Александр Цыганов

ВЕРА

Рассказ

Сели обедать. Сам Сашка - на привычное место, с краю стола, пятилетний сынишка с другой стороны забрался на гладкую белую табуретку, а Вера, жена - спиной к окну, а лицом, стало быть, к своим «мужичкам», чтоб подать чего-то  по надобности. В общем, что в людях, то и в нас.

- Хлеб, - пощелкал пальцами Сашка, с вполне объяснимым желанием и нетерпением поглядывая на щи – густые, красные, забеленные свежей сметаной. – Щи да каша – пища наша!

Вера подошла к подоконнику, на котором стояла голубая металлическая хлебница, достала буханку черного мягкого хлеба в шелестящем целлофановом пакете и наклонилась к окну, всматриваясь в улицу. Отложила пакет, оперлась на подоконник, ниже склонилась – все-таки четвертый этаж. Молчала – глядела не отрываясь.

- Ну, - поторопил Сашка, - чего там? Что еще случилось?

- Да вот, - повернувшись, как-то задумчиво ответила жена, - человек, мужик вон под деревом лежит. Шел, шел – и упал. Прямо на глазах. Пьяный, наверное, шел-то - шатался. А ведь на дворе холодно, может и замерзнуть.

- Подберут, - успокоил Сашка. - Столько народу мимо ходит. Кто же знает, что он пьяный? Подумают – худо с сердцем и поднимут. Не дадут же застынуть на людях.

Но Вера не отходила от окна:

- У него даже шляпа слетела. Под деревом лежит, зеленая. А сам он головой в луже. Надо как-то помочь. Не дело же это.

- Где шляпа? – сорвался с табуретки сынишка и моментально подскочил к окну. -  Мам, покажи шляпу!

- Сиди на месте, - для порядка построжал Сашка, но тоже подошел к окну и пригляделся: в самом деле, под окном, ногами на мостках, а головой в луже, покрытой ледяной осенней пленкой, лежал человек. Сверху – дерево, тополь старый, наклонившийся и  исхлестанный дождями, почерневший. Человек лежал под ним и не шевелился, разбросав широко руки, - спал. Сашке даже привиделось, что у него крупное морщинистое лицо и длинные волосы. Шляпа лежащего валялась в стороне, торчком, зеленая.

- В самом деле, замерзнет, - подтвердил Сашка. – А его и разбуди, так не дойдет. Не в том состоянии. Ч-черт... что делать-то?

- А может, все же милицию? – вздохнула Вера. – Бог с ним, кажется, ему и не привыкать, так хоть живой будет, а?

- Подожди, - раздумывал Сашка. - Должны же люди это... не пройти мимо. Помочь. Неужто не жалко?

Но мимо лежащего прошли уже несколько человек, так и не обратив внимания: лежит кто-то – ну и пусть себе лежит, есть не просит.

Неторопливо прошествовала веселая троица великовозрастных верзил – один другому под стать; средний, в желтой сверкающей куртке с синим обложным воротником, наклонившись, поднял с земли ветку и, видно, пощекотав лежащего, что-то со смехом сказал приятелям. Те, тоже лыбясь, махнули рукой на неподвижного человека – нашел, понимаешь, чем удивить. И троица, по-братски обнявшись, двинула дальше по своим делам. Весело и беззаботно.

Была за это время проторена дорожка возле лежащего и пожилой парой – чинной, аккуратной. Мужчина и женщина опасливо и одновременно торопливо обошли тело, оглянулись. Проходили и другие – один одного стоили.   

- Ну, ребята-демократы… – только и молвил Сашка, видя такое дело. – Хоть и правда, что стыдно, а делать нечего: сходи-ка, родная, к соседке. Позвони, объясни там, как да что.

