кроме того, начала беспокоить проблема перегруженности действовавших университетов. В годы войны число студентов в России не сокращалось, а, напротив, заметно росло. В 1917 году их количество достигло почти 135 тыс. человек, тогда как в 1907-1908 учебном году во всех российских вузах насчитывалось 92,7 тыс. студентов. При всем том по числу студентов на 100 тыс. населения Россия все еще сильно отставала от развитых государств, в том числе от своего главного противника Германии в три раза (35 против 114). Чрезвычайно возросла за время войны и преподавательская нагрузка. Если в 1898-1899 учебном году на одного преподавателя приходилось 13 студентов, то в 1913-914 – уже более 20, при общей численности профессорско-преподавательского состава в 4,5 тыс. человек[15]. А перегрузки преподавателей негативно сказывались на качестве подготовки специалистов. На изменение политики повлияла, конечно, и смена руководства министерства народного просвещения. Новый министр П.Н. Игнатьев взял курс на подготовку программы существенного развития университетов и 13 июня 1916 года представил всеподданнейший доклад по этому вопросу.

По предварительным наметкам министерства, новые университеты в ближайшие годы должны были открыться в Ростове-на-Дону, Перми, Самаре, Ярославле, Воронеже (или Тамбове), Екатеринославе (или Симферополе, или в Керчи), Вильне (или Могилеве, или Смоленске, или Минске), Владивостоке, Ташкенте[16].

Упоминание в этом списке Воронежа стало для местной общественности очередным импульсом к развитию инициативы по устройству желанного университета. Уже через несколько дней после публикаций в центральной прессе о министерской инициативе весьма темпераментный отклик появился на страницах «Воронежского телеграфа», являвшегося популярной газетой среди либеральной интеллигенции края. Тяжелая война сдвинула с места всю русскую жизнь, утверждала газета. Прилагаются огромные усилия по преодолению нашей отсталости, в том числе в области высшего образования. Идет быстрый рост культурных очагов. В таких условиях, подчеркивал корреспондент, и  городское управление и все местное общество не могут быть пассивными. Центр обширного района, имеющего много средних школ и громадный спрос на высшее образование, утверждал автор отклика, не может полностью удовлетвориться одним сельскохозяйственным институтом с его ежегодным приемом всего в сто человек. По оценке газеты, воронежскому обществу явно не хватает энергии, тем более необходимой в тот момент, когда сами центральные власти заявили о желании развивать высшую школу в провинциальной России. «Что нужно наконец, - вопрошал автор, - чтобы заговорили наши городские деятели, наши земцы, наши педагоги? Неужели мы снова узнаем, как энергичный Тамбов получил университет и женские курсы или Саратов – политехнический институт и пр., и пр.?»[17]. Как видно, память о неудаче 1907 года продолжала тревожить воронежскую журналистику.

Поскольку местные власти не сразу заявили о своем отношении к предложениям П.Н. Игнатьева, постольку «Воронежский телеграф» и в августе продолжал взывать к активному ответу. В заметке под звучным названием «Необходимо действовать» газета писала, что во многих городах уже начались ходатайства, а наши власти все еще не выразили своей позиции. «Особенно странно, что не откликается тот самый Воронеж, на который прямо указывается в проекте министра, - правда, вместе с конкурентом Тамбовом». Неужели, восклицал автор, со времени открытия университета в Саратове все переменилось в этом отношении, и университет Воронежу уже не нужен? Прошлая неудача не должна отбивать у отцов города желания продуктивно работать во имя его будущего[18]. Автор заметки скрылся под псевдонимом «А. Ш.» По всей видимости, это был известный общественный деятель и политик, лидер воронежских кадетов и депутат Государственной думы А.И. Шингарев, пользовавшийся таким псевдонимом и ранее[19].  

Вскоре, однако, выяснилось, что «Воронежский телеграф» горячился преждевременно. Задержка с ответом городских властей была связана совсем не с дефицитом энергии, а с необходимостью в основательной подготовке к новой   попытке решить столь ответственную и трудоемкую проблему. Нужно было также продумать коррективы к ранее обсужденным планам развития высшего образования в городе. В середине августа городская дума решила, не откладывая уже подготовленного ходатайства об учреждении политехнического института, не упускать неожиданно появившейся возможности для возбуждения вопроса об открытии еще и университета. По всей видимости, это было ошибочное решение, распылявшие силы и внимание заинтересованных общественных деятелей. В сентябре 1916 года городская дума опубликовала новое обширное ходатайство. На сей раз документ принял форму прошения «Об открытии в г. Воронеже университета и политехнического института» и был подписан исполнявшим должность городского головы Г.А. Пуле.

Новое ходатайство было построено на основе упомянутого выше заключения о необходимости основать политехнический институт. Высказываясь одновременно в пользу университета, руководители городской думы решили опереться на уже накопленные во время предыдущих кампаний документы. При этом, конечно, учитывалось хорошее качество прежних материалов. Были заново отпечатаны записки П.П. Семенова-Тяншанского и Н.А. Александрова. Г.А. Пуле напоминал, что научная общественность давно высказывалась в пользу открытия Воронежского университета. Правда, причины неудачи 1907 года он свел к интригам чиновников министерства народного просвещения, отдавших предпочтение Саратову в угоду П.А. Столыпину, тогдашнему премьер-министру. О неготовности воронежских учреждений самоуправления обеспечить масштабную финансовую поддержку он попросту умолчал[20].

Памятуя о старых просчетах, воронежские думцы с беспокойством отметили, что в министерских планах Воронеж не назван безусловным кандидатом. По этой причине инспектор народных училищ, гласный городской думы М. Петропольский подготовил особую записку под заглавием «Некоторые дополнительные данные к докладам гг. Семенова-Тяншанского и Александрова о желательности открытия университета в Воронеже».

Пафос этого документа был направлен на доказательство преимуществ Воронежа теперь уже перед Тамбовом. Автору записки они представлялись безусловными. Численность населения в Воронеже, указывал он, в полтора раза больше, чем в Тамбове; гораздо больше здесь и учащихся средних учебных заведений. «По данным губернского статистического комитета, в 1914 году в Воронежской губернии было 44 средних учебных заведения мужских и женских (не считая духовных мужских училищ) с 14 991 учащихся». Следовательно, здесь не возникнет проблем с набором студентов. Воронеж – крупный транспортный узел. Его расположение, убеждал Петропольский, выгоднее для нового университета, так как от Тамбова до Саратова 354 версты, а от Воронежа до Харькова – 436. Наконец, наличие в Воронеже сельскохозяйственного института может существенно помочь устройству нового университета[21].

Собранная наспех аргументация М. Петропольского не выглядела безупречной, как, впрочем, и логика его рассуждений. В самом деле, если принять его точку зрения, то новые университеты лучше открывать там, где уже есть очаги высшего образования. Но тогда и прежние воронежские инициативы становились сомнительными. Мало в чем убеждал и подсчет верст до ближайшего университета; существенной разницы в данном случае не было. Тем не менее понять воронежских думцев можно: они считали, что предстояло новое соперничество, значит, нужно было принимать к сведению любые возможные доказательства. Тамбов в те годы вполне мог стать серьезным конкурентом. В глазах столичных властей он как губернский город не слишком уступал Воронежу.

Городская дума 22 августа 1916 года вынесла постановление, в котором выражала согласие с докладом училищной комиссии. Одновременно гласные решили «возбудить в установленном порядке ходатайство об открытии в г. Воронеже университета и политехнического института, а также просить членов Государственной думы от Воронежской губернии о поддержании этого ходатайства». Дума решила ассигновать в дополнение к государственным расходам на эти цели 1 млн. рублей и поручила финансовой комиссии разработку вопроса об изыскании источника на покрытие такой довольно внушительной суммы. Предложено было также передать под университет усадьбы первой мужской гимназии и учительской семинарии «с обязательством со стороны города отвести бесплатно для гимназии и учительской семинарии усадьбы на Сенной площади и выстроить за счет города соответствующие для них здания стоимостью до 500 000 р.»[22] Такое странное, на первый взгляд, решение объяснялось желанием как можно быстрее наладить деятельность университета в уже готовых помещениях.  Гимназия и семинария могли на какое-то время и потесниться.

