Время от времени зуд экспериментаторства вспыхивает с новой силой, грубо вторгаясь в естественные процессы развития деревни. Именно поэтому нелишне внимательно всматриваться в уроки прошлого. Один из таких уроков – в следственном деле № 389/6816, о котором пойдет речь.

Из протоколов допроса свидетелей

«Колтаков Яков Григорьевич говорил, что хлебозаготовки душат крестьян хуже податей при царизме и что крестьяне дураки, если терпят все это, вместо того чтобы выгнать коммунистов и передать власть в руки народа…»

«Ликвидацию кулачества, говорит Колтаков, проводят неверно, т. к. уничтожив зажиточную часть деревни, примутся за отбор имущества у середняка и бедняка и выгребут последний хлеб…»

«Только благодаря советам и разъяснениям тов. Колтакова Якова Григорьевича я, Воронин, вступил в колхоз…»

«Колтаков – горячий защитник Советской власти…»

Из протокола заседания группы бедноты при Курбатовском сельском Совете Нижнедевицкого района от 6 марта 1930 г.

«Слушали: о ликвидации кулака как класса.

Постановили: Гражданина Колтакова Якова Григорьевича ликвидировать как класс по 3-й группе по следующим причинам…»

Справка

«В дополнение к своему отзыву даю следующую справку, что в делах Курбатовского сельсовета до ареста и вообще в период моей работы в сельсовете Колтаков Яков Григорьевич не принадлежал ни к какой группе по раскулачиванию, но при аресте его председатель сельсовета Шубин* (фамилии, помеченные здесь и далее звездочками, изменены по этическим соображениям. – Е.Н.) в присутствии Паринова* и лица, который арестовывал Колтакова Я.Г., меня как секретаря заставил написать справку на Колтакова под свою диктовку, что он отнесен к 3-й группе по раскулачиванию.

К сему – Маркин».

…Страницы следственного дела № 389/6816 пестрят вот такими противоречивыми показаниями, документами и фактами. Иногда один и тот же свидетель сначала утверждал одно, а спустя несколько месяцев – совсем противоположное. Что заставляло людей менять показания? Или – кто заставлял? И в каком случае – в первом или во втором? Следственное дело об этом умалчивает. Можно лишь догадываться.

В конце 80-х годов я опубликовал в областной газете большой очерк «Связь поколений». Позднее он появился и в моей книжке «Верхнее Турово», вышедшей в серии «Земля Воронежская. Энциклопедия городов и сел». Основываясь на архивных документах и воспоминаниях непосредственного участника событий Арсентия Борисовича Прасолова, я рассказал о действовавшей в Верхнем Турове в начале прошлого века революционной организации «Туровское крестьянское братство». Девять повешенных, двадцать шесть замученных в тюрьмах, на каторге и в ссылке – таков трагический итог раскрытия крестьянского братства властями.

Брошюра А.Б. Прасолова «Как туровские крестьяне боролись с  самодержавием», вышедшая в конце 30-х годов в Москве, в 1992 году была перепечатана журналом «Подъем» с моим предисловием. В нем я в частности обращался к читателям с просьбой сообщить о дальнейшей судьбе как автора воспоминаний, так и других, оставшихся в живых, участников революционных событий в селе.

И вот в моих руках оказалось «Дело по обвинению гр. Колтакова Я.Г., Лопатина И.Е., Карпова М.Ф.*», хранившееся многие годы в архивах КГБ. Двое из обвиняемых – Колтаков и Лопатин – в прошлом были членами «Туровского крестьянского братства». Первый осужден тогда к бессрочной каторге, второй – к бессрочной ссылке. Оба освобождены после революции. Третий же обвиняемый, Карпов, как будет ясно ниже, человек, во всех отношениях отличающийся от первых двух.

Дело это начато 9 июля 1930 года. Замечу, что до его появления все трое – уже при Советской власти – привлекались к судебной ответственности. По разным, однако, причинам. Например, И.Е. Лопатин показал 11 июля 1930 года, в день ареста:

«Судим в феврале 1930 г. за невыполнение семфонда к 2-м годам лишения свободы и 5-ти годам высылки, но окружным судом оправдан».

