* * *

Блинный дух и дух былинный

Поизветрились Постом...

Раскаленная калина

Кровянеет под окном.

Раскалилась, словно печка,

Всласть отведавшая дров.

Бабка Настя теплит свечку,

Взгляд серьезен и суров.

Свежей сдобой тянет сладко.

Скоро Пасха. По ночам

Непоклонистая бабка

Бьет поклоны куличам.

На муку слегка подует.

Бухнет масла дюжий ком.

И колдует, и волхвует,

И орудует пестом.

На пасхальной на неделе

Не из нашей ли печи

Куличи в трубу летели,

Золотые куличи?

...С бабой Настею не спорьте,

Хоть она добра на вид.

«Масло пБчива не портит!» —

Баба Настя говорит.

Из печи кулич достанет.

Цыкнет: «Рученьки уйми!»

И, возрадуясь устами,

Опечалится очми.

Ах, как пахнут сладко-сладко

Золотые куличи...

Что ж печалуется бабка,

Пригорюнясь у печи?..

Почему она печальна,

Если с самого утра

Благолепно-величально

Льют елей колокола?..

Не с того ли, что былинный

Дом вот-вот пойдем на слом?..

...Сгустки ягоды калины

Кровянеют под окном.

* * *

Спеша из ниоткуда в никуда

И увозя с собой чужие жданки,

Встречаются ночные поезда

На Богом позабытом полустанке.

Два фирменных, два скорых вдаль спешат...

И встретятся ль еще на свете белом?

Лишь две минутки рядом постоят

Под семафорным бдительным прицелом.

Покуда пассажиры крепко спят,

Наговорившись и напившись чаю,

Ночные поезда стрелой летят,

И время, и пространство побеждая.

Я выйду в тамбур, молча закурю.

И задохнусь от приступа бессилья.

Вот так однажды и любовь мою,

И время, и пространство победили!

Прижмусь к стеклу разгоряченным лбом

У сумрачной эпохи на излете.

И взгляд, что до озноба мне знаком,

Поймаю вдруг в окне купе напротив.

Сорвется с губ непроизвольный вскрик,

Сигналом тепловоза заглушаем...

И тронутся составы в этот миг,

И мы навек друг друга потеряем...

И заметет мой путь усталый снег

На роковом последнем повороте,

В пространстве рус­ском растворясь навек

У сумрачной эпохи на излете.

* * *

Пью за здравие бывших мужей!..

Здравы будьте, мужья мои милые!

Опьяняйтесь свободой своей,

Жизнь любите с удвоенной силою!

Никого и ни в чем не виня,

В жен­ских душах блистательно властвуйте!..

Ну, а что не любили меня —

И за это, мужья, благодарствуйте!

И за это, и даже за то,

Что в своей поэтиче­ской удали,

Вы как видимо больше никто

Юность с вечностью намертво спутали.

Не ищите такую нигде —

Во хрустальном гробу почивавшую,

Выживавшую в мертвой воде,

Из трубы на метле вылетавшую.

Убедившую — путь ваш высок!..

Обманувшую всех и минувшую...

...Всех созвавшую на огонек —

Легким дымом в трубу улизнувшую.

* * *

Я запомню себя в заповедном забывчивом мае,

Где никак меня звать, где еще я никто и ничто,

Где собака не лает, рябина косой не играет,

Где иду я понуро с тетрадью стихов на лито.

А собаки притихли в форштадт­ских резных палисадах,

И прижухли рябины, грядущую чуя беду...

Говорила мне мама: «Оно тебе, доченька, надо?..»

Не послушала маму, не ведая, что на Голгофу иду.

Говорила мне мама с глухим материн­ским укором:

«Что стихи? Сущий вздор!.. Ты в торговый бы шла институт...»

Только что я могла, коль докучнее всех ухажеров,

Всюду-всюду меня карауля, стихи начеку — тут как тут?..

Я направо пойду — обжигаюсь молвою досужей.

А налево сверну — ухажеров назойливых рать...

Ну, а мне-то, а мне-то всего только в жизни и нужно —

То, что вздором считают, в тетрадь поскорей записать.

Пусть мутузят друг друга, отвергнуты мной, ухажеры.

Пусть не сходит с лица моей ласковой мамы укор...

Ну, а мне бы укрыться от всех за высоким форштадт­ским забором

И нести, и нести, и нести восхитительный вздор!

Отцветут по форштадт­ским резным палисадам рябины,

Напитаются гроздья голгофскою кровью Христа.

И зажгутся на ветках воскресших созвездий рубины,

Чтоб до первых морозов у смертных горчить на устах.

«Эко я, как рябину, судьбину свою обломала!..

Ведь без вздора теперь не прожить мне ни часу, ни дня...»