Вскоре позицию городской думы поддержала губернская администрация. Вице-губернатор В. фон Штейн направил аналогичные по содержанию отношения в адреса министерства народного просвещения и министерства промышленности и торговли, приложив к ним ходатайство городской думы[23]. Кроме того, дума обратилась с просьбой к земским учреждениям губернии поддержать ее инициативу. Специальные решения о содействии благому начинанию приняли земские собрания Острогожского, Коротоякского, Павловского и Бобровского уездов. Все они обещали оказать городской думе определенную финансовую поддержку.[24]. Разумеется, не осталось в стороне и губернское земство. К очередной сессии губернского земского собрания, назначенной на конец февраля 1917 года, управа приготовила обстоятельный доклад по этому вопросу[25].

Свое содействие обещал и депутат IV Государственной думы Е.П. Ковалевский, накопивший, как мы уже убедились, солидный опыт в делах такого рода. В письме от 22 декабря 1916 года к преподавателю Воронежского СХИ и председателю городской комиссии по делам беженцев И.Л. Ямзину, являвшемуся горячим сторонником открытия университета, он сообщал о последних правительственных решениях по вопросам высшей школы. В частности он писал о том, что эвакуированная часть Варшавского университета станет основой для создания университета в Ростове-на-Дону, а с помощью перемещенных подразделений Петербургского университета начнет свою историю университет в Перми. Саратовский же (Николаевский) университет получит возможности для развития медицинского и других факультетов. «Я постараюсь, - писал Е.П. Ковалевский, - хотя и не ручаюсь за полный успех, чтобы Воронеж попал в очередь 1918 года вместе с Иркутском и Ярославлем. Если это удастся провести, то университет будет открыт, по всей вероятности, в составе двух факультетов, медицинского и юридического, или, скорее, медицинского и естественно-исторического. Мне кажется, что ввиду наличия сельскохозяйственного института, последняя комбинация будет более удобна, так как легче будет найти на первое время учебный персонал и вспомогательные учреждения»[26]. Упоминание во всех вариантах медицинского факультета свидетельствовало об обострившейся за годы войны проблеме нехватки врачебного персонала. Понять же осторожность прогнозов Ковалевского легко: он принимал самое деятельное участие в кампании 1907 года и острее других переживал постигшую воронежцев неудачу.

По понятным причинам судьба ходатайства 1916 года была печальной. Надвигавшийся на страну тяжелый общественно-политический кризис именно с осени 1916 года стал приобретать угрожающие масштабы. Он проявился между прочим и в усилении расстройства механизмов государственной власти, в потере способности верхов руководить страной и ее народом. В преддверии краха монархической государственности идея организации новых университетов попросту потеряла свою актуальность.

Жизнь, впрочем, преподносила свои сюрпризы. В самом начале 1917 года в глазах воронежской общественности вновь засветился луч надежды, пришедшей на сей раз с совсем неожиданной стороны. Как и в далеком уже 1906 году, Воронеж опять посетил искавший подходящего приюта ученый. Им оказался профессор юридического факультета Московского университета А.И. Елистратов. На экстренном заседании училищной комиссии городской думы, проходившем 27 января 1917 года с участием профессоров сельскохозяйственного института, А.И. Елистратов поведал о причинах своего приезда. Научная общественность, сказал он, знает о планах правительства учредить новый университет в центре России. В связи с этим, но независимо от министерства, группа профессоров юридического факультета Московского университета выдвинула предложение открыть в Воронеже свое отделение, подобно тому, как недавно Петербургский университет открыл отделение в Перми. Коллеги из старейшего университета России пришли к такой мысли из-за того, что на ряде его факультетов обнаружился избыток молодых и перспективных ученых, лишенных однако возможности сделать быструю и хорошую карьеру. Многие профессорские должности были заняты в Московском университете без конкурса лицами, еще назначенными министром народного просвещения Л.А. Кассо. Как известно, назначены они были вместо уволенных профессоров, протестовавших в 1911 году против недопустимого, с их точки зрения, вмешательства администрации в учебную и научную деятельность. Эта история имела в свое время шумный общественный резонанс. Отсутствие ясных перспектив у молодежи грозило Московскому университету тем, что он мог потерять резерв одаренных преподавательских и научных кадров. Воронежское отделение, говорил А.И. Елистратов, могло бы предоставить им подходящее поле деятельности, и «молодые силы были бы сохранены для науки».

С другой стороны, убеждал А.И. Елистратов, организация филиала гораздо выгоднее для города, чем дорогостоящая попытка организовать отдельный университет. Воронежский филиал всегда будет иметь возможность опереться на мощный потенциал Московского университета. В его распоряжении будут кадры, учебные планы и пособия лучшего российского университета. А в дальнейшем при содействии Московского университета гораздо легче будет открывать новый университет на базе действующего отделения. Для организации же самого отделения не требуется санкция правительственных учреждений. А рассчитывать в 1917 году на их позитивное отношение просто наивно. В заключение профессор А.И. Елистратов сказал, что на первых порах филиал мог бы иметь даже два факультета: юридический и историко-филологический; с них легче начинать из-за относительной простоты и дешевизны учебной базы[27].

Училищная комиссия признала открытие отделения Московского университета делом весьма желательным. Спустя несколько дней после разговора со столичным профессором, 31 января 1917 года городская дума на своем внеочередном заседании одобрила мнение училищной комиссии и направила в Москву для выяснения необходимых деталей своего видного гласного И.В. Шаурова. Тот добросовестно выполнил поручение и провел интенсивные переговоры не только в Москве, но и в Петрограде. О результатах поездки Шауров доложил 18 февраля 1917 года. Во время переговоров с представителями Московского университета выяснилось, что его руководство готово открыть филиал уже со следующего учебного года, но только с одним юридическим факультетом. При этом было выдвинуто условие, чтобы город предоставил необходимые для функционирования факультета помещения и содержал его за свой счет, «впредь до того времени, когда на содержание его будут отпущены средства из казны».

Городская дума единодушно согласилась с предложенными условиями и уполномочила завершить переговоры и заключить соответствующее соглашение Е.П. Ковалевского и того же И.В. Шаурова. В адрес министра народного просвещения городской голова направил 20 февраля 1917 года ходатайство о том, чтобы новое отделение было открыто «с осени текущего 1917 года» и извещал, что все расходы дума приняла на себя. Будущие студенты, писал руководитель думы, не будут испытывать затруднений с литературой, так как “существующие в Воронеже в настоящее время публичная библиотека и библиотека Ученой архивной комиссии располагают весьма обширным собранием научных изданий и могли бы чрезвычайно содействовать успешному процветанию отделения юридического факультета”. Надо только начать. “В дальнейшем при открытии отделений других факультетов для устройства специальных зданий университета могли бы быть использованы крупные земельные участки в общей сложности до 22-х десятин, находящиеся в лучшей части города, в недалеком расстоянии друг от друга, и принадлежащие частью городу, частью губернскому земству, и частью министерству народного просвещения и казне. На сооружение же самих зданий могли бы быть обращены впоследствии средства, ассигнованные городом и земством”[28].

