– Виктор, в литинституте вы учились на факультете прозы и подавали недвусмысленные надежды на этом поприще, вы прекрасно ориентируетесь в современной европейской литературе. И вдруг вы решили уйти в церковную историю, посвятить свою жизнь и свои труды развитию старообрядчества, возвращая сочинения крупнейших дореволюционных мыслителей современному читателю. Это ваш сознательный выбор или стечение обстоятельств? Почему и как произошел этот поворот?

– Скажем, я не ушел от прозы, назовем это военным языком: временно отступил на заранее подготовленные позиции. И в первом, и во втором случае цель – осмысление русского самосознания – не меняется. Другое дело, что в литературном творчестве намного больше возможностей для художественного анализа духовных, идейных, нравственных исканий человека в современном мире, довольно противоречивом и лживом. И все же, если мы – рядовые одной русской идеи, у каждого должен быть свой окоп, свое оружие, которым лучше всего владеешь, своя позиция. Старообрядчество – не экзотический культ, не что-то пришлое, но подлинно русское православие, воспринятое Русью при князе Владимире, восходящее к апостольским временам, вековой опыт противления русского народа злу ненасилием. В какой-то миг мне показалось, что лучше занять этот «окоп» и обратиться к церковно-исторической тематике в таком ее аспекте, как старообрядчество, одновременно узком и необычайно широком, но связанном с русским самосознанием напрямую.

В 1907 году на страницах старообрядческой газеты «Слово правды» увидела свет работа публициста Владимира Сенатова «Философия истории старообрядчества», впоследствии изданная отдельной брошюрой. «Никоновские реформы имели то значение, – писал он, - что ими русский народ отстранялся от непосредственного участия в делах церковных, и накопленные в течение долгих веков религиозные знания откладывались куда-то в сторону. Главенствующее значение получала бесконтрольная воля и власть иерархии… История господствующей церкви, в сущности, представляется историей того, как заносились на русскую землю и прививались к ней инородные религиозные веяния, сначала новогреческие, затем латино-католические и, наконец, протестантские. В сообразность этому история старообрядчества есть история развития собственно русской религиозной мысли, зарожденной в глубине веков, задавленной было при Никоне, но никогда не утратившей своих жизненных сил, растущей стихийно».

Попробую показать то же на литературном примере. История литературы – в том числе история сознания. Есть у Рылеева стихотворение «Кузнец». «Ух как шел кузнец да из кузницы…», и нес он три ножа. Первый нож – на бояр, на вельмож, второй – на попов, на святош. Ну, третий, понятно, на царя. Итак, попы-то причем? Притом, что кузнец этот отстранен был от участия в церковной жизни  – с той самой эпохи, которую принято стало называть расколом. Церковь стала своеобразным государственным институтом. «Ведомством православного исповедания». Народ, миряне, живое тело Церкви – были без места, без прав, без дела. Статистами для заполнения графы церковной метрики, как писал старообрядческий епископ Михаил (Семенов): «С них собирают церковные налоги, для них совершают богослужение, требы, но везде они пассивный объект, а не деятельный субъект церковной жизни. Потому в церкви и нет духа живой, подлинно церковной, общественной народной жизни». Этот вот кузнец, иначе говоря, перестал быть церковным деятелем. В церкви он – гость. Зашел и вышел прочь. Я бы хотел, чтобы с той «мыслью, растущей стихийно», о которой говорит Сенатов, было знакомо как можно больше людей. Пока она погребена под слоем архивной пыли, в подшивках старых журналов. Между тем ведь не ставят светильник под спудом, но на подсвечнике – да горит и светит всем. Я всего-навсего следую этому евангельскому принципу. Ну, кто-то должен это поднять наверх, как поднимают шахтеры уголь… Так что выбор мой сознателен.

Не припомню, когда именно, но точно уже на первом курсе института у меня возникло желание, пусть еще смутное, заняться изучением творчества Павла Ивановича Мельникова-Печерского. Для многих знакомство со старообрядчеством начинается с его «В лесах» и «На горах». А каковы на «литературной кухне» были его подходы к творческой обработке накопленного за годы службы материала? Как, в силу каких открытий менялись принципы изображения старообрядчества?.. Почему после Каракозовского выстрела он написал в служебной записке министру внутренних дел, что будущее России видит в опоре на старообрядчество? Словом, учеба в литинституте продолжилась в аспирантуре на кафедре русской литературы XIX века и славистики, которой руководил тогда замечательный филолог Юрий Иванович Минералов, к сожалению, недавно ушедший из жизни…

– Ну а европейская литература?

