« Я  ЛИРУ  ПОСВЯТИЛ НАРОДУ СВОЕМУ…»

   В последнее время в литературной печати, на радио и телевидении настойчиво проводится мысль о том, что современная наша литература утратила свое былое влияние на общество, и что писатели превратились из духовных наставников народа в обыкновенных ремесленников в одном ряду с плотниками, столярами, гончарами и т.д., и их книги – всего лишь более-менее завлекательный товар на рынке услуг.

  Мысль эта, увы, не нова. Ещё в конце 80-х годов прошлого века мой учитель по Литературному институту Сергей Залыгин в период, когда он из лидера русской национальной литературы стал всё больше клониться  в либеральный лагерь, однажды сказал: «Мы слишком переоценивали влияние литературы на народ». Я не был согласен со своим учителем тогда, не согласен и теперь.

  Всё дело в том, о какой литературе и о каком влиянии идет речь. (Кстати, ремесленник ремесленнику тоже рознь. Если, к примеру, взять создателей такого шедевра  деревянного зодчества, как 22-главая Преображенская церковь в Кижах, то они в первую очередь художники, творцы, а потом уже ремесленники – плотники и столяры).

  Русская национальная литература, начиная от «Слова о полку Игореве» и заканчивая классической литературой  конца ХIХ века, вся была народной. Лучшее тому свидетельство и подтверждение знаменитая «Пушкинская речь» Ф.М. Достоевского на открытии памятника поэту в Москве, в которой он оценил Пушкина как русского национального поэта, подчеркнув, что главная черта его творчества – это, прежде всего, народность.

   На высокоинтеллектуальную и  народную (в некоторых интерпретациях даже простонародную) отечественная наша литература стала делиться лишь в начале ХХ века. Высокоинтеллектуальная литература обрела громкое название литературы «Серебряного века», а народная так и осталась народной. «Серебряный век» выдвинул целую плеяду действительно выдающихся поэтов: Н.Гумилёв, А.Ахматова, Б.Пастернак, О.Мандельштам, М. Цветаева, ранний Маяковский и многие другие из этого ряда. Но и в стане народной литературы были поэты и писатели не менее выдающиеся: С.Есенин (и поэты его окружения), Н.Клюев, молодые  Горький и Бунин, а чуть позже Павел Васильев и другие.

 О поэзии Сергея Есенина будет сказано, что его стихи читают даже те, кто вообще ничего не читает. Это высшее признание народности творчества поэта. Оно сродни лишь признанию простым народом музыки Моцарта. В трагедии А.Пушкина «Моцарт и Сальери» Сальери больше всего задело (и впоследствии побудило к злодеянию) то, что музыку Моцарта играет бродячий музыкант, а музыка самого Сальери остается известной лишь в узких музыкальных кругах. Для Сальери это жестокое поражение и трагедия, случившаяся с ним по вине Моцарта, и простить он её ему не может.

  Но если Сальери глубоко задумывается об этом, то поэты «Серебряного века (разумеется, считающие себя наследниками Моцарта, а никак не Сальери), похоже и не помышляли о столь далёких для них вещах. Упоённые своей собственной гениальностью, они писали для узкого круга своих единомышленников, для самих себя, мнение же народное их не особенно-то и интересовало. То есть в первую очередь они хотели быть понятыми представителями своего просвещенного (и посвященного) круга, элитой, а не народом.

 Увы, размежевание на интеллектуальную и народную литературу существовало и во весь советский период. С одной стороны, такие поэты и писатели как А. Твардовский, М. Исаковский, А. Платонов, Л. Леонов, М. Шолохов, с другой – продолжавшие активно работать в новых для них условиях представители «Серебряного века»: А. Ахматова, Б. Пастернак,  О. Мандельштам (до 1938 г.), М. Цветаева вначале в эмиграции, а потом и в Советском Союзе до трагической своей  гибели в 1941г.

  Были и спорные фигуры, которых с одинаковым основанием можно причислить и к интеллектуальным, и к народным поэтам. Скажем, тот же Николай Заболоцкий.

  Потери во времена репрессий в советские годы в обоих лагерях тоже  были примерно одинаковые. В интеллектуальном: Н. Гумилёв, О. Мандельштам, М. Цветаева, смерть которой от безысходности была ещё более страшной, чем смерть репрессированных поэтов и писателей. В народном – С. Есенин,  В. Маяковский, Н. Клюев, П. Васильев, выжившие, но долгие годы проведшие в заключении и практически вычеркнутые из литературной жизни Н. Заболоцкий, Я. Смеляков.