Дело продвигалось неожиданно быстро; уже 24 февраля 1917 года Совет Московского университета утвердил решение об открытии филиала юридического факультета в Воронеже. Однако с реализацией принятых решений воронежским ходатаям вновь не повезло. На сей раз дело сорвали события поистине исторического масштаба. В стране разразилась Февральская революция. С падением монархии исчез тот адресат, к которому обращалась городская дума, вопрос просто некому стало утверждать. Кроме того, революционные перемены круто изменили и настроения московских ученых. По распоряжению министра просвещения Временного правительства А.А. Мануйлова были отстранены от должностей профессора, не избранные по конкурсу, а назначенные в дореволюционное время административным путем. А.А. Мануйлов сделал это с большим удовольствием, ибо сам он был в 1911 году в числе уволенных по распоряжению Л.А. Кассо профессоров. Для молодых преподавателей сразу открылось много вакансий. К тому же многие приват-доценты получили высокие административные должности в новых структурах власти. Словом, в бурное время разгоревшейся революции желающих переехать в Воронеж не оказалось. Такие огорчительные новости профессор А.И. Елистратов сообщил городскому голове Г.А. Пуле при их встрече в Москве в мае 1917 года. Между тем в Воронеже вплоть до этого разговора продолжали надеяться на приезд москвичей[29].

В провинции масштабы революционных событий ощущались не столь остро. Однако и здесь стремительные перемены 1917 года не позволяли долго предаваться унынию. Сюрпризы следовали один за другим. К их числу, несомненно, относилась и полученная 9 апреля председателем губернской земской управы В.Н. Томановским, ставшим после разгона коронной администрации фактическим главой местного управления и одновременно полномочным комиссаром Временного правительства по Воронежской губернии, телеграмма от ректора Юрьевского университета П.П. Пусторослева. В ней говорилось: «Правление Юрьевского университета покорнейше просит Вас сообщить, не найдет ли губернская земская управа возможным дать временный приют Юрьевскому университету для учебной деятельности, если будет необходимость эвакуировать его из Юрьева»[30]. Аналогичный запрос ректор направил и городскому голове. Дату эту (9 апреля 1917 года) стоит отметить особо. Именно с нее началась та продолжительная, трудная и противоречивая кампания, которая в конце концов завершилась учреждением нового университета в Воронеже, хотя ректор просил только о временном приюте.

Инициатива руководства Юрьевского университета была, конечно, вынужденной. Оно понимало, что крушение монархии резко ослабляет военные возможности государства. Следовательно, вероятность нового немецкого наступления и оккупации Эстонии вновь становилась реальной. И чем сильнее развивалась революция, тем более шатким оказывалось положение в Прибалтике. Проблема эвакуации Юрьевского университета снова обнаруживала свою актуальность. Учитывая это, профессор К.К. Сент-Илер в конце марта 1917 года писал в правление университета, что, по его мнению, «с началом весенней кампании Тарту может оказаться под угрозой неприятельского нашествия и явится необходимость эвакуировать университет». Поэтому он настоятельно советовал «заблаговременно наметить план и определить место эвакуации»[31]. Нужно сказать, что К.К. Сент-Илеру предстояло играть самую деятельную роль в событиях, связанных с перемещением Юрьевского университета из Эстонии в Россию.

Предложение профессора обсуждалось на университетском Ученом совете 4 апреля.   Поначалу было решено обратиться за помощью к властям Ярославля. Но скоро выяснилось, что Ярославль и без того перегружен эвакуированными учреждениями. После этого последовало обращение к руководству воронежского земства. Свою ответную телеграмму губернская управа отправила уже на следующий день. В ней сообщалось, что воронежские власти готовы принять все меры для предоставления пристанища Юрьевскому университету. Однако управа сочла, что необходимо проведение переговоров с представителями университета в Воронеже[32]. Нужно было знать конкретные возможности города и запросы университетского руководства. Городская дума тут же поддержала позицию земства и 19 апреля создала особую университетскую комиссию, поручив ей не только подготовку к переводу Юрьевского университета, но и продолжение работ по устройству отделения юридического факультета Московского университета. Возглавил комиссию И.Л. Ямзин. Об изменении обстановки в Московском университете воронежские думцы еще не знали.

В конце апреля Воронеж посетили представители Юрьевского университета профессора А.Д. Богоявленский и В.Я. Рубашкин. Городские власти дали им возможность ознакомиться с теми помещениями, на которые можно было рассчитывать в случае переезда. Одновременно исполняющий должность городского головы Г.А. Пуле отправился в Петроград. Следовало прояснить ситуацию в министерстве народного просвещения. Там его заверили, что решение вопроса будет зависеть от того, какие впечатления сложатся у командированных в Воронеж профессоров. Вскоре А.Д. Богоявленский и В.Я. Рубашкин появились в столице и объявили министерским чиновникам, что у них сложилось самое благоприятное мнение о возможностях Воронежа принять университет.

Тем временем городская дума подготовила очередной обширный доклад о перспективах устройства университета. Не зная еще об отказе москвичей, комиссия И.Л. Ямзина попыталась совместить идею учреждения филиала Московского университета с планами перевода в Воронеж Юрьевского. Стремясь сохранить все шансы, комиссия пришла к выводу, что проекты друг другу не противоречат. Если Юрьевский университет станет базой для создания нового в Воронеже, то отделение юридического факультета должно будет влиться в его состав.

Очень трудной проблемой для Ямзина и его коллег стала подготовка предложений по размещению университетских подразделений. Свободных помещений в городе не было, весной 1917 года он был и без того перегружен разными учреждениями, эвакуированными с театра военных действий. В этой сложной ситуации с предложениями о помощи выступило руководство сельскохозяйственного института. Ради размещения университета оно пообещало ускорить переезд своих кафедр в еще не вполне отстроенные здания на окраине города и освободить ряд помещений, предоставленных в свое время институту для начала учебных занятий (дома местных предпринимателей-меценатов Шуклина, Письменного и Морозовой). Профессора сельхозинститута давали даже согласие потесниться и в своих новых корпусах. Правда, на этот благородный поступок они были готовы идти при условии снабжения своих новых зданий топливом и после прокладки к новому району трамвайного сообщения. Комиссия Ямзина, кроме того, предложила ряд конкретных мер по обеспечению жильем профессоров и студентов. Одновременно она отмечала, что профессора Юрьевского университета не чужды желания использовать эвакуацию для основания университета в Воронеже. Поэтому комиссия предлагала городской думе незамедлительно озаботиться отводом земельного участка под будущее строительство и ассигновать на эти цели необходимые средства[33].

В середине мая 1917 года городская дума приняла развернутое постановление по докладу комиссии И.Л. Ямзина. К этому времени стало ясно, что отделения Московского университета в ближайшее время в Воронеже не будет. Поэтому постановление касалось только проблем эвакуации Юрьевского университета. Документ предусматривал ряд мер по аренде помещений для преподавательского состава на 120 семей, выделение 40 комнат для служителей, отпуск денег на топливо и на начало прокладки трамвайной линии. Словом, командированные профессора Юрьевского университета действительно имели все основания быть довольными.

Казалось бы, для эвакуации были готовы все условия. Руководители Юрьевского университета сами просили о приюте, а город сделал все возможные приготовления. Однако с распоряжением о выезде вновь возникла пауза. Состояние неопределенности объяснялось в первую очередь тем, что угроза немецкого вторжения в Эстонию то усиливалась, то ослабевала. Конечно, переезд, да еще в столь смутное время не мог радовать людей. Поэтому наступившее к концу весны 1917 года относительное затишье на фронте временно успокоило и юрьевских профессоров, и министерство. Но в конце лета положение в Прибалтике снова стало критическим. Германские войска сумели захватить Ригу и острова Эстонии. На заседании Ученого совета встревоженные профессора признали положение угрожающим, а, учитывая «распространение дизентерии в Тарту, квартирный кризис студентов, недостаток керосина, дороговизну продуктов» решили отсрочить занятия до 1 октября. Одновременно совет просил министра народного просвещения «исходатайствовать у главкосевфронта (командования Северного фронта – М.К.) разрешение или приказание эвакуировать документы и самое ценное имущество Тартуского университета со служащими и их семействами в Воронеж»[34]. Разрешение от военного командования последовало быстро, и сотрудники университета начали укладку имущества.