В протоколе допроса Я.Г. Колтакова от 31 июля (тоже в день его ареста) читаем:

«Сведения о прежней  судимости: в 1929 г. за хулиганский поступок с председателем сельсовета осужден на 1 год 8 мес. лишения свободы и 2 года высылки, но окружным судом оправдан».

О «хулиганском поступке с председателем сельсовета» следует сказать особо, потому что именно он, этот «поступок», что называется, «вышел боком» Якову Григорьевичу Колтакову. Об этом «поступке» один из свидетелей рассказывает так:

«Колтаков Яков Григорьевич пришел в сельсовет и обратился к председателю Совета Паринову с вопросом: за что его лишили голоса. Паринов ответил, что за скупку и продажу картофеля и яблок. Колтаков начал ругаться нецензурными словами, а когда Паринов сказал, чтобы он прекратил ругань, т.к. здесь учреждение и висят портреты вождей, пред. ВЦИКа Калинина и Рыкова, то Колтаков обругал эти портреты и ударил папкой пред. сельсовета Паринова».

Судя по всему, отношения Колтакова с местным начальством (жил он к тому времени уже не в Верхнем Турове, а в соседнем Курбатове) складывались не лучшим образом. Тот же свидетель показывает:

«Числа 28 июня с. г., проходя мимо чайной, видел, что там стоял Колтаков Яков Григорьевич с несколькими крестьянами, которые смотрели, как дурачок Тихон Козьмич Новичихин бегал с колом за бывшим секретарем сельсовета Кузиным*, причем Яков Григорьевич говорил, что блаженный бьет власть – это неспроста, а надо понимать крестьянам и мотать на ус».

О том же рассказывает и другой свидетель:

«…Дурачок Новичихин затеял драку с бывшим секретарем сельсовета Кузиным, что увидел Колтаков и сказал, что это знамение, если уж блаженные восстали».

Острый на язык Я.Г. Колтаков, конечно же, был у курбатовского начальства «бельмом в глазу».

Словом, обвинения И.Е. Лопатина и Я.Г. Колтакова в «антисоветской деятельности» были явно притянуты за уши и объяснялись амбициями местных чиновников. Они не могли смириться с тем, что остались, как говорится, в дураках после несостоявшихся обвинений крестьян: ведь окружной суд признал и одного, и другого невиновными. Задетая честь мундира заставляла начальство искать новый «криминал».

Обвинения, предъявленные третьему подсудимому – М.Ф. Карпову, несколько другого порядка. Начну с того, что членом «Туровского крестьянского братства» он не был, так что прошлое не связывало его ни с Колтаковым, ни с Лопатиным. До появления следственного дела № 389/6816 он тоже привлекался к судебной ответственности. Но его вина – совсем иного рода: крупная растрата в период работы в Туровском потребительском обществе и поджог склада с целью ее сокрытия.

Из заключения Карпов вернулся досрочно, но не в связи с оправданием, как Колтаков и Лопатин, а по случаю амнистии, приуроченной к десятилетию Советской власти. А в нашем деле ему инкриминировались, в отличие от двух других арестованных, не только 10-й и 11-й пункты небезызвестной 58-й статьи, но еще и пункт 13-й. Для того чтобы читателю было ясно, о чем идет речь, вернемся в 1919 год, когда Верхнее Турово было захвачено белыми. В центре села стоит ныне скромный обелиск, надпись на котором гласит:

«Они погибли от рук белогвардейцев:

Анохин П.И.

Козлов И.П.

Пушкин М.Ф.

Панин Н.М.

Зацепин А.П.

Новиков А.И.

Новиков Д.Г.

Воронин А.И.

Белоусов З.С.

Булгаков В.И.

Прасолов Ф.А.

Новичихин И.Г».