– На это просто не хватает времени. Собственно, меня интересует не европейская литература как таковая, во всей ее полноте и шири, а лишь современная французская, причем в очень частном ракурсе – африканская франкоязычная литература. Это хобби, что ли, и все. Просто некоторым книгам, затронувшим меня, были посвящены статьи в «Литературной России» и в «Учительской…», где некогда я вел отдел культуры. Знаете, открыл в свое время для себя замечательного алжирского писателя, взявшего себе женский псевдоним (он был военным и не мог иначе избежать цензуры) – Ясмина Хадра. Его роман «Теракт», где главный герой, успешный хирург-араб, живущий в Израиле пытается докопаться до причин, подтолкнувших его жену к совершению теракта: она взорвала себя в людном месте. Все было нормально, жизнь текла обычным чередом. Роман в 2008 году был опубликован в «Иностранной литературе» в переводе Екатерины Ляминой. Другой алжирский писатель Салим Баши, живущий во Франции, наш ровесник, написал роман «Убейте их всех» от лица летчика, направляющего самолет на башню Всемирного торгового центра. В той же «Иностранной литературе» на русском увидело свет другое его произведение - «Пес Одиссея». А вот Сайуба Траоре, выходец из Буркина-Фасо, еще не переведен. Его «Loin de mon village, c’est la brousse» прочел на одном дыхании. Семейный роман, посвященный трем поколениям. Отец, сын, внук. Название в отрыве от контекста не перевести. Эти слова произносит бабушка, родоначальница семьи. Представительница первого поколения. Она вышла замуж еще при колониальном режиме. Весь ее мир – ее деревня (village). Все, что за околицей – дебри (la brousse), темный лес. А за деревней-то, чуть поодаль – наступающая современная цивилизация, уже без тех трудностей, которые выпали ей и мужу на долю, чтобы защитить свою любовь, свой выбор. Словом: «За моей деревней – темный лес, которого не знаю и знать не хочу, в котором заблужусь». Ее сын попал на воспитание в католический пансион. Можно сказать, оторвался от корней. Но, как и отец, женился по любви, на девушке из другого племени. И «ушел на страну далече», в Берег Слоновой Кости. Красиво название звучит, правда? Не то, что теперешнее Кот Дивуар. А оттуда после падения колониального режима в середине ХХ века с женой перебрался во Францию. Я опускаю частные подробности их судьбы, но им тоже пришлось несладко. Тем не менее, двоих детей вырастили. Что же, девочке надо делать особое женское обрезание. Память о жизни, обрядах предков не умерла, а кругом Франция, куда не уехать было нельзя. Замуж-то надо дочь отдавать за «афроевропейца», а ежели муж обнаружит, что обряда не сделано, позор на весь род. Увезли в Африку, сделали, вернулись. Сын-подросток – расскажи соседке-француженке. Реакцию надо описывать? Но время не стоит на месте, сын приводит знакомить с родителями белую девушку. Теперь уже те в шоке. Но так же, как перед ними, теперь перед новой парой встает задача не только самим выбрать, но и защитить свою любовь. В чужой стране, в столкновении традиций, понятий, разных оценок одного и того же… Удивительные параллели обнаруживаются в романе «Петролеум» (издан в 2004-м) Бессоры (у нее отец из Габона, мама – швейцарка) и русского писателя Геннадия Старостенко «На черной реке» (журнал «Москва, 2006 г., №12). Писатели друг о друге даже не подозревают, но так «работает» тема: оба произведения посвящены добыче нефти, в которой активно участвует иностранный капитал. Кажется, все, что я назвал, совсем из другой «оперы», и к русской литературе мало имеет отношения. Но дело в общих культурных тенденциях: мир стал другим, в нем смешалось все, в нем не спрячешься. При современных средствах слежения можно найти в глухой тайге любое старообрядческое поселение. И бежать глупо. Хочется понять, как нам, оставаясь собой, вместе в этом хаосе жить. Но других нельзя понять, не поняв себя.

– Серия «Наследие старообрядческих полемистов, начетчиков и писателей», в которой вы уже подготовили, откомментировали и издали несколько книг, разумеется, пользуется спросом у старообрядцев. А кто ещё читает эти книги? Получаете ли вы какой-то отклик, обратную связь?

– В этой серии вышли два тома из собрания сочинений очень известного старообрядческого апологета епископа Арсения (Швецова), два тома статей и проповедей епископа Михаила (Семенова), опубликованных в старообрядческой периодике начала ХХ века, однотомники работ архиепископов Московских Иоанна и Мелетия (оба в миру носилии фамилию Картушин, так как были двоюродными братьями). Готовятся очередные тома Арсения и Михаила. Обычно в аннотациях к подобным книгам используется расхожий штамп, что они, мол, рассчитаны на «студентов, аспирантов и всех, кто неравнодушен к православной истории и культуре». То есть, на очень широкий круг читателей. У людей, далеких от веры, они никакого интереса не вызовут, как не пробудят его у них труды Григория Богослова, Иоанна Златоуста да и само Евангелие, пожалуй.

