Александр Ягодкин. ГРАВИТАЦИЯ
- Можно за ваш столик присесть?
Она взглянула на человека, который с чашкой кофе в руке остановился рядом, сказала: «Конечно», - и принялась опять набирать текст на клавиатуре ноутбука.
Через какое-то время она беспокойно повела плечами и подняла глаза – сосед в упор смотрел на нее так, будто ждал от нее чего-то очень важного.
- Что? – спросила она.
- Ничего. Так… Вы не узнаете меня?
- Нет. А мы что, знакомы?
- Да. Или нет. Если вспомните, то очень знакомы, а не вспомните, то чужие. Совсем чужие. Стр-р-рашно чужие…
- Вы кто? – спросила она удивленно.
- Вадим я. Вадим Корчагин. А вы – Маша. Машенька Виноградова.
- Во! Откуда вы меня знаете?
Он упорно смотрел ей в глаза и молчал.
- Это что, такой способ знакомства? Тогда это напрасно: я замуж скоро выхожу. И вообще, мне нужно курсовую доделать.
Несколько минут они сидели молча. Она была полностью занята своим делом, он допил кофе и вертел кружку в руке, разглядывая кофейную гущу. Потом отставил ее, прижал ладони к лицу, потер ими щеки и лоб, взъерошил волосы и вдруг забормотал тихо: «Машенька, миленькая, узнай меня, узнай…»
- Да что происходит, блин?! – повысила она голос. – Какая я вам Машенька?
- Нет, не помнишь? – лицо его искривилось, будто он собирался заплакать. – Совсем-совсем? Машка, родная, если ты не узнаешь меня, все пропало!..
- Ну, все, хватит, - сказала она, стукнула пальцем по клавишам и закрыла ноутбук. – Я вас никогда не видела, не знаю и знать не хочу! Мне пересесть за другой столик, или вы сами уйдете?
- Уйду, - сказал он горестно. – Значит, не пересекаются параллельные плоскости… И не могли… Только два слова, ладно? Просто поверьте мне: сводить родинку за ухом не надо. Зря вы мучаетесь этой мыслью. Через полтора года она вас приведет к хирургу, и вместо милой и совершенно невинной, женственной родинки появится шрам. Да еще и с воспалением придется помучиться. Не делайте этого, пусть живет себе и радует вашего мужа.
- Что вы такое говорите? Какая родинка? Да и не замужем я еще… И откуда вам родинка известна?
- Скоро будете замужем. А родинка – ерунда, я знаю о вас гораздо больше. Я знаю все. Все, что может знать мужчина о своей единственной и очень любимой женщине. Смертельно любимой. И безнадежно единственной.
Она покачала головой.
- Я ничего не понимаю… Что все это значит? Кто вы?
- И второе, Маш… Зимой, после свадьбы, вы с Ромкой поедете во Францию…
- Вы и Ромку знаете?
- Так вот. Он предложит съездить в Монте-Карло на пару дней – не соглашайтесь. Поверь мне – это будет самая худшая неделя в твоей жизни. Откажись. Найди какой-нибудь вежливый предлог, но не соглашайся. Мне невыносимо знать, что ты несчастна… Ладно, не буду тебя утомлять. Хватит пока мозги компостировать. Может, я приснюсь тебе сегодня, и ты что-нибудь ощутишь. И вспомнишь…
- Какие странные вещи вы говорите. Ну да, мы собирались, и Ромка… Но вы-то откуда знаете? А вот он, кстати!
От входа в университетское кафе к их столику шел высокий парень. Он издали помахал девушке и холодно смотрел на ее соседа.
- Машулька, привет, - сказал он и наклонился к ней. Она подставила щеку, но Ромка, бросив взгляд на Вадима, пальцами взял ее за подбородок и приник к ее губам взасос, широко раскрывая рот во влажном поцелуе и шаря рукой по ее телу, груди и бедрам. Она, стесняясь, накрыла его ладонь и пыталась прижать блуждающую руку к своей талии.
Когда он оторвался от нее, присел на соседний стул и бросил еще один холодный взгляд на Вадима, тот усмехнулся:
- Вот, значит, как цари природы нынче помечают свою собственность. Засосом со слюнями.
- Ты чо, мужик? Какие-то проблемы? Маш, это кто? Ухажер, что ль?
- Нет, - сказала она. – Мы не знакомы. Сосед просто, кофе пьет.
- А чего ж он, пьет кофе, а сам на тебя смотрит так, будто собирается в постельку отнести?
- Ром! – поморщилась она.
- Да ладно, - отозвался Вадим. – Пусть ритуал исполнит. Все мальчики должны исполнять ритуал самца.
- Ты чо, мужик? – удивился парень и привстал. – Проблемы нужны? Сейчас получишь проблемы!
- Ромка, хорош! – испугалась девушка. – Не парься! Это совершенно незнакомый человек, и говорили мы, как всякие незнакомые люди! Типа, о погоде или о том, какой фигней кормят в университетской кафешке! Успокойся!
- Мы с вами на ты? – спросил Вадим. – Извините, не припомню, когда мы на брудершафт пили. Или вам родители не дали элементарного воспитания?
Ромка встал, с грохотом отодвинув стул.
- Все, мужик, ты нашел проблемы!
