* * *

С утра легко втекает в сердце горнее

свечение – быть может, потому

что я живу

                    в родном и тихом городе,

где смерть свою нежданную приму,

где ем свой хлеб, где ветер высоко мою

взметнул судьбу, а выше – не дано…

Где женщину, пока что не знакомую,

мне полюбить навеки суждено.

  * * *

О чём горюешь, красна девица,

кроссворд в уме решаешь ли? –

Куда он – твой желанный – денется,

твой принц на «мерине»…

                                               Вдали

забрезжил свет…

                              Ну чем так вас они

прельщают? –

                          Сердцу нужен тот,

кто не на тачке с прибамбасами –

на сером волке увезёт.

* * *

Я так непринуждённо не сумею –

куда мне…

                 Из бумажного кулька

черешню ела женщина – за нею

с восторгом наблюдали облака.

Небесный свет пульсировал в черешне,

а время соком ягодным текло,

и ничего из горестей вчерашних

произрасти сегодня не могло.

* * *

Просёлком пыльным, кладбищем, потом

околком, где легко дышать с устатку…

Церквушка. Дом…

                           Для престарелых – дом,

живущий по скупому распорядку,

где жизнь во веки медленных веков

пьёт белый свет из солнечной кадушки,

где влюблены в забытых стариков

такие же забытые старушки.

В больных глазах – ни страха, ни тщеты:

чем ближе тьма, тем к солнышку – добрее…

И хочется угадывать черты

родных кровинок в здешнем иерее…

  * * *

Так и жил бы до смерти, как нынче, – дыша

миром наших окраин, когда надо мною –

как Всевышнего длань – небосвод…

                                                      С Иртыша

сквозняки наплывают – волна за волною.

Незабытым, несуетным прошлым богат

мир окраин моих, словно вечным – планета…

Одинокая память родительский сад

опахнула неслышимой бабочкой света,

 и вернула меня – на мгновение лишь! –

в мир окраин страны без вражды и лукавства,

но напомнив о том, что бессмертный Иртыш

двадцать лет из другого течёт государства,

и века – из того, где в далёком году

свет мой-бабушка деду «Соловушку» пела,

родилась моя мама,

                                а с яблонь в саду

навсегда в сорок первом листва облетела…

  * * *

В году, уходящем за сферы небесного льда,

где бывшее время сквозь космос безмолвно струится,

где свет возрастает горчичным зерном,

                                                                    навсегда

остался мой сын…

                                 «Ни единая малая птица

не будет забыта…»*, дарована вечность и вам,

утраты земные…

                            Как мало погрелся от солнца

отцовской  любви безоглядный мой мальчик Иван,

мой сын, не познавший нелегкого счастья отцовства!..

Поверил бы в то, что написано так на роду,

и в неотвратимость внезапных, как взрыв, расставаний,

когда б не лежали на кладбище в каждом ряду

такие же дети,

                        такие же русские Вани…

*Лк. 12. 6

* * *

Нынче нет ни сырости, ни злого

ветра… Веет солнышком с небес…

Нынче осень – медленная, словно

бабушка, идущая в собес.

Видно, как бабусе хорошо под

тёплым небом – радостно! Увы,

с каждым днём – всё горше ясный шёпот

медленно желтеющей листвы…

   * * *

В масле фасованном сыром совковым катаясь,

ладно живём – коротаем безадресный век:

аборигены, а такоже – местный китаец,

тутошний скинхед и здешний семейный узбек.

Утром просторным – на лавочке бабушки в сборе

все до единой, кто пережил зиму: домком

вечности местной!

                                   И светится в их разговоре

каждое слово, не важно – о чём и о ком.

Ну, например, о моей беззаветной любимой,

мол, хороша! – И поэтому быть начеку

надобно с ней – долгожданной…

                                                  Быстрее лети, мой

ангел, к родному, надеюсь, уже очагу.

…Снова под окнами вырастут лук да редиска,

снова придёт понимание сущего: под

прессом тревог и житейского буднего риска

сердцу не надо

                           дарованных сверху свобод.

    * * *

Помстилось мне: людей в округе нет,

есть – толпы, человеческие массы.

Сомкнулся мир настолько, что рассвет

встаёт из-за ближайшей теплотрассы,

где чутко, без мобилы и гроша,

укрывшись несминаемой рогожей,

спит Вечный Бомж, настойчиво дыша,

ни на кого на свете не похожий.

  * * *

В ночь сырую, глухую – народную песню запели

так, что выплыл из хлябей луны золотой апельсин,

не бичи заплутавшие – наши родные кудели,

тот же самый народ прииртышских моих палестин.

Пойте, если поётся, родные Васёк да Ванятка,

или как вас…

                        Никто, никакой басурманин-злодей

не посмеет наслать на сердешных ни стражей порядка,

ни проклятие!

                        Пойте – порадуйте вечным людей!

…И под песню легко просыпается, тихо алея,

поселковый рассвет – прямо с Божьей ладошки рассвет!

В центре мира живём: здесь – направо от нас – Галилея,

здесь – налево от нас, если к свету лицом, – Назарет.

В центре мира живём – иногда засыпая под песню,

иногда просыпаясь. К примеру, сегодня, когда

дышит вечное небо над нашей несуетной весью,

как над люлькой – теплом.

                                       И от ночи сырой – ни следа…

  * * *

В дымке прошлого светлые дни

потускнели, но самую малость.

Не осталось почти что родни,

жизнестойкая память осталась.

Опустились родные снега

на окраинный тихий посёлок…

Нынче в сердце моём – ни врага,

ни жены,

               а небесный осколок

Рождества охладеть не даёт.

Алконост – беспечальная птица-

зимородок – в рассветный мой год

из вечернего века стремится.

Только здесь, где живу, без меня

счёт пойдёт на секунды, на крохи

от бессмертного первого дня

до мгновенной – последней – эпохи.

    * * *

Отправлюсь под белёсое рядно

родных небес – чего забыл я дома?

Пойду бродить по городу –            давно

я не бродил бесцельно…

                                          И – знакомо

проснётся мой соловушка в груди…

Как жаль, что нет – давно ли? – той, кому бы

сказал: «Родная, к ужину не жди…», –

целуя нежно в дрогнувшие губы…

* * *

Несусветно темно, как в мешке у Солохи,

ни на проблеск не видно небесный испод.

Протрезвлённая жизнь под забором эпохи

(чья – не ведаю) песню душевно поёт.

Что за песня! – Такую не слышал я сроду! –

Или… тихо забылась, как детские сны.

Поселковый народ просветлел в непогоду,

погружённой в беспамятный сумрак, страны.

И – подхвачена песня! Наверное, вскоре

кто-нибудь –

                        испарись, вековая тоска! –

непременно отыщет

                                   то место в заборе,

где непрочно сидит гробовая доска!

* * *

…и город – замер.

                              Тихой не была

ночь нынешняя, полная тепла…

И так бывает – город спит, хотя

наполнен всклень земными голосами…

…и город – замер вместе с небесами,

когда в ночи заплакало дитя.