Святослав ИВАНОВ

Сто лет без Суворина

11 августа (24 по нов. ст.) 1912 года умер Алексей Сергеевич Суворин,  великий русский журналист, издатель, писатель и драматург,  выдающийся  общественный деятель, уроженец воронежской земли.

Краевед Ю. Новосельский утверждает, что  Суворин скончался в Царском Селе на даче, в собственном, красивой архитектуры, доме, построенном на крестьянской земле деревни Соболево вблизи Баболовского дворца». Есть много снимков этой дачи, обозначенных как «Дача А.С. Суворина в Царском селе». Однако в специальном иллюстрированном номере газеты «Новое время» №1308 (С.-Петербург, суббота, 1831-го) августа 1912 г.) тот же снимок сопровождает подпись: «Дача Л.Р. Шведе в Царском Селе, где умер А.С.». Так что,  скорее всего, дача, которая стала для Алексея Сергеевича последним земным прибежищем,  ему не принадлежала. Поскольку Суворин не упомянул её  в оставленном им завещании, то, судя по всему,   как и многие жители столицы Российской империи,  он снимал эту дачу на лето.

До 1917 года Царское Село оставалось загородной царской резиденцией и этим объясняется особый статус этого уездного города. В путеводителе конца XIX  века о населении Царского Села сообщается: «Среднее число жителей — 15 тысяч. Собственно городских сословий, то есть чиновников, мещан, крестьян, купцов и духовенства, в городе не более 6—7 тысяч, то есть менее половины всего населения. Большую половину  составляют войска, придворные чины, русские и иностранные колонисты, что придает особую окраску городскому обществу, не говоря уже о том мозаичном населении, которое наезжает на 3—4 месяца из Петербурга». «Царское Село, — рассказывается в том же путеводителе,— один из самых благоустроенных уездных городов. Прямые, широкие и довольно чистые улицы, красивые и чистые постройки, отсутствие режущих глаз бедных кварталов и слободок с полуразвалившимися домиками — все это производит приятное впечатление на людей, привыкших видеть в уездном городе бедное, скучное и грязное захолустье».

Баболовский  царскосельский парк был излюбленным местом прогулок императоров Александра II и Николая II с супругой императрицей Александрой Федоровной. По сторонам причудливо изгибающегося русла реки Кузьминки расположены рощи и куртины старовозрастных  деревьев лиственных и хвойных пород. Все это чередуется с обширными луговыми пространствами.  Парк прорезают прогулочные пешеходные и шоссированные дороги, которые приводят к Английскому саду и Баболовскому дворцу. Баболовский дворец (его часто называли миниатюрным) представлял собой уникальный образец русской архитектуры конца XVIII века и отличался своеобразием планировки и внешнего вида. Здание  на невысоком холме на берегу небольшого Серебряного пруда, асимметричное по композиции, с  высокими  стрельчатыми  окнами,  зубчатыми  парапетами, восьмигранной  башней с шатровой крышей со стороны фасада дворца, было привлекательным и  живописным.  Дворец был разрушен во время войны. А попытки его восстановить пока не увенчались успехом.

 Дача, где умер Суворин, двухэтажный каменный особняк, находилась недалеко от дворца  на правом берегу реки Кузьминка, в самом начале пруда, образовавшегося при постройке моста-плотины. Рядом  на берегу была пристань для лодки. В настоящее время дача утеряна, рядом с этим местом находится парк-отель "Потёмкин".

Один из тех, кто заботился о комфорте царскосельских обитателей,  был владелец дачи,  -  Леопольд Робертович Шведе. Инженер, титулярный советник, морской офицер, участник русско-японской  войны 1904-1905 гг,  он заведовал водопроводом и электростанцией в Царском Селе.  По данным журнала «Электричество» (1910, №10), в России всего-навсего в 38 городах имелись частные и городские электростанции, но первым городом в Европе, который освещался только электричеством, было Царское Село.  Это стало возможным, после того как  8 ноября 1898 года вступила в строй Дворцовая электростанция. Любопытно, что эксплуатацией электростанции занимался представитель электротехнического концерна Европы «Сименс и Шуккерт»,  один из соратников В.И. Ленина, «инициативный и бесстрашный партиец», богатый  инженер  Л.Б. Красин, щедро жертвовавший на нужды революции. Красин жил с семьей в Царском Селе  на даче.   А в конце мая 1917 года    встретился на электростанции с посетившим его Лениным. После встречи Ленин высоко оценил полезность влюблённого в электричество инженера для строительства «новой России». Но Красин пригодился стране Советов как дипломат.