Любопытная деталь: после свержения монархии даже русские профессора именовали город «Тарту», а свой университет «Тартуским», хотя официальное переименование города произошло только в 1919 году, после провозглашения независимости Эстонии. Объясняется это обстоятельство быстрым ростом стремлений эстонской общественности к национальному самоопределению. Русские сотрудники избегали лишней конфронтации, хотя никаких законных решений о снятии названия «Юрьевский» в 1917 году принято не было.

В новом телеграфном обращении от 26 августа 1917 года ректор университета П.П. Пусторослев просил Воронежскую городскую думу подтвердить согласие на прием. Но на этот раз городской голова Н.Г. Андреев быстрого согласия не дал. Воронежские руководители не могли не испытывать чувства досады: весной трудная подготовка ни к какому результату не привела, а повторная организация требовала еще больших усилий. Ситуация в Воронеже менялась практически еженедельно, непрерывно перемещались войска, госпитали, различные тыловые учреждения. Поэтому городской голова просил ректора не спешить с отъездом и снова прислать своих представителей для переговоров и детального изучения обстановки на месте. Н.Г. Андреева поддержал и председатель губернской земской управы В.Н. Томановский. В телеграмме от 31 августа 1917 года он извещал ректора об общем ухудшении ситуации и поддерживал просьбу о командировании сотрудников университета[35].

В ответ на это обращение в Воронеж приехал профессор Юрьевского университета К.К. Сент-Илер. Он находился в Воронеже около двух недель и сумел развить большую энергию в поисках решения проблемы помещений. С помощью комиссии И.Л. Ямзина хлопоты его завершились успешно. По прибытии в Эстонию К.К. Сент-Илер доложил совету: «Никаких трудов не представить размещение юридического и историко-филологического факультетов и математического отделения. Для старших курсов медицинского факультета могут быть использованы больницы и госпитали… Труднее организовать занятия на II и III курсах медфака, так как потребуется анатомический театр, помещения для лабораторий и практических занятий. Устройство их потребовало затрат и времени. Главное затруднение будет представлять физика». Профессор не сомневался, что проблемы будут носить временный характер, так как городская общественность проявляет искреннюю заинтересованность в переводе университета. «Потребность в вузе, - докладывал Сент-Илер, - давно чувствуется в этом крае, поэтому нас воронежцы приняли бы с распростертыми объятиями, сделали бы все от них зависящее для наиболее удобного размещения университета; но для этого надо, чтобы они получили твердую уверенность в том, что наш университет будет переведен. В какой форме: будет ли он временно туда эвакуирован, или будет образовано филиальное отделение нашего университета – это не так важно, необходимо только, чтобы он был там фактически легализован»[36]. Профессор, конечно, ошибался. Вопрос  о статусе имел для воронежской общественности принципиальное значение. Но в данном случае ему была важна общая готовность города принять университет.

Собираясь в эвакуацию, руководство университета направило в Петроград профессора А. Шалланда, студентов Н. Соболевского и В. Марковича. Они должны были доложить министерству о тяжелом положении университета и напомнить о ходатайстве в пользу эвакуации в Воронеж[37]. Под влиянием их сообщений министерство 12 сентября приняло, казалось, окончательное решение, и П.П. Пусторослев тотчас же известил Воронежскую губернскую земскую управу о подготовке к эвакуации 400 служащих университета, 600 членов их семей и 5000 пудов имущества[38]. Городская управа немедленно опубликовала извещение о скором приезде Юрьевского университета[39]. Управа обращалась к жителям с просьбой оказать содействие в приюте семей преподавателей и сообщала, что на первое время потребуется не менее 20 комнат и 20 квартир в две-три комнаты. В помощь К.К. Сент-Илеру, ответственному за прием университета в Воронеже, приехали новые сотрудники.

Однако санкция на отъезд не последовала и на этот раз. Совершенно неожиданно от командования Северного фронта 15 сентября пришла телеграмма, в которой ректору давалось разрешение приостановить эвакуацию. Депеша вызвала полную растерянность у руководства университета. Все казенное и частное имущество было уже приготовлено к погрузке, на 21-23 сентября был заказан маршрутный поезд. Для руководителей университета телеграмма военных звучала тем более странно, что никакого разрешения на задержку с отъездом они вовсе не просили. Озадаченный ректор снова обратился за разъяснениями в министерство и 22 сентября получил от министра С.С. Салазкина телеграмму следующего содержания: «Ввиду утверждения главкосева, что до весны Юрьеву не грозит непосредственной опасности, продолжить занятия. Весной вопрос будет пересмотрен. Ненужные для преподавания тяжелые вещи эвакуируйте»[40].

По свидетельству очевидцев, такая резкая перемена объяснялась не только затишьем на фронте. Как военное командование, так и министерство народного просвещения столкнулись с сильным давлением эстонской стороны. Лидеры эстонской общественности всеми силами противились отъезду университета, боясь утратить столь крупный очаг просвещения, потерять как принадлежащие ему культурные ценности, так и сопряженные с его пребыванием доходы. Против эвакуации выступила часть студентов, а также некоторые профессора, главным образом, богословского факультета. Национальные студенческие организации осенью 1917 года не раз проводили собрания, на которых протестовали против решений о переезде. Либеральное министерство решило учесть уговоры эстонской стороны и, стремясь погасить нараставшее недовольство, отправило в Юрьев следующее сообщение: «Министерство в полном согласии с Временным правительством полагает, что наличие просветительских центров в местах, подобных прибалтийскому краю, является настоятельной необходимостью. Поэтому задача министерства – не уничтожать эти центры, а всячески заботиться об их сохранении и дальнейшем развитии». Министр просил широко известить о своей позиции эстонское население[41].

Эта прекраснодушная декларация чрезвычайно выпукло характеризовала присущее Временному правительству фразерство и организационное бессилие. Бесхребетное стремление угодить любой мало-мальски заметной оппозиции было чревато потерей политической инициативы, что в итоге губительно сказалось на национальных интересах страны. Понимавший это ректор П.П. Пусторослев выразил свой протест тем, что подал в отставку и из Юрьева уехал. Совет же университета постановил: «Согласно телеграфному предложению министра народного просвещения Юрьевский университет не эвакуируется. Начало лекций назначается на 2 октября. Вместе с тем Совет Юрьевского университета ставит студентов в известность, что он не берет на себя ответственность за эвакуацию их в случае военной необходимости»[42]. Таким образом, свидетельствовал профессор Г.А. Замятин, «Юрьевский университет остался на прежнем месте не потому, что Юрьеву до весны опасность не грозила… а потому, что хотели удовлетворить желание местного эстонского населения. Этим было подготовлено событие, происшедшее уже в феврале 1918 года, а именно захват университета германцами»[43].

Изумленному железнодорожному начальству оставалось только наблюдать, как 23 сентября 1917 года из 89 поданных вагонов университетские служащие загрузили только около десятка тяжелым инвентарем не первой необходимости. Отдельные учебные пособия, коллекции физиологического, фармацевтического, минералогического и патологического институтов, хирургической клиники и метеорологической обсерватории под присмотром сотрудников университета были отправлены в Воронеж. По пути состав подвергся нападению со стороны какой-то потерявшей управление воинской части, в результате чего несколько ящиков было разбито. Однако основная часть груза была служащими спасена и в середине октября доставлена по назначению. О благополучном прибытии состава немедленно сообщил «Воронежский телеграф»[44].

Вся эта история была крайне огорчительна для воронежской общественности. Мало того, что мечта о своем университете вновь уходила в туманное будущее, но еще и оказалась напрасной огромная подготовительная работа. В конце октября пресса сообщила о ликвидации эвакуационного бюро по университету[45]. Тем не менее принятое оборудование осталось лежать на складе. В сложном положении оказались группы студентов Юрьевского университета, уже съехавшиеся по собственному почину в Воронеж;  им пришлось спешно искать пристанища в других университетах России, так как возвращение в прифронтовую полосу ничего хорошего не сулило.