Святитель Арсений (Швецов) приводил в своих трудах изречение Златоуста из «Маргарита» о том, что Церковь – не стены церковные, но законы церковные. Каноны, правила, предание, мировоззрение – это все «законы». Все, чем крепится вера, все, что ее поддерживает, подпитывает и ведет нас к спасению. Храм могут отнять, но вера останется… Народ – основная церковная ценность на земле. Читать многие его сочинения сложно. Специфический архаичный язык, утяжеленный синтаксис, цитаты на старославянском. Но было время, это для старообрядца не составляло труда. Епископ Арсений, умерший в 1908 году, и мыслил и говорил на смеси современного русского и церковно-славянского языка. Однако знание, изучение этих сочинений обеспечивает сохранение исторической преемственности. Помогает ответить на сложный вопрос: почему я – православный. Это все те же самые «законы», о которых говорит Златоуст. Надеюсь, это достаточный повод заинтересоваться книгой.

– В чем еще особенности этих изданий?

– При подготовке мы стремились наиболее полно представить апологетическое наследие того или иного автора. То есть, принцип полноты – раз. В качестве методологической основы взят научный подход, требующий соблюдения определенных правил и норм. Это – два. Важно не просто взять «голый» текст да переиздать, но сопроводить его «конвоем» (термин такой): вступление, примечания, перечень иллюстраций, сокращений, именной указатель, иначе – справочно-поисковый аппарат издания… Вам же нужен компас, чтобы ориентироваться в книге. Многих реалий, смысла событий современный читатель, мало знакомый с историей православия после трагического уклонения значительной части русского народа в новообрядческий раскол, может попросту не понять. Это-то наличие «конвоя» как раз и обеспечивает книге тот самый «широкий круг читателей». Здесь я имею в виду не только читателя современного, но и того, который заинтересуется книгой лет, скажем, через пятьдесят. Именно научная методология подготовки и полнота, кажется, обеспечат устойчивый интерес к ней. Огромный труд по выходу книг в свет взял на себя мой коллега, археограф из Ржева Валерий Волков, взвалив на себя все контакты с типографией и принимая все «громы и молнии» по поводу сверхнормативной правки. Она порой возникает потому, что подготовка текста и научно-исследовательская работа, с ним связанная, идут параллельно, нога в ногу, ибо ранее подобных исследований не было, все с нуля. Это – третья особенность.

Хотелось бы видеть отклик на книги серии в работах других ученых. В виде ссылок, использования того или иного материала. Пока он не особенно заметен. Дело тут в том, что старообрядчество упорно воспринимается как некий этнографический материал. Изучаются, грубо говоря, пояски-бубенчики, «устройство» кафтана-сарафана, язык Агафьи Лыковой: какие слова она в своей речи употребляет, прочие лингвистические аспекты, порой в сборниках научных статей встречаешь вообще невесть что, типа: «Экологические воззрения протопопа Аввакума». Этим всем ученым наши книги сто лет не нужны. Старообрядчество для них мертво. Хотя и подобные изыскания бывают интересны и любопытны. Но в целом изучаются внешние вещи, нечто для нас формальное, такое, что не затрагивает глубинной сути... Кто-то все еще опирается на отжившие штампы, доказывая, например, что старообрядцы готовили Октябрьскую революцию, кто-то не умеет критически подойти к старым публикациям полуторавековой давности. Лучше обстоит дело с археографией, изучением старообрядческой книжной культуры. В этой связи отмечу замечательную, трудоемкую работу израильского слависта Алексея Крахмальникова «Сочинения староверов Белокриницкого согласия (1846–62 гг.)». Кропотливый труд, в котором точно расставлены многие акценты. В прошлом году издан подготовленный питерским археографом Николаем Бубновым каталог «Старообрядческие гектографированные издания библиотеки Российской академии наук. Последняя четверть XIX – первая четверть ХХ вв.». Но тираж убийственный – 100 экземпляров. Очень смелую тему выбрала историк Екатерина Романова, издав исследование «Массовые самосожжения старообрядцев в России в XVII–XIX веках». И, прямо сказать, удача стала наградой за смелость. Еще один питерский ученый Данила Расков выпустил в свет монографию «Экономические институты старообрядчества». Кто говорит, что у старообрядцев – протестантская трудовая этика, тот этой книги просто не читал. И оно простительно, тираж – 400 экземпляров. Вышло в свет второе издание книги Елены Юхименко «Старообрядческий центр за Рогожской заставою». И я бы сказал, такое количество удачных работ – это немало. Я говорил о пересечении непересекаемых культурных параллелей, а знаете, до сих пор непревзойденное исследование о расколе русской церкви XVII века написал французский ученый Пьер Паскаль. В конце 1950-х годов старообрядческая Московская архиепископия заказала его перевод «для внутреннего пользования». Два тома, 986 машинописных страниц. Они сохранились до сих пор в Библиотеке редких книг и рукописей Московской митрополии Русской Православной старообрядческой Церкви. И не угадаете, кто был переводчиком. Внук Льва Толстого Сергей Сергеевич Толстой, присоединившийся к старообрядчеству. Такая вот «геометрия Лобачевского».

– Известно сложное отношение церкви к Льву Толстому. А как старообрядцы оценивали духовные метания писателя?  

