ХОЛОДИЛЬНИК

Рассказ

Что только не случается в такой удивительной и загадочной человеческой обители, как театр!.. Даже то, что среди нормальных людей в принципе произойти не может! А вот с артистами, пожалуйте вам, иной раз такие страсти-мордасти закрутятся – жуть!..  Потому что люди они особенные и, как бы это выразиться помягче, не совсем от мира сего. Вот, к примеру, откроет обычный человек случайно чужой холодильник, увидит там что-нибудь вкусненькое, и не будет совать туда свои хищные лапы. Потому что знает: чужое. А ежели артист откроет?.. А вот если артист – то тут, дорогие мои, такое светопреставление может начаться, что и вообразить трудно!

Вот что недавно рассказал мне мой товарищ, рабочий сцены одного провинциального театра…

А дело было так.  

В кабинете заместителя директора по хозяйственной части, а проще сказать – завхоза, затеяли ремонт. Помещение размещалось на первом этаже, как раз напротив боковой двери, ведущей прямиком на сцену, точнее, на ее задворки. Между ними пролегал узкий коридорчик.  

Небольшой, старый, с облупившейся краской холодильник строители выволакивали втроем, тихо матеря хозяина за то, что не удосужился его разгрузить сам. Ну, да ладно.

Вынесли из одной двери и лихо втащили в распахнутую другую, дабы не громоздить этот ящик на проходе. И поволокли подальше от глаз, чуть ли не к  середине задника сцены, именуемого арьером. Вытерли пот с лица и перекрестились: больше тяжелых вещей в кабинете не было.

Ребята, монтировщики сцены и бутафор, уже часа полтора как колдовали над декорациями. Перед тем как опустить «горизонт» – занавесь, разделяющую сценическое пространство и арьерсцену, заглянули в «шпаргалку», так называемую «выписку». И поднесли еще реквизит: небольшой столик, два обшарпанных стула, настенные часы; водрузили бутафорский буфет. Чуть влево сдвинули холодильник – согласно местоположению на плане. Вот теперь, кажется, всё. Еще раз сверили список с расставленной на сцене бутафорией и облегченно вздохнули. Теперь только осталось реквизитору перед спектаклем разложить, где следует, всякую необходимую мелочевку и – вперед! – дело за артистами.

Обстановка квартиры, где вечером будет вершиться действие спектакля, смотрелась вполне натурально. Вот только женский портрет в грузной золотой раме на стене был намазан художником кое-как, но мастера знали, что вечером, благодаря умелой работе «светлячков», как на театральном жаргоне ласково называли осветителей сцены, он будет смотреться вполне прилично.

К спектаклю актер Рубинкин, исполняющий роль веселого, охочего до выпивки приятеля главного героя, которого звали Эдуард, опаздывал. Даже поесть дома не успел. К тому же намечалась получка, а на носу выходные. А еще переодеваться, гримироваться... Ведь сегодня премьера!

...А вот ответь-ка  мне, любезный читатель, в чем, по-твоему, суть события, именуемого интригующим словом «премьера»? Скажешь, это есть первый показ зрителю новой театральной работы? И будешь прав. Только на самом деле все гораздо сложнее и запутаннее! Потому что Премьера... - это как рождение долгожданного младенца, это как апофеоз любви к родному театру, к профессии, будь она не ладна, это феерический выброс коллективной творческой энергии... Ну, и так далее. Чего только стоят первые зрительские аплодисменты, мокрые платочки у глаз и восторженные крики «браво»! Это животворящий бальзам на нежную, трепетную душу актера, истерзанную долгими, изнурительными репетициями с кровопийцем-режиссером!

Сотрудницам бухгалтерии, что располагалась в светлом, уютном помещении третьего этажа по соседству с кабинетом директора, до чертиков надоело нытье артистов по поводу задержки зарплаты, и одна, понаходчивей, прикрепила к входной двери записку: «Вход в бухгалтерию платный – 100 рублей с носа. Любезно просим».

За три последующих дня ни одна актерская душа их не побеспокоила. А на четвертый было вывешено другое объявление: «Сегодня бухгалтерия добрая. Главбух».                                                             

Очередь в кассу представляла собой бесформенную жужжащую толпу и напоминала вечерний променад по коридору пациентов сумасшедшего дома. Важные от осознания собственной значимости и величия своего таланта, актеры разогревались, распевались, разминались. Кто-то выкрикивал броские реплики, не имеющие никакого отношения к предстоящей получке; кто-то с хрипловатым гарканьем откашливался, тщетно пытаясь добиться желаемой чистоты голоса; кто-то, манерно заламывая руки и закатывая глаза, твердил, как безумный: «Я люблю вас, я люблю вас!..» Иной в радостном предвкушении зарплаты и предстоящей попойки игриво напевал: «Меня сегодня муза посетила, немного посидела и ушла...» Ну, и ко всему прочему – живенько, по людской цепочке, разносились артистические сплетни. Словом, артисты время даром не теряли.