Воронежская общественность, однако, не желала мириться с потерей, казалось бы, близкой цели. Кроме того, резкое ослабление центральной власти открывало известный простор развитию местных инициатив. В 1917 году можно было позволить себе многое. В среде воронежской интеллигенции начало зреть убеждение в том, что университет можно создать не по правительственному решению, а благодаря собственной энергии и на свои средства. Вскоре печать сообщила, что 5 ноября 1917 года в подвальном помещении кафе «Чашка чаю» состоялось собрание общественности, обсудившее вопрос об устройстве Воронежского университета. Представители местной интеллигенции утверждали, что организация университета – дело отнюдь не безнадежное. В конце концов, кое-какие ресурсы у города уже были, помещения неоднократно подбирались, а для начала можно воспользоваться прибывшим из Юрьева оборудованием и приехавшими самостоятельно студентами. Для воплощения университетской идеи в жизнь собрание избрало комиссию в составе Х.П. Глонти, Г.А. Пуле, А.А. Романова и И.Л. Ямзина[46]. Любопытная деталь: спустя две недели после октябрьских событий в Петрограде и прихода к власти большевиков в воронежском собрании еще не ощущали всей глубины происходивших в стране перемен.

Очень скоро университетская комиссия была преобразована в «Исполнительный комитет воронежской интеллигенции». В составе этого комитета появились даже отделы связи, агитации, формирования фондов и «приискания помещений». Кроме указанной четверки, в комитет вошли присяжный поверенный Л.В. Гантовер и И.В. Шауров. Доктора Белоусова и хорошо известного А.И. Шингарева просили взять на себя представительство комитета в Петрограде[47]. Последнему, увы, никаких реальных шагов в этом направлении сделать было не суждено. В конце ноября он в числе других деятелей либерального движения был арестован. Партия «Народной свободы» была большевиками объявлена вне закона, Шингарев же был одним из ее самых авторитетных руководителей. Накануне открытия Учредительного собрания в начале января 1918 года он был в больнице Петрограда злодейски убит революционными матросами Балтийского флота.

Вновь возникший комитет не оставлял надежд на эвакуацию Юрьевского университета. Вполне понятно, что без этого было очень трудно решить проблему формирования преподавательского состава. Вскоре в Эстонию была отправлена телеграмма, извещавшая нового ректора профессора математики В.Г. Алексеева о том, что «в настоящее время появилась возможность предоставить университету, семействам профессоров, служебному персоналу и студентам необходимые помещения»[48]. Одновременно в печати была развернута весьма интенсивная кампания по популяризации замысла. Особенно активен был в этом отношении И.Л. Ямзин, предложивший создать «Общество содействия устройству университета в Воронеже». Напоминая о длительной борьбе за основание университета, он писал: «Неужели же мы допустим развал существующих школ, неужели мы не поймем и того, что лишь созданием новых очагов просвещения мы разрядим дикую тьму нашей земли». Спасение духовного богатства страны, писал И.Л. Ямзин, в наших руках[49].

Ускорить эвакуацию Юрьевского университета воронежская интеллигенция, конечно, не могла. Но к концу 1917 года ее активисты еще настойчивей заговорили об организации желанного учебного заведения своими силами. В начале 1918 года «Общество содействия открытию университета» оформилось окончательно, его устав 12 января был внесен в реестр общественных организаций. Спустя две недели, 30 января (по ст. стилю) был образован совет общества, председателем которого был избран  И.Л. Ямзин, казначеем – С.А. Петровский, секретарем – С.Е. Зверев, а членами стали И.В. Шауров, Н.Н. Блюммер, П.Я. Ростовцев, Л.В. Гантовер[50]. Все они были авторитетными общественными и культурными деятелями.

Неожиданно ощутимую моральную поддержку воронежским организаторам оказали некоторые преподаватели Юрьевского университета. В самом конце 1917 года, действуя от имени группы своих коллег, декан историко-филологического факультета профессор Е.В. Петухов посетил Воронеж. Он изъявил готовность организовать здесь отдельный факультет и даже высказал пожелание начать занятия уже в ближайшие месяцы. Впоследствии такой факультет, полагал он, должен положить начало новому университету. Петухов обещал приезд группы ученых, историков и филологов.

«Общество содействия» отреагировало с большой заинтересованностью. Был довольно быстро подготовлен краткий, но энергично составленный доклад, с которым оно обратилось к проходившей в январе 1918 года чрезвычайной сессии губернского земского собрания. Очевидно, что значительная часть воронежской общественности все еще считала, что не советы, а земство продолжало играть роль полномочного органа местного самоуправления. В докладе, подписанном членами исполнительного бюро общества И.Ямзиным, И. Шауровым и С. Петровским, подчеркивалось, что на протяжении последних двух лет открытие университета в Воронеже казалось очень близким, «но каждый раз начатое дело разрушали причины политического характера». Теперь же обстоятельства складываются для Воронежа особенно благоприятно и не воспользоваться ими – «значит отказаться от университета на неопределенно долгое время». Выгоды ситуации составители доклада находили как раз в том, что некоторые профессора Юрьевского университета, «среди которых имеются весьма крупные имена, предложили свои услуги в качестве профессоров Воронежского университета, если он будет открыт и содержаться хотя бы на общественные средства, раз пока нельзя рассчитывать на правительственную поддержку»[51]. Выступая на сессии, И.Л. Ямзин заявил, что из 15 профессоров историко-филологического факультета Юрьевского университета 8 согласились без задержек переехать в Воронеж, и этого персонала «будет совершенно достаточно для первых двух семестров».

Земское собрание, председателем которого был, кстати говоря, избран профессор сельскохозяйственного института Б.А. Келлер (впоследствии академик АН СССР), с большим воодушевлением поддержало предложение общества. Практически единодушно было принято решение об отпуске необходимых средств (75 000 руб. на первое обустройство). Под дружные аплодисменты было принято и предложение о введении во вновь создаваемом университете бесплатного обучения. От имени общества И.Л. Ямзин и Н.В. Чехов горячо приветствовали «историческое» постановление собрания об открытии первого в России «земского университета». Они выразили надежду, что заложен, наконец, «фундамент первого свободного университета в России», а создание историко-филологического факультета «поддержит славу Воронежского края, уже давшего подлинных народных поэтов Никитина, Кольцова и знаменитого историка Костомарова, Градовского и т.д.»[52]. Вскоре решение земского собрания поддержала городская дума, вновь объявившая о желании организовать выпуск займа для обеспечения его финансовой поддержки. Был проведен даже сбор пожертвований, причем удалось получить довольно значительную сумму в 104 537 руб. 77 копеек.[53]

Однако и этот, сам по себе интересный, замысел реализован не был. Развернувшаяся в стране революционная ломка старого строя, включая структуры местного самоуправления, дошла и до Воронежа. Окрепшие советы не желали больше мириться с существованием «буржуазных» земств и дум. Воронежский губисполком как полномочный орган советской власти 21 февраля 1918 года вынес решение о закрытии губернской земской управы и о роспуске всех земских учреждений. «Историческое» решение об учреждении земского университета лишилось не только почвы, но и смысла. В Советской России речь могла идти только о государственном университете. Без центральной власти осуществить такое мероприятие было невозможно.

В завершающую фазу затянувшаяся история по устройству Воронежского университета вступила ранней весной 1918 года. Свержение Временного правительства и установление советской власти быстро поставили Юрьевский университет в крайне сложное положение. Публикация в начале ноября 1917 года «Декларации прав народов России» дала мощный импульс национальному движению на окраинах бывшей империи, в том числе и в Эстонии. Руководство в местных советах сосредоточилось здесь в руках представителей коренной национальности, официальное делопроизводство переводилось на эстонский язык. Общее руководство деятельностью учреждений просвещения, в том числе и Юрьевского университета, перешло к Управлению школ эстонского трудового народа[54]. Здесь сразу же возникли планы по преобразованию университета в «демократический» и «национальный», что, конечно, повлекло бы за собой вытеснение русской профессуры. Однако эти замыслы неожиданно расстроила война.

