*    *    *

Взгляни спокойно и внимательно –

не мы ли зрелости хотели?

И постарели наши матери,

и женщины заматерели.

Но есть погода и для радости

между победами-огрехами:

не зря три Спаса в каждом августе –

медовый, яблочный, ореховый.

Когда потоками и вёдрами –

всё, что смогло зацвесть и вырасти,

худыми плечиками-бёдрами

земную тяготу не вынести.

Роса медовая потянется

ещё успехами-утехами…

И девочкам ещё достанется –

и яблоками, и орехами.

*    *    *

Всё лето – гул на водосбросе

и мелких капель облака…

Идёт, гудёт, работы просит

дождями сытая река.

Как будто силится погода

мир добела отполоскать…

А за плотиною завода

уже сто лет не отыскать.

В долину ухая с вершины,

реви, греми или кричи –

на лом разобраны машины,

строения – на кирпичи.

На ветреном ли человеке

сорвать неутолимый гнев,

что ныне в почести не реки,

а переделанная нефть?

Хоть бесполезная дорога

и человеку рвёт бока,

ему терпеть совсем немного.

Реке – века…

*    *    *

Мы, как пожизненною метой,

не укорачивая взгляд,

горды великою Победой,

а ей уже за шестьдесят,

и, как подхлёстнутое плетью –

на завихрениях мутит –

уж не двадцатое столетье,

а двадцать первое летит.

И всей ободранною кожей,

сердечной мышцей и строкой

победы хочется такой же…

Войны не хочется такой.

*    *    *

Не сгинула Берлинская стена –

на срок недолгий развоплощена,

она передвигается к востоку

и приминает мокрую осоку.

А на краю пустыни и полыни

ещё переминается доныне,

неисчислимой силою полна,

Великая Китайская стена.

Когда через немереные дали

они сойдутся грудью на Урале,

своё соединяя вещество –

что встретит, кроме воздуха, его?

*    *    *

Посреди мельтешенья мирского

угнездилась ему вопреки

рукавичка пруда городского

на кручёной резинке реки.

Знать, она различимей глазами

голубей, тополей и синиц,

да иные они голосами

и обходятся без рукавиц.

Это детское и человечье –

от завода, сначала, сперва:

для прогулки шубейку на плечи

и – резиночку сквозь рукава.

Да, видать, перетёрлась обычка,

и махнуло дитя – пустяки…

И набухла водой рукавичка,

обронённая с левой руки.

*    *    *

Давай с тобой черты не перейдём,

ни камушка в грядущее не бросим –

удержимся, как нынешняя осень

за перелески держится дождём.

Давай поговорим о суете –

хочу тебя поднять над суетою.

Способно ли назваться высотою

сведённое к телесной простоте?

Но продолжай словесную игру,

почти уже дошедшую до края.

Молю – и медлю, нас оберегая

от разочарованья поутру.

Пускай в разъединяющей дали

за крепнущей стеною снегопада

нас не загложет поздняя досада,

что мы с тобой черты не перешли…

*    *    *

Излеченье от первой любви –

запоздалое к ней возвращенье…

Но былое, заветное, щенье

навсегда остаётся в крови.

Прилетишь без особенной цели

на обыденное число –

сколько новых людей наросло!

Как любимые постарели…

Но течение тёплых глубин

успокоит: надежды нелживы –

ты по-прежнему юн и любим,

если эти любимые живы.

*    *    *

Вырони меня тихо,
Родина ты моя –
добрая ли врачиха,
сонная ли швея,
русская ли зырянка
с примесью татарвы…

Горлица да зарянка –
хочется синевы.
Вырваться мало шансов –
выросла молодёжь.
Хочется надышаться
и отдышаться тож.
Вольные или семьи –
что мы себе творим…
Все мы там будем, все мы.
Там и договорим.
 

*    *    *

В тесной долине Исети

строится каменный Сити,

а возле самой реки

спят на траве мужики.

Тонна за тонной бетонной

башня встаёт за колонной,

а на воде поплавки –

сущие большевики.

Жизнь поднимается кверху –

к пафосу и фейерверку,

а отступи от дверей –

всё лопухи да пырей.

В сторону от суетливой –

и обожжёшься крапивой.

Мол, землячок, не взыщи –

помни крапивные щи…

Упрямец

Памяти Александра Никонорова,

деда поэта Нины Ягодинцевой

Каждый крест поодиночке нёс,

на покосе-пахоте хлестался.

А когда затеяли колхоз,

мужики вошли, а он – остался…

Командир сказал: не отходить –

и тотчас навек отвоевался.

Помирать решили погодить.

Мужики ушли, а он – остался.

Собственно, и всё. А мог бы жить,

подпирать на старости наличник.

Но такой упёртый был мужик –

до корней волос единоличник.

*    *    *

Без долгих слёз и возгласов отчальных,

гонимы холодеющей водою,

останные отчаянные чайки

поднялись над Мельковской слободою.

На Покрова октябрь посерединке

тепла и стужи, воли и неволи.

Сегодня две невидимые льдинки

из темноты мне скулы укололи…

Распахнутые токам восходящим,

кружатся птицы, как парашютисты.

Бог даст, и мы грядущее обрящем,

стремительны, крылаты и лучисты.

Парят они с медлительностью гордой

над мельницей, Московскою заставой…

И снова перехватывает горло,

как над парящей прорубью крестовой.

*    *    *

В детскую вхожу, как на причал.

Накричал я нынче, наворчал.

От обиды мелкой осерчал –

детушек своих наогорчал.

В чём-то был неправ наверняка –

детки, вы простите старика.

Просто вам невидимо пока

утекает быстрая река.

И покуда вы на берегу,

а не оглянулись на бегу,

понимаю – не уберегу,

но пытаюсь делать, что могу…

В утреннюю сонную волну

вашу лодку сам я подтолкну,

но и над разбуженной волной

донесётся дальний голос мой.

Речи обережные, увы,

сам я слушал в ропоте травы.

Если поднимается трава –

ничего, что нá ветер слова.

Для листвы, для хвои да коры…

А покуда спите до поры.

На восходе собственного дня

вы ещё расслышите меня...