  Так называемая «эстрадная поэзия» и «исповедальная проза» поначалу, казалось, были сугубо народными. Молодые задиристые поэты и прозаики выражали надежды и чаяния народа, истомившегося за годы сталинского угнетения по духовной свободе, открытости, чистоте чувств. Если бы это было не так, то вряд ли молодые, вышедшие на эстраду, то есть в непосредственный контакт с читателем поэты, могли собирать многотысячные аудитории (а то и стадионы) своих поклонников. Правда, и среди шестидесятников («эстрадников» и «исповедальников») были свои размежевания. Одно дело – творчество В. Аксёнова, А. Гладилина, А. Кузнецова и совсем другое - писателей, творчество которых критики объединили в единое целое громоздким термином «городской человек на природе»: Ю. Казакова, Г. Семёнова, Г. Горышина. Первые, при всей своей шумной исповедальной крикливости, впоследствии все-таки оказались писателями лишь своего узкого круга, с довольно узкой и далёкой от народа проблематикой, а другие – подлинно народными. Они родились и выросли в городской среде, но так сроднились (и истосковались в этой городской среде по природе) с родной русской землёй и почвой, что стали неотъемлемой частью народа. Это очень хорошо видно на «послеоттепельной» судьбе «шестидесятников». Как только дохнуло холодами и заморозками брежневских времён, то и В. Аксёнов, и А. Гладилин, и А. Кузнецов (превратившийся из Анатолия в Анатоля) быстро оказались за границей, оставив свой собственный, похоже, не очень-то и нужный им народ на духовную нищету и страдания. Их же ровесники: Ю. Казаков, Г. Семёнов, Г. Горышин остались с народом и, пренебрегая своим собственным благополучием, жили страданиями и бедами этого народа.

   Как ни горько говорить, но высокоинтеллектуальная литературная публика (теперь её принято называть «либеральной»)  в первую очередь всегда боролась за свою собственную свободу («ты для себя лишь хочешь воли», говоря словами Пушкина),  представители же народной (теперь их называют патриотической) литературы во главу угла ставили интересы народа, его свободу и независимость, часто жертвуя во имя этих высоких устремлений не только своей личной свободой, но и жизнью.

  Народ довольно быстро разобрался во всей сущности «эстрадной» поэзии и «исповедальной» прозы и к концу шестидесятых годов уже заговорил устами представителей «тихой лирики»: Н. Рубцова, А. Жигулина, А. Передреева, Б. Примерова, а после и устами непримиримо-гордого, почти отверженного Юрия Кузнецова. Причём заговорил «на ушко и шёпотом», как и привык говорить о своей судьбе всегда. Поэты же «эстрадники» по-прежнему рвали   у себя на груди красные рубахи, не замечая, что рубахи эти поддельные, а часто так и вообще с чужого плеча.

   И вот результат. На сегодняшний день вся «эстрадная» поэзия (за редким счастливым исключением) осталась лишь в истории нашей отечественной литературы, а «тихая лирика» живет в живой её повседневной жизни, и стихи Н. Рубцова читают, как в свое время стихи С. Есенина, даже те, кто вообще ничего не читает. Пример поучительный, и особенно для современной нашей литературной общественности.

  Кстати, на мой взгляд, «шестидесятники» - это явление не столько возрастное, сколько идеологическое. Скажем, таких писателей и общественных деятелей, как Василий Иванович Белов или Николай Иванович Рыжков, никак нельзя отнести к «шестидесятникам».

   О народной основе творчества писателей-фронтовиков и писателей-«деревенщиков» (подчас это одни и те же имена: Ф. Абрамов, В. Астафьев, Е. Носов), я думаю, говорить не надо. Всей своей жизнью, участием в войне, деревенским рождением, послевоенным деревенским и городским сиротством и  выживанием в дотла разрушенной стране они выстрадали эту народность. Популярность  военной и деревенской прозы, их влияние на народ переоценить трудно. Такой слиянности литературы и народной жизни никогда не было прежде, да, похоже, и не будет в будущем. Литература писателей-фронтовиков и «деревенщиков» подчас вообще воспринимается не как литература, не как искусство, а как частичка живой народной жизни. То есть литература сама становится жизнью.

  Русская литература ХIХ и ХХ веков брала на себя две, казалось бы, не совсем свойственные ей функции. Во-первых, она была, преодолевая всё засилье цензуры, единственной реальной оппозицией существующей власти. В ХХ веке, пожалуй, даже в большей степени, чем в ХIХ. И, во-вторых, во времена гонения на церковь (или падения её авторитета, что, к большому сожалению, тоже было) литература вольно или невольно, осознанно или неосознанно брала на себя функции церкви, доносила до народа, провозглашала и утверждала религиозные её истины и заповеди. Она была яростной проповедницей божественного начала в человеке. В ХХ века русская национальная литература, несмотря на тотальный государственный атеизм, была глубоко религиозной и православной, она выступала верной и надежной защитницей своего народа. И русский народ на её любовь отвечал любовью взаимной, высоко ценил религиозно-православную свою литературу, стремился подражать, быть похожим на положительных её героев, которых было несравнимо больше, чем отрицательных, точно так же, как и в самом народе праведников всегда гораздо больше, чем злодеев. Иначе  жизнь бы пресеклась.