Жена отправилась этажом ниже, к соседке, которая тихо и мирно уживалась со своим молчаливым и крепко поддающим мужем. Вернулась Вера быстро, возмущенная и обиженная:

- Не знаю, что и за люди! Даже позвонить не дала – говорит: проспится, ничего ему не сделается. Мол, это и дело-то не наше. Их тут, этих бомжей, каждый день, не счесть, сколько шастает. Не будешь из-за каждого трястись – тут и жизни не хватит. Я ей: «Ведь обледенеет человек-то, обледенеет, пока спит, начисто замерзнет! Неужто непонятно?!» И слушать не хочет. Не ходила век свой – да больше и не пойду! Только опозорилась!..

Сашка махнул рукой:

- Давай хоть пообедаем, что ли. И так все остыло.

Снова сели за стол, но к ложкам не притронулись, даже сынишка не крутился и только как-то по-взрослому хмуровато сводил к переносице светлые бровишки.

- До еды ли тут... – качала головой Вера, рыжеволосая, расстроенная. – Господи, и в ум ничего не идет!

- Да-а... – согласился и Сашка. Встав, он  направился к двери. – Знаешь, пойду-ка все же с улицы позвоню. А то на душе просто... не знаю. Пойду. 

- Хорошо, - закрывая за мужем дверь, говорила Вера, - а я пока попробую парня накормить. Смотри – ребенок, а все понимает, как взрослый. Тоже весь извертелся.

Сашка торопливо сбежал вниз: у последнего подъезда стояла будка телефона-автомата с разбитой, искореженной дверцей, исцарапанная гвоздями, с пробитым поликом и подсколотой трубкой, но все же несмотря ни на что действующая.

Сашка набрал было номер, но раздумал, повесил трубку и двинулся в обход дома к лежащему человеку. Тот и не думал менять своего положения: вольно разбросав руки, он мирно спал, даже слегка похрапывал. Волосы у него и в самом деле были длинные, забились под воротник грязного темно-коричневого пальто, а одной стороной свисая русой лохмой в воду, смерзлись.

Сашка вздохнул и, склонившись над мужчиной, осторожно потряс за плечо:

- Земеля, эй, земеля... Слышь, проснись, холодно...

 Спящий не двигался, и тогда Сашка подергал сильнее:

- Да проснись ты, мужик! Совсем ведь окоченеешь!

Человек, раздраженно зарычав, открыл небольшие и мутные глазки:

- Й-й-яяя тебе... сука... сделаю-у-у-у!..          

Сашка на всякий случай отшагнул назад и еще раз попытался  образумить лежащего:

- Слышь, чудак, да вставай, тебе говорят, ведь холодно! Иди домой-то, а то не долог час, можно и концы отдать, эй!..

Но собеседника вновь опрокинуло в сон. Тогда Сашка, подобрав под деревом мятую шляпу, приподнял спящему голову и хотел подложить под нее шляпу. Человек вдруг рывком вскинулся на руке – лицо у него действительно оказалось в крупных извилистых бороздах, озверелое, пропитое, а местами даже какое-то облезлое, пятнистое.

- С-с-сучара-а-а! – зашипел он хрипло и низко, поводя вполне осмыслено маленькими бегающими глазками. Сграбастав шляпу, человек с силой швырнул ее в Сашку: - Забери свою ш-шля-пу или я тебе с-сделаю, падло!

Теперь он уткнулся прямо в лужу и, неловко подогнувшись, вновь заснул – мгновенно и беспробудно.

- Да пошел ты, знаешь куда... – не договорил Сашка, тоже приобидевшись, хотя это было не в его характере. Повернулся и отправился домой несолоно хлебавши. У подъезда остановился, опустив голову, затем быстро вернулся к телефону. Набрал номер, в трубке щелкнуло, и женский мягкий голос ответил:

- Милиция слушает, говорите!

-Значит, это... – подрастерялся Сашка: на душе ныло, точно приходилось выполнять вынужденное и нехорошее дело. – Под нашим домом, значит, пьяный лежит, под окошком... – Сашка представил лежащего в луже со смерзшимися волосами и заторопился: - Понимаете, он в луже и может замерзнуть в любую минуту, а до дому ему уже не дойти. Я хотел помочь, но он, значит, не подпускает, гонит – и все тут. Надо бы поскорее к нему-то, а?..

