* * *

Четвертый час… Неясная тоска…

А женщина так близко от виска,

Что расстояньем кажется дыханье.

И так уже бессчетно зим и лет -

Она проснется и проснется свет,

Сверкнет очами - явится сиянье.

И между нами нет иных преград,

Лишь только этот сумеречный взгляд,

Где в двух зрачках испуганное небо.

А дальше неба некуда идти -

На небеса ведут нас все пути…

На тех путях всё истинно и немо.

Погасла лампа… Полная луна

Ее телесным отсветом полна,

Ее плечо парит над мирозданьем.

И я вот этим худеньким плечом

От боли и наветов защищен,

Навеки защищен ее дыханьем.

Струятся с неба звездные пучки,

А нагота сжигает мне зрачки,

И нет уже ни полночи, ни взгляда.

Есть только эта шаткая кровать -

На ней любить, на ней и умирать,

И между этим паузы не надо…

* * *

И предо мною люди в белом

Поставят бледную свечу.

                       Александр Блок

Снега или снеги? Теней вереницы…

Неузнанной птицы медлительный лёт…

В такие часы – лишь рыдать да молиться,

Но губы не шепчут, слеза не течет.

Неровная стёжка… То кочка, то яма.

И томик под мышкою… В бренности дней

Я тоже придумал Прекрасную Даму –

Еще не известно, какая чудней.

Как долго до этого строчки молчали,

Душа обмелела до самого дна…

Я тоже послал бы ей розу в бокале,

Но роза моя ей совсем не нужна.

Бокал разобью… Отложу полотенце,

Не помня – родился какого числа?..

Я тоже бы принял чужого младенца,

Когда бы младенца она принесла.

А приняв бы – понял, что время не лечит,

Изранит, а после – кричи не кричи,

Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,

А после до хрипа рыдает в ночи…

* * *

Еще не стемнело…

                   И можно немного пройтись

Вдоль влажной лощины

                   по серо-зеленому полю.

Недоля струится отсюда

                   в небесную высь,

А высь переходит

В безбрежную эту недолю.

И чтоб надышаться,

                   здесь нужно дышать и дышать,

Стараясь запомнить,

                   как стонут забытые травы.

И чуять - струится

                   в безмерную даль благодать,

А в той благодати -

Безмерная доля отравы.

Есть только мгновенье…

А суток и вечности нет…

Мгновенье к мгновению -

                   вот и дорога к прозренью.

О свет мой вечерний,

                   туманный бледнеющий свет,

Для белого света ты тоже

Подобен мгновенью.

Ведь скоро над полем

                   неярко засветит звезда.

Пора возвращаться…

Невидною стала дорога.

Пусть что-то осталось…

                   Но что-то ушло навсегда…

И так же далёко

До истины…

                   Сути…

                            И Бога…

* * *

Писать стихи,

                   пить водку,

                            верить в Бога…

И Родиной измученной болеть…

Одна поэту русскому дорога -

Чуток сверкнуть

                            и рано отгореть.

А отгоришь,

                   не понят и не признан,

Останутся худые башмаки,

Пустой стакан,

                             забытая Отчизна,

Божественность

                            нечитанной строки…

* * *

И люблю… И боюсь…

                            И смеюсь…

                                     И рыдаю над теми,

Кто, страдая, не выжил

                            средь этих унылых широт.
Просто в омут нырнул…

Просто канул в промозглую темень…

Просто - веря, что умер! -

                            на этих просторах живет.

И когда в полумгле

                            всё скрипит полувысохший тополь,

Легкокрылую сойку

                            единственной веткой держа,

Слышу гуннов забытых

                            тяжелый и мертвенный топот,

И всё жду,

                   что ордынец

                            вдруг вынырнет из камыша.

И начнут они жечь,

                            что еще на Руси не сгорело,

И руины соборов

                            в руины руин превращать…

Будут плети свистать,

                            и плененное женское тело,

Ту любовь ненавидя,

                            начнет им любовь отдавать…

Что-то ухнет в ночи…

Пропоют о своем половицы…

И, как будто с похмелья,

                            я в черной ночи подхвачусь.

И понять не смогу -

                            если всё это только мне снится,

Почему так печальна

                            пресветлая девица-Русь?

Почему же и днем

Путь-дороженьку шарю на ощупь,

В обмелевшей запруде

                            давно зацветает вода?..

Только сизая хмарь…

Новых гуннов тяжелая поступь…

Да раскисший проселок,

                            который ведет в никуда…

* * *

На большую печаль

                   мне Отчизна ответит печалью,

На рыданье ответит стократным рыданьем она…

Что-то тихо сверкнет

                   над промозглой, измученной далью,

Дальний гром прогремит…

И опять тишина, тишина…

Вскрикнет робкий кулик

                   над своим безымянным болотом,

Скрипнет ржавая дичка в холодном, забытом саду…

И листву подгребет

                   ветер к старым, забитым воротам,

Где замок побуревший

                   с висящим ключом не в ладу.

Кто-то мимо пройдет,

                   но сюда не свернет с первопутка,

Где-то вспыхнет фонарик, чтоб снова погаснуть в ночи.

Да над черной запрудой

                   вспорхнет одинокая утка,

И о чем-то далеком,

                    о чем-то своем прокричит.

И стоишь посреди

                   позабытого Богом простора,

И гадаешь - когда же Всевышний припомнит о нас?

Может, скоро?.. Но небо

                    опять повторяет: «Не скоро…»,

И не можешь заплакать,

                   хоть катятся слезы из глаз…

* * *

Что не по-русски - всё реченья,

Лишь в русском слове слышу речь,

Когда в небесном облаченье

Оно спешит предостеречь

От небреженья суесловий,

Где, за предел сходя, поймешь,

Что языки, как группы крови,

Их чуть смешаешь - и умрешь.

* * *

…Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья,

Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду,

Если нету прощенья… Я знаю - мне нету прощенья,

И под зыбкие кроны я больше уже не приду?

Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых,

Что забылось - забыто, что просто ушло в никуда…

И - распят на ветру - среди тысяч невинно распятых,

Ты кропишься водой, и не знаешь, что это вода.

Заскорузлой душе даже этого кажется много,

Что ей серое небо и долгий грачиный галдеж,

Коль ответили все - от убогой гадалки до Бога,

Что под зыбкие кроны ты больше уже не придешь?

Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом,

Будет в омуте черном обманчиво булькать вода,

Будет давняя боль ночевать на диване несмятом,

Будет черная кровь запекаться у впалого рта…

И услышит в ночи только старый бобыль одичалый,

Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролет,

Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый,

И всё мямлил под нос, что он больше сюда не придет…

* * *

День солнечно светел, но есть увяданья печать

В чуть никнущих кронах, где в гнезда свилась укоризна.

Неужто Отчизна дана, чтоб над нею стонать,

Неужто без стонов Отчизна – уже не Отчизна?

Зеленые вспышки пронзают полночную хмарь,

В моей Беларуси о них говорят «бліскавіцы».

И что-то тревожит, как предка тревожило встарь,

И выглядит дивно, хоть нечему, вроде, дивиться.

Всё спутало время… У времени странный отсчет –

Его понимают лишь старцы да малые дети:

Грачи прилетели… А им уже скоро в отлет…

Ребенок родился, чтоб юность свою не заметить.

Вот так и ведется… Так истинно… Так испокон.

Я тихую тайну в душе заскорузлой лелею,

Чтоб голос Отчизны услышать сквозь сумрак времен,

И, охнув, уйти навсегда, незамеченным ею…