 Но вот наступил в революциях, войнах, нескончаемых переломах и метаниях из одной крайности в другую трагический ХХ век. А вслед за ним и ХХI с его безграничной волей и вольницей. Уж поистине сбылись великие пророческие слова А.С. Пушкина:

                                       Оковы тяжкие падут,                  

                                       Темницы рухнут -  и  свобода

                                       Вас  примет радостно у входа,

                                       И братья меч вам отдадут.

   Темницы (или мнимые темницы, а на самом деле чистые и светлые горницы – это уж, кому что видится) действительно рухнули, свобода приняла и обняла узников (или мнимых узников) и отдала им карающий меч. Вот только в те ли руки он попал?!

  С обретением новой ничем не ограниченной свободы (увы,  в первую очередь, как оказалось, свободы, не ограниченной совестью) ожидалось, что наша литература поднимется на небывалые высоты, порадует читателей новыми выдающимися произведениями, обретёт новое неподдельное влияние на народ и получит взамен новую общечеловеческую любовь.

  К  великому несчастью, ничего этого не случилось. Русская национальная патриотическая литература ещё в конце 90-х годов прошлого века была освистана и осмеяна, все её ценности и достижения были подвергнуты пересмотру, лучшие писательские имена преданы забвению. Лево-либеральная же литература откровенно предала свой народ, устыдилась даже называться русской литературой и перешла в какой-то мифический стан мифической российской литературы. Вот вам живое подтверждение этого. В конце 90-х годов в Воронеж приехал выступать (как после выяснилось, за довольно большие деньги) Андрей Вознесенский. По городу были развешаны афиши, на которых аршинными буквами писалось, что состоится встреча с выдающимся российским поэтом. Грустно было читать эти афиши. Выходило, что Андрей Вознесенский отрекается от высокого звания русского поэта (или это его «отрекли»  организаторы встречи?!) и считает себя поэтом российским, как будто он и пишет теперь стихи не на великом и могучем русском языке, а на вымороченном российском, которого в природе все ж таки не существует.

  Новейшая лево-либеральная литература с завидной лёгкостью отреклась и от оппозиционных своих функций, которыми прежде так бравировала. И тем более – от функций религиозных.

  Оппозиции (системной и несистемной) теперь с избытком и даже с переизбытком, и лево-либеральная литература со всей её показной смелостью ничего существенного добавить в оппозиционное движение не может. С функциями религиозными и того хуже. С момента своего зарождения литература обслуживала в человеке Божественное его начало, утверждала в нём добро, человеколюбие, чистоту души и сердца. И именно этим сыскала (не могла не сыскать) уважение и любовь народа.

  Новейшая же либеральная литература (да и многие другие виды искусства: кино, театр, живопись и музыка) стали обслуживать в человеке дьявольское его начало, которое в нем, увы, есть. И мало того, что обслуживать это дьявольское низменное начало, так ещё и выдавать его за Божественное. Эту трагически преступную ситуацию впервые заметил в одной из своих провидческих статей Валентин Распутин. Он криком кричал, призывая всех опомниться и остановиться, иначе окончательного нравственного падения нам не избежать. Человек, взявшийся за перо, должен быть нравственно подготовленным к  миссии писателя. Не зря же Н. Гоголь считал её второй после миссии священника.

  Но предупреждения Распутина услышаны не были. И взамен русской национальной литературы в первые ряды всеми доступными и недоступными способами (через издательства, телевидение, кино, интернет и т.д.) стали выдвигаться литература и искусство именно с дьявольским, порочным началом. А чтоб отвергнуть какую-либо критику в свой адрес, в ход было запущено много раз испытанное средство, мол, тёмный наш и забитый народ не понимает (не в силах понять и по достоинству оценить высокоинтеллектуальную литературу, модернизм, постмодернизм и т.п.).

  Но так ли это на самом деле?!

  Теперь не принято цитировать классиков марксизма-ленинизма, а, между прочим, они говорили много дельного, не утратившего своего значения и поныне. Например, классики марксизма-ленинизма утверждали, что подлинная культура живет в народе. И это действительно так: подлинная культура, подлинная интеллигентность, подлинная духовность и нравственность живут именно в народе. Стоит лишь обратиться к русскому фольклору, чтобы понять очевидную и неоспоримую эту истину. Какое в народных наших былинах, сказках, песнях и танцах чувство прекрасного, какое чувство меры и в слове, и в звуке, и в движении! Ничего лишнего, оскорбляющего человеческую душу и сердце. Русская национальная литература вышла из фольклора, черпая в нём все лучшие свои качества, и прежде всего народность и высокую художественность.