Вадим откинулся на стуле, демонстративно скрестил руки за спиной и ледяным тоном произнес:
- Юноша, я не могу бить жениха Марии Виноградовой. Но не советовал бы проверять это даже моим партнерам по боям без правил. Я могу только убить вас, сударь, хотя для этого вам надо сильно постараться.
Они с минуту смотрели в глаза друг другу, и Ромка что-то такое, похоже, увидел, повернулся к своей девушке и очень радостно сообщил ей:
- Бросай ты свою курсовую, нас в «Диадеме» ждут уже!
- Не, я не могу, мне завтра…
- Да сто раз ты успеешь до завтра! Ты что? Там все будут! Ждут уже! Поехали!
Он схватил ее ноутбук со стола и за руку повел ее к выходу.
- Маша! – крикнул Вадим. – Еще только одно слово! Пожалуйста!
Он подошел к остановившейся парочке и Ромке сказал:
- Я прошу вас, молодой человек… Просто одно важное слово вашей невесте.
Вежливость подействовала, и Ромка выпустил руку девушки.
- Машенька, - тихо прошептал ей Вадим, - экстэзи не надо, малышка наша потом будет мучаться аллергией из-за него. Плюньте вы на экстэзи эти, веселитесь просто так, без допинга, я вас умоляю…
- Извините, молодой человек, - сказал он Ромке. - Никаких у меня претензий нет ни к вам, ни к невесте вашей. И никаких помыслов. Удачно вам отдохнуть в «Диадеме»!
На следующий день ситуация повторилась: в то же время он подошел к ее столику с чашкой в руке, спросил: «Можно?» Она кивнула равнодушно, и он присел. Они долго сидели молча, и она делала вид, что полностью занята курсовой. Он допил свой кофе, помолчал и сказал:
- Извините. Я, наверное, говорил глупости вчера. Смутил вас. Ромку чуть не спровоцировал на драку. Этого больше не повторится. Слово даю.
- А я знаю, - сказала она. – Вы на физике твердого тела учились. Лет на семь старшего курса. Поэтому я вас и не помню.
- Это кто же вас просветил?
- Нашлись люди добрые, - усмехнулась она. – Город наш хоть и большой, но маленький. Так что насчет родинки? Каких странных вещей вы наговорили... Давайте уж, все рассказывайте! Кстати, вы и в самом деле участвуете в боях без правил?
- Да нет, конечно. Это так, понты. Надо ж было как-то вашего петушка остановить. Жених ведь, а я не могу быть источником неприятностей для вас. Это – табу.
- Очень интересно! – ответила она. – Ну так откуда ж вы меня знаете?
- Я действительно знаю очень много. Не все, конечно, а то, что знает о женщине человек, который любит ее давно и навсегда. Ну, пожалуйста, такая мелочь: на левой ступне у тебя шрам: в детстве обрезала ногу в реке о разбитую бутылку. Кровь лилась сильно. Отец нес домой на руках, и ты запомнила его искаженное страхом и болью лицо так, что потом не раз мне об этом рассказывала.
- Вам рассказывала?
- Ох… Машка, милая, родная моя, если б ты знала, как трудно держать себя в панцире! Невозможно ж изображать из себя едва знакомых, когда я на самом деле знаю каждую клеточку твоего тела… Машка, родненькая, - сказал он тихо и наклонился вперед, - ты меня совсем не узнаешь? Совсем-совсем?
Лицо его скривилось, будто он еле сдерживал слезы.
- И сердечко твое ничего не подсказывает?..
- Вы на меня смотрите, как на умирающего родственника.
- Нет, - ответил он. – Я смотрю на тебя… на вас… как на очень близкого человека, которого надо спасти. И только я могу это сделать. А ты… вы… совсем не узнаешь меня. Как заколдованная принцесса. И это невыносимо!
- Я ничего не понимаю, - сказала она. – А тут еще и курсовая…
- Да брось ты к чертовой матери эту французскую поэзию! Да и вообще поэзию! Думаешь, раз ты филолог, то должна стать известной поэтессой? Плюнь! Стихи твои искренние, но наивные. Ты извини, поэтессой ты не станешь. Наплюй и забудь. Стихи все пишут, а поэтов настоящих мало. Ну, как раковин в море – тьма, а жемчужин – одна на тысячу. Или на миллион. А то и на миллиард, не знаю я. Да и не важно это. По сравнению с малышкой нашей, Леночкой, это ничто. Ты и сама потом поймешь.
- Я все меньше понимаю, что происходит, - сказала она. – Даже про стихи мои откуда-то знаете… Кто-то из подружек сообщил? Да и подружки не знают… Это Катька рассказала? Дура!
- Катька… - нахмурился он. – Какая еще Катька? Не знаю я твоих подружек.
- Тогда откуда?..
- Слушай, это история долгая и почти невероятная, я и сам далеко не все понимаю. Но сейчас сюда может прийти твой жених и все опять поломает. Давай уйдем куда-нибудь в тихое и спокойное место, и я все-все тебе расскажу. Я закажу такси, и мы поедем в укромное кафе или ресторанчик – на твой выбор, и ты все узнаешь. Нет у меня и не может быть никаких секретов от главной женщины моей жизни.
- Главной?! – удивилась она.
- Ты что, боишься меня? Разве я похож на маньяка? Нет?