– Однажды в архивных бумагах мне встретилось письмо старообрядческого архиепископа Савватия (Левшина), написанное в период его пребывания в ссылке в Туле. Характерный, совершенно детский, неуверенный почерк. Буквы робкие, большие, округлые, растянутые. Человек овладевал грамотой сам. … «У меня был граф Толстой на шестой неделе поста. Разговор имели с ним кое о чем, потом речь зашла о страждущих». Понятно, что графов много, но граф Толстой, да в Туле – один. С этой находки началось мое исследование, посвященное ходатайству Толстого за трех старообрядческих епископов, заключенных за веру Христову в тюрьму суздальского Спасо-Евфимиева монастыря. Они пробыли в заключении от девятнадцати до двадцати семи лет. Заступничество писателя, в конце концов, достигло цели. В 1883 году суздальские узники вышли на свободу. Статья, посвященная этому делу Толстого, была опубликована в газете «НГ-Религии», ее научный вариант – в четвертом выпуске сборника «Старообрядчество в России (XVI–XX века)», изданном в 2010 году. Могу отступить чуть в сторону и оговориться, что в прошлом 2012 году Освященный Собор Русской Православной старообрядческой Церкви установил  общецерковное почитание этих архиереев как святых исповедников.

Отношение старообрядцев ко Льву Толстому во многом определялось религиозными взглядами писателя. Вот как отзывался о них, к примеру, тот же епископ Арсений (Швецов) Уральский в одном из частных писем: «Выписал я от Л.Н. Толстого две книги, изданные за границей: “Изложение Евангелия с примечаниями” и “Царство Божие внутри вас”. Помаленьку ознакомлюсь с его взглядами, чисто антихристовыми, даже и читать отвратительно: Христос не признается Богом, но каждый человек может быть таким же по всему, как и Христос, и чудес никаких не признает; не знаю, как объяснит воскресение Его, – еще не дочел. Удивительно, как люди соглашаются с ним, у него Бог – разумение добра. Вот какие бредни». О Толстом писали в старообрядческой прессе епископы Иннокентий (Усов) и Михаил (Семенов), и это – очень долгий разговор. Во второй том сочинений епископа Михаила вошла его статья «Был ли Л.Н. Толстой безбожником»; он успел ее написать для декабрьского номера журнала «Старообрядческая мысль» 1910 года. Писатель, как помните, умер в ноябре. В третьем томе, куда войдут статьи 1911 года, толстовская тематика будет продолжена… Нужно акцентировать внимание на одном, очень важном моменте. Одно дело – догматическое учение Толстого, и совсем другое – «человеческая его совесть, жившая в его душе жажда добра и истины» (привожу слова епископа Михаила Семенова). Эта-то огромная жажда добра побуждала писателя заступаться, в том числе и за суздальских исповедников, искренне сострадая им. Писатель – это, прежде всего, великая совесть, пусть мятущаяся порой, сбившаяся с пути. Низкий поклон ему за это.

– Вы упомянули об издании трудов епископа Михаила (Семенова), известного писателя и публициста эпохи «серебряного века». Расскажите подробнее об этой работе. Какие открытия лично для себя вы сумели сделать?

– Действительно, епископ Михаил был довольно заметной фигурой в культурной жизни России. В декабре 1916 года Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге посвятило его памяти свое последнее заседание. Его стенограмма, кстати, опубликована в трехтомнике, посвященном Обществу, подготовленном издательством «Русский путь» в 2009 году. О Семёнове писали Розанов, Философов, Гиппиус, даже Ленин в 1912 году отозвался с критическим отзывом на одну из его статей. Сегодня он странным образом забыт. В 1989 году «Советская энциклопедия» выпустила первый том словаря «Русские писатели. 1800 – 1917 годы», оговорившись, что не претендует на полноту охвата лиц, принимавших какое бы то ни было участие в литературном процессе. Имя епископа Михаила в словаре почему-то отсутствует. Тем не менее, его наследие соответствует многим заявленным критериям: идейно-эстетическая значимость произведений – налицо, активность участия в литературной жизни, кружках (в нашем случае это Религиозно-философское общество), историко-литературная характерность. Будучи иеромонахом, владыка Михаил написал интересную драму, посвященную Ивану Грозному. Выступал как публицист, литературный критик (писал о Мережковском, Леониде Андрееве, Короленко, Ибсене и многих других своих современниках),  и, если угодно, как театральный критик. Сохранилось два его коротких письма ко Всеволоду Мейерхольду, в которых он просит допустить его за кулисы, чтобы посмотреть спектакль, оговариваясь, что в силу убеждений в театре не может находиться прилюдно, открыто. Письма позволяют подтвердить авторство одной из его статей, «О принципах нового театра. Письма К.С. Станиславскому», в дореволюционном журнале «Театр и искусство». Очевидно, он продолжает восприниматься узко, лишь как старообрядческий деятель, и все. Литературные же его работы, опубликованные в старообрядческой периодике, в «большой литературе» не вызвали резонанса. Она какой-то своей жизнью жила. По большому счету, нужно переиздавать все, включая сочинения, написанные до присоединения к старообрядцам (сняв в этом случае серийное название). Конечно, сопровождая их комментарием, который соотносил бы наследие этого писателя с контекстом современной ему эпохи. Но пока важнее объединить в нескольких томах статьи и проповеди, рассеянные по старообрядческим журналам, опираясь на принцип максимальной полноты. Увы, два энтузиаста, конечно, могут многое, но не все, что нужно бы. На одном энтузиазме далеко не уедешь.