  А вот откуда вышли модернизм, постмодернизм и   т.д., пусть о том думают их поклонники, пропагандисты и теоретики.

  Известна истина – писателей рождает эпоха. Какова эпоха – таковы и писатели. Всё так! Но эпохи никогда не бывают однородными и одномерными. Не бывает однородных и одномерных писателей, выражающих явления той или иной эпохи, особенно эпохи переломной, как это случилось на рубеже ХХ и ХХI веков, когда одно в мучениях и страданиях рушилось, а другое -  в не меньших страданиях и мучениях рождалось.

  В противовес всем изыскам модернизма и постмодернизма именно на переломе ХХ и ХХI веков громко и талантливо заявила о себе группа молодых писателей, обозначивших себя «новыми реалистами»: Олег Павлов, Михаил Тарковский, Алексей Варламов, Лидия Сычёва, Виктор Никитин, Василий Киляков и многие другие. В 2001 году в журнале «Подъём», главным редактором которого мне тогда довелось быть, мы посвятили «новым реалистам» отдельный, как принято говорить в журнальной практике, «целевой» номер.  Он был с интересом встречен и читателями, и критикой, обсуждался в Институте мировой литературы – и  везде имел большой успех.

  Ожидалось, что «новые реалисты» после этого первого вполне заслуженного успеха (наиболее громкий выпал на долю их лидера Олега Павлова), напишут произведения, которые встанут в один ряд с произведениями их предшественников, писателей фронтового и послефронтового  поколений.

   Пока этого, к сожалению, не случилось или случилось, но не в той мере, в которой ожидалось. И, на мой взгляд, вот почему. Долгие годы работая в журнале и читая в довольно значительном объеме рассказы, повести и романы начинающих (и уже имеющих литературное имя) молодых писателей, я заметил в них одну характерную особенность. Для себя я её обозначил, возможно, и спорным, но, как мне кажется, вполне правомерным термином: «недостаток биографии».

  У писателей каждого поколения есть своя «биография», то есть главные события в их жизни и судьбе, которые потом становятся главными и в их творчестве. У писателей-фронтовиков – это война, фронт; у писателей «деревенщиков» - трагические судьбы русского крестьянства; у писателей направления «городской человек на природе» - нравственные искания истомившегося в городском урбаническом существовании человека, поиски им смысла жизни в единении с природой; у писателей моего поколения – «детей войны» - военное и послевоенное детство. У молодых писателей, чье взросление совпало с крушением великой державы, с трагическими событиями 91 и 93 годов, казалось бы, именно это крушение и должно было бы стать их «биографией». Но не стало (или пока не стало). В их произведениях превалируют две темы: армия и детство. Армия потому, что при нынешнем состоянии нашей донельзя разложившейся в нравственном состоянии армии, служба в ней превратилась для молодых людей в самое тяжёлое испытание в жизни (о творчестве писателей, побывавших на афганской или чеченских войнах – разговор особый), а детство есть детство, самая чистая и светлая и самая ностальгическая пора человеческой жизни. И всё же, сколь ни значительны эти этапы, но стать «биографией» для целого писательского поколения они никак не могут. (Кстати, писатели моего поколения об армии почти не писали, поскольку армия тогда была совсем иной, и служба в ней для нас считалась, во-первых, почётным выполнением гражданского долга по защите Отечества, а во-вторых, делом вполне привычным и обязательным для каждого мужчины).

   Для «второго» литературного шага молодым писателям требуется вторжение в реальную суровую жизнь, в её экономические, политические  и нравственные коллизии.

  Лучшим примером здесь мог бы стать опыт писателей периода революции и гражданской войны. Они переживали крушение Российской империи в таком же юном возрасте, как  и нынешние молодые писатели. События же начала 90-х годов (фактически контрреволюция) по своим масштабам ничем не уступают событиям революции и гражданской войны. Но из горнила революции 17-го года вышли М. Шолохов, Л. Леонов, А. Платонов, М. Булгаков, Н. Островский, целая плеяда молодых поэтов, участников и певцов этой революции. Справедливости ради, надо сказать, что стан контрреволюции, белого движения столь великой литературы не дал. Тут можно сослаться лишь на творчество мятущейся между белыми и красными (и погибшей в конечном итоге от этих метаний) М. Цветаевой, да М. Булгакова с его романом «Белая гвардия» и пьесой «Дни Турбиных».

  Конечно, в 90-х годах можно было ожидать, что, коль на этот раз победила контрреволюция, то её певцы и перебежчики явят миру шедевры о победе именно контрреволюции. Увы, не явили ни в поэзии, ни в прозе, ни в драматургии. И прежде всего потому, что контрреволюция всегда была делом неправедным, антинародным, и высокого воспевания она просто не предполагает. По крайней мере, исторических примеров великой контрреволюционной литературы нет. Огульное же охаивание советского периода жизни представителями  лево-либеральной литературы (так же, как в советские времена дореволюционной России) кощунственно и преступно.