- На маньяка нет, но вы очень странный…
- Тогда смелее! И не беспокойся, выйдешь ты за своего Ромку! Я при всем желании не смогу повлиять на твое решение. И уж обсасывать тебя, как он, да еще и демонстративно лапая при этом, я никогда не буду, поверь!
- Не надо при мне обсуждать моего Ромку. Договорились? Иначе я ухожу, - сказала она. – Но, знаете, я поеду. Хотя и есть в этом что-то подозрительное. Но ничего подобного со мной еще не случалось. А женское любопытство – страшная сила! Да?
В ресторане Маша обедать отказалась, и Вадим заказал мартини, коньяк и шоколад.
- Это долгий разговор, - пояснил он. – И тебе нужно чем-то охлаждаться, а мне – наоборот, разгорячиться. Потому что и твое, и мое будущее зависит от того, поверишь ты мне или нет.
Он налил себе большую порцию и сразу выпил. Уже через пару минут глаза его заблестели, и говорил он горячо и быстро.
- Как ты думаешь, что больше всего сближает мужчину и женщину? Какая ночь для них – главная в жизни?
- Первая брачная?
- Наверное, для тебя сейчас это главное. Ну, там, свадебные хлопоты, планы… А на самом деле – это ночь в больнице рядом с нашим ребенком, страдающим от боли. Когда мы ничем не можем ему помочь и полностью зависим от чужих людей в халатах. Даже увидеть малышку нашу не можем, и остается только представлять и молиться. Звать ангелов, которые принесли ее в этот мир и оставили на нас, беспомощных… Подожди, не перебивай, - сказал он, увидев недоумение в ее глазах. – Я уж все выложу, а ты решишь. Так. Надо подумать, с чего лучше начать.
- С начала, - сказала она. – Только я все равно ничего не понимаю. И думаю – зря или не зря пришла я сюда.
- Машка, родная, - забормотал он, - если б ты только знала… Ой, нет, так я только испорчу… Давай еще раз, сначала. Сейчас я соберусь с мыслями… Знаешь, как страшно, когда твоя судьба решается, и еще нескольких людей, а ты никак не можешь слова нужные подобрать. Так. Я действительно закончил физику твердого тела, потом аспирантуру. Диссертация, статьи в научных журналах по теме гравитации… Но главное – мне все это очень нравилось. И я создал целую теорию. Хотя пока она еще не публиковалась – рано.
- Я же филолог, и ничего в этом не понимаю, - сказала она. – Зачем вы мне это рассказываете?
- Она имеет прямое отношение к сегодняшнему дню. И даже к нашему разговору сейчас. Потерпи немного, ладно? Я постараюсь коротко объяснить, на пальцах. Есть теория относительности Эйнштейна. В ней, если попроще, время нелинейно и связано со скоростью света. А я все больше прихожу к выводу, что время связано с гравитацией, силой притяжения. И теперь даже имею тому практическое доказательство. Правда, его очень трудно зарегистрировать. Но, может, и удастся.
- Гравитация какая-то, - пожала она плечами. – Я совершенно в этом ничего не понимаю.
- Ну, ты видела, как магнит к металлу прилипает? Вот, это магнитное поле. А дома ты постоянно пользуешься электромагнитными полями – миксеры там всякие, соковыжималки, кофемолки, фен. Электростатическое поле – вот, статика на одежде щелкает, да? Или озоном пахнет после грозы с молнией. Эти три поля люди приручили, а гравитацию – нет. Там структура иная. А оно повсюду. И если б научиться им управлять, вся цивилизация изменилась бы. Вообще все! Мне поле это, - Вадим наклонил голову, - первых залысин стоило, видишь? Но я, кажется, нашел к нему путь. И это будет величайшее открытие! А пока оно со мной поступило, как электропроводка с младенцем, который сунул палец в розетку. Шарахнуло и выбросило, так что я до сих пор толком не могу понять, что произошло, и какие последствия. И ничего умного не приходит в голову: что случилось, как дальше быть. И не шарахнет ли еще раз, в обратном смысле. Может, через какое-то время меня эта сила выбросит обратно. И я очень этого боюсь.
Путешествие по времени – это вопрос не скорости света, как все считают. Я уверен, это вопрос гравитации. И почти это доказал. Вот, я здесь – это медицинский факт.
Он замолчал. Она тоже молчала, иногда потягивая мартини через соломинку.
- Нет, - сказал он, - все неправильно. Я вижу, ты скучаешь. Дай руку, я тебе по ладони все расскажу. Так. Вот линия жизни. Через месяц выйдешь замуж. Брак ваш с Ромкой продлится полтора года. Жить будете богато, подарков вам на свадьбу нанесут немеряно. Вижу путешествия, ночные тусовки в разных странах. Париж, Гоа, Амстердам, Бостон – много городов… Детей не будет. Потом вы разведетесь со скандалом и дележом имущества через суд. А еще через полгода я вернусь из университета Эдинбурга, и мы с тобой встретимся. Навсегда. Машенька, я муж твой.
- Я фигею, - сказала она. – Ну, вы и фантазер!
- Ох, Машка, если б ты знала, как я по тебе соскучился! Мне уже который день мнится твой шепот, твои бедра и талия, утром завтрак на кухне и почему-то снег за окном; как ты прижимаешься, провожая меня на работу… Знаешь, идти с удовольствием на работу и с не меньшим удовольствием возвращаться домой – это, по-моему, и есть высший смысл жизни. Для мужиков, во всяком случае.