Именно этот текст я цитирую в своей книжке «Верхнее Турово». Жаль, но во время работы над книжкой я еще не знал, что в надписи на обелиске искажены инициалы некоторых земляков. Как неопровержимо свидетельствуют архивные документы, Анохина звали Павлом Никитовичем, Козлова – Иваном Власовичем, Пушкина – Митрофаном Васильевичем, Панина – Даниилом Михайловичем, а одного из Новиковых – Дмитрием Парфеновичем. Но это – между прочим. В данном случае нас интересует то, что обвиняемый М.Ф. Карпов имел к тем событиям самое непосредственное отношение.

Из протокола допроса свидетеля Пушкиной М.Ф. от 10 июля 1930 г.

«В 1919 г. при захвате территории с. Верхнее Турово белыми бандами Карпов пришел в офицерской форме вместе с Забойневым Лаврентием и Маркиным Василием Ивановичем к нам в дом, оставив казаков за воротами, арестовали мужа моего Пушкина Митрофана Васильевича, отобрали у него револьвер системы «наган» и девятнадцать тысяч рублей денег и повели мужа моего Пушкина. Казаки приняли его у ворот и посадили в сельсовете. На другой день утром я пошла к Карпову М.Ф. попросить узнать о муже. Карпова М.Ф. дома не было. Я разговорилась с его матерью и стала просить ее, чтобы она походатайствовала перед сыном своим Карповым М.Ф., чтобы не убивали мужа моего. На что она ответила, что нельзя отпускать таких людей, как мой муж Пушкин, что они приносят слишком много вреда. Дней через пять мужа моего и других коммунистов, всего 5 чел., отправили в Нижнедевицк, где и расстреляли. Двух же коммунистов расстреляли здесь, в Верхнем Турове».

Из протокола допроса свидетеля Пушкина М.М. от 26 апреля 1931 г.:

«Во время прихода белых банд Шкуро в 1919 г. моего отца Митрофана Васильевича, как члена партии, вечером, около 9 часов, пришли и арестовали Карпов Михаил Федорович, Маркин Василий Иванович, Швецов Лаврентий и Панин Константин Петрович, бывший староста при белых, которые взяли у отца револьвер и казенные деньги, приказали ему одеться похуже и отправили в Нижнедевицк, где ночью в числе арестованных его расстреливали, но он остался жив и пришел домой через два дня. Пробыв дома около двух недель, его ночью во дворе застрелили, но неизвестно кто. Наутро пришли Карпов Михаил Федорович и Швецов Лаврентий, забрали со двора оставшуюся шапку и казацкую плетку».

Как видите, показания жены М.В. Пушкина и его сына трактуют обстоятельства расстрела по-разному. Впрочем, сыну в 1919 году было всего лишь одиннадцать лет.

Другие свидетели также показали, что Карпов «при занятии с. Верхнее Турово белыми, вступил к ним добровольно и был принят ими офицером, ходил по селу с погонами», «был в руководящей группе по поимке коммунистов», «руководил… изъятием коммунистов из с. Верхнее Турово».

Что касается самого М.Ф. Карпова, то на допросе 11 июля 1930 г. он показал:

«Во время пребывания белых в Верхнем Турове ими был расстрелян Анохин Павел, сочувствующий РКП(б), а больше при мне ничего не было…»

Однако на вторичном допросе, 24 июля, он, не признавая себя виновным, сказал:

«Я в белые войска не вступал, а уехал вглубь территории, занятой белыми войсками. Коммунистов я не выявлял и не выдавал. У моего товарища, члена партии и председателя сельсовета Пушкина Митрофана Васильевича я был дома вместе с Маркиным Василием Ивановичем, ушедшим с белыми как белый офицер. Я с Маркиным зашел к нему единственно с целью предупредить Пушкина, чтобы никуда не показывался… Пушкина мы дома не застали и, немного поговорив с женой Пушкина Матреной Филипповной, мы ушли и больше у него не были».