  В ответ на мои запальчивые обвинения и претензии молодые писатели вполне справедливо могут сказать: а почему же писатели старших поколений, тоже переживших крушение девяностых годов (и даже гораздо острее, чем молодые) ничего существенного не написали о нём?!

  Вопрос столь же правомерный, сколь легко и опровержимый. Писатели старших поколений дописывали свои «биографии» - войну, послевоенное детство и юность, деревенские невзгоды, свидетелями которых были. Они знали войну, послевоенное восстановление разрушенной страны не понаслышке, не по архивным документам, а изнутри – и никто лучше их об этих событиях не напишет.

 Тут опять-таки стоит сослаться на опыт писателей революционной поры. Практически никто из писателей сформировавшегося ещё до революции поколения выдающихся произведений о революции, гражданской войне и вообще о советском периоде жизни России не написал. Не написали ни те, кто оказался в эмиграции (И. Бунин, А. Куприн), ни те, кто принял революцию и остался в Советской России (скажем, тот же Горький). Исключение в этом ряду составляет, пожалуй, только Алексей Толстой, который вернулся из эмиграции, целовал крест советской власти, стал «красным графом», написал «Хождение по мукам», «Гадюку», а во время Великой Отечественной войны прекрасный рассказ «Русский характер». Но случай с Толстым, скорее, то исключение, которое лишь подтверждает правило. Впрочем и А. Толстой, наверное, совсем не случайно вдруг начал писать фантастические романы «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», а потом и вовсе углубился в историческую тему, в эпоху Петра Первого. А, казалось бы, почему бы А. Толстому, оправдывая свое положение «красного графа», не написать эпохальный роман о коллективизации или о социалистическом строительстве, о великой индустриализации советской страны. Но не написал…

  Из старых (старейших) советских писателей о событиях 93-го года, расстреле Верховного Совета написал роман «Бермудский треугольник» Юрий Бондарев. Но вряд ли этот роман по своим художественным достоинствам можно поставить в один ряд с лучшими его военными романами. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, нельзя старыми художественными методами написать совершенно новое явление в современной жизни. В военных своих романах Юрий Бондарев писал жизнь и судьбу (подчас при всей их трагичности) победителей, а в романе «Бермудский треугольник», увы, побеждённых. Это чувствуется на каждой странице, и не даёт Юрию Бондареву подняться до высокого и высочайшего уровня оптимистической трагедии, до которой он поднимался в своей военной прозе.

  Примерно это же ощущение выносит читатель и  при знакомстве с романами и повестями А. Проханова, который о событиях афганской и чеченских войн, о контрреволюционных событиях 91 и 93 годов написал больше всех остальных вместе взятых писателей, и молодых и старых. Но А. Проханова нельзя рассматривать лишь как писателя, в отрыве от его военной, политической и общественной деятельности. А. Проханов – это совершенно отдельное и, наверное, уже неповторимое явление нашей жизни. Оно сродни лишь такому явлению, каким был Солженицын, разумеется,  во многом иной исторической, да и нравственной направленности.

   Наиболее значительным произведением о крушении великой Советской державы и советской цивилизации по праву считается повесть Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Но она все же, скорее, о последствиях этого крушения, а не о самом крушении. О нём должны были написать более молодые писатели, чьи сверстники (а часто и они сами) были на баррикадах и 91 и 93 годов. Это крушение должно было стать главной вехой их жизненной и творческой биографии. Но пока, судя по всему, не стало.

  У молодых писателей может возникнуть ко мне ещё один вполне  правомерный вопрос. Помимо «биографии» чисто событийной, существует ещё и внутренняя духовная биография писателей, которая, возможно, даже более значительная, чем биография внешняя, событийная. Обладая богатым духовным началом, способностью философского осмысления окружающего мира, писатель может и на основе не слишком яркой внешней биографии написать подлинно выдающиеся произведения. В истории и нашей, отечественной, литературы, и зарубежной примеров тому более чем достаточно.

 Быть может, «новые реалисты» сейчас и накапливают эти духовные силы, по-новому осмысляют свои «биографии» и в ближайшее время порадуют нас великими романами, повестями и рассказами. Дай-то Бог!

  Но свято место, как говорится, пусто не бывает. Пока одни писатели собираются с мыслями, накапливают силы, другие, более бойкие и не столь взыскательные пишут на потребу литературного обывателя эпатажные, показно смелые сочинения. Критика, за неимением других более серьезных произведений, тут же поднимает их на щит, затевает шумные споры и полемики. И вот уже вполне посредственный роман или повесть становится едва ли не классикой современной литературы. Их жалуют бессчётным количеством премий, издают и переиздают как у нас, в России, так и за рубежом. (За рубежом, может, даже и больше, поскольку там с завидным сладострастием любят всё, что порочит нашу русскую жизнь и нашего русского человека).

