Отойдя к стожку сена, Гришка окинул взглядом кучу поленьев, выросшую в его дворе за каких-то два часа, стряхнул с полушубка опилки, сказал, довольный:

– Теперь до конца зимы хватит.

– Ещё и останутся.

Егор Прочан, Гришкин односельчанин, сельский банщик – плотный, крепенький, с небольшой лысинкой на темени, укладывал в брезентовый мешок остывшую бензопилу.

– Быстро расчекрыжили. А вручную – и дня не хватило бы, – польстил Егору Гришка.

– Не говори. Умную штуку придумали. На лесозаготовки в Сибирь ездил, там и купил. Домой собирался, а мне один и говорит: хочешь свою пилу иметь – ставь литру водки. Я с радостью – хоп на стол две бутылки! Не стоит разве? Приехал домой, поршенёк ей всунул новый, колечки сменил – и работает как часы.

– Да, хорошая вещь, – согласился Гришка. – Ставь её к сараю да пойдём дровишки спрыснем, чтобы лучше горели.

Они вошли в летнюю, на две комнаты, кухоньку. Передняя комната была заставлена дубовыми кадками, обтянутыми ржавыми обручами, мешками с зерном, на полу валялись тряпки, покорёженные алюминиевые тарелки. У порога – щепки, ручейки просыпанных отрубей. На стенах и по углам – копоть и паутина. В другой комнате, почище, стояли шкаф, стол со стульями. Окна были закрыты ситцевыми занавесками.

И кухню, и сараи во дворе Гришка построил своими руками. И шофёрское, и плотницкое дело он любил одинаково.

– Будущим летом себе такую же сделаю, – Егор провёл глазами по стенам и потолку времянки.

– Мы большей частью тут топчёмся. В доме только спим, да Колька уроки учит. Раздевайся, здесь теплынь у нас.

– Не, – отмахнулся Егор. – Я долго не буду, давай по-быстрому.

– А что так?

– Некогда.

– Некогда умирать будет.

Гришка на скорую руку порезал розовый кусок сала, снял с полки миску с сырыми яйцами, достал солёных огурцов и несколько мелких головок лука. Налил водку в стаканы, взял один, другой подвинул к Егору:

– Давай.

– Ну, побудем. Пусть горят дровишки, – поднял свой стакан Егор и, чокнувшись, выпил первым.

Закусили.

– Да, жарко у тебя, – Егор распахнул полушубок.

– Говорил же – разденься.

– Не буду! – стоял на своём гость. – Слушай сюда. Встречает меня на той неделе Мишка Самофалов: перепили мне дрова. Дело, конечно, нетрудное, но я ему: понимаешь, Миша, пилка у меня сломалась. – Егор засмеялся, глядя на Гришку в ожидании поддержки, но тот, нагнув голову, начал медленно ковырять вилкой крышку стола. – С Мишкой что? Ты же знаешь: ни поговорить, ни выпить.

– Больной он, – заступился Гришка.

– Какой там больной! – махнул рукой Егор. – Иду на другой день мимо его дома, а он с женой поперечной пилой наяривает. Жена у него, как лошадь – вытянет. Такая гордячка!

Гришка налил ещё. Себе на палец, гостю – снова полстакана.

– Не-е, Гришка, ты не увиливай. Не симулируй, Гришка. Давай долью.

Егор потянулся к бутылке, но Гришка поднял свой стакан и отвёл в сторону:

– Мне, понимаешь, ещё по хозяйству надо управляться. Жена с сыном к сестре уехали, весь дом на мне.

– Успеешь! Давай долью! – настаивал гость. – С тобой тоже, как с Мишкой. Дрова пилить – и то было веселей.

Гришка подставил стакан.

– Так бы и давно! А то ломается…

Со второй рюмки Егор начал хмелеть. Ему стало так жарко, что он всё-таки разделся.

Разлив остаток  водки – вышло по капельке – Гришка изучающе посмотрел на гостя и достал из шкафчика новую бутылку. Ему не хотелось выглядеть прижимистым.

– Ну, ты даёшь! – возрадовался Егор, а потом сказал: – Хочешь, чтобы я из-за стола не вышел?