Алексей Сергеевич переехал по настоянию родных из Петербурга в Царское село в конце июня 1912 года. А до этого были три года драматической борьбы с болезнью. Заболевание голосовых свя­зок обнаружилось у  Суворина в 1909 году. В этом же году 2 февраля в Дворянском собрании  торжественно  отметили  50-летний юбилей его публицистической деятельности. Государь Император Николай II подарил юбиляру свой портрет в золотой раме с надписью: «Алексею Сергеевичу Суворину, честно проработавшему на литературном поприще в течение 50 лет на пользу родной страны». Сам Суворин назвал юбилей репетицией похорон. И был недалёк от истины. Болезнь выбила его из седла, и он уже не вернулся к активной жизни публициста и редактора. 

Профессор  Симоновский, первым осмотревший больного Суворина, не нашел в его недуге ничего опасного. По-видимому, это о нём уже после смерти Суворина написал Меньшиков: «Возмутителен мне лично петербургский "знаменитый" профессор, который целый год лечил Суворина от катара горловых связок, не догадываясь, что это был рак. Удивительно, где глаза были у почтенной знаменитости, -  вернее, где был его талант, где было специальное, вроде собачьего, чутье, позволяющее иным одаренным врачам не видеть, а угадывать всякую болезнь, как бы подло она ни пряталась в глубине тканей?» Определил начало злокачест­венного новообразования доктор  Поляков. По версии биографа Суворина Бориса Глинского после консилиума петербургских врачей  Суворин  уехал сначала в Берлин к профессору Френкелю, затем в Гейдельберг, к профессору Кальяну. Оба они нашли у больного  рак гортани и предлагали удалить опухоль оперативным путём. Но Суворин не соглашался на операцию и уехал в  Эмс к доктору Мюллеру, который применил терапевтические средства. И только после того, как они не дали результатов,   в Эмс был вызван из Франкфурта-на-Майне знаменитый доктор Шписс.  Алексей Сергеевич вынужден был согласиться  на так называемое  выщипывание злокачественной опухоли. Он переехал во Франкфурт, где и прошёл курс лечения  в течение полутора месяцев.   Результаты оказались блестящими. И вскоре Шписс отпустил тосковавшего  Суворина на родину в Россию. Но строго предупредил, чтобы  непременно через шесть недель Суворин обязательно приехал во Франкфурт  и показался ему.  Суворин обещал выполнить наставление доктора. Но  вернувшись в Петербург, говоря современным языком, «закрутился». Как всегда   много говорил, порою кричал… и пропустил назначенный срок явки во Франкфурт.  К доктору он явился с  опозданием на две недели. Болезнь сделала резкий скачок. Горловые ткани сильно воспалились. Выбора не было - или смерть от удушья, или удаление гортани. Пришлось сделать трахеотомию, которая лишила  Суворина речи уже до последних часов его жизни. Но общее состояние здоровья Суворина опять улучшилось.  Он снова начал интересо­ваться газетами, снова начал читать, много гулять и подолгу с помощью записок   беседовать с близкими ему людьми.