Знаете, епископ Михаил удивительно порой актуален. Я специально подготовил несколько цитат. Хотите знать, что он думал в 1914 году, например, по поводу современного российского телевидения? Из статьи «Гигиена духа»: «Всякую книгу человек может оставить; каждую злую мысль книги он может оценить и взвесить. У него всегда есть возможность анализа и критики. По отношению к беседе у человека есть право спора, оспаривания опасного злого мнения. Перед зрелищем (если человек не в силах прервать его, уйти) мы бессильны. В представлении, песне, монологе идеи быстро и безудержно развиваются перед нами с огнем яркого вдохновения. То же – в картине, рисунке и пр. Для анализа нет времени – наше чувство и воля властно захватывается чужой волей, проповедью зрелища». Ну, разве это не про «ящик» как средство манипуляции сознанием? А вот – о современной литературе, ее опасностях, об отношении к чтению, о выборе книг. «Опасность книги – в нашем отношении к ней. Яд может быть врачебным веществом, если им пользуются, умея выделять его врачующие элементы, и уничтожают вредное действие остальных. Мы часто к книге обращаемся чуть не сознательно за ядом. Мы набрасываемся на сенсационную книгу, большею частью разрушительного свойства, и жадно глотаем самое острое и резкое, как пьяница пьет вино. Если книга разрушает веру, мы иногда точно с радостью приветствуем ее выводы… Если книга разрушает наши нравственные идеалы, мы с особенным вниманием останавливаемся на этих ее частях, как на откровении. Наша вера, наши идеалы, нравственные взгляды часто так неустойчивы, нам так хочется отделаться от них, как от лишнего бремени, что мы приветствуем злую книгу, как освободителя, отдаваясь в ее волю. Очевидно, что такое пользование книгой – преступление; это – рабство для духа, когда мы принимаем за истину то, что льстит капризам нашей воли. Это – разврат, когда от книги мы ждем щекотания нервов, “мысленного греха”. И если мы не свободны от такого рабства книги, если мы не господа своего разума и чувства и позволяем себе по течению идти за всяким призывом книги, – мы должны тщательно бегать опасной книги: грех играть с огнем и глотать “яда на пробу”. Это – самоубийство духа. Следует окружить себя книгами-друзьями, книгами признанной чистоты и правды с книгой книг – Евангелием – во главе. Воспитывать упрямство чувства и разума, чтобы разум и чувство не отдавались в пленение случайной чужой мысли. Воспитывать чистоту сердца и совести, при которых душа инстинктивно чувствует и отталкивает ложь. Всякую мысль, смущающую совесть, проверять своим разумом и чужой мыслью. И тогда станет полезна всякая книга, и всякую книгу можно читать, только поучаясь, а не соблазняясь. Но пока этой силы нет, лучше, повторяем, избегать книги опасной, модной, соблазняющей, не делать душу игрушкой чужой остроумной игры с истиной».

Часто спрашивают, как старообрядцы относятся к театру. И епископ Михаил приводит здесь же очень разумный, на мой взгляд, совет одного иностранного проповедника. Вы христианин, значит, обязаны творить волю Христову, любое дело, которое не было бы Ему противно. Пожалуйста, идите в театр. Но если почувствуете, что Христу там не место, уходите. Я думаю, что плохих спектаклей немало, но все же отыщется и то, что вполне можно будет посмотреть. Открытием для меня является каждая статья, каждая проповедь.

– В годы советской власти церковь подвергалась гонениям. Остались ли какие-то литературные труды (мемуары, допустим), освещающие историю старообрядчества в этот период?

– Мемуары? В свое время в эмигрантской печати были опубликованы воспоминания казачьего сотника Бориса Кирова о старообрядце Мокее Кабаеве: будучи в войсках Колчака, он организовал особый отряд «крестоносцев»; в основном это были старики-старообрядцы, которые с крестами и иконами шли на позиции красных, во весь рост, уговаривая сложить оружие. Мокей Кабаев имел огромный авторитет и духовное влияние, и пули его не брали. Но это – особая история, отдельная тема. Кабаев в воспоминаниях Кирова – лишь небольшой эпизод.