– Пей по возможности. Силовать не стану.

– Ладно, уговорил! – бодро поднялся Егор, держа стакан на уровне груди. – Как там сказано? Люблю вино я старое, а женщин молодых! – продекламировал он и выпил залпом. Бросил в рот кружок огурца, пожевал и начал новую тему:

– Выхожу вчера из магазина. Стоят на крыльце Степаниха, Петра Сущенкова мать, и бабка Шпачиха. Про хвори толкуют. Остановился, слушаю. Шпачиха рассказывает: «Молодой была – тоже прибаливала. Так что ж – придёшь, бывалоча, к дохтуру – он тебя первым делом заставит раздеться, послушает этой своей слушалкой, расспросит, что да как… Состарилась – батюшки мои!.. Уже не раздевают. Все болезни по языку определяют. Что за наука такая? Покажи, бабка, язык! Покажешь – сразу начинает что-то там писать». Я Шпачихе говорю: «Радуйся, бабка, – на старости лет все хвори из тебя улетучились!» – «Трясця тебе в пуп! – отвечает. – Не встревай, когда тебя не просят». Ну я и пошёл своей дорогой. Иду и думаю: а ведь так оно и есть, обидно старым-то быть. Вот как-то по осени собрался я распилить дрова Настьке Емельяновой. Жена за рукав хватает – не ходи! Я ей: пошла ты! За пилу – и со двора…

– Ты закусывай, Егор, – перебил Гришка. – А я сбегаю скотине подаю. Голодная ведь стоит.

– Сиди! Успеешь! Вечно у вас не хватает терпения дослушать до конца, – Егор громко икнул, стукнул об столешницу яйцо, расковырял его и выпил одним глотком. – Слушай дальше. Перепилил я это… Настьке дрова. Гляжу, крутится она возле меня. Взял я топор да ещё и несколько поленьев расколол. А дело к вечеру. Спрашиваю: что ещё надо? Спасибо, говорит, Егорушка, выручил ты меня! Ну, говорю, бывай здорова! А она: у меня бутылочка есть, пойдём в хату посидим, дети к бабушке уехали… Печь, говорит, твоими дровами натоплю! Ну и остался я! – Егор усмехнулся, покрутил головой. – Дома опосля была… тоска зелёная.

– Слышал про ваш домашний концерт, – сказал Гришка. – Так открыто и не надо бы, Егор. Оно это хоть какой жене… Настьке-то что – она безмужняя…

– Не поймёшь ты меня, Гришка! Не поймёшь! Слышал, что Шпачиха сказала? «Теперь, когда состарилась…» Ладно, давай ещё дербалызнем!

С каждой рюмкой Егор пьянел всё больше. И всё чаще икал – так всегда было с ним, когда уже «не шло».

– Хлебни водички, – посочувствовал Гришка.

– Так пройдёт, – отмахнулся Егор.

Во дворе появился тонкий, как хворостинка, электрик Славка, по фамилии Базков. Гришка, увидев его в окно, обрадовался:

– Славка пришёл. Молодец!

– Что, телевизор не заладил? – спросил Егор.

– Ага, – Гришка поднялся.

– Сиди! Он сам войдёт. Куда денется? – Егору было не по душе, что хозяин оставляет его без внимания.

Славка остановился посреди двора, не зная, куда ему идти: в дом или во времянку. Гришка постучал в окно.

Славка вошёл, за руку поздоровался с обоими.

– А вас жена искала, – сказал он Егору.

– Что я ей – телок? – буркнул тот.

Славка пожал плечами.

– Пусть ищет. Ее дело – искать, а наше… Садись рядом – выпьем по капле.

– Не могу, – сказал Славка, – спасибо.

– Ну, хоть чуть-чуть!

– Даже чуть-чуть не буду.

– Ты, Егор, к парню не приставай, – убирая со стола, сказал Гришка. -Нельзя ему пить. Думаешь, как тебе? Счас мы с ним пойдём к телику.

Егор встал.

– Мы, значит, пошли, а ты, Егор, катись к такой-то бабушке? Шалишь, брат! Мы эту бутылочку допьём… – Он снова сел. – Понастроили тут разных кухонь и не приглашают гостей в дом.