В Россию Суворин вернулся по одним данным в феврале 1912 года, по другим в апреле.   На родине ему пришлось пережить ещё одну врачебную эпопею. Как вспоминает Николай Ежов, писатель и публи­цист, постоянный сотрудник «Нового времени» с 1896 года,  ещё  во  время пребывания Суворина в Германии   директор московской  клиники имени Базановой  С.Ф. фон-Штейн объявил  в  медицинском журнале, что рекомендованный  ему врачом Адельгеймом для лечения глаз пиралоксин он  с успехом применяет при лечении рака. Поднялся шум. Пресса заговорила о но­вом спасительном средстве от рака.  Сначала на разведку  в Москву приехал самый близкий Суворину сотрудник  «Нового времени», знаменитый публицист Михаил Осипович  Меньшиков. Он  посетил фон-Штейна, затем – институт раковых опухолей, где его директор профессор   В. М. Зыков также при­менял для  лечения больных пиралоксин. Отправив во Франкфурт-на-Майне Алексею Сергеевичу письмо, Меньшиков напечатал в «Новом времени»  статью  о пиралоксине и взбудоражил  всю Россию. Свои беседы о новом сред­стве с проф. В. Ф. Снегиревым, с фон-Штейном и с профес­сором Зыковым    печатал и Н.М. Ежов, московский корреспондент «Нового времени». Именно Ежов встретил Суворина в Москве в гостинице «Националь».  Он   вспоминал: «Когда я посетил А. С. Суворина, у него находилась его сестра А. С. Суворина и г-жа Дестомб, ходившая за Сувори­ным во время болезни. Ужас, холодный ужас охватил меня. Я не мог отвести глаз от Алексея Сергеевича и не знал, он ли это передо мной... Я видел дряхлого изможденного старца, а бы­лой старик-богатырь исчез бесследно. Эти ввалившиеся щеки, потухшие глаза... Господи! Он умирает! – вот что огнем про­бегало в моем уме.  …Несчастный страдалец явился в Россию с вырезанной ча­стью гортани, исхудалый и ослабевший. Он не мог говорить. Только хрипение вылетало из его уст, и, если он хотел что-либо сообщить своему собеседнику, он брал карандаш и писал на бумаге... А ему отвечали... словами». Суворин попросил Ежова  побывать у фон-Штейна и передать ему несколько вопросов. 

На следующий день приехал сын Суворина Борис и начался осмотр врачей. Профессоры  В. Ф. Снегирев, Н. Ф. Голубов  к лечению пи­ралоксином относились скептически. Средство это шло из Германии, но там  о хороших результатах не было слышно.  Они боялись реци­дива болезни. Н. Ф. Голубов после осмотра Суворина нашел, что все  внутренние органы больного были в полном порядке.  Сердце для восьмидесятилетнего старика изумительно крепко. Он так и сказал больному: «У вас все прекрасно сохрани­лось! Желудок, почки, сердце в отличном состоянии». Когда профессор Голубов  закончил осмотр, Алексей Сергеевич схватил бумагу, быстро написал записку  и подал профессору. Там стояло: «Хотелось бы еще пожить и поработать!» Профессор В. М. Зыков после осмотра  сказал Ежову, что сильно огорчён качеством операции, которую  произвел франкфуртский немец-профессор. «Операция, - сказал Зыков, -  хва­леной немецкой знаменитости была произведена с такой не­вероятной грубостью и жестокостью, что все оперированное место представляло собою сплошную рану. Поэтому мой ме­дицинский осмотр являлся бесполезным. Пораженное, тяжко израненное горло А. С. Суворина было недоступно для иссле­дования. Такая операция, повторяю, есть варварство, которого мы, русские хирурги, не знаем».

Наряду с этим сохранилось  анонимное заключение  о здоровье Суворина,  из которого следует, что  Светлое Христово Воскресенье Суворин праздновал в Москве.  К заутрени ездил в Кремль,  потом  разговлялся в семье сестры, у  Саранчиных и пробыл у них до трёх  часов дня, а затем вернулся  к себе.  Александра Сергеевна Саранчина, сестра Суворина,  дежурила у постели больного по ночам.  На первый день Пасхи Саранчины были у Алексея Сергеевича. Его апартаменты состояли из  шести комнат с ванной.  Он чувствовал себя довольно бодро. Больного два раза в день осматривал фон-Штейн.  «Фон-Штейн говорил, что у Ал. Серг. рака нет, так как все отрицательные показатели налицо. Доктор уверен, что больной скоро будет говорить». И Зыков и фон-Штейн высказывались против применения радия, который,  по их мнению «принесёт больному громадный вред». Они заявили, что «лечение радием принесет больному громадный вред, и если будет применена эта система лечения», то они «отказываются пользовать больного, так как они опасаются, что радием можно повредить пищевод». «Кажется, Ал. Серг. скоро приедет в Петербург», - пишет автор заключения. И далее сообщает, что у Суворина был Плещеев.   «Больной очень рад был его видеть и с удовольствием с ним беседовал».

Судя по всему,  фон-Штейн был изрядным авантюристом и пройдохой. А русские профессора не могли предложить ничего вразумительного и,  по сути,  вступили в молчаливый сговор с фон-Штейном. А задним числом всё свалили на «хвалёную немецкую знаменитость». 