В конце февраля пришло известие о том, что германские войска начали новое вторжение и оккупировали Эстонию. Оккупационные власти немедленно установили свой, а отнюдь не эстонский режим управления. Городу Юрьеву было возвращено старое немецкое название Дерпт (Dorpat). Остававшиеся в городе русские профессора и студенты сразу почувствовали, что в их положении произошел еще один крутой поворот. Командующий германскими войсками в Дерпте генерал Адамс 7 марта объявил о намерении новых властей закрыть деятельность Юрьевского университета как российского и создать на его базе немецкий. Выступая в актовом зале перед преподавателями и студентами, он огласил телеграмму кайзера Вильгельма II, в которой говорилось: «Для меня и для всей академической Германии большая радость, что достопочтенная alma mater Dorpatensis, благодаря победе нашего оружия духовно свободная, может снова взять на себя историческое призвание – быть очагом немецкой духовной жизни. Великие воспоминания прошлого вновь возрождаются к жизни. Да снизойдет от нее снова, как в былые дни, великая благодать на многострадальные орденские земли и на немецкую науку»[55].

Немецкое вмешательство практически сразу же привело к расколу Юрьевского университета. Собственно название «Юрьевский» стало относиться только к  русскоязычной части его персонала, немецкие же и близкие к ним профессора и студенты объявили о том, что отныне они состоят в Дерптском университете. И хотя таковых было явное меньшинство, но они считали, что это соотношение должно скоро и самым радикальным образом измениться.

У русских профессоров и студентов не оставалось сомнений: их деятельность в Эстонии будет прекращена. Немецкие власти сразу же распорядились о прекращении выплаты жалованья русским преподавателям и служащим Юрьевского университета, но разрешили все же закончить программу семестра. После этого подданные России должны были покинуть пределы Эстонии. Руководство Юрьевского университета (в лице ректора В.Г. Алексеева) пыталось оспорить правомочность решений германских властей, но больших успехов в этом не добилось. Правда, некоторое время немецкое командование с закрытием  русского университета не спешило. Вплоть до начала мая университетские подразделения функционировали, хотя и занимались в основном подготовкой к неизбежному отъезду[56]. Относительная терпимость немецких властей была вызвана подписанием в марте 1918 года сепаратного Брестского мира, оформившего выход из войны Советской России. Но общая ситуация была понятной: университет в Дерпте был определен как немецкий, и перспектив на сохранение в Прибалтике Юрьевского университета не оставалось. Теперь можно было только сожалеть о срыве эвакуации осенью 1917 года.

Безвыходность положения заставляло руководство университета действовать только в одном направлении. Вольно или невольно, но приходилось обращаться к правительству Советской России, хотя политических симпатий у большинства профессоров к большевикам не было. В конце марта ректорат командировал в Петроград и Москву профессоров В.Э. Регеля и М.Е. Красножена для выяснения «материального положения и других нужд» университета. Совет же университета 9 апреля 1918 года принял следующий документ: «Принимая во внимание государственную необходимость сохранить для России Юрьевский университет как очаг высшего просвещения, ближайшим образом обезопасить его преподавательскую коллегию от распадения вследствие общей неопределенности дела и обеспечить деятельность университета в осеннем полугодии текущего года, совет постановил:

1) Командировать проф. Яковенко в место нахождения центральной высшей власти: а) для доклада ей о положении университета, б) для получения от нее сведений касательно материального существования и в) для сообщения высшей власти постановления совета университета касательно места его дальнейшей временной деятельности, если окажется невозможным университету оставаться в Юрьеве»[57]. Этим местом Ученый совет считал Воронеж. Постановление на этот счет он вынес еще 20 февраля 1918 года, за две недели до германского вторжения в Эстонию[58]. Очевидно, что на юрьевских профессоров большое впечатление произвели недавние события в Воронеже, в том числе появление там общественных организаций в пользу создания университета. Обращало на себя внимание то обстоятельство, что совет смотрел на свой университет как на национальное достояние России и твердо рассчитывал на его сохранение именно как Юрьевского. Направляя при этом профессора П.А. Яковенко (вслед за В.Э. Регелем и М.Е. Красноженом) в столицы, совет уклонился от точного названия правительства, очевидно, считая, что власть в России может в любой момент измениться. Кроме того, неопределенность пункта назначения командировки объяснялась недавним переездом Совнаркома из Петрограда в Москву. Тем временем позицию своих профессоров активно поддержали студенты. На собрании 25 апреля 1918 года студенческая корпорация приняла резолюцию: «Вдохновленные стремлением сохранить для России во что бы то ни стало один из немногих у нас культурных центров – Юрьевский университет, студенчество настаивает на воссоздании университета в одном из русских городов»[59].

Обращает на себя внимание некоторая неопределенность принятых резолюций. Ученый совет ходатайствовал о временном перемещении, явно рассчитывая, что разыгравшаяся в России смута рано или поздно уляжется и университет вернется в привычные условия Юрьева. В студенческой же резолюции просматривалась готовность к постоянному размещению университета «в одном из русских городов».

Поначалу реакция советских правительственных учреждений оказалась весьма противоречивой. Народный комиссариат народного просвещения сразу дал согласие на перевод Юрьевского университета в Воронеж или другой город России. Но неожиданно против этого решения выступил народный комиссариат иностранных дел. Советские дипломаты считали, что по условиям Брестского мира Эстония должна остаться в пределах России, поэтому и университет должен оставаться на прежнем месте. Очень скоро иллюзорность такого сугубо формального подхода стала очевидной.

А в Воронеже притихшее было «Общество содействия» принялось хлопотать с удвоенной энергией. В Москву для встреч с юрьевскими профессорами и совместных с ними ходатайств перед советским правительством отправился активный участник общества Н.В. Чехов. В свою очередь Воронеж вновь посетил теперь уже бывший декан историко-филологического факультета Е.В. Петухов. При его участии советом общества 25 апреля 1918 года было составлено обращение к руководителям местных советских учреждений. В нем говорилось, что «положение вопроса об открытии университета в Воронеже принимает тревожный характер, так как уволенная германцами, не получающая содержания с декабря месяца профессура Юрьевского университета принуждена искать себе новые места и, следовательно, при промедлении переводом Юрьевского университета в Воронеж в ближайшие дни распылится по России»[60]. Положение было тем более нетерпимым, что уже пошли разговоры о возможном переезде профессоров в Смоленск, Псков, Ярославль и другие города.

Энергичные призывы общественности принесли, наконец, желательные результаты: 27 апреля исполком губернского совета принял положительное решение о приеме университета и направил в Москву в качестве своих представителей работника губоно и уже осевшего в Воронеже профессора Юрьевского университета Д.М. Лаврова. Интенсивные ходатайства в Москве профессоров и представителей губернии, включая беседы с наркомом просвещения А.В. Луначарским, способствовали принятию конструктивных постановлений. Впрочем, наркомат просвещения и сам деятельно подключился к решению университетской проблемы. На седьмом заседании малой государственной комиссии по просвещению, прошедшем 26 апреля 1918 года, ее ответственный работник профессор П.К. Штернберг, курировавший вопросы вузовской деятельности, доложил, что от воронежских властей получены четыре телеграммы «с просьбой о переводе Юрьевского университета в Воронеж». Штернберг считал, что просьбу эту следует поддержать, тем более что перемещение русских профессоров и студентов становится делом неизбежным. Далее протокол фиксировал: «Перевести придется весь персонал, имущество и архив. 9/10 наиболее ценного имущества Юрьевского университета, как-то - библиотека, архив и т.д. находится в России. Остается только собрать все это воедино в Воронеже. Университет обслуживается видными научными силами. Таким образом, налицо учащие, учащиеся и 9/10 имущества. Хлопоты о переводе университета, как-то - переговоры с Комиссариатом иностранных дел и пр. т. Штернберг берет на себя». Постановление Малой государственной комиссии было кратким: «Перевод Юрьевского университета в Воронеж утвердить»[61].