Гришка поморщился: вот же паразит, ославит на всё село.

– Ладно, пошли! Помоги мне закуску перенесть, – попросил он Славку. – Тут так просто, видно, не отделаешься.

Стали собираться.

– Бутылку не забудьте, – съязвил Егор.

– Не волнуйся. Пошли, – указал глазами на дверь Гришка.

– Пойдём. Я не против. И Славка тоже не против. Люблю таких! Молодец парень! Честное слово, молодец! – Егор лез к Славке обниматься и целоваться, тот, как мог, уклонялся. – У тебя ещё нет машины, Славка? Хочешь, я дам тебе свою? На неделю дам – катайся! Приходи завтра.

– Не трепись, Егор, – сказал Гришка. – Ну и балабол!

Тот не обращал внимания:

– Приходи завтра! Она у меня хоть и старая, но ещё добрая. Вон Петро Сущенков купил новенькие «Жигули». Слыхали? Хвастает, куда там! – Егор поскользнулся на снегу на переходе в дом и чуть не упал. – Подходит возле правления ко мне и подковыривает: поменяемся, мол, машинами? А я возьми и скажи ему при всём народе: «Машину-то ты, Петро, взял новую, а жену по-дер-жан-ную, с дитём». Отломилось ему на машину от тестя, а мы сами, своими руками заработаем!

– Егор, может, на сегодня хватит? – мягко попросил Гришка.

– Что хватит?

– Ну, пить…

– Жалко стало? Или боишься, грязи нанесу в дом?

– Мне ничего не жалко и ничего я не боюсь. Но ты ж домой потом не дойдёшь.

– Не дойду – у тебя заночую!

Гришка скрепя сердце открыл дом. Сели за стол в зале.

– У тебя тут, как во дворце, – поглядел по сторонам Егор. – У меня тоже всё есть. Но кое-что старовато. Шифоньер менять надо. А у тебя – блеск!

Гришка раскладывал закуску молча. Славка сходу прилип к телевизору. Тоном доброго участия Егор посоветовал:

– Учиться тебе надо бы, Славка. В институте или хотя бы в техникуме…

– Надо бы, – согласился Славка. – Но знаете, о чём я сейчас думаю?

– О чём?

– Ох, и достанется же вам сегодня от жены!

– Ничего не будет до самой смерти! – усмехнулся Егор. – Я к ней подлезу, шепну на ушко: «Ты ж моё цококо, я ж тебя любубу». Она растает, как конфетка. Ладно, плесни, Гришка, и я пойду.

Гришка налил полстакана. Егор выпил, но уходить опять не стал. Ему хотелось поговорить.

– Тебе бы здоровье покрепче, – обратился он к Славке, – тогда и в институт можно. А так что же… Я вот в твои годы кремень был. У меня и сейчас ещё такие желваки! – Егор принялся закатывать рукав рубашки.

– Какие желваки? – засмеялся Славка. – Бицепсы!

– А один хрен. Гришка, давай на жим, кто сильней!

– Фу ты, напугал! Давай! – с готовностью подал руку Гришка.

– Славка, будь судьёй! – натужился Егор. - Только суди по-честному!

– У тебя… кальсоны есть… чистые… дома? – спросил Гришка Егора, багровея от натуги.

– За меня не волнуйся. Лучше об себе подумай, – не терял самоуверенности Егор. Но вдруг обмяк и выдернул свою ладонь из Гришкиной. – Ну что у тебя за рука? Как обрубок какой! Ставь прямее!

Схватились снова. Хозяин дома давил молча, уверенно, не нажимая корпусом. Егор даже привстал, но его не брала. И он сдался

– Небось, зарядкой по утрам не занимаетесь? – отпустил шутку Славка.

– Как же! Сегодня вон почти полдня с Гришкой физзарядили возле дров. Это тебе получше, чем «руки в стороны, ноги врозь», -  и ни с того ни с сего спросил: – Ты, Славка, Есенина знаешь?

– Читал.

– А хочешь, я его спою? Гришка, можно в твоём дворце петь?