Событиям гражданской войны посвящено «Жизнеописание священника и отца семейства» протоиерея Иоанна Кудрина. Почти половина этой книги, изданной по рукописи в 2006 году в Барнауле, посвящена дореволюционным событиям, истории семьи автора. Далее – война в Сибири. Иоанн Кудрин был военным священником в войсках Колчака, вместе с остатками армии генерала Каппеля участвовал в «ледяном походе», пройдя пешком через лед Байкала. В сентябре 1922 года он прибыл в Харбин и вскоре принял самое активное участие в организации здесь старообрядческого прихода. Книга заканчивается Китаем. С приходом к власти коммунистов Кудрин с другими русскими старообрядцами эмигрировал в Австралию, где тоже основал приход, существующий, кстати, доныне.

Удивительно светлые воспоминания оставил епископ Геронтий (Лакомкин), проведший десять лет в лагерях. Некоторые страницы напоминают «Житие протопопа Аввакума». Знаете чем? Есть у русского эмигрантского писателя Ивана Лукаша очерк «Потерянное слово», в нем он пишет: «Как-то не замечали, что простая повесть Аввакума о невыносимых страданиях, застенках, пытках и ссылках, – улыбающаяся повесть». Ведь правда, не замечали. Это прочувствуешь, когда пройдешь похожей судьбой, через изгнание, потерю самого дорого. Воспоминания епископа Геронтия, они тоже «улыбающиеся». Ни единого слова осуждения или жалобы. Как Аввакум рад курочке, которая несет яичко (помните?), так точно и он – случайной передаче, где вдруг обнаружился деревенский хлеб, картошки вареной штук тридцать, яблоки. Все просто и трепетно, и жаль, можно и подробнее было бы описать все, но вспоминать это не так просто. Епископ Геронтий освободился в 1942-м, полностью отсидев срок, и активно включился в церковную деятельность. В прошлом году Освященный Собор РПСЦ благословил общецерковное почитание его в лике святых. Предполагается издать собрание его сочинений, и, видимо, они станут еще одной книгой в серии «Наследие старообрядческих полемистов…» Туда войдут и воспоминания. Они опубликованы пока в малоизвестных изданиях.

Наконец, нужно упомянуть воспоминания Галины Мариничевой, которая с самой середины ХХ века работала в Московской старообрядческой архиепископии секретарем. Они посвящены военному и послевоенному времени. Это тоже замечательная, трогательная, светлая мемуарная проза. Однако, с другой стороны, многие аспекты старообрядческой церковной истории ХХ века ждут своего непредвзятого научного осмысления.

Антирелигиозная политика государства как таковая относительно изучена. Можно указать, к примеру, на монографию Михаила Шкаровского «Русская православная церковь при Сталине и Хрущеве». Но подобного обобщающего исследования по государственно-церковным отношениям в их связи со старообрядчеством нет, и в ближайшее время не появится. Пояски-бубенчики – основная доминанта интересов современных ученых, которые «ныряют» в старообрядчество, иногда и довольно глубоко. Но они все равно зачастую не могут до конца понять его духа, его ценностей, его правды. Цель нашей книжной серии в том, чтобы труды старообрядческих писателей и начетчиков стали не только фактом науки, но и фактором, определяющим ее направление. Увы, я пока не могу констатировать, что это произошло.  Пусть этнографы занимаются этнографией. А старообрядчеством должны… Хочу вернуться к давним своим раздумьям о том, как определить ту область, в которой работает историк старообрядчества. Однажды пришло в голову такое длинное слово – старообрядчествоведение. И это неточно. Я занимаюсь историей православия. Термин «старообрядчество» размыт, возник не в старообрядческой среде, он объединяет и тьму заблуждений. Мы пользуемся им условно. Здесь правильней говорить о русском православии. Но пока под «православием» мы имеем всегда в виду новообрядчество. Я иногда пользуюсь определением «новообрядческий раскол Русской Православной Церкви». Это наверняка кому-то обидно, только нескольких православий быть не может. Кто раскольник? – вот в чем основной русский вопрос. Он связан и с церковной историей, и с мировоззрением, и с политикой, в том числе современной. Особенность старообрядческого мировоззрения в том, что православные христиане, не признавшие Никоновских нововведений, не осознают и никогда не осознавали себя раскольниками. Как были православными, так и остались.  

– Роман «Раскол» Владимира Личутина и фильм «Раскол», снятый по роману Владислава Бахревского, на слуху у читателей, и «на глазу» у зрителей. Как относятся в среде старообрядчества к этим произведениям? И что вообще читают современные старообрядцы из светской литературы? Какие авторы популярны?