Но миф о пи­ралоксине развеялся. И,  по-видимому,  Суворин вскоре после Пасхи вернулся в Петербург.   До конца июня Алексей Сергеевич жил в  своем доме на Эртелевом переулке. Он не хотел покидать Петербурга. Но недуг развивался, и по настоянию родных Алексей Сергеевич переехал на дачу в Царское Село. Здесь он почувствовал себя много лучше. Он много гулял, читал и принимал близких, по нескольку часов  катался на автомобиле.

Но в общественном мнении уже утвердилось: Суворин приехал в Царское Село умирать. Уроженец Царского Села, литературовед, поэт и библиофил Эрих Голлербах, которому в 1912 году исполнилось  17 лет, вспоминал о том времени:  «В царскосельской тиши додумывал свое проплесневелое гегельянство древний Добольский. На окраине Баболовского парка, в одиноко стоящей даче, умирал Суворин. В Софии (южная часть города – С.И.) Меньшиков строчил бесконечные передовицы и фельетоны, а на досуге сидел над шахматной доской. На вокзале накачивался пивом и дымил трубкой багровый Мамин-Сибиряк. Вся эта группа литературных бюрократов, несмотря на различие в убеждениях и влиянии, по духу мало чем отличалась от тех «однодумов-генералов», которые, по слову Мандельштама, «свой коротали век усталый» в одноэтажных особняках за чтением «Нивы» и Дюма. Это была отживающая Россия, и не было ничего общего между нею и литературной новью».

Интересно, что всего через шесть лет, 7 июня 1918 года,  знаменитый нововременец Василий Розанов писал этому самому Голлербаху: «Из золотого, прекрасного письма Вашего, милый Эрих, я беру одно выражение: “и т.(ому) под.(обная) социал-демократическая сволочь” или “всякая соц.-дем. сволочь”. Уверен, в Германии во дворцах так и говорят, с этим оттенком Бисмарковского высокомерия и презрения. Не так у нас в несчастной России. Несчастная, глупая, болтливая Россия дала, позволила сгноить себя этой “соц.-дем. сволочи”. Это было гнилым погребом России, куда все валилось, проваливалось. Провалилась сюда литература; провалилась, с времен Белинского, вся журналистика, вся критика, т. е. уже значительный и достойный отдел литературы». И далее Розанов вспоминает: «Я уже давно писал в “Русск. Вестн.” и “Русск. обозрении”  и не обращал внимания, почему на меня никто не обращает внимания и мне все не платят гонорара, пока один знающий чиновник контроля  (не) сказал мне: “писали бы в «Русской мысли», там — хорошо платят” (времен Гольцева ). Суворин  в “Нов. Вр.” начал “хорошо платить” с самого же начала газеты, и к нему “все пошли” (а кого он не принял за бездарностью, несусветно на него обозлились,  вот “судьба Суворина в литературе” и “в литературном мнении”). 

Розанов был уверен, что расцвет русской социал-демократии напрямую связан с деньгами из Германии. В конце своего письма к Голлербаху он  сделал приписку: «Семья наша голодна. 12-й день — ни хлеба, ни муки. Хоть бы кашки немного».

А летом 1912 года в Царском Селе Алексей Сергеевич не только гулял. Символично, что  среди великолепия самого благоустроенного города России Алексей Сергеевич мысленно переносился на берег Битюга в своё родное село, где родился и откуда начал своё восхождение к вершинам  русской политики и общественной жизни.  Газета «Новое время»  №1308 (от 18(31-го) августа 1912 г.) вышла с портретом своего основателя  и  автобиографией А.С.Суворина, которую он начал писать незадолго до смерти. Автобиография осталась неоконченной. Газета поместила не только печатный текст, но и  автограф Суворина.