– Пой, сколько хочешь. Икать перестал – пой.

Егор и вправду запел:

Вечер чёрные брови насопил,

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил,

Разлюбил ли тебя не вчера?

Славка оторопел. Голос у Егора оказался мягким и душевным. Ему не верилось, что это поёт Егор, а не кто-то другой.

Не храпи, запоздалая тройка,

Наша жизнь пронеслась без следа…

Голос Егора сорвался, и он закашлялся.

– Ты б чего-нибудь повеселей, – сказал Гришка. – А то тут и слезу с тобой пустишь.

– Есенин – душа! – Егор был в ударе. – Взял я как-то Серёгу в нашей библиотеке. Прихожу домой, читаю жене. Сидит, слушает. А когда прочитал ей: «Много девушек я перещупал, много женщин в углах прижимал», – она вскочила, как будто её обожгли, руки в боки и ко мне: «Отнеси сейчас же эту книжку назад!» – «Да ты что, говорю, в своем уме?» – «Отнеси!» – кричит. Прихожу на следующий день с работы, а книжки нет. Сама отнесла. Вот так, Славка, не спеши жениться. Поживи без прокурора в доме. А ты, Гришка, читал когда-нибудь книжки жене?

– Не помню.

– Видишь, как ты некультурно живёшь.

Гришка усмехнулся.

– Рад, что сломил мою руку? А вот на ломка не возьмёшь. Спробуем?

– Хватит, Егор, дурачиться!

–А чего? Давай! – Егор встал и подошёл к Гришке вплотную. – Я, может,  пьяней тебя, ты всё хитрил, наливал себе поменьше.

– Не надо, Егор, – отступил Гришка. Но тот вдруг схватил его, приподнял и крутанул вокруг себя. Сила нашла на силу, и они заходили посреди комнаты, как два тяжёлых куля, рывком подступая к Славке.  Тот выставил руку:

– Телевизор разобьёте!

Егор сделал Гришке подножку, и они оба рухнули на полированную кровать, которая затрещала и опустилась на пол.

Гришка, вывернувшись из-под Егоровой ноги, первым вскочил и с непереносимой душевной горечью визгливо выкрикнул:

– Говорил же тебе, сволочь такая! Что я жене скажу?!

– Так и скажешь, – поднялся и Егор, – боролись и вот…

– Боролись! Пацаны, что ли?

– Взрослый! – захохотал Егор. – Скажи ты, взрослый какой!

Егор не мог остановить смеха, что Гришку озлило ещё больше. Лицо его вдруг побледнело, он схватил за одну ножку стул и медленно пошёл на Егора. Но тот, на удивление, не отступил даже, спокойно, чуть выставив руку, сказал:

– Но-но, Гришка, я тоже могу! Остынь! Убыток беру на себя. Деньги, ты знаешь, у меня есть…

– Что мне деньги?! – Поставил стул на место Гришка. – Таких кроватей сейчас не найдёшь! Да и магарыч опять потребуется за привоз…

– Я и магарыч учту. Сколько скажешь, столько и положу. Плюнь на всё и разотри! Подумаешь… – брезгливо глянул на кровать Егор.

Внутренне Гришка был согласен с Егором, но вслух сказать не мог. Ворохнулась мысль, что можно даже получше найти кровать, а окажись она подороже – Егор заплатит… Только вот забот прибавляется. Надо в город ехать, с работы отпрашиваться, возиться с кроватью…

Егор словно догадался, о чём думает Гришка:

– Гукнёшь – я прибегу, помогу, если что…

– Ладно, – наконец-то согласился Гришка, – только ты с деньгами не тяни, а то меня жена из дому выгонит.

– Таких не выгоняют, – сказал Егор. – От таких уходят. Всё бросают и уходят. Ладно, плесни на посошок, и я пойду.

Лицо Гришки мгновенно стало пепельно-серым. Его точно ударили под дых. Да ещё и плеснуть просят! Он демонстративно отвернулся от стола, где стояла початая бутылка. Тогда Егор подошёл и в оба стакана налил сам, один протянул Гришке, но тот не взял.