– Кто-то ничего не читает, кто-то… Вот перед вами старообрядец, который читает какого-то Сайубу Траоре, поэтому… выводы делайте сами. Что же касается фильма «Раскол», он был тем редким поводом, ради которого я включил телевизор. Он у меня стоит еще советский, большой такой «ящик», все не соберусь отвезти на помойку и порой, раз в год, включаю. Посмотрел несколько первых серий, потом еще, еще, и особого интереса не ощутил. В свое время писателя Михаила Загоскина упрекали в том, что в его романах герои XVII века ведут себя как люди XIX века, то же самое можно сказать и об этом фильме: герои XVII века ведут себя как герои XXI века, современная психология втиснута в характер православного человека того времени. Курящий актер, по-моему, никогда его не сыграет, будь он хоть, пардон, российский гражданин Жерар Депардье. Но… Загоскина ведь и так можно читать. Николая Досталя «и так» можно смотреть. В подобных случаях я всегда вспоминаю беспощадный монолог одного чеховского героя: «Публика читает: “Да, мило, талантливо... Мило, но далеко до Толстого”, или: “Прекрасная вещь, но “Отцы и дети” Тургенева лучше”. И так до гробовой доски все будет только мило и талантливо, мило и талантливо – больше ничего, а как умру, знакомые, проходя мимо могилы, будут говорить: “Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева”». Да, хороший режиссер Николай Досталь, но…

Впрочем, есть и другое «но». Фильм поднимает серьезную тему раскола. Термин не совсем удачный, навязанный несколькими предыдущими веками. Когда единый народ разделяется из-за веры на две части – не раскол это, а церковная трагедия. И это определение мне ближе, хотя «расколом» нередко приходится пользоваться. Трагедия! Общая беда одного народа. В фильме хватает исторических и прочих иных неточностей, однако тему и проблему церковной трагедии он ставит перед самой широкой общественной аудиторией, причем в более или менее объективном ключе, то есть преследуя цель показать и «старообрядческую правду». Это безусловный плюс, но он относится, подчеркну, скорее к социологии искусства, а не к искусству как таковому, он лежит в другой плоскости. Я знаю многих старообрядцев, которые высоко оценили этот фильм в целом. 

– Иначе говоря, старообрядцы рады приветствовать всякий непредвзятый поиск истины, будь то в литературе, в кино или в науке.

– Да, конечно. И вот я о чем тут думаю. В 2009 году была создана такая «Комиссия при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России», просуществовавшая, кажется, до февраля 2012-го. История церковной трагедии XVII века  и последующая история Русской Православной Церкви, оставшейся верной дониконовским обрядам и чинопоследованиям, у нас за XVIII–XIX века пережила множество фальсификаций, да и век двадцатый тоже не был зачастую объективен в силу своей атеистической идеологии и методологии. Какая комиссия будет заниматься фальсификацией церковной истории, особенностями проведений той церковной реформы? Никакая. А заниматься надо. Там, в XVII веке – основа наших современных бед. Хотите изменить народ, измените его веру. Хотите стихи на эту тему?

– Давайте…

– Три перста – начало

Нынешних времен,

Голые причалы,

Похоронный звон,

Государства руки

По краям креста,

А начало муки –

Эти три перста.

Пришлые, чужие,

Чтобы свет гасить,

Тот, что с Византии,

С Киевской Руси…

Это стихотворение уже умершего современного старообрядческого поэта Виталия Гриханова. Не самое удачное, поскольку публицистика, которая сливается с художественной прозой или поэзией и становится их частью, не всегда, на мой взгляд, способствует художественному качеству как таковому, но очень точное в своей идее. «Расколу» Владимира Личутина хочу пожелать более удачной экранизации, которая сумела бы отразить средствами кино и особый литературный язык этого романа, и время, и образ народа, какой удалось создать писателю, такой выпуклый и разный в его героях, социальных слоях, характерах.

А вообще, дерзнул бы кто экранизировать само «Житие протопопа Аввакума», это «улыбающееся страдание» его. Здесь самое сложное – постигнуть суть и смысл этого страдания во славу Христову, и не сыграть его, а на экране прожить им. Такой талант и такая роль, режиссерский взгляд придут только от судьбы, не от учебы в театральном вузе.

– В прошлом году в Москве на Рогожском поселке, духовном центре старообрядчества, прошла выставка, посвященная участию старообрядцев в Отечественной войне 1812 года. Мне удалось побывать на ней. Старообрядчеству всегда были свойственны патриотические традиции. Хочу снова вернуться в советскую эпоху, возьмем Отечественную войну 1941 – 1945 годов. Старообрядчество как-то проявило себя здесь?

– Здесь можно говорить о сборе средств в Фонд обороны, организованном старообрядческой Московской архиепископией. Как это происходило в Покровском кафедральном соборе на Рогожском кладбище, рассказано в воспоминаниях Галины Мариничевой, очевидца. Это лишь один приход, хотя и большой, столичный. Намерение создать на эти деньги танковую колонну имени атамана Платова не осуществилось, но если они пошли на другие нужды, к примеру, на лечение раненых, которое продолжалось и после войны, то кто будет спорить, что это менее важно, чем танки? Можно говорить об участии отдельных людей в войне. Например, выходцем из старообрядческой семьи был легендарный разведчик Николай Кузнецов. Можно говорить о труде в тылу, о восстановлении разрушенного. Но я не хотел бы этот единый народный подвиг делить по конфессиональному признаку. Да, наверно, и нельзя его никак делить. То, что соорудили на Поклонной горе – лишь отражение современного «расщепленного» сознания, того раскола, который произошел в обществе на наших глазах и который лишь подчеркивает обесценивание великого советского единения в военном подвиге, в данном случае – в религиозно-архитектурных символах. Тут вам мечеть, тут церковь, тут синагога. Не хватает шаманского святилища. И старообрядческую моленную тоже забыли. Посмотрите на «Родину-мать» на Мамаевом кургане. Вот за что люди шли умирать. Ведь не за синагогу свою. Вот где сразу ощущается подлинное государственное архитекторское  мышление и мощь. Кстати, и там теперь рядышком церковь построили. Все павшие в боях за Родину, включая атеистов, автоматически считаются принадлежащими к РПЦ Московской патриархии. Но, оставим…

