До чего сторона наша богатая. Просто диву даёшься. Богатства эти не­сметные просто кругом накиданы и навешаны. Только руку протяни.

Нагнёшься, бывало, а тут, глядь, проволочка алюминиевая. Моточек. Ты его - в пункт. Там тебе - полтинничек.

Так здорово в стране нашей жить! В богатющей такой. И главное, лю­бой бери и пользуйся богатствами-то. Они же бесхозные, народные то есть, под ногами валяются, сами по себе. Ступить некуда.

Вся земля железками усыпана. Может, это, конечно, железный занавес рухнул, и на землю обломки обсыпались. Хотя, тьфу, это из жанра совсем дру­гого, из постмодернизма какого-нибудь...

Вот и Иван Петрович Платинов пользовался этими богатствами в меру надобности. А какие там у него надобности, у тракториста? Очень скромные.

Поэтому Иван Петрович, например, провода до старой МТС снимал не сразу. Срежет часть. На хлебушек там детишкам, себе на флакончик. Походит кругами день-два. Понаблюдает. Ага, милиции не было. Никто не добирает. Тогда ещё срежет. Тут как раз что-нибудь купить приспичит. Вот оно, богатст­во, и как раз Ивану Петровичу.

Потом колхоз их рухнул в какую-то неведомую бездну. Тут целый Клондайк образовался вместе с Эльдорадой.

Первым делом Иван Петрович трактор списанный домой перекатил. Отремонтировал. И пошло, поехало. Богатство в пункт приёма. (Это в большом соседнем селе Жмотово.) Тут тебе и сеялки, и веялки, и комбайны, и всякий другой ходовой ещё металлолом.

Он, Иван Петрович, в этом сегменте всю власть к рукам прибрал. Заде­лался монополистом. Какой-то у него, в общем, ген, что ли, был. Специаль­ный, для этой проворной деятельности.

Поначалу-то Иван Петрович металлом занимался только ночью. Потом стал днём. Чего же теряться? В их деревне маленькой особо с ним и некому было конкурировать. И трактор свой личный имелся опять же только у него.

Был, правда, один. Ушлый, молодой. Трансформатор у старой фермы демонтировать взялся. Тут его Иван Петрович и встретил. До переломов дело не дошло, но тот всё и по синякам понял.

Так что Иван Петрович очень широко разворачивался на этих, так ска­зать, непаханых просторах.

И такую он в этом деле ловкость приобрёл. Набил руку. Без металлоис-кателей под землёй железо чуял. Боронку какую-нибудь в поле. Походит, но­сом подвигает. Сапогом кочку сковырнёт. Вот она - железяка. Богатство наше бесценное.

Ему хоть локатором работай. Он за версту просекает феррум, а тем бо­лее плюмбум какой-нибудь. Вся эта система элементов у него лучше, чем у Менделеева в голове стояла. Хоть во сне, хоть наяву.

Все окрестности Иван Петрович в обширном радиусе исследовал. Каж­дую пядь до боли родимой земли, так сказать. И она, матушка, всё ему до последнего болтика сполна отдала. Тем более он эти болты, будучи трак­тористом, двадцать лет сеял. А теперь вернул, как говорится, своё.

Однако - что тут врать - и у нас недра иссякают. Это, между прочим, глобальная проблема.

Вот и Иван Петрович всё реже в пункт мотается. И ему само собой тоскливо от этого факта, аж ноет в области солнечного сплетения.

Что делать? И главное, как жить? Такие вопросы возникают в умытой и трезвой голове.

А делать и впрямь нечего. В их деревне ни черта нету. Школа с больни­цей и те за двадцать километров. В том селе, где и пункт приёма.

Вокруг, правда,  местность. Очень природные достопримечательно­сти.

Пойма речки. Заливные лужочки. Лесок. Всё так «шур-шур-шур» - тра­винки зелёные с лепесточками шелестят. Деревушка на островке. Издалека виднеется. Одно слово, угодья.

Аж слёзы патриотические наворачиваются, когда всю эту божью красо­ту видишь. Богатство тоже в каком-то роде. И всё, главное, весь окрест сво­боден от коллективного гнёта. Брошено всё, короче говоря. Хочешь - бери. Хочешь – нет. Так смотри да любуйся.