- Адрес! – потребовал с другого конца провода категоричный, но все-таки мягкий женский голос.

Сашка назвал адрес и добавил:

 - Только надо со двора заезжать, а сам он под деревом лежит, сразу можно и не заметить, вы бы поскорее, а то вон как быстро темнеет... – И вспомнив жену и сынишку, Сашка сказал: - У меня семья даже поесть толком не может, все извелись просто...

Но обладательница мягкого женского голоса не стала дальше выслушивать – положила трубку. Все правильно: работа есть работа. А у них тем более некогда в лапоть звонить.

Дома Сашка рассказал о том, как беседовал с милицией, а суету с пьяным жена с сынишкой самолично наблюдали. Но им все равно было интересно узнать, о чем это Сашка говорил с непожелавшим подняться из лужи. Об обеде так и позабыли: налитые тарелки со щами давно остыли, и до них никому не было дела. Семья дожидалась, когда помогут человеку под окном – в настоящее время не было заботы важнее и тревожнее, тем только и дышали.

Сашка курил редко, но тут не выдержал и, взяв папиросы, заперся в ванной, сел там на край ванны и задымил, и стал думать.

А ведь со своими вечными заботами да битьем за квартиру все как-то и не находилось у него времени просто посидеть с женой по-людски, поговорить о том, о сем. Да погулять вместе с семьей в выходной, скажем. Внимание уделить то есть. Самое обыкновенное. Без этого же нельзя человеку!.. Такая мысль пришла к Сашке неожиданно, отодвинув остальное в сторону. Он как-то привык к тому, что жена всякий божий день, придя с работы, крутится без устали по хозяйству – готовит, стирает, гладит, моет, - хватает досыта. Хотя, если разобраться серьезно, о каком хозяйстве можно толковать? Однокомнатка, Сашка ее получил недавно у себя на заводе, ожидал три года, все силы на это ушли, ничего и никого уже не замечал, а у жены на работе вообще нет очереди – там жилья не дают. Сейчас его вообще просто так никому не дают, кукуй, как знаешь... Но теперь забота другая. В самом деле, со всеми своими важными хлопотами жена-то и оказалась как бы в стороне, побоку. В тени. А Вера – она такая, она не покажет, что ей трудно, промолчит, в себе сдержит. Сашку пожалеет. Он не раз такое замечал, только значения не придавал. Теперь это куда яснее ясного. Да еще работа бухгалтером, видать, много сил у Веры отнимает. Даже не столько работа, сколько самая нормальная ответственность. Вот что. За эту вот работу – ежедневно и еженощно, можно сказать. Однажды у Веры с вечера прыгнула температура, даже «скорую» пришлось вызывать. Сделали укол, посоветовали, что там посоветовали – наказали: ни в коем случае из дома ни шагу и вызвать в обязательном порядке участкового врача. А то недолго и до пневмонии. Но наутро жена все-таки отправилась на работу. С температурой-то, только паспорт с собой захватила. Сказала: если упаду где, по паспорту определят. Сашка тогда чуть не с пеной у рта упрашивал остаться дома – ни в какую!.. «У меня не доделана срочная работа, - твердила Вера. - Не хочу никого подводить. Не хочу и не буду». Так-то... И сегодня, видя неподдельно расстроенную жену, Сашка чувствовал, как его сердце теплой волной омывает нежность к Вере, которую, казалось, так давно знал, что новому чему-то вроде и неоткуда было взяться. Ан нет, выходит, не всегда знаешь, где найдешь. Как тут ни крути, а и верно, что одному-то всей премудрости не пройти.

Сашка докурил и, закрыв за собой ванную на блестящую никелированную защелку, прищурился: в комнате потемнело окончательно. Вера с сынишкой так и сидели у окна без света – смотрели. Ждали.

- Ну как? – незаметно и ласково коснувшись жены, спросил Сашка, чтобы хоть что-то сказать. – Еще не слышно?