- Я никак не пойму, - сказала она, - это розыгрыш такой? Но почему-то я не могу встать и уйти. Как по-разному выглядит мое имя… Когда Ромка говорит «Машка», это звучит по-мальчишески. Так приятеля называют. Старую знакомую с тусовки. А у вас оно звучит печально и… нежно, что ли. Совсем по-другому.
- Мы с тобой будем не так богаты, - продолжал он, - как ваша с Ромкой семья. Хотя… и не была-то она никогда семьей.
- Так мы, значит, были близки? – подозрительно спросила она. – А Ромка, значит, плохой муж? И чем же он плох?
- Будем близки. Так близки, как никто на белом свете… Я вот даже знаю, что ты в детстве была правдолюбкой. Всегда была готова пострадать за справедливость. Вот, пугали тебя наказанием, а ты матери сердившейся говорила: «На, бей! Бей!..» И попу подставляла. Но мать никогда не била. Наоборот, они с отцом смеялись над такой глупышкой. А ремешок доставали, чтоб попугать.
Маша усмехнулась недоверчиво:
- Да откуда ж только вы все это узнали?
- От тебя, родная. От тебя. Мы будем очень-очень близки. Просто одно целое. И на всю жизнь. Быть вдвоем, как одно целое, - это гораздо важнее денег. Деньги – это вообще ничто.
- Однако мы сидим в ресторане, - сказала она, - пьем коньяк и мартини…
- А могли бы сидеть возле деревенской избушки, покрытой соломой, и были бы счастливее, поверь мне, всех этих роскошных замков с прислугой, яхт и прочего. Да и вообще, не верю я в счастье этих вот, понтовых. Роскошь, она изначально несправедлива и неизбежно приводит к разбалансировке смысла жизни уже по законам природной гармонии. Гармонии и справедливости. А Ромка – он хороший. Веселый такой, размашистый. Душа компании. Из богатой семьи, лучший жених факультета. Канары, Багамы, Бали… Мечта многих девушек. Ну, мажор – а кто на его месте не был бы мажором при таком папе? Это ничего, с возрастом проходит. Одна беда - игроман. А это не лечится. Для игромана андреналин превыше всего – любви, семьи, детей, даже жизни. Помнишь, я говорил тебе про свадебное путешествие? Так вот, в Монте-Карло вы ехали на два дня, а застряли на неделю.
- Ехали или только поедем?
- А, - махнул он рукой, - я уже запутался в формах глаголов. Что было, что будет, чем сердце успокоится… Все уже случилось и все только случится. А я пытаюсь исправить главное, что должно произойти. Ромка в Монте-Карло проиграется в хлам, и ты не сможешь оторвать его от игры. Так продуется, что отцу его придется продать здесь часть своего бизнеса. Он его чуть не убил потом. Чуть не убьет. И Ромка будет пытаться завязать, в клинике будет два раза лечиться от игромании, но потом будет каждый раз срываться. Ты не понимаешь, что это такое. Потом поймешь. Когда человеку все по фигу, кроме андреналина. Как зомби. Ты, Машка, вышла замуж за зомби, поняла?
- Все, это последний раз про Ромку. В следующий раз я встаю и ухожу! Зря я вообще с вами пошла.
- Извини, все, клянусь… Тем более, он мне совершенно по фигу – ну, незнакомый мажор; мало ли на свете мажоров. Извини, больше про него – ни звука!
Он снова налил себе коньяка и выпил. Порция была большой, и он даже закашлялся, но вдруг на глаза его навернулись слезы, и он молча закрыл лицо руками.
- Танюшка, господи…
- Какая Танюшка? – удивилась она.
- Сейчас, - пробормотал он, - сейчас… Синеглазик наш.
- Какая-то еще Танюшка… Да откуда ж вы взялись-то?
- Вот! Вот! – воскликнул Вадим, хмелея. – Это самое трудное. Но рассказать придется. Каждый имеет право знать правду. И я ее скажу. Только не перебивай, ладно? А то я собьюсь. И сопьюсь. И вообще. Так. Собираюсь с силами и мыслями. И начну с конца, хоть ты и хотела с начала. Год назад… ну, то есть через восемь лет после сегодняшнего дня, мы втроем ехали на машине. Гололед был. И машина влетела в столб. Но это не ты виновата! Там, в гостях, ты и выпила-то пару бокалов вина сухого… Это гололед. Вдруг после оттепели похолодало резко, и ты не могла это прочувствовать. Малышка наша погибла на месте. Крошечный мертвый комочек. А может, если б я сразу вытащил ее, она б и выжила… А тебе раздробило бедро, ты кричала, и я никак не мог тебя сразу освободить от ремней – их зажало как-то и дверью, и подушками безопасности. Потом достал Танюшку. Вряд ли кто-то мог бы спасти ее – удар пришелся в заднюю дверь по ее стороне.
Вадим замолчал и налил еще рюмку, но не полную, а половину. Он как будто протрезвел от того, что рассказывал. Маша молчала, он тоже ничего больше не говорил и делал вид, что нюхает коньяк, покачивая бокал. Потом он откашлялся и продолжил.