  Возьмём для примера два романа, о которых в последнее время говорится  очень много, их возводят в ранг лучших достижений современной литературы, удостаивают самых высоких литературных премий. Это романы Захара Прилепина «Санькя» и Романа Сенчина «Елтышевы». (Впрочем, с одинаковым успехом можно бы взять и любые другие романы и повести молодых писателей. Недостатка в них нет.)

  Роман «Санькя» о современном революционере, бунтаре, которых сейчас развелось великое множество.  С неистовством, достойным  более высокого применения, он бунтует против всего и вся, а в конце романа берёт вместе со своими соратниками  штурмом с оружием в руках здание администрации?!

   В истории зарубежной и советской литературы опять-таки немало произведений о революциях и революционерах. Наиболее известные из них, пожалуй, «Овод» Э. Войнич и «Как закалялась сталь» Н. Островского. И вот, если поставить роман Захара Прилепина в один ряд с этими романами (то есть повести разговор по «гамбургскому счёту»», а на иной разговор Прилепин, наверное, и не будет согласен), то сразу становится ясно, что «Санькя» - это просто эпатажная подделка, вымысел, что он не выдерживает самой элементарной проверки жизнью.

  Во всех трёх романах есть жертвенный подвиг во имя революции. Но если Овод  и Павка Корчагин прекрасно понимают во имя чего и зачем они жертвуют своими молодыми жизнями, то у Саньки чёткого понимания этого нет, он, скорее, занимается революцией ради спортивного интереса, поскольку ничем иным заняться не может, да, похоже, и не хочет.

  Во всех трёх романах есть любовь. Но в  романах «Овод» и «Как закалялась сталь» возвышенно-трагическая, одухотворяющая главных героев. У Прилепина же – не столько любовь, сколько примитивные сексуальные отношения, и революцией Санькя занимается в перерыве между занятиями оральным и анальным сексом. Вряд ли такой герой сможет стать подражанием для подрастающих поколений (а автор явно рассчитывает на это), какими стали Овод и Корчагин. Исповедальные слова Павки Корчагина в советские времена замусолили, затаскали, а между тем они и сегодня (сегодня даже в большей степени) звучат именно как исповедь и прозрение:   «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» Может ли прилепинский Санькя сказать такие слова? Увы, нет! И прежде всего потому, что в его собственной жизни нет великих идей и великих целей. Всё лишь эпатаж, молодая бравада и игра. И закончится она тем, что и сам Санька, и его соратники (разумеется, уже за пределами романа) мало-помалу успокоятся, образумятся, займутся каким-нибудь прибыльным бизнесом, и на том весь их революционный порыв и погаснет. Примеров подобных «революционеров» в литературе тоже несть числа…

  Есть, правда, ещё одна великая книга о революционерах. Это «Бесы» Ф. Достоевского. Вот с героями этого романа у персонажей Захара Прилепина  немало прямых совпадений. До высоких философских и идейных исканий Верховенского или Ставрогина прилепинские герои, конечно, не доходят (нет у них для этого ни философских, ни религиозных знаний, нет и серьезных убеждений в правоте своего дела), а вот в реальных действиях во многом сродни. Могут и убить, и послать на верную гибель или долгое сидение в тюрьме своих менее продвинутых товарищей. Тут они прямые потомки бесов Достоевского. А чем закончилось «бесовство» героев Достоевского, через несколько десятилетий после появления этого великого романа, мы все хорошо знаем. Неужто кто-то хочет повторения пройденного?!

  Роман Сенчина  «Елтышевы»  вроде бы как о деревенской жизни. Вернее, не совсем о деревенской, а о том, как проштрафившийся городской милиционер в силу стечения обстоятельств спасается бегством в деревне, пробует там построить дом, осесть, укрепиться на земле. Но это его «оседание» оборачивается тем, что он как бы походя убивает троих человек, а потом по воле автора, который, похоже, не знает, что ему делать со своим героем дальше, скоропостижно умирает сам.

  И опять же, если роман Сенчина поставить в один ряд с «деревенской» прозой В. Белова, Е. Носова, В. Астафьева, В. Распутина, Б. Екимова и других представителей этого направления в развитии нашей литературы, то станет совершенно очевидным, что роман «Елтышевы», может быть, более удачная, чем «Санькя», но всё равно эпатажная придумка, вымысел и никакого отношения он к деревенской жизни не имеет. В соревновании с прозой своих великих предшественников роман Сенчина проигрывает по всем статьям. Это, скорее, римейк печально знаменитого романа В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени», с той лишь разницей, что у Маканина герой деградирующий писатель, а у Сенчина - деградирующий милиционер. С игривой лёгкостью и равнодушием оба героя: и маканинский писатель-сторож, и сенчинский милиционер - подпольный торговец спиртом убивают каждый троих человек. И ни тени раскаяния нет ни у того, ни у другого. Складывается такое впечатление, что на момент написания своих романов  и В. Маканин, и Р. Сенчин просто забыли о «Преступлении и наказании» Ф. Достоевского