Рубинкин, получив наконец свои кровные, поспешил, почти побежал в гримерную.  

Из памяти автоматически, как с диска, считывался вызубренный текст.

 Реплика партнеру – слегка обиженно:

- У тебя, Эдуард, как всегда, – шаром покати. Первейшего друга и то угостить нечем!

Ответ:

- Ох, и прав ты, Кешенька, в холодильнике моем, уж точно, можно шары катать.

- Жениться тебе пора, друг мой, жениться. Иначе каюк, голодная смерть. ...Что, даже пивка не найдется для лучшего друга, а, Эдичек?

Далее Эдуард, хозяин дома – ленивый, безалаберный холостяк, (а играет его дружок Рубинкина актер Калистратов – неотразимый красавец и душка, баловень актрис, заимевший, кстати, недавно любовную связь с женой завхоза!) – как бы в подтверждении своих слов широким жестом распахивает старенький холодильник, демонстрируя его первозданную чистоту.

Рубинкин ахает, охает и, удрученный увиденным, бросив пару реплик партнеру, покидает негостеприимный дом – то есть удаляется в кулисы.

Появляется возлюбленная нашего холостяка. По невероятному стечению обстоятельств героиню играет актриса – дражайшая супруга нашего завхоза (впрочем, как уже говорилось, в театральной жизни и не такое бывает!)

Далее следуют обниманцы, прижиманцы, громозвучные чмоки-чмоки, печальные вздохи по поводу пустого холодильника и недвусмысленные намеки незамужней дамы на отсутствие в доме хозяйки.

Кстати, не раз предупреждал Рубинкин своего любвеобильного дружка, чтоб тот поостерегся: макушка у пожилого, тщедушного и некрасивого завхоза, похоже, уже начала чесаться от пробивающихся сквозь жиденькую шевелюру рогов. Скоро уж видны станут!        

Торопливо напяливая парик перед зеркалом, Рубинкин заметил, как в гримуборную просунулась голова завхоза, остановила взгляд на затылке Калистратова, зловеще усмехнулась и также неожиданно исчезла. «Не к добру», – успел подумать Рубинкин.

И оказался прав.

В конце первого действия в опустевшую гримерку на цыпочках вошел завхоз и лихорадочно, неловкими руками принялся рыться в ящиках гримировального стола Калистратова, видимо, ища улики против своей жены. От волнения опрокинул баночку с темной жидкостью. Оказалась морилка, которой артисты протирают кожу, чтобы сделать ее темной. Принялся  судорожно смахивать ее со столика обратно в банку. Затем, забывшись, вытер вспотевшее лицо испачканными ладонями.

Но то, что искал, все же нашел. Это была записка, написанная спешной рукой жены на маленьком клочке, оторванном от афиши: «Жду вечером после спектакля. Целую в правое ушко».

*        *        *

Сначала все шло хорошо.

Первое действие отыграли блестяще, без помарок. Второе начиналось с визита выпивохи Виккентия к своему приятелю-холостяку.

И далее по сценарию актеры обмениваются заученными фразами. По ходу действия хозяин демонстративно распахивает холодильник... - и о, ужас! Перед ним полки, доверху заваленные продуктами!

«Ни фига себе, – оторопело думает он. – Вот так фортель!» – и переводит растерянный взгляд на Рубинкина.

Монтировщик, наблюдавший за спектаклем из кулис, похолодел: «Откуда жратва-то?!.. – и сердце мгновенно забилось с удвоенной силой. – Все, нам крандец! Какая ж с..сволочь удружила?!» До мозгов этого совсем не мозговитого и простодушного парня так и не доехало, что холодильничек-то не тот-с, не из реквизиторской!

Только парень плохо знал артистов. Ведь артист – он завсегда Артист!

Между тем недоумение на лицах закадычных друзей постепенно сменялось другим выражением, каким отсвечивает физиономия любого мужика в преддверии знатной, тем паче дармовой, выпивки, – то бишь, глуповато-блаженным.

- Ах, лукавая бестия! – нарушил затянувшееся молчание гость, с трудом отрывая сладострастный взгляд от волнующего гастрономического натюрморта, и шутливо погрозил другу пальцем. – Нет у него ничего, понимаешь... Разыграл, брат, разыграл.

- Так угощайся, мой друг!– подыгрывая партнеру, с пылким пафосом произнес Эдуард, выражая радость от якобы удавшегося розыгрыша и извлекая холодную бутылку из холодильника. – Коньяк, пять звездочек... Армения...  – патетично, будто декламируя стихи Бродского, считывал он с этикетки.