  Вера огорченно развела руками, а сынишка проворно взял со стола кусок хлеба и протянул Сашке:

- Па-ап, снеси дяде. Он есть хочет.   

- Положи на место! – прикрикнула Вера, доведенная тем, что обещанная помощь замерзающему все еще не прибыла.

Меж тем людей около мостков проходило больше, но теперь лежащего уже нельзя было разглядеть вблизи, а поэтому можно было пробегать спокойно – с чистой совестью.

Жена покружилась по комнате, но все было подметено, вымыто, выстирано, чисто. Ни мошке сесть, ни пылинке лечь. Тогда Вера подогрела ужин и вскипятила чайник. Когда зеленый в цветках чайник зафыркал, точно заведенные часы, сработал таймер на новой польской плите, приобретенной Сашкой по случаю.

В это время, как будто и дожидаясь звонка, заурчала машина, появившись от соседнего дома и освещая свой путь фарами. Подъехав к дереву, остановилась, из нее выскочили двое молодых ребят в милицейской форме с желтыми буквами на нагрудном кармане – ОМОН; сверху все это было хорошо видно, но смотрел Сашка со своими осторожно – в лад да в меру. Чтоб не быть уж совсем бессовестным. Молодые милиционеры на удивление быстро обнаружили лежащего, деловито взяли его за руки и рывком вскинули на ноги. Тот немедленно стал брыкаться и пинать служителей порядка. Молчаливо и яростно – как личных врагов. Тогда один из милиционеров, не мудрствуя лукаво, дал привычного пинка сопротивляющемуся, и тот уже без дополнительных усилий влетел в фургон. А напарник применившего силу как бы между прочим подобрал шляпу – все, что оставалось от человека, заставившего столько попереживать Сашку с семьей. После чего машина уркнула и, переваливаясь, уехала куда следовало.

- Теперь за стол, - включив свет, облегченно вздохнула Вера. - Будем ужинать, раз пообедать не довелось. Садитесь, мужички.

Но ужиналось через силу, а Сашка на сей раз даже не требовал от сынишки, чтобы он доедал за собой без всякого остатка. Для того чтоб стать настоящим мужчиной, а это дело не шуточное. Сашка все больше посматривал на жену, вспоминая свои недавние размышления, и Вера, замечая взгляд мужа, как бы случайно глянула на него. Встретившись с Сашкой глазами, она с детским недоумением пожала плечами и неожиданно покраснела, неуловимо напомнив ту далекую Веру, с которой Сашка, собираясь домой, впервые повстречался в билетной очереди на автовокзале и, пересилив робость, заговорил...

- Нас и так мало осталось... – произнесла вдруг тихо жена непонятно к чему, но в ответ Сашкина душа дрогнула и осветилась внезапной любовью.   

Александр Цыганов

1993 год

Рассказ

И неожиданно пришла в город, спустилась на землю точно благодать господня: после безумных осенних дней с последующей долгой, холодной и грязной зимой с голодно-прожигающими ветрами наступило лето, - по-дворовому знойное и кроткое, с удивительным прозрачно-зеленым, цветочным воздухом. Казалось, живи безмятежно, лишь благодатно вдыхая этот успокаивающе-целебный, травяной воздух, - будто и не сменяясь, длился один бесконечно светлый, божественный день.

И вот где-то, наверное, в середине этой сказки в привычном потоке современной жизни один из многих отвалил от остановки троллейбус с бело-сине-красной надписью «Россия» – железо движущееся - битком набитый.

Бежал он первоначально без дерганья и рывков, уверенно и плавно, с легким шелестом. Водитель, лысый человек средних лет с остатками сероватых волос, потно прилипших возле ушей, доброжелательно и в то же время как-то безразлично посматривал в салон через чистое стекло.