   Ранними книгами, рассказами и повестями В. Маканина «Ключарев и Алимушкин», «Полоса обменов», «Где сходится небо с холмами» (мне особенно по душе и сердцу именно эта его повесть) зачитывались в 70-80 годах читатели самых разных пристрастий. И зачитывались прежде всего потому, что в этих произведениях  В. Маканина была живая полнокровная жизнь, и она не могла не волновать читателей как в городе, так и в деревне, не могла не влиять на них и не воспитывать в них добрые, светлые чувства.

  Но, начиная примерно с повести «Предтеча», В. Маканин начал писать лишь для узкого круга «просвещённых» читателей, практически для героев своих же собственных произведений. И интерес к его творчеству у широкого читателя  снизился, если не потерялся вовсе, несмотря на столь шумный успех маканинских романов и повестей в «своем»,  избранном, литературном кругу и за границей. Несколько раз в печати даже промелькнул (и, наверное, вполне справедливо) упрёк, что Маканин пишет теперь в первую очередь для заграницы, а не для русского читателя. Не знаю, может быть, в этом и есть доля правды.

  В. Маканин  стал одним из наиболее авторитетных по художественному своему мастерству писателей в либеральной литературной среде. Ему начали подражать, за ним потянулись многие молодые писатели, наверное, тоже рассчитывая, что чем эпатажней будет сочинение, тем более шумный его ожидает успех. А то, что его читают лишь в «своем» узком литературном кругу, их мало волнует. Народ ведь, как им кажется,  все равно их высокого, рассчитанного только на избранных, «посвящённых» читателей, творчества не поймет.

 И в этом, на мой взгляд, главная роковая ошибка мыслящих себя высокоинтеллектуальными писателей. Самое страшное для писателя (а тем более для писателя русского) - разминуться с жизнью. Не важно ради чего: ради хитроумно сконструированных идей и мыслей, ради мнения «своих» читателей, ради успеха за границей, ради престижных премий – но разминуться. А разминуться с жизнью – значит, в первую очередь разминуться со своим народом – русским народом.

 Эти «расхождения» с реальной жизнью происходят, быть может, потому, что из современной молодой литературы почти исчез человек труда: рабочий, крестьянин, учитель, врач, наконец, просто человек, обременённый семейными узами, родовой памятью о своих предках. У такого человека любые катастрофы, сотрясающие державу, проходят через его семью, через его родовую память, и он во имя сохранения этой семьи и этой памяти готов пожертвовать своей собственной жизнью.

  Человек труда – всегда государственник. И всё, что происходит в государстве, его личное кровное дело, к которому он причастен самым тесным образом.

   Молодая же литература (возможно, в силу всё того же «недостатка биографии»  и слабой нравственной подготовки  её авторов к писательской миссии) сверх всякой меры насыщена рефлектирующими людьми без определённого рода занятий, практически духовными бомжами. Вдоволь в ней бандитов, милиционеров, проституток и т.д., в изобилии и представителей «третьего класса», то есть мелкой буржуазии, так горячо любимой в самых высоких эшелонах современной власти. Там, очевидно, забыли (или не помнили вовсе), что буржуазия была прогрессивным классом лишь во времена, когда капитализм делал свои первые шаги, утверждался в борьбе с феодальной аристократией, то есть во времена Шекспира, Корнеля и Расина. Сейчас же буржуазия, и особенно мелкая, о которой чаще всего и пишут современные бойкие литераторы, самый малообразованный, с примитивными духовными запросами, класс. Но у него есть деньги, и он, как говорится, заказывает музыку (иногда в прямом смысле этого слова). Под запросы мелкой, жаждущей лишь физических и физиологических наслаждений, публики пишутся дамские детективы, ставятся более чем сомнительного качества кинофильмы, работает весь эстрадный шоу-бизнес.

  Отказавшись от создания в своих произведениях образов людей труда, лево-либеральная наша литература, да и многие иные виды искусства практически не могут, не в состоянии создать образ положительного героя, человека, наделённого высокими духовными качествами, живущего не только для сегодняшнего дня, но и для будущего. А без такого героя литература не имеет никакого смысла. Она превращается лишь в развлекательное чтиво. Нельзя же в самом-то деле считать положительным героем играющего в революцию прилепинского Саньку?!

   Существует ли  какая-нибудь иная, кроме самого состояния литературы, объективная причина, снижающая влияние отечественной литературы на читательскую аудиторию? Безусловно,  существует!