– Слава, давай с тобой, – предложил Егор. –  Ты там с телевизором управился?

– Да. Но пить не буду.

– Ты уважаешь меня? Скажи, уважаешь?

– Я  сказал!

Егор поставил стаканы на стол и решительно вышел из комнаты. Григорий со Славкой видели в окно, как он на ходу оделся, вскинул на плечо мешок с пилой и медленно пошёл со двора.

ВЗРЫВ

Хутор, куда поспешно отступили наши солдаты, разбросал свои хатёнки по широко распахнутому степному логу. По одну сторону от него – редкая россыпь невысоких дубков, лещины и боярышника, по другую – выжженный солнцем пустырь. Кучеров Тимофей много видел таких хуторов на своём веку, и все они казались ему похожими друг на друга.

Сам Тимофей тоже был деревенским. Перед войной пас в колхозе рабочих волов, поэтому его называли воловником. Внешне он был спокойным. Хотя душа его терзалась, мучилась, как всякая живая душа.

Знал Тимофей за собой слабость: оказавшись в новой обстановке, где нужно принимать какое-то быстрое решение, он терялся. Привык думать не спеша. И ничего не делал наскоро. Даже обтёсывая кол, бывало, понянчит его в руках, повертит и так и этак, а потом уж начинает тюкать топориком. Плетни он плёл «в ёлочку». Красиво получалось. И Тимофей был очень рад, если кто-нибудь просил:

– Покажи, как надо лозу сгибать!

…В хуторе, куда они пришли, Кучеров не увидел ни одного плетня «в ёлочку».

Хозяйка, в хатёнке которой разместились он и ещё трое солдат, приветливо подала чистое полотенце, кружку с водой и сказала:

– Умывайтесь. Вот тут, над лоханью.

Тимофей слил каждому, все умылись, а ему воды не хватило. Он молча взял ведра и вышел из хаты.

– Колодец-то найдёшь? – спросила хозяйка.

– Найду, – ответил он из сеней.

Посредине двора Кучеров остановился, одно ведро поставил на землю, другое стал вертеть в руках. Оно было сплюснуто, дужка изогнута так, что вот-вот могла выскочить из проушины. Тимофей осмотрелся и направился к сараю, из-под крыши которого торчал зубок бороны. Он был покрыт ржавчиной, словно капельками крови. Тимофей приладил к нему проушину и дёрнул, вернув её в нужное положение, затем, не торопясь, выгнул боковину ведра.

Воды он принёс полнёхонькие ведра, точно она ни разу не плеснулась по дороге. Хозяйка это заметила и хотела похвалить солдата, но, улыбнувшись, сказала другое:

– Мой муженёк, бывало, за это время успевал два раза к колодцу сходить…

Тимофей усмехнулся, промолчал. Отозвался его товарищ:

– Муженёк, говоришь?

– Ага. Тоже воюет где-то. Может, слыхали? Ткачёв Иван Пантелеевич.

– Не приходилось…

– На хуторе мы одни Ткачёвы. Меня так и зовут – Ткачиха. Так не слыхали?

– Нет, хозяюшка. Война всех перемешала. Где Ткачёв, где Сидоров? Миллионы ведь с мест посрывались…

– И то правда, – вздохнула хозяйка.

В хату вошёл командир. Все встали. Хозяйка подала стул, но он садиться не стал. Отдал Кучерову приказ охранять склад боеприпасов, пока не подойдёт транспорт, и вышел.

–  Я тут блинков хотела напечь, – сожалеюще сказала хозяйка, глядя, как один из постояльцев собирается в дорогу.

На пост Кучеров прибыл к вечеру. А ночью пошёл дождь, и у Тимофея, как всегда в непогоду, заныла сломанная когда-то нога. Он и сидел, и ходил, и растирал её ладонями – ничего не помогало. Боль утихла только к утру.

На рассвете унялся и дождик. Небо стало чистым, ясным, улыбчивым. Переобувшись, Тимофей пошёл вдоль склада. В утренней тишине не верилось, что по полям и долам ползёт война, и показалось Тимофею, что он обходит не склад боеприпасов, а скотный двор, и что за плечами у него не винтовка, а пастушья палка.