- Жизнь наша на этом закончилась. Она была волшебной – целых шесть лет. Обычная такая жизнь. Не богатая, как у вас с Ромкой, но и не голодали. Однажды я купил тебе дорогие серьги. На третью годовщину малышки. Мы даже поссорились из-за сережек этих: слишком много действительно полезного можно было б купить… Но какая это ссора? Так… Главное – мы не сомневались, что будем вдвоем до конца жизни. Вместе встретим старость и болезни, а умрем в один день. Это очень важно – в один день. А то невыносимость наступит полная. Но в тот проклятый день все закончилось. За что-то наступила расплата. Без предупреждения. Могилка у нашей дочки маленькая и ухоженная. Сначала я привозил тебя к ней каждые два-три дня, потом - раз в неделю. Так и до сих пор мы бываем там.
Он старательно избегал слова «кладбище».
- Но жизнь кончилась. И даже вспоминать эти волшебные шесть лет было как-то неловко после той катастрофы. Мы и не вспоминали. Коллеги мои очень меня жалели; подозреваю, многие завидовали нашей семье… Что у меня жена такая чудесная. И так жалели, что сначала я вместе с одним там, с Пашкой, - вместе мы установку нашу создавали, и он даже докторскую на ней писал; там на десяток докторских хватит… В общем пристрастился к казенному спирту на работе – понемножку, в качестве допинга, потом стали мы с ним и после работы по рюмочке принимать. Тебя пригвоздило к инвалидному креслу, меня – к коньяку.
Он снова умолк и нюхал свой коньяк, а она молчала, не зная, что сказать.
- Ой, что-то я запьянела, - усмехнулась она неопределенно. - Просто голова кругом идет…
- Ну вот, - сказал он. – А потом и случилось со мной нечто невероятное. От чего у меня, уж поверь, голова не просто кружится, а вообще… Прежняя радость – идти на работу и возвращаться к любимой жене с работы – пошла под хвост… гололеду. Мы еще надеялись, что снова удастся родить ребенка, и душа нашей малышки вернется к нам в новом теле, но… Ты стала инвалидом и родить больше не могла. Жизнь потеряла смысл. Прежний круг был блаженным: я шел на встречу то с установкой своей, то с тобой, и круг этот был просто мечтой. А потом он стал пепелищем, и вечно кружить по нему стало мукой. По инерции я еще отлаживал гравитационную установку вместе с Пашкой, и она уже почти стала живой, но в тот странный день мы специально остались в лабораторном зале на вечер, чтоб вдвоем провести пробный запуск. И были с ним, скажем так, в воодушевленном состоянии. А с запуском не вышло! Установка наша вошла в какое-то странное полуаварийное состояние, а компьютер выдавал какую-то хрень, неподвластную диагностике. И мы ничего не могли понять. Целый час не знали, что делать, даже не знали, как ее отключить, а суета наша ничего не могла изменить. Потом мы слегка утешились спиртиком, и ко мне вдруг пришли такая ясность и печальный покой – я понял вдруг, что вся наша круговерть научная – ничто перед живой материей! Даже перед микробом, не говоря уж о человеческом ребенке. И что вся моя жизнь была бессмысленной тратой времени. О другом надо было беспокоиться. В принципе, о другом. А когда я вспомнил крохотное тело, которое вытащил из разбитой машины и в котором не было уже ни капли жизни, - как тряпичная кукла, такая меня взяла лютая досада, что способ выключить установку я нашел такой: разбил пожарное стекло, схватил багор и начал крушить установку. Странно, но Пашка не хватал меня за руки; он усмехнулся, налил еще в два стаканчика и закурил, ожидая, когда установка затихнет. И мы ее помянем. А я еще успел почувствовать, что участвую в третьем апокалипсисе: первым было истребление нашей малышки рваными об столб железяками, второй – как железяки крушили тело моей жены, а третий – как уже сам я рубил наотмашь то, что создавал всю жизнь, о чем мечтал, для чего читал книги и слушал музыку – гравитацию я рубил. Но она оказалась живой и выбросила меня из времени и пространства – сюда, на девять лет назад. Почему сюда, а не в какую-нибудь Африку, почему именно на девять лет – не знаю. Никаких объяснений у меня на этот счет нет. Разве что совсем дурацкое: есть какие-то философские законы, по которым человек, перемещенный во времени, не может встретиться с самим собой. А здесь меня сейчас нет: на практике я в Эдинбургском университете. Так что встретить себя не смогу. Уж не знаю, как это получается; может, версия эта – полный бред. Но здесь у меня появилась возможность встретиться с тобой и изменить реальность. Теперь я стал на девять лет мудрее, гораздо лучше понимаю ценности жизни, и могу уберечь тебя от многих глупостей и… не знаю.
- А как же – я там, в будущем, осталась одна и инвалидом?
Он удивился и задумался.
- Понимаешь… Это уже другая реальность. Она от меня не зависит. Там не зависит. Ты пойми, реальностей может быть миллионы. Да и не виноват я: выбросило меня сюда, не спрашивая. Как в аварии той. Живого и невредимого. И поправить ничего нельзя. Придется смириться. А здесь – ты. И у меня есть еще один шанс. Хотя мало ли – я ведь не знаю, что произошло. Вдруг в какой-то момент меня выбросит обратно? Будто резиновым тросом - выбросило, а потом швырнет обратно… Но здесь еще можно все изменить. Мы можем прямо сейчас сбежать с тобой куда-нибудь и начать все сначала. Не будет никакой аварии – я уверен в этом. И с гравитацией мои отношения станут иными: я теперь знаю, что живое гораздо важней любой науки. Не знаю, буду ли я теперь, в этой реальности, заниматься гравитацией так же фанатично, как в прошлой. Вряд ли. Буду живыми заниматься – тобой и малышкой.