Отчего-то так вышло, что троллейбус оказался полон военными, одетыми в разномастную форму. Странным было еще и то, что они каким-то образом успели дружно занять многие сидячие места и даже не думали уступать их женщинам, а также пожилым людям, которых здесь хватало. А несколько человек в пятнистой одежде вообще приобрели вид внезапно опрокинувшихся в глубокий беспробудный сон, хотя один из них, вислоносый, со сведенными почти вместе глазами, быстро сделал ртом дующее движение, и перед ним парашютным куполом затрепетал жвачный обмылок, тотчас выстрельно хлопнувший. Но никому, конечно, до этого не было дела, - от набившегося люда стало несусветно душно и жарко.

Наверное, потому даже и дверцы с такой неохотой раскрылись на остановке: долго, как неокрепшая птица крыльями, вздергивались и вскрикивали. А раскрывшись, вытолкнули на улицу нескольких, торопливо слетевших с подножки человек – попасть же внутрь было уже делом безнадежным. На остановке било в глаза – ядовито слепило от нездоровой яркости коммерческих киосков, до отвала набитых бог весть каким заморским товаром. Тут же невозмутимо и хозяйски промышляла пацанва: грязное и оборванное племя моментально ринулось к выкинутой из одного киоска цветной пустой коробке, перематюгиваясь меж собой и угрожающе засовывая руки в карманы. Кругом было мусорно, грязно, пустынно.

Тем временем «Россия» двинулась дальше.

Вскоре водитель, обаятельно и беззаботно улыбаясь, объявил очередную остановку: здесь уже к нему подсела женщина его возраста с подчеркнуто скромным видом и высоко взбитой челкой. Может быть, это и повлияло на движение по маршруту: машина раз и другой неожиданно дернулась судорожно,  как и полагается, в салоне завизжали и завскрикивали; даже кто-то, придавленный, вынужденно застучал в дверцу, надежно отделяющую водителя от обычных граждан, тем самым нарушив строгую инструкцию, трафаретно выполненную прямо на стекле: «Сиди и  не мешай!»       

На следующей остановке произошла заминка, вызванная маршрутной сменой водителя: лысый и обаятельный вместе со своей подчеркнуто скромной спутницей молодцевато уступил место новому сменщику - уже пожилому плотному человеку с густыми светло-сталистыми волосами, ровно зачесанными налево, и внушительным басовитым голосом. Одну руку, точно она с изъяном была,  сменщик заводил за спину: старался на люди не показывать.

А появился он вдруг – прямо из толпы, которая окружила кого-то высокого и рыжего, что-то вещавшего всем с бешеной визгливостью. Вокруг на свежеокрашенных многоэтажных домах висели таблички с иностранными названиями, а на иных зданиях – сразу по несколько; только через дорогу, на деревянном старом доме, полуразвалившемся и осевшем, двое молодых парней старались повесить стенд «ВОЗРОДИМ РОССИЮ!»
Но у них ничего толком не выходило: то ли руки не в том месте выросли, то ли впервые взялись за такую работу и, конечно, опыта еще не имели.

Новый водитель, отведя довольный взгляд от бушующей толпы, также некоторое время в раздумье глядел на действия молодых людей, а после гуднул им сигналом, наверное, в знак одобрения, и тронулся в путь.

А жизнь внутри троллейбуса – железа движущегося – кипела вовсю. В первую очередь, народ, выражаясь не нашим языком, подрассосался немного: стало просторнее. Говорили о чем-то необязательном, обилечивались, кашляли и смеялись, многие молчали. А один военный, кстати, очнувшись от своего сна, даже взял у женщины ребенка на колени и чинно сидел, строго глядя перед собой. На задней площадке оказалась пара-тройка пьяных – без них нынче и жизнь не жизнь; мало того, что переругались меж собой, - стали и к окружающим приставать, задираться. Рядом находился милиционер с черным щетинистым лицом, но на него хулиганы глаз не положили – вообще не смотрели, тем более что и его, как большинство военных, тоже вдруг опрокинуло в сон, даже вот так неудобно – стоя на площадке. А сидящие в основном безразлично смотрели в окна, - словом, каждый был занят.