 «Я родился в селе Коршево, Бобровского уезда, Воронежской губернии, 10 сентября 1834 года, - пишет Алексей Сергеевич. -  Село это государственных крестьян. Во время Екатерины его было отдали Орловым. Но крестьяне взбунтовались. Тогда Орловы получили Хреновое, на противоположном берегу реки Битюга. Так рассказывали.  Село было на горе и под горою. Так бывало и говорили: мы идём под гору, то есть к тем, которые жили на самом берегу реки Битюга. Река эта образует широкую и глубокую долину, склоны которой поросли дубовым и сосновым лесом, а вершины заняты селами и деревнями. Из Коршева, из верхней его части, как на ладони видно село Хреновое, стоящее против него, вёрст за десять, по другую сторону Битюга. Так как эта лесистая сторона долины поднимается постепенно, то Хреновое кажется стоит на вершине леса. Помню, я долго не мог понять, как это случилось, что стоит село над лесом, точно на его вершинах. А село блестело постройками под железной крышей и церковью при солнце очень красиво. Оно принадлежало графине Орловой-Чесменской, знаменитой основательницы новгородского Юрьевского монастыря и известно своим коннозаводством. Коршево населено государственными крестьянами. Рассказывали, что крестьян несколько раз хотели отдать помещикам, но они постоянно бунтовали и «не давались». Так их и бросили. Село очень большое, версты две длиною, в несколько улиц и переулков. Много в нём фруктовых садов и вишен. У нас тоже был сад, в котором были вишни и десятка два яблонь. Жили мы недалеко от большой каменной церкви. Дом наш был деревянный, крыт соломой. Каменных построек в селе вообще не было. В доме было три маленькие комнатки, передняя, зала и спальня, потом сенцы и изба. Кроме деревянной сосновой «софы», дубовых лавок и нескольких деревянных стульев с кожаными подушками и простой кровати, никакой мебели не было. У нас был работник, иногда работница, но обедали и ужинали мы всегда вместе, по большей части в избе. Только по праздникам обедали в передней, в горнице. По праздникам же и чай пили, всегда вприкуску, да ещё когда гости бывали или когда в бане парились. Отец мой…

С этого бы и начать надо. Он был из большой однодворческой семьи, известной в Коршево под прозвищем Путатовых. Мы бывало так  и говорили: «пойдём к Путатовым», к дядьям, племянникам моего отца. Они жили под горой у самой реки. Рассказывали, что Путатовых произвели Сувориными потому,  что дед или прадед был в каких-то депутатах. Ни отец, ни я не интересовались и тем, что за однодворцы Путатовы: обедневшие ли это дворяне или одинокими дворами сели на берегу реки, вблизи леса и рыбы. Знаю одно, что между однодворцами и другими крестьянами не было никакого различия. Жили как все, одевались как все и считали себя крестьянами…»

Приступ слабости Суворин почувствовал 8-го августа  1912 года.   Осмотревший его врач признал осложнение со стороны лёгких. К 18.00 больному стало лучше, он беседовал с окружавшими его.  Но к ночи врач констатировал прогрессирующий отёк и слабость сердечной деятельности.  Алексей  Сергеевич  то впадал в полудремоту, то обнаруживал большую возбужденность. Девятого августа больной находился почти все время в бессознательном состоянии. Отек легких продолжался, и врачи признали положение безнадежным. На следующий день, 10 августа, больной почти не приходил в сознание. Всё это время родные и близкие не покидали Алексея  Сергеевича  ни на минуту. В ночь с 10 на 11 августа положение ухудшилось, в  начале третьего ночи началась агония, и в три  часа Суворин тихо скончался.

 На прощальной панихиде на  царскосельской  даче  присутствовали: вдова покойного А. И. Суворина, сыновья Михаил, Алексей и Борис, родственники и сотрудники “Нового Времени”, артисты Малого театра. Красиво пел хор соборных певчих. Панихиду служил отец Стефан Фока с дьяконом Екатерининского Собора В. Папиным при псаломщике.
  Вот как описывала последний путь А. С. Суворина газета: “Около одного часа дня последовал вынос гроба и траурная процессия двинулась по Баболовскому парку, мимо дворца, по просеке, далее в Екатерининский парк, мимо Орловских ворот и по Софийскому бульвару на вокзал. Здесь состоялась краткая лития. Приехавшие поезда привозили массу публики, желавшей отдать покойному последний долг. Поезд тихо тронулся в Санкт-Петербург и навсегда увез из Царского Села неутомимого борца за обновленную Русь”.