Достав из буфета рюмочки, выпили; крякнули. Еще разлили. Выпили, крякнули.

Закусили. На порозовевших физиономиях актеров заиграло, запело, замурлыкало неподдельное блаженство, понятное каждому из сидящих в зале мужчин. Сопереживая и от души радуясь за своих героев, вся мужская аудитория дружно, в лад с артистами совершала глотательные движения и даже, как уверяли позже некоторые, ощущала вкус коньяка!

Актеры, задействованные в спектакле и ожидавшие в кулисах своего выхода, поняли, что там, на сцене, что-то явно пошло не так – вразрез сценарию. Рубинкину давно было пора выметаться из квартиры друга, а тот и не думает! Мало того, оба, с довольными рожами и по-барски развалившись на стульях, несут какую-то вопиющую отсебятину, едят и пьют. И точно не воду!

- Запоют же щас, черти, – в ужасе прошептал кто-то из актерской братии, стоявший ближе других к сцене.  

Какие чувства в этот момент испытывал режиссер, ревниво наблюдавший за игрой подопечных из директорской ложи, просто не поддается описанию! Если бы можно было прокрутить его мысли на экране, все увидели бы кровавейший триллер, где страшного вурдалака, жуткого убийцу, разделывающего по частям своих жертв (Голливуд отдыхает), играет сам режиссер.  Что тут скажешь – зверюгой был, зверюгой и остался... Ну, а кто выступает в роли жертв, думаю, можно не пояснять.

И как часто у нас бывает, в критической ситуации положение спасает женщина! Потому что она и «коня на скаку...» и... ну, дальше вы знаете. Так что, дико волнуясь, набрав в грудь побольше воздуха – для храбрости, и пробормотав: «Господи, пронеси», - из кулисы выскакивает очаровательная подружка Эдика (она же – и возлюбленная самого красавчика Калистратова!), вмиг оценивает обстановку и принимает единственно верное решение. «Ах, – очень натурально восклицает она, – что я вижу! Полный холодильник!». – И ревниво: – Кто же, кто же наготовил вам все это – уж не женились ли вы, уважаемый Эдуард Павлович?»

Обнимает красавца-любовника. А тот, прилично разогретый спиртным, с осовевшими глазками, страстно прижимает подругу к себе: мцо-мцо, мце-мце, – да прямо в губы, да прямо по-настоящему!

Вот тут-то, уважаемые, и нарисовался перед почтенной публикой обесчещенный муж и оскорбленный хозяин поруганного холодильника!

Лицо и ладони его было черными, как у эфиопа. Лишь глаза светились и пылали гневом и яростью!             

Публика пришла в волнение, с восхищением взирая на живописный персонаж. 

Кстати, заметим, что всего лишь минуту назад дошлые зрители первого ряда партера засекли странные трассирующие... нет, не пули, – скорей искры, как от костра, неожиданно метнувшиеся из левой кулисы в сторону размякших и порозовевших от крепкого коньяка и доброго закусона актеров. Дело в том, что, торопясь в свой кабинет,  завхоз устремился по боковому проходу, пролегающему через кулисы, и удумал задержаться на минутку, чтобы хоть глазком взглянуть, что же происходит на сцене?.. Эх, напрасно он это затеял... Конечно, какой-нибудь там ученый физик, скептик-сухарь в очках, может и не поверит в такое физическое явление, как пылающие искры из разъяренных очей рогатого театрального завхоза. Да и пусть себе не верит. Мы-то с вами знаем, что здесь, в Театре, возможно любое физическое явление, даже самое невероятное, даже вроде упомянутой материализации завхозовских дум в видимые глазу искры!

Итак, перед завхозом открылась ужасающая картина. На его глазах с вопиющей наглостью и быстротой, вызвавшими справедливое возмущение хозяина, опустошалось содержимое ЕГО холодильника – этой святыни и предмета особой гордости, регулярно, со знанием дела пополняемого изысканными деликатесами и спиртным отменного качества. Предназначалось все это для особо важных случаев, как-то: гастролей именитых звезд эстрады, приезда инспектора или какой-нибудь шишки из Минкультуры и т. п.  

Это безобразное, если не сказать, кощунственное зрелище и стало последней, роковой каплей для несчастного. «Мало что к жене клеится, он еще и коньяк мой армянский, презентованный, жрет, упырь!» А уж когда со сцены послышалось смачное, взрывающее душу взасосное «мц-цо», завхоз с кличем: «Убью лицедея!» ринулся на сцену.