Несмотря на то, что водитель во время пересменки прятал руку за спину, вел он все-таки уверенно и спокойно.

Но заминка все же произошла и на новой остановке: сначала где-то позади взвыла сирена, и прямо перед троллейбусом оказалась длинная черная машина, за которой промчалось несколько милицейских – куцых, подпрыгивающих. Последние успели-таки настичь черную возле многоэтажки, из кабины высыпали люди и окружили черную, ненашенскую… Но дальше, сколько бы возбужденные пассажиры ни высматривали, уже ничего не увидели. Там раздались беспорядочные хлопки – выстрелы. А потом все затихло…

«Ну и жизнь пошла… - вздохнули кругом. – Пронеси, Господи!..»

С тем «Россия» и тронулась.

Но, оказалось, что дальше - еще хуже. На шестой, предпоследней, остановке вообще все как в рот воды набрали: рядом с бровкой, неловко подогнув под себя руку, лежал мертвый молодой парень с круглым простым лицом. У него нигде не было видно крови, но все сразу поняли, что он – мертвый. Так живого еще не изводило; рядом стояла «Колхида» с прицепом, пустая, и никого кругом – ни милиции, ни «скорой». А может, за ними-то и убежал шофер – дверца кабины оказалась настежь распахнутой.

- Первый раз мертвого вижу! – с какой-то завораживающей утробной радостью пискнула на сиденье девица с закинутой ногой на ногу, выдув перед собой полый пузырек жвачки – этого добра развелось не меньше, чем пьяных и рваных.

Осторожно, не доезжая до своего места, троллейбус остановился, и дверцы раскрылись. Возможно, вид погибшего сильно подействовал на других – не таких твердокожих, как девица. Часть пассажиров торопливо вышла, и среди них почти все военные, - до вокзала оставалось рукой подать.

На свободную заднюю площадку поднялась, как видно, семья: молодой муж с женой и ребенком; женщина бережно прижимала к себе белоснежный сверток. С ними была еще мать и, кажется, вовсе слепая, во всем черном, высокая, малоподвижная, ее осторожно вел сын, так выходило: он что-то тихо и успокаивающе ей шептал.

К этому времени здесь, на предпоследней остановке, ни к селу, ни к городу незаметно затянуло небо – оно темнело ровно и медленно, хотя ничто не предвещало перемену: по-прежнему было по-избному тепло, сухо и солнечно, струился, искажаясь, знойный воздух.

«Россия» шла к конечной остановке. Молодой отец рассчитался за билеты, а когда положил их в кошелек, то в задний карман брюк затолкал не полностью: и у этого водителя троллейбус тоже отчего-то заходил ходуном. Этим и воспользовался один из оставшихся на задней площадке – из тех, что задирался. Видно, компания сошла раньше, и его, прикорнувшего, трогать не стали. А он лишь в себя пришел и сразу, чтоб ему больше магазина с бутылками не увидеть, и вытащил у парня кошелек – мизинцем с длинным ногтем выцепил. И заметить толком никто не успел: по сторонам, не переставая, мотало и дергало. Но, к счастью, все же с грехом пополам, а к последней остановке подъехали – седьмая была.

Все дружно толкнулись к дверям, но не тут-то было: водитель надумал самолично проверять билеты. Потому он открыл, как в таких случаях делается, лишь дверцу на передней площадке, а сам на выходе встал – прямо бревно бревном. Понятно, сначала все засуетились было, но все прошло благополучно: граждане оказались законопослушными, и конфликта с властью не возникло. Между прочим, водитель, проверяя, руку опять зачем-то сунул за спину, а чтоб скрасить это неудобство, всех одаривал шуточками-прибауточками – сочно и густо, как заправский трибунный оратор, стараясь завоевать всеобщую симпатию, хотя это не мешало ему смотреть на мир тяжело и непоколебимо, чуть помаргивая из-под полуприкрытых, заплывших глаз-прорезей.

 И вот с молодым семейством, и без того пострадавшим без вины, - случилось самое настоящее несчастье. Полез парень в карман за билетами, потом в другой потянулся, туда-сюда еще сунулся, а везде, ясное дело, пусто!..