Вдруг где-то далеко ухнуло – раз, другой… Затем ближе. Послышались глухие пулемётные очереди. Тимофей посмотрел в сторону хутора: не едут ли за боеприпасами. Но никого не было видно. Взрывы участились.

Взошло солнце. На шоссейке, тянувшейся в километре от склада, Тимофей увидел машины-полуторки. Наши! Машины тянули за собой пушки. Следом за ними показались подводы, колёсные тракторы. Из степи вывернулось ревущее стадо коров.

Кучерову стало не по себе. Ротный, старшина, солдаты – где они сейчас? Снялись с места, а о нём забыли? Этого не должно быть!

Машины, повозки, стадо двигались в тыл. Появились колонны солдат. Брели устало, понуро… Тимофей провожал глазами одну колонну за другой. Порой ему казалось, что вот прошла последняя, а следом – немцы. Его брала оторопь. Но появлялись новые колонны, и у Тимофея отлегало от сердца

Но что же ему-то делать?  Может, выйти на дорогу и влиться в этот поток отступающих? А склад кто будет охранять? Пост же! А если действительно о нём забыли? Тогда что – стоять до немцев, до пули в лоб или до плена?

Смерть Тимофей видел не раз – сбоку. Но в свою не верил. Не верил – и всё! Не может быть, чтобы его не стало на свете! Как же будет жить без него Марийка с детками-кнопушками?

Ему опять показалось, что колонна проходит последняя, что наших за нею уже больше не будет. Тимофей посмотрел ещё раз в сторону хутора и  пошёл от склада. Шёл, спотыкался и оглядывался. Остановился, постоял. И  повернул назад. Будь что будет!

А звуки боя все ближе. Где-то уже недалеко рвалось и ухало, строчило и свистело.

С дороги то и дело доносилось:

– Под-тянись!.. Под-тяни-и-и-сь!..

И Тимофея неудержимо потянуло к своим. Он подошёл к шоссейке, поинтересовался у текущей мимо колонны, ни к кому отдельно не обращаясь:

– Куда путь держите, земляки?

Ему не ответили.

– Какая часть, браточки? – спросил Тимофей.

Несколько лиц повернулось в его сторону, какой-то щуплый солдатик в замызганной шинели и надвинутой на уши пилотке, шедший с краю, крикнул что-то, махнув рукой по ходу движения колонны, но Тимофей ничего не разобрал. Он повернулся к складу и долго смотрел на него, размышляя о чём-то. Потом, высмотрев идущего сбоку колонны лейтенанта с перевязанной рукой, подбежал к нему:

– Товарищ лейтенант! Там  снаряды… Боеприпасы!..

Лейтенант окинул его невидящим взглядом, с неохотой разлепил спёкшиеся губы.

– А ты кто?..

–  Часовой я. Склад меня охранять поставили…

– Ну вот и охраняй, раз поставили!

Тимофей остановился. Несколько минут стоял как в забытьи, ничего не замечая кругом. Очнулся, когда его окликнули:

– Чего стоишь, красноармеец?

Трое бойцов, отставших от колонны, с тяжёлыми сумками за плечами, выслушав его, поспешили к складу. Торопливо заложили взрывчатку и отбежали в лощинку:

– Ложись!

Прошла минута, другая…

– Что ж оно?.. – приподнялся Матвей. – Не так, должно, сробили, хлопцы. Не по-хозяйски… Он вдруг поднялся и побежал к складу.

– Наза-ад!.. Куда ты?! – закричали ему вслед.

В этот миг рвануло.

Когда в ушах взрывников отзвенело, один из них сказал с горечью:

– Хозяин!.. – И завернул крутым трёхэтажным матом.

Такого взрыва в хуторе никто и никогда не слышал. Ткачиха присела на лавку и перекрестилась. Ей показалось, что взорвалось рядом, за стеной её хатёнки. Грудь сдавила тоска, и почему-то в памяти всплыл солдат, починивший ей вчера ведро. Она долго и неотрывно смотрела в окно – туда, откуда несло густым чёрным дымом, окутывающим хутор.