Примечательна судьба собора, священники которого отпевали Суворина. Построенный  на средства кабинета его величества по плану и под наблюдением архитектора К. А. Тона Царскосельский городской собор святой великомученицы Екатерины  был  освящен  24 ноября (6 декабря) 1840 года в присутствии Николая I. 10 июня 1939 года в 5 часов 30 минут утра собор святой Екатерины был взорван. На его месте предлагалось сначала установить  памятник А. С. Пушкину, но 22 апреля 1960 года был открыт памятник В. И. Ленину.  В апреле 1995 года комиссия мэрии Санкт-Петербурга приняла решение о демонтаже памятника  Ленину в Пушкине (а также у Варшавского вокзала). Но только в ночь с 6 на 7 апреля 2004 года  памятник В. И. Ленину был сброшен с пьедестала неизвестными лицами с помощью лебёдки, прикреплённой к дереву.  В июле 2006 года был учрежден Благотворительный фонд «Воссоздание собора святой Екатерины в Царском Селе», а 7 декабря 2006 года  произошла закладка храма.  В 2008 году воссоздание собора вошло отдельным пунктом в правительственное распоряжение в связи с празднованием 300-летия основания Царского Села. И  7 декабря 2009 года в строящемся соборе была отслужена первая литургия.

Тело Алексея Сергеевича уже 11-го августа было перевезено из Царского Села в Петербург,  на квартиру   в Эртелевом переулке. Толпы народа приходили поклониться праху усопшего. Гроб утопал в цветах и зелени, и бесконечные вереницы депутаций, одна сменяя другую, возлагали к подножию катафалка роскошные венки с разнообразными трогательными надписями.  Как пишет биограф Суворина: «Весть об этой кончине, хотя и не явившаяся неожиданностью для широких кругов русского общества, произвела, однако, и на друзей, и на врагов покойного глубокое впечатление. Все поняли, что отошел в вечность крупный исторический человек, с именем которого тесно связаны были многие и многие страницы отечественной жизни. Выражения скорби семье и редакции "Нового Времени" посылались со всех углов России и заграницы…»

  Около девяти часов утра стали съезжаться представители печати, театра, общественные деятели и многочисленные почитатели покойного.  Около половины десятого вся лестница была заполнена людьми. У гроба усопшего Алексея Сергеевича собралась вся семья. Началась лития.  Во время литии пел хор Преображенского полка.   Без десяти десять часов утра лития окончилась.  Гроб с останками покойного Алексея Сергеевича вынесли на руках Михаил Алексеевич, Алексей Алексеевич, Борис Алексеевич и Борис Михайлович Суворины и внук покойного капитан Д. А. Коломнин. Толпа народа, расположившаяся по всему Эртелеву переулку, обнажила головы. За гробом следовали супруга покойного Анна Ивановна, дочь ее Мясоедова-Иванова и другие близкие. Печальный кортеж растянулся на огромное расстояние.  В тот момент, когда голова процессии с Жуковской улицы сворачивала на Надеждинскую, хвост процессии был еще у Бассейной.  За гробом ехали  одиннадцать колесниц с венками. По дороге к процессии присоединялись многие видные представители петербургской журналистики, литературы и артисты. На Знаменской площади   процессия разлилась вокруг памятника Александру III, затем гроб пронесли правой стороной мимо Николаевского вокзала.   Тысячные толпы народа стояли по обеим сторонам Невского проспекта. Окна домов были усеяны зрителями. В одиннадцать часов процессия подошла к воротам Александро-Невской лавры.  Через узкие Благовещенские ворота народ проходил в течение получаса. Гроб вносят в церковь Святого Духа и устанавливают среди церкви на возвышении, утопающем в зелени и цветах, внизу и по бокам располагают те венки, которые присланы прямо в церковь. Среди них роскошный венок из белых цветов от Государя Императора.  Начинается литургия. Поет полный митрополичий хор.

  В два часа кончились отпевание.   Тело опускается в семейный склеп. С надгробным словом выступили правовед А. А. Пиленко, член государственной думы Н. П. Шубинский, русский публицист-народник и агрохимик, автор знаменитых «Писем из деревни»  Н. А. Энгельгардт, писатель и публицист Б. Б. Глинский, предприниматель и журналист, автор проекта  скоростной  дороги на эстакадах над Екатерининским (Грибоедова) каналом И. П. Табурно, от думской фракции Союза 17-го октября Н. В. Никаноров , представитель редакции "Таймс" P. А. Вильтон, наборщик А. Тюхтяев, представитель журнала "Наборщик и Печатный Мир" А. А. Филиппов , сотрудник "Русского Чтения" г. Мисюревич.  В заключение произнес свое краткое слово протоиерей Орнатский, приглашая окружающих продолжать дружно дело А. С. Суворина, на благо России. В начале четвертого часа печальная церемония закончилась.   