  Развитие технического прогресса, телевидение, радио, кино, а в последнее время подлинное всенародное бедствие – Интернет: - всё это отторгает читателя от книги. Особенно молодого, продвинутого во всех компьютерных новшествах. Ведь гораздо легче и завлекательней смотреть картинки, чем трудиться над умной книжной страницей, осмысленно воспринимать текст, испытывать от прочитанного высокое духовное удовлетворение – катарсис, очищение души.

  Есть и другие, чисто уже организационные причины, которые отрицательно влияют на продвижение литературы к широкому читателю. Сокрушительный развал государственного издательского дела, пренебрежительное отношение к творческим союзам (а значит, и в отдельности к каждому писателю, художнику или музыканту), к журнальному делу, к пропаганде художественной литературы и т.д. В высших эшелонах власти, похоже, не понимают или намеренно не хотят понимать, что значит гуманитарное образование народа. Преподавание гуманитарных дисциплин преступно сокращается, начиная от средних школ и заканчивая университетами. Где же тогда и как, каким образом  воспитается вдумчивый, серьезный читатель?!

   Но дело тут не только в литературе, а и в вещах более глубоких и глубинных. Гуманитарное, то есть литературно-филологическое, историческое и философское образование – залог развития думающей созидательной личности. Человек, обладающий широким диапазоном познаний в области гуманитарных наук, какой бы конкретной специальности он  впоследствии себя ни посвятил, будет способен в этой специальности мыслить по-философски  глубоко, рождать новые плодотворные идеи. Это хорошо осознавали ещё в ХIХ веке, и практически во всех учебных заведениях уделяли преподаванию гуманитарных наук первостепенное значение. На первых курсах университетов, независимо от их профиля, изучались история, философия, литература, языки: латинский, греческий, французский, немецкий, английский и т.д. В результате из университета выходили не просто высококлассные специалисты, а ещё и высокообразованные люди. Сейчас, похоже, именно этого и боятся, потому что манипулировать сознанием узкопрофильного специалиста гораздо легче, чем сознанием гуманитарно и философски образованного человека.

  Удивляться такому воззрению на гуманитарные науки в целом и на литературу в частности не приходится. Власть предержащие, за редким исключением, литературу просто не читают, ни отечественную, ни зарубежную. Последний высший руководитель страны, который литературу любил и читал, был Сталин, нравится это кому или не нравится. Причём, он читал её не только по долгу службы (тут могли бы нашептать на ушко Иосифу Виссарионовичу всё, что нужно, услужливые консультанты), а по личному творческому интересу, поскольку сам, что ни говори, а все-таки был поэтом и литератором. Интересовался Сталин не только литературой, но и театром, балетом, музыкой. Иное дело, что оценки тому или иному произведению искусства Иосиф Виссарионович давал не только с художественной точки зрения, но и с политической. Так на то он и был высшим руководителем страны.

   Его последователям читать литературу уже было некогда, недосуг (водку пить, оленей и зайцев постреливать в заповедных местах – это сколько угодно, а до литературы руки не доходили). Не доходят и сейчас. И пока руководство страны, президентские структуры, правительство, Федеральное собрание не повернутся к литературе лицом, нам нечего ожидать, что её духовное влияние на народ будет усиливаться. Русская наша национальная литература практически находится сейчас в глубоком подполье, если не в изгнании (в новом интернетовском самиздате), и влиять ей в таком положении на народ крайне трудно. Хотя ответственность за её состояние с самих писателей никто, разумеется, не снимает.

  Своими полемическими и, возможно, в достаточной степени спорными заметками я нисколько не хочу обидеть молодых талантливых писателей. Дескать, мы были лучше, а вы – хуже. Писателей действительно рождает эпоха. Мы были другими, поскольку эпоха была другой. (Эдуард Лимонов, мой ровесник, биографическую свою повесть-воспоминание так и назвал: «У нас была великая эпоха…». Возможно, с этим надо согласиться). Моя задача в ином. У писателей, которым сейчас по 35-40 лет, в запасе  есть ещё долгие годы литературного труда, и нельзя (преступно) растратить эти годы на пустяки, на писание шумных, имеющих мимолётный успех сочинений, и тем более на сочинение всякого рода манифестов, задиристых писем  много лет тому назад умершим историческим фигурам (давно замечено, что когда писателю становится писать нечего, он пишет манифесты и воззвания, которые, как правило, в дальнейшем не подтверждаются серьезными художественными достижениями).

 Друзья мои, пишите о народе и для народа, и вы, несмотря ни на что, будете услышаны им, поняты им и будете оказывать на него своими высокохудожественными произведениями влияние, поведете народ за собой и останетесь в его памяти летописцами народной жизни и народной судьбы.  Слова Н.А. Некрасова: «Я лиру посвятил народу своему» произнесены не случайно - это программа для   жизни и деятельности любого русского писателя. Иного предназначения  у него никогда не было, нет  и быть не может.