- Я просто в шоке, - сказала она и покачала головой.
- Вот, - сказал он, хмурясь, - теперь я весь перед тобой распластан, и ты можешь казнить меня. Но не говори пока ничего, ладно? Надеюсь, ты не откажешься потанцевать со мной? Мне так хочется ощутить твою талию и теплое дыхание возле уха… Пожалуйста!
Она встала и подала ему руку. Они вышли в середину зала, и он обнял ее.
- Мы никогда не изменяли друг другу, - сказал он. - У меня и мысли-то такой не возникало… Бог дал мне такую роскошь, как любовь королевы, глупо же менять этот дар на интрижки со служанками. Да и зачем? Разве они иначе устроены? Или как с Шурой Балагановым: зачем обладателю пятидесяти тысяч красть сумочку с тремя рублями и профсоюзным билетом? Это все глупые понты, инстинкт примитивного самца со смещенным смыслом жизни. Типа, чем больше самок у тебя, тем ты круче. Да и понты-то дурацкие: любой дворовый Бобик даст тебе сто очков вперед… Так что Бобик - круче.
- Мне кажется, что мы и в самом деле давно знакомы, - сказала она, подняла глаза и улыбнулась. – Ты не похож на Бобика.
- Я так часто вспоминал твои руки на моих плечах и ощущал их тепло, - понизил он голос, - запах волос… Влажные глаза – такие женственные и беззащитные... А еще в самый эротический момент ты сопишь, как медвежонок панда. Хотя никогда я и не слышал, как сопят медвежата панды. Как же я тебя люблю, мою хорошую… И это такая защита от любых житейских проблем – броня! Начинаешь переживать о чем-то – гипс снимают, клиент уезжает! – а потом остановишься, вспомнишь Машку мою ненаглядную – и все проблемы отходят: мелковаты они. И ничтожны перед главным – перед тобой. Удивительно: мы уже прожили с тобой вместе несколько лет, а по утрам разговаривали, обсуждали что-то, и это было интересно. И по вечерам. Так уютно и тепло… И очень редко разговаривали на повышенных тонах. Бывало, и ссорились. Но ни разу не доходило до гадостей в адрес друг друга. А потом вдруг ощущали глупость ссоры и пытались вспомнить, из-за чего она. И гнев переходил в смех. Чего еще нужно в этой жизни?
- Не знаю, - сказала она чуть слышно, - никак не могу избавиться от мысли: как же я там одна, в инвалидном кресле?
- Тебя там больше нет, - сказал он. - Это стало просто сном. Кошмарным, но сном. Реальность уже изменилась, и все теперь будет иначе. Мы будем жить душа в душу и умрем в один день. Даже не так важно, чтоб до глубокой старости, важно – вместе. Без тебя моя жизнь не имеет смысла; ты – все.
- А сколько тебе лет сейчас? – спросила она.
- Даже не знаю. Вернулся не молодым, а помолодевшим. Я видел в зеркале – это что-то среднее между мной-студентом и потом. Не знаю.
- А как же, если тебя кто-нибудь встретит и узнает?
- Ну, совру что-нибудь. Типа, на каникулы приехал. Или еще что. А что вид постаревший – ну, так это от нездорового образа жизни. Все работа да работа…
- А сколько лет было нашей дочери?
- Пять. Ну, считай: полтора года после сегодняшнего дня вы с Ромкой жили. Потом развелись.
- А детей у нас не было?
- Нет. Не знаю, почему. Наверное, он не хотел. Родная, откуда мне знать? Да и про Ромку я обещал – что больше ни слова… Ну, вот. А потом я появился, и все у нас закрутилось. И мне очень хотелось, чтоб у нас был ребенок. Или два. Или три. Ты тоже хотела забеременеть. Даже позу лотоса после интима принимала. Или как там поза эта называется? Ну, на плечах, а ногами вверх на стену опираешься.
Она покраснела.
- Чего ты краснеешь, глупенькая? Это же так чудесно все! Мы с тобой этим во многих местах занимались. В лесу, в подъезде, дома… Мне и сейчас слышится твое дыхание во время секса – нежное такое, наивное… А потом ты забеременела, и это была вторая часть нашей жизни, отдельная. Ожидание и страхи – как будто в аэропорту. И вот Танюшка родилась, и это была совсем другая, новая, третья жизнь. Ты была принцессой, стала – королева. Девчачьей талии больше нет и не будет, ты округлилась, но не сильно, стала мягкой и очень женственной. Совсем иная жизнь, и страхи новые; были – за тебя, стали – за малютку. Но мы умные, и успешно со страхами боролись. Обсуждали их на кухне, когда дочка спала. Окружающий мир закончился, и мы остались втроем. Изменилось все. Как будто реинкарнация. Как же я тебя любил там!.. Просто до головокружения.
- Там? А здесь – нет?
Он усмехнулся.