- Вот что делается!.. – только и сказал он водителю, для пущей убедительности выворотив карманы наизнанку. – Ничего не осталось, увели бумажник, а там деньги, билеты, все…  На ходу раздевают.

Конечно, он рассчитывал на обыкновенное взаимопонимание. Зачем ему было врать – достаточно взглянуть лишь в глаза парню: этот скорее даст с себя голову снять, чем кого-то обманет.

Но на лице водителя уже появилась улыбка… Улыбка не улыбка, а что-то такое зловеще-неуловимое скользнуло по тяжелому пористому лицу – предвестник настоящей беды. Он сочно крякнул, ударил по поручню свободной пятерней:

- Тут мне не базарить: плати штраф! Иначе не выйдешь! И никто отсюда не выйдет!

- Какой штраф… - прошептал парень. Он даже отшатнулся, изумленный. – Я ведь правду сказал.

- А-а… правду!.. Я т-тебе покажу правду! Я тебе такую покажу правду, что мать родную не узнаешь! – гремел густой раскатистый голос в пустой «России». – Ишь, голос подали! Я здесь правда, понял? И власть тоже! Плати, гад!

Водитель, быстро закрыв дверку, двинулся на парня.

Тот, не веря, отодвинулся, после лицо его, бледное, густо покраснело: за спиной заплакал ребенок.

- Значит, не веришь?

Водитель молча приближался, держа руку за спиной.

Тогда парень, недолго думая, ногой ловко высадил стекло на задней площадке, да как-то удачно: оно чуть ли не полностью высыпалось на улицу.

Следом, коротко толкнув от себя на миг опешившего шофера, парень на руках проворно спустил через пролом на землю жену с ребенком, а затем, легко подняв, туда же направил и свою безмолвную мать. А уж потом свободно вышел и сам – водителя теперь на месте не было.

Он, выскочив на волю, помчался к другим машинам на остановке – с такими же бело-сине-красными флагами на борту. И оттуда тотчас, быстро-быстро, несколько человек, размахивая монтажками, кинулись к молодой семье.

Но парень этот духом не упал: видя, что иного пути, как защищаться, нет – он первым делом саданул кулаком водителю «России»: тот как бежал, так сразу и сунулся носом в землю. Но и другая сторона бдительности не теряла: парня ударили, подло пнув меж ног, и сразу сбили на асфальт. И тут же, как заправская шпана, принялись дружно обрабатывать ногами. А один из компании был вообще отморозком законченным: он внахлест, исподтишка ударил жену валявшегося парня, и та, бедная, лишь вскрикнув, выронила ребенка…

Здесь произошло чудо: мать их слепая, стоя неподвижно с немо сведенным лицом,  внезапно вся изменившись, вскинула перед собой обе руки, успев подхватить, над самой землей удержать и крепко прижать к себе малютку…

Но бедная женщина, обезумевшая от происходящего, ничего не видела и не слышала: она ползла и ползла в разъяренную толпу, избивающую ее мужа; как и должно, кругом стояли, разинув рты, люди, ни в коем случае не помышляя вмешиваться в чужие дела.

А женщина из последних уже сил, протянув руку, уцепилась за мужа, окровавленного, неузнаваемого, почти неподвижного: у него лишь судорожно скреб и скреб по земле – по асфальту выбоинному – ботинок старый и разбитый, со сношенной полуоторванной подошвой…

Видно, к этому времени небо успело затянуть тучами окончательно, потому что сверху грянуло разом так, будто весь асфальт изнутри разломило надвое – землю всколыхнуло, и тотчас гигантский огненный палец, прочертив от горизонта до горизонта красный бесшумный знак, мгновенно осветил всё своим калено-белым и ярым, неземным светом… Но никому из увлеченных бесплатным захватывающим зрелищем, конечно, не пришло в голову оглянуться, - никто не мог увидеть этот загадочный и таинственный знак…