Конечно, на комиссии речь фактически шла об основании в Воронеже нового университета. В сложившихся условиях иных вариантов не могло и быть. Но все же формальное решение говорило пока только о переводе Юрьевского университета, без четкого указания на то, что в Воронеже он останется навсегда. Вообще с юридической точки зрения перевести Юрьевский университет в другой город можно было только на время, в противном случае он не мог сохранять старое название. Однако в то напряженное время Малая комиссия решала вопрос по существу и о тонкостях юридических формулировок просто не задумывалась. Можно добавить также, что многие преподаватели и студенты тоже пока считали, что возможен перевод Юрьевского университета на какое-то время. Многим еще казалось, что лихолетье пройдет и все вернется в привычную колею.

Но в тот момент решение малой комиссии удовлетворило обе стороны. Воронежские ходатаи могли надеяться на воплощение в жизнь мечты об университете в родном городе, а юрьевские профессора – на возможность спасения своего университета без предрешения пока вопроса о том, вернется он в Эстонию или нет.

Очень скоро, впрочем, всем участникам переговоров пришлось признать очевидное:  в сложившихся условиях речь фактически могла идти только об основании в Воронеже нового университета. Иных вариантов не могло быть. Проект окончательного правительственного решения готовила гораздо более представительная Большая государственная комиссия по просвещению. Вопрос о перемещении Юрьевского университета обсуждался на ее 21 заседании 18 мая 1918 года. На заседании присутствовали заместитель наркома М.Н. Покровский, В.Д. Бонч-Бруевич, П.К. Штернберг, П.Н. Лепешинский и другие видные советские руководители. Докладывая, П.К. Штернберг уточнил: «4/5 имущества Юрьевского университета, превращенного в немецкий, находится Перми, Воронеже и Нижнем; 4/5 студентов стремятся вернуться в Россию. Из профессорского персонала желают остаться в Юрьеве профессора главным образом богословского факультета. Для вывода из Юрьева оставшегося там архива текущих дел за последние пять лет необходимо вмешательство Комиссариата иностранных дел. Вопрос о переводе университета имеет международный характер и в целом не может быть решен Большой комиссией по просвещению».

По существу, П.К. Штернберг признал, что отделение Эстонии от России делает невозможным перевод университета как целого. Причем перевод был невозможен ни с фактической, ни с юридической точек зрения. Возникала сложнейшая проблема правопреемственности. Кроме того, в самой Эстонии уже, формально говоря, не было ни Юрьевского университета, ни самого Юрьева. Стремясь избежать спорной ситуации, против формулировки о переводе вполне определенно высказался Наркомат иностранных дел[62]. Поэтому члены Большой комиссии сочли, что в таком сложном деле нужно быть более точными. П.К. Штернберг подчеркнул, что решать проблему юрьевских профессоров и студентов следует путем создания нового, Воронежского университета. При организации высшего учебного заведения в Воронеже, заявил докладчик, «можно использовать имущество, учительский и ученический персонал Юрьевского университета». Если же немцы займут и Воронеж, то это большой опасностью университету грозить не может; он и при таком развитии событий останется русским.

Свои коррективы в этот вопрос внесли немецкие оккупационные и местные эстонские власти. Это очень хорошо в свое время показал профессор К.К. Сент-Илер, бывший профессор Юрьевского университета, ставший в 1918 году первым (по времени) проректором Воронежского университета и оставившего содержательные воспоминания об обстоятельствах перевода университетского персонала из Прибалтики в Воронеж. Опубликованные Сент-Илером распоряжения немецких и эстонских властей со всей определенностью говорят о принудительном прекращении деятельности Юрьевского университета как русского вуза и даже о запрещении вывезти из Эстонии находившееся в университете частное имущество русских сотрудников. «На этом, - заключал Сент-Илер, - кончается история Юрьевского русского университета и начинается история Воронежского университета»[63].

Вполне добросовестно и в целом объективно об истории закрытия в оккупированной немцами Эстонии русского университета написано в обобщающем труде по истории Тартуского университета, вышедшем под редакцией проф. К. Сийливаска. Опираясь на имеющиеся в их распоряжении документы, авторы коллективного труда сообщают, что 23 мая 1918 года «комендант Тарту капитан Поль потребовал, чтобы правление и совет закончили свою деятельность к 31 мая. Последнее собрание совета состоялось 31 мая, тогда же была создана специальная ликвидационная комиссия»[64]. У эстонских историков никогда не возникало сомнений в том, что деятельность Императорского Юрьевского университета была в результате немецкой оккупации принудительно прекращена[65].

К концу весны 1918 года переводить Юрьевский университет было уже невозможно: в этом своем качестве он был ликвидирован немецкими и эстонскими властями, приступившими к созданию на его месте сначала Дерптского, а затем Тартуского университета.

Предложение П.К. Штернберга на Большой комиссии энергично поддержал М.Н. Покровский. Присутствовавшие на заседании комиссии представители Воронежского совета заявили, что опасения относительно оккупации немцами Воронежа неосновательны. По их мнению, такая оккупация могла быть только временной. При этом представители подчеркнули «важность культурного влияния единственного нашего советского университета». Постановление Большой комиссии гласило: «Считать необходимым учреждение университета в Воронеже, для чего использовать имущество и свободный персонал эвакуированных университетов. С этой целью войти с представлением в Совет Народных Комиссаров о переезде юрьевских профессоров со студентами и архивом университета в Воронеж. Ассигновать на перестройку зданий под университет 500 000 руб.»[66].

Решение Большой государственной комиссии носило рекомендательный характер. Принципиальное решение могло принять только правительство. Руководители Наркомата просвещения строго соблюдали необходимые процедуры. Именно поэтому отдел высших учебных заведений 7 июня уполномочил «представителя Комиссариата народного просвещения Северной области т. Гиринского войти в Совет Народных Комиссаров с представлением об утверждении вышеизложенного постановления Государственной комиссии по просвещению и с ходатайством об отпуске в сверхсметном порядке, впредь до утверждения сметы, кредита в 500 000 руб. на переустройство и приспособление зданий под университет в г. Воронеже»[67]. Отношение подписали заместитель наркома просвещения М.Н. Покровский и заведующий отделением И. Коршаков.

На следующий день, т.е. 8 июня 1918 года, предложения Большой комиссии Народного комиссариата просвещения были рассмотрены сначала на заседании Малого Совнаркома (своеобразного президиума Советского правительства), а 11 июня их окончательно утвердил высший орган исполнительной власти – Совет Народных Комиссаров. Постановление предусматривало создание в Воронеже государственного университета и предписывало Комиссариату народного просвещения «обратиться в Комиссариат по иностранным делам с предложением исходатайствовать у германского правительства разрешения на выезд из Юрьева тем профессорам, которые персонально соответствуют требованиям, предъявляемым представителям науки в новых социальных условиях»[68]. Протоколы Совнаркома были подписаны его председателем В.И. Лениным. Собственно именно эти постановления Советского правительства являлись официальным объявлением о рождении нового российского университета.

Выполняя принятые решения, Наркомпрос создал в середине июня 1918 года «Комитет по устройству университета в Воронеже», главой которого был назначен известный историк профессор В.Э. Регель. В состав комитета в качестве представителей факультетов вошли профессор А.Д. Богоявленский, А.Г. Люткевич, Л.А. Шалланд, а также Д.М. Лавров. Кроме того, комитету поручалось наладить взаимоотношения с воронежскими властями и включить в свой состав по одному представителю от местного Совета и от «Общества содействия учреждению университета». Тем самым подчеркивалась выдающаяся роль деятелей воронежской общественности, на протяжении многих лет упорно стремившихся к желанной цели. В руководимый проф. В.Э. Регелем комитет от Воронежского губернского Совета вошел М.И. Лызлов (вскоре его сменил Т.В. Рындин), а от «Общества содействия» – его председатель И.Л. Ямзин[69]. Важнейшими задачами комитета являлись проведение эвакуации персонала Юрьевского университета, устройство и оборудование помещений в Воронеже, а также забота о перевозке университетского имущества, ранее перевезенного в Пермь, Нижний Новгород и Ярославль[70].