- Ну что ты, родная. Это же самое главное, что есть в моей жизни. Ты - Машка моя, родная и ненаглядная. Тебе трудно понять: женщина – существо небесное, а мужчина – земное, грубое: кровь, пот, войны… Мамонта, опять же, надо грохнуть как-то и еще дотащить его до пещеры. А вы – воздушные и ангельские. Чтоб заколдовывать этих мужланов. «И странной близостью закованный, смотрю за темную вуаль, и вижу берег зачарованный и зачарованную даль…» Но вы, женщины, многого лишены. Например, счастья любоваться вами. Мужиками-то особо не залюбуешься… Как там у классика: настоящий мужчина должен быть лохмат, вонюч и свиреп. Топорная работа, господи. А вот женщина из пены морской – можно смотреть и любоваться всю жизнь. А уж любовь небесного создания – ты себе и представить не можешь… А я могу! Ты любила меня, я знаю. Вернее, будешь любить потом, после неудач с первым замужеством. Да, денег у Ромки больше, и намного. Толку-то! Они с любовью никак не коррелируют, понимаешь? Вообще никак! И все эти деньги не стоят всего одного твоего прикосновения, понимаешь? Жаль, что тебе неведомо блаженство одного лишь прикосновения любимой женщины. И как она дышит возле твоего уха, нежно так… Даже потеряв это, можно всю жизнь потом помнить – как… И я очень боюсь сейчас, что не удастся мне изменить ход вещей. Не удастся убедить тебя… А если не удастся – что тогда? Я-то даже и не представляю, какого черта делаю здесь и сейчас. Как же можно не любить тебя? Такую волшебную… И только от тебя теперь все зависит.
Он наклонился к ней, и она, сжав пальцами складки джемпера на его спине, подалась к нему и закрыла глаза…
- Ты, сука, перед свадьбой сосешься с первым встречным! В ресторане! Чтоб ты сдохла, тварь!
За спиной Ромки стоял невысокий крепыш и холодно смотрел в глаза Вадиму. Ромка вдруг шагнул в сторону, и крепыш без замаха нанес Вадиму снизу короткий удар в подбородок…
Хозяин кабинета вышел из-за стола навстречу Вадиму и радостно пожал ему руку.
- Ну, ты молодец! – сказал он. – Не ожидал! Всего неделя – и свадьба расстроена. Да еще и мужественно пострадал лицом за дело – ай, умница! Ничего, мужчину шрамы украшают. С меня премия. Не волнуйся, не вместо гонорара, а плюс к нему. Вот, получи!
Он вытащил из ящика стола пухлый конверт и передал Вадиму. Тот молча спрятал его во внутренний карман. Так же молча принял второй конверт, потоньше, и спрятал туда же. Потом сморщился болезненно и тихо сказал:
- Спасибо, Алексей Иваныч.
- Да ты, видать, прекрасный менеджер? – продолжал Алексей Иванович, щуря глаза. – Как креативненько все обтяпал! Может, на работу тебя взять? Типа, специалистом по решению нестандартных проблем, а? Но вообще-то бабы – дуры!
Он довольно бесцеремонно осмотрел Вадима и скривил губы:
- Вот скажи мне, что моя Машка на такого поведется – не поверю! Да еще перед свадьбой… Чего им надо? Ладно, давай, рассказывай. Все прошло по плану?
- Нет, - морщась, ответил Вадим. – Какие ж тут планы, когда Маша ваша была влюблена в этого перца, как кошка! По ходу пришлось перестраиваться, и не раз. Это был не легкий бой, а тяжелая битва.
- Коньячку? Бренди? – перебил его Алексей Иванович. - Вот, настоящий французский «Наполеон» - давай по рюмашке. Рю-Машке, хе-хе. Чтоб Машка моя счастлива была в этой жизни. Сигару вот бери – настоящая, с Кубы привезли.
- Спасибо, нет. Я, к сожалению…
- Ты что, совсем не пьешь? В завязке? Проблемы с алкоголем?
- Да нет, выпиваю иногда. Но мало. Не нравится мне это. Не идет почему-то. А сейчас такой период еще, что и совсем не употребляю. Просто нет желания.
- О как! Беспорочный, значит? Таких не бывает, не поверю! Карты? Баб любишь? Лучше честно признайся в малых пороках, чтоб большие прикрыть! Или ты ангел небесный?
- Да какой уж тут ангел.
- Ну и признавайся. Я-то ж я видел, как моя Машка на тебя в больнице смотрела. Бинты, йод, фингал радужный, а она - как на Ален Делона… Может, ты и есть лучший муж для моей дочери?
- Нет, Алексей Иваныч. Это абсолютно невозможно. Непреодолимые обстоятельства. Форс-мажор. Вам же, как бизнесмену, форс-мажоры знакомы? Мне Маша очень симпатична, она чудесная. Искренняя, умная, пылкая. Стихи пишет. Но… Форс-мажор. Я б и рад, но не в этой жизни.
- Ладно. Хрен с тобой, золотая рыбка. Ты блестяще решил проблему. Не ожидал я, что мою упрямицу кто-то переломить может; вся в меня – такая ж дура упертая! Нет, я все-таки возьму тебя на работу. Пойдешь? Я умею ценить умных людей.
- Нет.
- Гребуешь, что ль?
- Нет. Я же говорил: форс-мажор у меня.
