СТАНЦИЯ НИЖНЕДЕВИЦК

Поезда усталые…

В памяти росчерк лиц…

С детства во мне составами

Станция Нижнедевицк!

  Из ранних стихов.

 Здесь,

В  родном для меня захолустье,

Деревенские мальвы цвели…

На картошке, на щах и капусте

От сохи, от плетня, от земли

В люльке ивовой с громким криком,

По-крестьянски пошитый лыком,

Из пелёнок спеша в мужики,

Я всё крепче сжимал кулаки.

Чтобы в травы скорее, к  солнцу,

Где  букашит лохматый шмель,

Слушать, как скрипит у колодца,

Важно кланяясь, журавель.

ТЫ МОГ БЫТЬ УБИТЫМ

Ты мог быть убитым, а вовсе не пленным,

И наспех зарытым войною-бедой.

В огромной могиле с братвою военной

Лежал бы в Крыму под высокой звездой.

С войны б не дошёл до родного порога,

И мать бы не встретил, не стал мне отцом.

Хотел бы спросить у тебя и у Бога, -

А я-то бы как же, в конце-то концов?

Ну, Бог с ним, с баяном,

                                   с любимой двухрядкой

И домом, и садом, и школьным крыльцом.

Скажи, если б пуля не в щёку тогда бы,

Кого бы пришлось называть мне отцом?

ГЛАЗА ПРИКРОЮ

Глаза прикрою: скарб и быт,

Дощатый стол, солдат увечный,

Перроном с музыкой - на плечи

Ложится  прошлое. Судьбы:

С тоской  не купленных конфет,

С селёдкой, пивом на прилавке,

С соломой крыш и с хлебной давкой -

Навязчиво сквозит сюжет.

И нет рябины за окном.

Ушла рябина, отгорела.

Листом осенним отордела

И деревянным пала сном!

Ушли во взрослость пацаны

Послевоенного разлива,

Расти другим на мирной ниве,

Её не ведая цены…

ПОЕЗДА

Ещё – мы все любили поезда,

Их зычный крик и красные колёса.

У них во лбу большущая звезда,

И машинист в окошке с папиросой.

Взревёт гудок! И паром от колёс,

Лязг по вагонам, лязги буферами

И - покатился поезд-паровоз

За семафор, почти в другие страны.

Мы, пацанвой тогда, разинув рты,

Глядели вслед. Нам грезились походы…

Хватало нам от детской простоты,

Еды, одежд и солнца, и погоды.

И был не всем тогда велосипед…

Наоборот, скорее был немногим.

Завистливо  глядели мы вослед

Велосипедам редким на дороге.

Зато, когда полуторка в пыли

Показывалась где-то на дороге,

Неслись за ней и ног не берегли…

О, как легко тогда носили ноги!

ПОМНЮ

Ту камсу на газете,

Пену пива и слов,

Помню гомон в буфете,

Толчею мужиков.

Отвоёваны страны.

Боль испита до дна.

Гомонят  ветераны

Над бутылкой вина.

С костылями у стойки

У буфетчиц Марусь

Просит дяденькой водки

Победившая  Русь…

СО ДНА ПАМЯТИ

- А ну, глазастый, вдень в иголку нитку, -

меня просила бабушка. Она:

- Какой там леший балует калиткой?

Посунется, глядит за занавеску.

Со вздохом оторвётся от окна,

пошепчется с Царицею Небесной

И: - Ну, где ты, дед? Телка поить пора.

Сыпни курям, корове дай немножко.

Тут гной-и-что делов опять с утра,

а ты там затеваисси с картошкой...

- Не гомони, тут хворост не горит,

тут под загнетой ничего не видно.

Ну, пшёл, проклятый, свет загородил...

Мычит телок. Телку и так обидно.

Кот на приступке жалок без тепла,

но печь тепла еще не накопила.

Плывут дымы над крышами села,

и дед впотьмах по сеням ищет вилы...

Их жизнь текла, и суетно стекла.

Она, как сон. Она - неповторима!

Там на погосте, на краю села

они лежат. Не проходите мимо.

МЕЛЬНИЦЫ

А ещё было мельниц в округе, не счесть,

По ольшанским, ореховским кручам.

Где без крыльев, сходящие просто в навес,

Где  крылами от ветра скрипучи.

Было форсом тогда увисеть на крыле.

Поднимали всё выше и выше!

И сходилось всё в точку внизу, на земле,

Чуя сердцем, как жёрдочки дышат.

А потом, как с обрыва, дугою и вниз!

И - как маятник, что на исходе,

Чтоб потом, как награда медалью: гордись!

Или что-то ещё в этом роде.

От подобных игрушек в хребтине мороз

Даже нынче, когда вспоминаешь…

Но и в этом есть что-то, коль в сердце пронёс -

Как себя ты иначе узнаешь?

Лишь сейчас, в этой мере жестоких забав,

В этой степени страха и риска,

Нахожу я разумность и степень добра,

Разнесённо в пространстве и близко!

Вот поэтому, встретив знакомых, узнал:

Как там мельницы те, а как эти?

Мне ответил знакомый –  снесли «наповал»,

Как и небыло мельниц на свете…

Как и небыло брёвен на конус вверху,

Шестерни наверху деревянной.

Даже привод на жернов, - он тоже в труху…

В душу ветер сквозно, окаянно.

   СЕЛО ОЛЬШАНКА

 Памяти Валентины Золотарёвой

Месяц светел, белеют хаты,

Тёмен лес и блестит вода!

Как таинственные палаты

Соловьиный сад у пруда.

Выше церковь. За ней, далече,

Там, на самом верху, ветряк.

По холмам, будто шаль на плечи,

В лунном свете лежат поля.

К ветряку и туда, за мельницу

Заворачивает тропа.

Редко кто-то случайно встретится,

Чтобы скрыться опять впотьмах.

Лишь старухи пройдут с узлами,

С вечной ношей в своих руках.

С голубыми, как небо глазами

И  мечтою, развеянной в прах.

Пробредут по-старушечьи бережно,

Скрипнут двери, прольётся  свет.

Спит Россия ночная, безбрежная,

И конца её отдыху  нет.

ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

- Эй, памяти старая лошадь,

Поймаю – не дрогнет рука!

Так гибнуть выходят на площадь

Отжившие сроки века.

Из детства излом и провалы,

Изорванный в клочья бетон.

Тут долго земля пустовала,

Как не затихающий стон.

И мы уже стали большими,

И жизнь понеслась мимо глаз

В насквозь пропылённой машине,

Вовсю нажимая на газ.

...Вот тут она ахнула – бомба,

Вот тут и оставила след;

В кустарнике клочья бетона,

А больше свидетелей нет...

ДЕРЕВЕНСКИЕ УСАДЬБЫ

Говорят: патриархально,

Говорят мне, что смешно

Восторгаться днём пасхальным

И смотрением в окно.

Дорожить дерюгой в доме

Из старинного тряпья,

И вдыхать тепло и томно 

Запах спелого жнивья…

Но во мне зовущесть далью,

Пыль и хлопоты дорог.

Я  люблю избу, фатально

Повалившуюся вбок.

В явь во мне:

             хмельные свадьбы,

Топот  пляса, пьяный гик,

Деревенские усадьбы,

Бабьих споров шум и крик…

В тишине мне больно уши,

Брошено стоят сады…

Луг не нужен, дом не нужен,

Конь не помнит борозды.

Как же быть? Что стало с нами?

Даль молчит,  и холм, и лес.

Нет навоза под ногами,

Пуст  сарай и гол навес...