А взять всё это бог его знает как. Как этим пользоваться самостоятельно, никто ума не приложит. Привыкли по-колхозному всем владеть. Под председательскую дудку. Дошло до свободы - поля заросли бурьяном. Не пролезешь.

Ивана Петровича и того в горе кидает: что делать, коль металлолом на исходе? Он и овец завёл. Держать тут их привольно. Шерсть только негодная - вся в репьях.

И вот он овец водит. Но за десять лет разум у него в одну сторону на­кренился. То есть с земли взять и куда надо отвезти. Без особого труда.

Тут же с овцами – мороки сколько. Им и сена коси, и навоз выгребай. И мя­со куда-то сдавать надо. При непосильном соперничестве со стороны.

И как-то Ивану Петровичу жить скучно. Без металлолома-то. Бывало, места себе не находит. Лазит округами. Какой-то гвоздь добудет, и то радуется. Так его эта привычка одолела, на богатстве дармовом жить.

Не жизнь, а маета одна у Ивана Петровича пошла.

Что же, и впрямь скудеет землица. Одни лопухи жирнючие прут, знай себе, в слоновье ухо. Да амброзия в два человеческих роста. Кое-где подсол-нушек какой взойдёт. От стародавних посевов как-то семечком оброненный. Так он с таз вымахивает. Семечек с одной шляпки полведра. Вот те крест - пол­ведра, не меньше. Землица тучная такая. Из неё не то что железо само ле­зет, а и, видишь, культуры всякие тянутся. Но это, тьфу, дрянь. Культуры возделывать надо.

Так вот живёт Иван Петрович, скучает. Овцы совсем не тот доход дают. На солярку еле хватает. А в село и вообще не съездишь. Вроде и незачем. Чекушечку не опрокинешь.

Совсем уж, бывало, Иван Петрович расстраивается. Не по себе ему. Депрессия и тревога под ложечкой сосут. Во сне черти что снится. Он ногами жену с кровати сбрыкивает.

Так, раз было дело, он её пихнул в бок. Ужастик ему приснился. А она-то не знала. И его - в обратную.

Иван Петрович вскочил весь мокрый. На улице темень, молния сверкает, и гром гремит. Льёт - как из ведра.

И одно это перед глазами у него стоит. Сон страшный.

Будто, значит, не осталось в родном краю ни одной железячки заваля­щей. И народ обеднел от этой напасти. В лаптях опять ходит, лыком подпоя­санный. Всякая грязная нищета через это кругом. За ржавый гвоздик удушить могут...

Ох! Какие страсти! Мурашки по коже. Сон-то вдобавок чёрно-белый...

И всё это такое проклятое ощущение создаёт. А больше всего от того досадно, что в других странах с этим металлом вроде всё в порядке. Там он есть. Это мы им всё своё сдали. А у нас теперь нету! Ни у кого нету. У одного Ивана Петровича только в руках чушка какая-то. С бронзовым, что ли, отливом. И народ чумазый за Иваном Петровичем кинулся. Отобрать, значит, эту железяку. Последнюю на всю Родину.

Он бежать. Его догнали. Он железяку к груди прижал и ногами отби­вается.

Тут сон от явственного удара в печень оборвался.

Проснулся Иван Петрович, а в окнах сверкает. Громыхает по крыше.

-   Ты все почки мне обобьешь, - это жена на него злится. Иван Петрович, как чумной, сидит на кровати.

- Ты меня днём замучил, - скрипит жена. - Дай хоть ночью отдохнуть.  Покоя  от тебя нет.

-   Цыц, ты, - пыхтит Иван Петрович. - И так страшно.

Всё в нём перепуталось. И сон, и гром. Как будто и впрямь наяву - никакого металла больше нет.

Заметался Иван Петрович. В потёмках на мебель налетает. Воду глотает громко.

«Не может быть, - думает, - есть же где-то железо. Хоть жесть какая». Вышел на крыльцо. Ветром с дождём в рожу хлестануло. Стоит, волосы на груди пятернёй мнёт. Вдруг чудится ему, что железяки он где-то видел. И много. Толстое. Рельсы, что ли.

Где же это? Что же это? Соскочил с крыльца. В чём был.

К трактору.

«Есть! - вспомнил. - Место одно».

«Как это я раньше... - думает радостно, - вроде сомневался что-то. А не надо было...»

Без света доехал. И вправду  швеллер торчит, сантиметров на два­дцать.