- Ага. Кругом одни форсы и мажоры! Ладно, проехали. Ну, так каким же был главный план?
- Да никаким. Стандартным. Завлечь девушку в гостиницу, подпоить ее, совратить и снять на видео постельную сцену. И показать ее потом Ромке.
Улыбка сползла с лица Алексея Ивановича.
- Блин, - сказал он, - ты что, охренел? Ах, ты, сволочь! Да я б тебя своими руками!..
- Причем тут «своими руками»? Мы договаривались, что надо расстроить эту свадьбу, а уж как – моя забота. Вот я и думал…
- Да хрена б тебе еще думать – с моей дочкой в постели, да на видео снять! Еще б какая-нибудь гнида потом в ютуб выложила!
- Этого ж не произошло? Вот и славно! Камера так и стоит в моей гостинице, я ее включал только для проверки. А теперь разберу – нужды нет больше в съемке.
- Ну, ты сильно рисковал! Если б снял порнуху с моей Машкой, да я б тебя… Ладно. Главное, что работу сделал и обошелся без постельной съемки. Фу, блин, какая мерзость! Не знаю, что б я сделал, если б увидел свою дочь с тобой в постели. Может, и грохнул бы тут же. Ладно, не морщись, я ж понимаю… Молодец!
- А что, - спросил Вадим, - Ромка и в самом деле такой монстр? С виду-то обычный мажор…
- Что ты понимаешь, пацан! Мы с его отцом – как братья! Он мне жизнь спас! Хотели породниться… Но дочь дороже. А Ромка – я люблю его, как родного, но игромания не лечится. Ты знаешь?.. Это хуже, чем наркотики, чем героин даже. Я б стерпел, что он любимчик баб; сам такой… Что бездельник – стерпел бы. Но игрок – это даже для меня чересчур. А ей же не объяснишь. Тем более, в меня характером и упряма зверски! Мы-то, понимаешь, давно с Ромкиным отцом их как бы, типа, обручили. Хотели породниться и думали, как бы так по-хитрому их свести… А оно само все сложилось. Где-то они снюхались и без нас, и уж как мы с другом рады были, не сказать словами. Само все сложилось, без нас, представляешь? Только я тогда еще не знал, что мальчик этот, которого я вот таким еще своими руками нянчил, игроманом стал.
- А зачем мне все это знать? Работу сдал – работу принял, и до свиданья. Приятно было пообщаться и дело иметь. Наверное.
- Чего «наверное»? – нахмурился седой.
- Наверное, приятно. Мы ж с Машкой так до постели и не добрались.
- Ты это, базар-то фильтруй, пацан! Все, иди отсюда на хрен, - сказал Алексей Иванович. – И не Машка она тебе, заруби себе на носу! А Мария Алексеевна. Я серьезно тебе говорю: не вздумай больше подкатывать к ней! Увижу тебя когда-нибудь с ней рядом – фингалом не отделаешься. Пошел вон!
Дома Вадим закрыл дверь на все обороты ключа и прошел на кухню.
- Вадим? Это ты?
- Я, Полинка! Я сейчас.
Он вошел в спальню с букетом и вазой, уже наполненной водой.
- Как ты, моя хорошая?
- Да как обычно. Вадинька, ну где ты был так долго? Мне приснилось, что ты меня бросил, что я заблудилась, иду одна где-то, а вокруг так страшно и холодно… Я очень замерзла. А тебя все нет и нет. Не бросай меня, родной. А что так долго? Работы много? В честь чего цветы? Вроде никакой даты у нас сегодня нет.
- Работы у меня всегда много. И как раз сегодня закончился о-о-очень большой аврал.
- С гравитацией?
- С ней, с проклятой, - улыбнулся он. – С силой притяжения. Но главное - я добыл деньги, Полинка. Понимаешь? Добыл эти чертовы деньги. Вот. Не спрашивай меня больше ни о чем, ладно? Устал я. Теперь мы поедем в Германию, и тебе сделают операцию. Станешь лучше прежней.
- Это гравитация нам денег принесла?
- Да ладно, какая гравитация, - сказал он. - Хотя да. Контракт я заключил. Выгодный. Обустраивал один скелет в шкафу. Ни о чем не беспокойся. Теперь все будет хорошо.
- Нет, - ответила она. - Ты знаешь, что нет. Я убийца. Я убила нашу малышку. Как ты можешь жить со мной?
- Ну вот, опять слезы…
- Нет-нет, - торопливо сказала она. - Все уже высохло. Давно высохло.
- Мы еще раз повторим все, - сказал он твердо. – Мы все исправим. Выберемся из этой бездны. Ты родишь ребеночка, и душа Танюшки вернется в его тело.
- Что-то в тебе новое появилось, - сказала она. – Не только фингал. Ты скрываешь что-то, я же вижу… Это ведь не просто шпана, да? На тебя напали из-за этих денег, да? Ты раньше меня никогда не обманывал. А теперь что-то чужое появилось. Как будто ты ранен и скрываешь. Но так только хуже! И запах от тебя изменился. Ты с кем-то встречаешься? Ты обязательно скажи мне, если встретишь другую женщину, ладно? Обязательно скажи. Я пойму. Просто мне надо знать...
- Нет, - сказал он. – Я прежний. Ничего не случилось. Мы латаем действительность. Идем на вторую попытку.