Следователям ОГПУ Родионову и Соколову представлялась возможность расследовать обстоятельства расстрелов в Верхнем Турове. Но они этого не сделали. Даже не попытались разыскать лиц, названных женой и сыном М.В. Пушкина. Ограничились лишь получением справки сельского Совета об «отсутствии этих лиц неизвестно где».

Создается впечатление, что дела трех крестьян объединены в одно следствие только для того, чтобы «вина» Колтакова и Лопатина выглядела более убедительной. Но как раз это в конечном счете и подвело следователей. Вряд ли они, начиная следствие, могли предположить, что оно обернется для них сокрушительным поражением. Причиной этого поражения стала настойчивость родных Я.Г. Колтакова. Но не только она, а главным образом – то, что, будучи приговоренным до революции к каторге по делу о «Туровском крестьянском братстве», Яков Григорьевич отбывал эту каторгу в московской Бутырской тюрьме.

Но  обо всем по порядку.

В августе 1930 года П.Г. Колтакова, жена арестованного, направила заявление прокурору ЦЧО по надзору за органами ОГПУ. Она писала:

«Портрет моего мужа находится в Музее Революции как борца за счастье трудящихся… муж мой находится в личных отношениях с бывшим председателем сельсовета Париновым, который в настоящее время состоит уполномоченным по раскулачиванию… Благодаря такому положению мой муж был раскулачен, несмотря на то, что он всегда был бедняком».

Вот уж, поистине – «благодаря»!

К заявлению были приложены несколько положительных отзывов односельчан о Я.Г. Колтакове.

Сын Якова Григорьевича – Сергей, рабочий-смазчик станции Воронеж-II, в заявлении на имя прокурора РСФСР, наблюдающего за органами ОГПУ, пишет, что дело сфабриковано действительными врагами Советской власти:

«…Отец неоднократно по проискам врагов лишался избирательных прав и раскулачивался, но благодаря высшим административным губернским и областным органам восстанавливался, а отсюда нарастала все большая ненависть со стороны действительных врагов Советской власти на местах. Было создано уголовное дело, которое закончилось тем, что председатель сельсовета Паринов 27 августа 1929 г. приговорен был к принудработам, и это, последнее, не прошло бесследно для отца моего, так как Паринов со своими единомышленниками создал дело по ст. 58-10 УК».

Из заявления сына явствует, что ранее подала жалобу прокурору ЦЧО дочь Я.Г. Колтакова, по мужу – Буланова.

Примечателен в заявлении  сына и еще один факт:

«Моего отца знали и знают т.т. Рудзутак, Маслов (нач. бюро жалоб НКПС), Григорьев (нач. трансплана НКПС) и др. видные члены ВКП(б). Наконец, за его невинность ручаюсь своей головой я – не как сын, а как рабочий, которому старик дорог за его прямолинейность и, несомненно, советскую идеологию, способный до самой смерти гореть и сгореть за интересы рабочих и крестьян…»

Так в деле впервые появляется имя Яна Эрнестовича Рудзутака – видного революционера, соратника В.И. Ленина, советского партийного и государственного деятеля. Оказывается, земляк-верхнетуровец был хорошо с ним знаком. В 1909 году Я.Э. Рудзутак, рижский рабочий, возглавлявший партийную организацию, был приговорен военным судом к пятнадцати годам каторги. Он отбывал ее сначала в Рижском централе, а затем – в Бутырской тюрьме. Здесь-то и познакомился с ним Яков Григорьевич Колтаков. В начале 20-х годов Я.Э. Рудзутак был генеральным секретарем ВЦСПС, входил в состав советской делегации на Генуэзской конференции, работал секретарем ЦК РКП(б), а ко времени описываемых здесь событий был наркомом путей сообщения СССР. Именно в этот наркомат, на имя другого своего московского знакомого – начальника бюро жалоб Маслова – Яков Григорьевич Колтаков написал из Старооскольской тюрьмы карандашом на клочке бумаги следующее письмо:

«Дорогой тов. Паша! Вначале шлю тебе привет, а затем прошу извинить меня за то, что я Вас осмеливаюсь беспокоить своими просьбами: меня заставляет необходимость. Я опять томлюсь в заключении благодаря сфабрикованному вновь на меня обвинению теми негодяями, о которых я тебе лично говорил, а также и писал тов. Рудзутаку в первом моем письме. Я надеюсь, с помощью Вашей и это дело будет разоблачено и негодяи понесут должное наказание от советского суда. В данное время осмеливаюсь и посылаю к тебе своего сына Сергея Колтакова, прошу принять от него мою жалобу и отослать в наркомфин; и нельзя ли ускорить рассмотрением мою жалобу, так как промналог (в письме именно так. – Е.Н.) и штраф с меня сложены, а индивидуальное обложение с меня не сложено, а его с меня не полагается брать.

Затем вторая просьба: будьте добры, позвоните Вы в амбулаторию НКПС ст. врачу Сергееву, к которому Вы меня тогда посылали с записочкой от имени тов. Рудзутака для освидетельствования моего здоровья – это было 16-17 августа 1929 года. Документы об освидетельствовании у меня украли, поэтому нужно взять в амбулатории, в канцелярии копию об освидетельствовании меня и передайте ее моему сыну.

Если возможно, передайте мой привет товарищу по несчастью Рудзутаку Яну Эрнестовичу. Еще раз прошу, тов. Маслов, не бросьте меня в моем несчастье. Прошу: напишите от себя хоть несколько строчек на память. Заключенный Колтаков. 10. IX. 30 г.»

К «тов. Маслову», как видно из письма, Я.Г. Колтаков обращается то на Вы, то на ты, называя его Пашей. Понятно, что они были очень хорошо знакомы, но высокий пост Маслова Яков Григорьевич постоянно держит в уме.

Письмо это в деле сохранилось. Кто препроводил его следователям? С какими просьбами или указаниями? Ответа на страницах дела нет. Ясно одно: без вмешательства Я.Э. Рудзутака здесь вряд ли обошлось. Ведь именно после этого письма дело начало «раскручиваться» в обратную сторону. Сначала появляются показания свидетелей – теперь уже в пользу Я.Г. Колтакова. Потом – процитированная в начале этого очерка справка секретаря сельсовета Маркина о подлоге с отнесением Колтакова «к 3-й группе по раскулачиванию». И наконец – постановление старшего уполномоченного ОГПУ Морикова, который нашел:

«Следствие по делу Колтакова проведено недостаточно полно».

Заметьте: речь идет пока только об одном Колтакове. О Лопатине и Карпове – ни слова. Все объясняется просто: дело Колтакова потребовали в Москву. Резолюция на клочке бумаги гласит: «Очень срочно».

В Москве разобрались действительно быстро. Вот распорядительное постановление Коллегии ОГПУ от 13 января 1931 года:

«Колтакова Якова Григорьевича из-под стражи освободить под подписку о невыезде. Дело направить в ПП ОГПУ ЦЧО для доследования…»

Но на месте признать ошибку не спешили. Постановление об изменении меры пресечения принимается только 9 апреля – через три месяца. У Колтакова отбирают подписку о невыезде из Курбатова и освобождают.

Могли ли спокойно отнестись к этому руководители сельсовета – те, кто состряпал дело? Появляется документ:

«Гражданин Колтаков Яков Григорьевич из имущества имеет дом, под железо крытый, и надворные постройки. Земельный надел получает по уменьшенной норме как кулак, и Курбатовский сельский Совет предусматривает, что гражданин Колтаков для селения Курбатово будет являться социально опасным алементом (так в тексте – Е.Н.)»

Логики в справке – никакой, но о ней и не заботились.