Я отойду в сторону от вопроса. Знаете, Лидия, ведь судьба того поколения с нашей связана напрямую, и мне кажется, наше поколение – поколение предателей. Возьму себя. Родители оставили село, но поселились на городской окраине. Свой дом, участок земли. Копались на нем день и ночь. Это было и счастьем, и горем, и одним из смыслов жизни. А мы, я? «И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село…» И эти девяностые годы с «перестройками» – наша кровь, и наша судьба, и наш позор. Мы если не поддерживали, то и не сопротивлялись, а значит, стали соучастниками этого преступления. Мы виноваты. И о нас эти простые, искренние строки Виктора Верстакова:

Отец, я тебя не забуду.

Прости мне до срока вину,

Что я не сберег от Иуды

Великую нашу страну.

Пропущу полторы строфы, далее говорится, что…

…в жизненном замкнутом круге

Враги обманули меня.

Не жду ни подмоги, ни чуда,

Прости лишь до срока вину.

Отец, я тебя не забуду.

Отец, я верну нам страну.

Да, все начинается с покаяния. Но это «метафизика». Нужен «сценарий практических действий». «Верну». Как?

В 1993 году я приехал из другого города к расстрелянному Белому дому. Не то чтобы это было ощущение шока… Ощущение какой-то великой неправды, свершившейся на наших глазах и до сих пор продолжающей вершиться. Не ведая всех тайн царского двора, всех интриг, то же самое осознанно или интуитивно чувствовал русский человек середины XVII века. Плевок в историю.

Те события старообрядческий публицист Иван Акимов метко назвал «раскрещиванием Руси». Участники церковного собора 1667 года, предавшие старый обряд анафеме, «посадили на скамью подсудимых всю русскую московскую церковную историю, соборно осудили и отменили ее». Это сказал не кто иной – Антон Карташев, обер-прокурор Синода (недолгое время, при Временном правительстве).  В наступающем году – двадцать лет со дня другой русской трагедии. «Синтез беспомощного невежества и малодушной житейской лояльности – две основные причины раскола». Это тот же Карташев о церковной трагедии XVII века, а звучит так, будто о нашем современном расколе...

Наша с вами писательская задача состоит в том, чтобы осмыслить путь именно нашего поколения на этом переломе эпох, это – исповедь и покаяние. Раз так, в какой-то мере она диктует и жанр: публицистическая статья, очерк, эссе, если хотите – роман-эссе (вспоминаю «Память» любимого мною писателя Владимира Чивилихина). Впрочем, жанр большого значения не имеет.

– Может ли старообрядчество стать во главе патриотических сил?

– Не может и не должно. Не потому, что оно малочисленно, незаметно, невлиятельно, что от него рожки да ножки остались… Это образно, на деле же в Христовой Церкви малочисленность ничего не значит. Христос, глава Своей Церкви, волен подвергать ее каким угодно испытаниям, и он знает Свой виноград, и ведает, что творит. Христос первичен, нация вторична. Вот что такое старообрядчество. Кесарю – кесарево, Богу – Божье. Есть люди, которые ищут в старообрядчестве «национальную идею» и присоединяются в ее поисках, но, не найдя, столкнувшись с невежеством, с чем-то еще, уходят, разочарованные. И ветер поиска несет их дальше… Надо в храм регулярно ходить и Богу молиться. Вся «идея». Проделайте эксперимент: попросите нескольких человек, называющих себя православными, прочесть наизусть пятидесятый псалом. Он входит в состав утренних и вечерних молитв. Хочешь, не хочешь – выучишь. Если кто не знает, значит… В таком случае, кого называть православным? Не жизнь и быт, не участие в церковной жизни, а лишь формальная принадлежность – критерий православности? Современному интеллигенту ничегошеньки не стоит говорить о православии, попыхивая сигареткой.

Существует мнение, что политические партии и деятели не должны иметь ничего общего с религиозными проблемами, равно как и религия не должна вмешиваться в политику. А мы что делаем с преподаванием истории? Или литературы? Но я опять ухожу в сторону, и ухожу потому, что то и дело мы наталкиваемся на нерешенные проблемы самосознания, а они пересекаются с проблемами национальными, политическими, образовательными. Так что же с нами происходит?!..