Принятие этих решений означало, что советское правительство фактически признавало факт ликвидации Юрьевского университета. Правда, его правлению предстояло еще провести работу по ликвидации дел в Эстонии и по организации переезда в Россию. На это тоже требовались средства. По-прежнему считая персонал и имущество Юрьевского университета своим достоянием, Малая государственная комиссия по просвещению Наркомпроса 28 мая 1918 года решила отпустить на  нужды находившегося еще в Эстонии правления 150 000 рублей и просила Наркомат иностранных дел передать эту сумму по назначению[71].

Между прочим, факт устройства нового университета при одновременном упразднении старого только подчеркивался тем обстоятельством, что ректором упраздняемого Юрьевского университета по-прежнему числился профессор В.Г. Алексеев. К лету 1918 года руководимое им правление тоже перебралось в Воронеж, но занималось оно только ликвидационными делами. В августе 1918 года дополнительные разъяснения на этот счет дал правительственный комиссар П.К. Штернберг, уточнивший во время своего визита в Воронеж, что речь следует вести о Воронежском университете как о самостоятельном учебном заведении. Правление Юрьевского университета все-таки провело в Воронеже несколько заседаний, в основном посвященных вопросам передачи делопроизводства. Бывшие юрьевские профессора получали правительственное назначение на работу в новом советском университете. В личном деле профессора Г.А. Замятина сохранилось официальное направление следующего содержания: «Предложением отдела высших учебных заведений Наркомпроса от 18 июня 1918 г. за № 0590, согласно решению Совнаркома от 8 июня 1918 г. переведен на службу во вновь учрежденный университет в Воронеже с 1 июля 1918 г.»[72]. Официальная власть, таким образом, летом 1918 года окончательно определилась: в Воронеже учреждался новый университет. Тогда же определилось, что все желавшие стать студентами Воронежского университета должны были подать в канцелярию создаваемого вуза особые прошения о приеме. От этой обязанности не освобождались и переехавшие в Воронеж студенты закрывшегося Юрьевского университета.

Регелевскому же комитету по устройству университета в Воронеже выпала нелегкая участь. В условиях разгоравшейся гражданской войны и надвигавшейся разрухи предстояло получить, а затем оборудовать новые помещения. В середине июля комитет по устройству еще не располагал учебными площадями и с тревогой информировал губисполком: «В настоящее время мы ежедневно получаем многочисленные запросы касательно приема в Воронежский университет. Нам приходится, к сожалению, отвечать, что университет не имеет помещений для его учреждений, а посему не может открыть приема в студенты университета»[73]. Большую помощь комитету оказало в этих хлопотах «Общество содействия». Председатель общества И.Л. Ямзин проявил завидную энергию и осведомленность. 16 июля он от имени совета общества обратился в губисполком с конкретными предложениями. Общество хлопотало о передаче для университета Дома общественного собрания, освободив его от госпиталя, дома Д.Я. Вяхиревой, удалив из него еврейскую богадельню, двух домов на Садовой улице, здания кабельного завода, еще не принятого в эксплуатацию, а также корпуса 1-й мужской гимназии. Но более всего общество просило «о предоставлении в пользование университета здания кадетского корпуса в тех частях его, которые возможно освободить в соответствии с изменениями условий существования корпуса. Названное здание покрыло бы большую часть потребностей университета и тем сняло бы много заботы с Исполнительного комитета в будущем».

Руководство наркомата просвещения решительно поддержало И.Л. Ямзина. В телеграмме от 24 июля 1918 года на имя председателя губисполкома правительственный комиссар П.К. Штернберг потребовал принять меры по немедленному освобождению главного здания кадетского корпуса для нового университета ввиду скорого прибытия в Воронеж персонала Юрьевского университета. Он, кроме того, просил оказать содействие в выделении университету «обещанных зданий общественного собрания, духовной семинарии, епархиального училища и казарм для студенческих общежитий»[74].

С огромным трудом комитет В.Э. Регеля все-таки получил помещения упраздненного Михайловского кадетского корпуса. Массивное трехэтажное здание, располагавшееся на месте нынешней улицы Феоктистова, до конца 1930-х годов будет главным зданием университета. Настоящим подвигом стало спасение разбросанного по разным городам имущества Юрьевского университета. Ценой огромных усилий и неимоверного напряжения сил сотрудникам университета А.С. Невзорову, П.П. Попову и А.С. Косову удалось вывезти из Перми несколько десятков вагонов с бесценным имуществом, включая 2312 мест библиотеки (около 500 000 томов) и 65 мест музея изящных искусств и восточных древностей. Эти музейные ценности были известны под названием коллекции Моргенштерна, мецената начала XIX века, подарившего их Дерптскому университету. Два вагона сумели найти и отправить в Воронеж из Ярославля. Всего пришлось руками сотрудников перегрузить 26 734 пуда разных грузов. Следует сразу же подчеркнуть, что все перемещенное имущество было получено Воронежским университетом на вполне законных основаниях. Оно не вывозилось из Эстонии украдкой или без официальных разрешений. Его эвакуация, поведенная в 1915 и 1916 годах, была вполне легальной и необходимой акцией по спасению государственного достояния Российской империи. На момент вывоза это оборудование являлось законной собственностью Юрьевского университета, который в свою очередь находился на материальном обеспечении министерства народного просвещения России. Уже в Воронеже были приобретены книги из библиотеки духовной семинарии, из собрания И.Т. Алисова и другие коллекции. К университету перешло все имущество кадетского корпуса. Но, конечно, больше всего забот комитету доставила подготовка к приезду большой группы преподавателей и нескольких сотен студентов Юрьевского университета.

Осенью 1918 года началось формирование системы управления новым университетом. Был создан совет профессоров, избравший 30 сентября первым ректором Воронежского университета профессора В.Э. Регеля, а проректором – профессора К.К. Сент-Илера. Директором университетской библиотеки был назначен профессор-химик А.Д. Богоявленский. Тогда же начался и прием прошений о зачислении в число студентов. Уже к ноябрю их число достигло 6360. А 12 ноября 1918 года стало знаменательной датой в культурной жизни Воронежа. Официальный орган советской губернской администрации извещал: «Воронежский государственный университет сегодня, 12 ноября, открывает свою научную деятельность. В 6 час. веч. (по нов. времени) начинается чтение лекций. На юридическом факультете в главном здан. университета (бывш. кадетский корпус) сегодня в 6 час. веч. открывает курс своих лекций профессор Невзоров, приславш. из Ярославля 2 вагона и привезший лично из Перми 48 вагонов имущества Юрьевского университета (библиотеку, коллекции университетских музеев, инструменты и принадлежности клиник и других учебно-вспомогательных учреждений университета, без которых не было возможности начать учебные занятия в университете). На историко-филологическом и физико-математическом факультетах чтения лекций открываются также в этот день. На медицинском факультете амбулаторный прием больных по глазным болезням начинается сегодня же, а также чтение лекций по отдельным предметам. Приветствуем воронежцев с государственным университетом, а рассадник высшей науки с началом занятий. В добрый час!»[75] На медицинском факультете первую лекцию прочитал профессор-патологоанатом В.А. Афанасьев[76].

Так началась история Воронежского университета. Замысел, над осуществлением которого долго и настойчиво трудились С.И. Шидловский и Е.П. Ковалевский, П.П. Семенов-Тяншанский и Н.А. Александров, И.В. Шауров и И.Л. Ямзин, Н.В. Чехов и В.Э. Регель, а также многие другие деятели русского общества, был наконец воплощен в жизнь.