А рядом – еще одна справка, в которой говорится, что Колтаков якобы «бежал с белыми на своей лошади», а его сын Сергей служил «в охране белых». На эту откровенную липу следователи уже не «клюнули». Они просто начали отфутболивать следственное дело из одной инстанции ОГПУ в другую. Полномочное представительство ОГПУ по ЦЧО  препровождает его Оперсектору ОГПУ Старого Оскола. «На исполнение» – говорится в сопроводительном письме. Оттуда дело направляют уполномоченному ОГПУ  по Нижнедевицкому району Герасимову – «на доследование». Доследование это предусмотрительно предлагают провести «в плоскости постановления» коллегии ОГПУ. Герасимов, не уложившись в данные ему четыре дня, тянет еще полтора месяца, после чего возвращает дело в Старый Оскол, сообщая, что никаких новых материалов собрать ему не удалось. Через месяц документы снова оказываются в Нижнедевицке. Опять предлагается доследовать дело и указываются возможные направления такого доследования. Исполняющий обязанности начальника Оперсектора ОГПУ Кудрявцев, препровождая дело, намекает на несостоятельность обвинения:

«…Очевидно, ведущий следствие совершенно себе не представляет момента, когда начали организовываться колхозы».

Ясно, что никто не хочет взять на себя ответственность и поставить точку, оправдав Колтакова. Его-то оправдать можно, а как быть с Лопатиным и Карповым? Через десять дней все тот же Герасимов отправляет дело все тем же старооскольским коллегам, объясняя:

«…Задержка дела произошла вследствие подбора более ценных свидетелей, но, несмотря на тщательный подбор и выезд на место, свидетели все-таки более ценного материала не дали… более ярких материалов достать негде».

Фактически это – признание поражения: свидетели, мол, очень ценные, свои в доску, но, увы, факты у них – никудышние…

Характерно, что вся эта переписка снова, как и прежде, вертится лишь вокруг имени Я.Г. Колтакова. О Лопатине и Карпове следователи как будто забыли. Оно и понятно: указание сверху пришло не по ним.

Ну а обвинения, предъявленные Я.Г. Колтакову, лопались, как мыльные пузыри. Но следственное дело-то было общим – одним на троих!

И вот 20 июля 1931 года появляется постановление уполномоченного Старооскольского оперсектора ОГПУ Рогова:

«Избранную меру пресечения в отношении обвиняемых Колтакова Я.Г., Лопатина И.Е. и Карпова М.Ф. – содержание под стражей – отменить, освободив перечисленных выше лиц из-под стражи. Следственное дело в отношении вышеперечисленных граждан дальнейшим следствием прекратить и сдать в архив на хранение».

Вот так, довольно неуклюже, но наиболее простым способом вышли следователи из тупика, в который сами себя и загнали. Обстоятельства расстрела в 1919 году ряда жителей Верхнего Турова так и остались нерасследованными. По свидетельствам старожилов, человек¸ которого я называю здесь Карповым, вскоре после освобождения исчез из села и больше здесь никогда не появлялся. Как говорится, и след простыл! Что касается Якова Григорьевича Колтакова и Ивана Егоровича Лопатина, то они до конца своей жизни трудились здесь, на родной земле.

К рассказу о несостоявшемся обвинении добавлю, что в начале 30-х годов (это следует из документов дела) в Верхнем Турове, возвратившись с каторги и из ссылки, проживали и некоторые другие бывшие члены «Туровского крестьянского братства»: Иван Тимофеевич Гребенщиков, Илья Антонович Новичихин, Константин Петрович Панин, Семен Иванович Щукин. Член организации Василий Антонович Новичихин в село не вернулся, переселившись куда-то на Амур, а Егор Егорович Лопатин остался жить в Сибири. Автор книги «Как туровские крестьяне боролись с самодержавием» Арсентий Борисович Прасолов с начала 20-х и до начала 30-х годов прошлого века жил в Сочи. В мае 1930 года приезжал в Верхнее Турово. Кстати, его книга поступила тогда в село в небольшом количестве – экземпляров тридцать. Один из этих экземпляров хранился в деле № 389/6816, но в 1992 году изъят «для использования в музее Управления федеральной службы безопасности по Воронежской области». Сегодня эта книжка о событиях начала века в Верхнем Турове – действительно музейная редкость.