Но пока я слова для стихов, как рубины рябин подбирала,

Беспощадное вещее Слово прицельно стреляло в меня.

Нет в помине уже тех форштадт­ских резных палисадов.

Нету мамы давно... Но все слышится, словно в бреду,

«Что стихи? Сущий вздор! А оно тебе, доченька, надо?..»

...Не послушала маму и вот на Голгофу иду.

Сколько можно идти, непутевая мамина дочка?..

Говорила же мама... Ее не послушала я.

...Написала не я золотые заветные строчки —

Это сами они написали и переписали меня.

* * *

Медной горы хозяйка!

Где же твоя гора?

Или ты просто зазнайка

И поумнеть пора?

Где твой Данила-мастер?

Каменный где цветок?

Эвон, какие страсти

Бьются тебе в висок!

Жить бы, не беспокоясь,

Не замечать обид...

Где он, твой Каменный пояс?

Что ж он тебя не хранит?

Мерцают твои самоцветы

Тысячи долгих лет...

Черт догадал поэтом

Родиться на Божий свет!

И самоцветные фразы

Разбрасывать напоказ...

Светятся хризопразы

Лунных усталых глаз.

Слезы в каменья отлиты...

Знает о том одна

Чара из чароита,

Выпитая до дна.

* * *

Караван-Сарай­ская — не рай­ская!

Улочка горбата и крива.

Но цветут на ней сирени май­ские —

Так цветут, что кругом голова!

А неподалеку Растаков­ская

(Баба Настя так ее звала) —

Улица с названьем Казаков­ская

Муравой-травою поросла.

Так живут — без лести, без испуга! —

Приговорены, обречены,

Улочки, что в центре Оренбурга

Дет­ские досматривают сны.

Им не привыкать! Иль это снится мне:

Жили-выживали, кто как мог,

Хлопавшие ставнями-ресницами

На ветрах неласковых эпох?..

...Дерзости училась я у робких

Улочек, знакомых наизусть...

Железобетонные коробки

Вытесняют из России Русь.

Сторона моя обетованная —

Оренбуржье! Все ты тут, как есть!

Дремлющая Азия саманная

И казачья яростная спесь.

* * *

«Рус...» — читаю нынче на заборе.

Время удивляться, не шутя.

Помнится, писали тут другое,

Три веселых буквы приплетя.

Нынче вспоминается с улыбкой,

Как в кратчайшем из возможных слов

Ухитрялся допустить ошибку

Некий вольнодумец-острослов.

Нынче все мы вроде вольнодумцы.

И на все у нас готов ответ.

Скажешь: «Русь» — тебе в лицо смеются,

Словно слова неприличней нет.

Мы не то, чтобы умом не вышли,

Но живем-то, братцы, однова!

От избытку чувств порою пишем

На заборе всякие слова.

Вроде никого не порицая,

«Рус­ский» написать пыталась ты.

Тут же подоспели полицаи,

Извиняюсь, бывшие менты.

Всю Россию превратив в казарму,

Наводя кладбищен­ский уют,

Хорошо еще хоть не жандармы

Нам урок грамматики дают!

* * *

    ...Я усталым таким еще не был...

                                                        С. Есенин

Ты любимым таким еще не был...

И не будешь! Уж ты мне поверь!

Не с того ли сбежавший с неба,

Ветер воет, как раненый зверь?..

Он не меньше любви был достоин

И в боях за любовь изнемог...

Неотмирный небесный воин,

Ставший пылью земных дорог.

Ветрозвонит январь, ветрозвонит.

С ветром спорить резону нет.

Не склонившись ни раз в поклоне,

Лишь поэтому он — поэт!

Но, лишившись навек покоя,

Так любви страстно жаждал он,

Что, когда повстречался с луною,

Ей отвесил земной поклон.

...Все мы, все мы любви достойны,

И у каждого — свой кумир...

Не с того ль сотрясают войны

Наш подлунный жестокий мир?..

Не с того ли, мой друг, не с того ли,

Близко родственные ветрам,

Мы так страстно мечтаем о воле,

Что покой только снится нам?..

* * *

Отзвенели знойные мониста.

Утекли раздольные шелка.

Я очнулась... Надо мною мглисто

Плыли грозовые облака.

В грозовые вслушиваясь стоны

И некстати улыбаясь, я

Кулаки раскрыла, как бутоны,

В предвкушеньи смертного гвоздя.

Вылетая из темницы тела

Раненою ласточкой, душа

На ладонь Господнюю летела,

Крыльями разбитыми шурша.

Мне ль, достигшей возраста Христова,

Суету сует сжимать в горсти?

Время надевать венец терновый,

На Голгофу тяжкий крест нести.