Сцепив костлявые пальцы на шее Эдички-Калистратова, сидевшего к нему спиной и ни о чем таком не подозревавшего, завхоз стал зверски душить его, издавая звуки, напоминающие воинственные кличи кипплинговского Маугли. Затем, продолжая сжимать ненавистную шею одной рукой, стал одновременно... И тут никто – ни артисты, ни зрители – так и не въехали, для чего этот свирепый мавр принялся с азартом откручивать у страдальца правое ухо! И лишь после того, как Калистратов завопил – громко, по-бабьи, – продолжил душить его.

Зрительный зал гудел!

- Бабу души, бабу! – раздался смелый голос с галерки.

- Дездемону хватай, Дездемону! – участливо подсказывали зрители верхних ярусов…

Да-а, друзья, сейчас не то, что в стародавние времена, в эпоху, так сказать, раннего империализма, когда затюканный тяжким, непосильным трудом народ и про Шекспира-то не слыхивал... Сейчас у нас каждая собака про Отелло и Дездемону знает!  Образованные пошли, дьяволы.

Публика была в уверенности, что продолжает смотреть очередную захватывающую сцену спектакля и сможет по достоинству оценить талант безвестного дебютанта, который сыграл чувства своего героя настолько выразительно и самозабвенно, что все предыдущие Отеллы могут с чистой совестью уйти на пенсию. Правда, наш герой, заплутав в вихре собственных эмоций, перепутал партнера – так, верно, думал зритель – и поступил, как бы это сказать... немножечко по-русски. То есть, следуя святоотеческой традиции, принялся вместо неверной жены, как это и положено у добропорядочных мавров, душить сначала ее любовника. Только для справедливости заметим, что в отличие от Калистратова шекспировский Кассио – якобы любовник Дездемоны – в чужой холодильник не лазил!   

А тем временем красавчик Калистратов, поваленный вместе со стулом на пол, с искаженным лиловым лицом, уже хрипел и задыхался абсолютно по-настоящему, ничуть не уступая дебютанту в актерском мастерстве, и задохнулся бы – ей Богу! – да к счастью дали занавес…

Да-а, так не сыграл бы и великий Качалов!

Зал разразился овациями! Жаль только, зрителю не позволили досмотреть сцену до логического конца, а то он непременно бы номинировал обоих актеров (одного, разумеется, посмертно) на какой-нибудь «Оскар», или там «Золотую маску».

Да, и вот еще что... Вы, конечно, слыхали о существовании таких загадочных метафизических явлений, как телепатия, ясновидение и тому подобное. Физиков-очкариков снова просим не беспокоиться и добровольно устраниться от обсуждения опасной темы, слишком вредной для их ученой психики, и без того истерзанной точными научными расчетами и изъеденной неудавшимися физическими опытами.

Для начала поясним, что Калистратов был холост, только будучи Эдиком. А став артистом Калистратовым, он был очень даже не холост, а совсем наоборот, очень даже женат. Супруга его была женщина видная, в том числе и издалека, – то бишь, на зависть всем, плотного телосложения, крепкого здоровья и не в меру задиристая.

У госпожи Калистратовой, инкогнито явившейся к мужу на премьеру с пышным букетом роз, вдруг неслыханным образом вспыхнул тихо дремавший до сей поры дар ясновидения. Ах, если бы не театр, не премьера, этот замечательный дар скорей всего так бы и не проснулся!

Так что же это за явление такое – ясновидение? Объясняем: ясновидение – это когда жена, с умилением глядя на хмельного и расслабленно-счастливого супруга, обжимающего у всех на виду чужую бабу, вдруг видит, как на экране, знакомое во всех подробностях лицо своего благоверного, каким оно предстанет ее взору уже следующим утром: с большущим, на пол-лица, синюшным фингалом вокруг заплывшего глаза, – хотя нет, лучше с двумя этими самыми... фингаласами, – и с прилипшими к расцарапанным щекам и распухшему «римскому» носу – неизменной гордости его обладателя – лепестками роз.

Физиков-материалистов, вопреки моим предостережениям не побоявшихся примкнуть к обсуждению вопроса о ясновидении, призываю к хладнокровию, так как вынужден объявить, что все предсказанное нашей прорицательницей сбылось-таки, черт его дери! Тютелька в тютельку! Вплоть до второго фингала.

Вскоре стало известно, что после данного происшествия в дирекцию театра поступила анонимная записка с рационализаторским предложением: категорически запретить любые визиты родственников, особенно жен,  на театральные премьеры, дабы не создавать впредь беспрецедентные ситуации, а также предписать всяческим театральным завхозам – под угрозой смертной казни! – не шастать через кулисы во время спектакля. Имя анонима так и осталось тайной.

Вот такая, друзья мои, случилась в провинциальном театре необыкновенная  история... А если у вас  возникли сомнения в достоверности случившегося, то спросите об этом у моего приятеля, монтировщика сцены, – он вам все эти факты непременно подтвердит.