На смерть Суворина отозвалась вся мировая пресса.    "Россия потеряла самого крупного и известного представителя своей периодической печати, - писала  "Дэйли Телеграф» . - Покойный Суворин основал "Новое Время" - популярнейшую русскую газету. Нет, вероятно, такого угла в цивилизованном мире, где бы её не знали как руководящий орган национально-русского направления и в этом смысле не считались бы с ее взглядами".

Парижская газета "Темп"  отозвалась следующими словами:  "Закончилась долгая, благородная жизнь. Со смертью Алексея Суворина русская литература потеряла одного из наиболее блестящих своих представителей, а европейская журналистика -  одного из своих главных руководителей. Скромность его происхождения -  из провинциальной семьи мелкого дворянства -  указывает, что он всем был обязан самому себе и решительно ничем связям и протекциям. Он унаследовал от крепких, любящих свою родину крестьян те свойства характера и темперамента, которые создают "represantive men" и которые дали России великого гражданина».

А вот как отозвалась на смерть Суворина газета «Голос Москвы»: «Без преувеличения можно сказать, что он первый создал в России большую "политическую газету", с которой, как с выражением общественного мнения, вскоре стали считаться не только в России, но и за границей». И ещё цитата из той же газеты: «Аристократ русского народного ума, А. С. Суворин в общественно-политическом своем значении является крупнейшим, истинным представителем русской средней имущей демократии - русского "среднего сословия", которому впереди предстоит все более и более крупная общественно-политическая роль. В этом - "успех" А. С. Суворина, и в этом источник того небывалого в истории русской журналистики внимания и влияния в политических сферах не только России, но и Европы, какое выпало на долю потомка бобровского крестьянина Воронежской губернии!"

 Но не эти оценки повлияли на посмертную судьбу Суворина. Лидер РСДРП,  основатель ежедневной легальной большевистской газеты «Правда»,  первый номер которой вышел 22 апреля (5 мая) 1912 года,  Владимир Ленин, находясь в эмиграции в Кракове , также отозвался на смерть своего коллеги.  В № 94 №"Правды", 18 августа 1912 года за подписью И.В. появилась его  статья под названием  «Карьера», где дана следующая характеристика покойного: «Бедняк, либерал и даже демократ в начале своего жизненного пути, — миллионер, самодовольный и бесстыдный хвалитель буржуазии, пресмыкающийся перед всяким поворотом политики власть имущих в конце этого пути».  Начиная с 1917 года,  вплоть до 90-х годов эту фразу повторяли целый сонм советских журналистов, литературоведов, критиков и краеведов.  И, конечно, никто не смел оспаривать её. На долгие десятилетия Суворина заклеймили  «реакционным журналистом и издателем».

Ленин, не был одинок, вся левая печать России на протяжении нескольких десятилетий травила Суворина примерно по одной схеме. Так, Ленин в своей статье пишет, что  "Новое Время" Суворина на много десятилетий закрепило за собой, конечно,  в соответствующих кругах,  прозвище "Чего изволите?" Изобретатель этого прозвища, завидовавший чужому успеху    Салтыков-Щедрин,  по свидетельству московской писательницы,  сотрудницы «Русской мысли» Некрасовой  не мог слышать никаких благосклонных отзывов ни о Цитовиче (редактор правой газеты «Берег» - С.И.) ни о Суворине.  «Если, - говорил он, - они и дело говорят, то их слушать нечего; если и хорошо говорят, то надо говорить, что они дурно говорят».  Таковы были понятия об объективности у Михаила Евграфовича.   Правда, если разобраться, ничего обидного и  в прозвище «Чего изволите?» нет.  Сам Щедрин в фельетоне «Газетчик» за 1887 год, где под именем Непомнящий выведен Суворин,  пишет: «Спросите Непомнящего, что он хочет, какие цели преследует его газета? – и  ежели в нём сохранилась хоть капля искренности, то вы услышите в ответ: хочу подписчика!» Что  тут крамольного, трудно понять и сегодня… И далее автор фельетона как бы раскрывает секрет «Нового времени»: «Благодаря прочно организованной системе приспешничества газета Непомнящего получает возможность ежедневно снабжать читателя целой массой новостей и слухов». К тому же «всякая новость передаётся в газете бойко,  весело. Облитая соответствующим пикантным соусом». Как видим, обличения Щедрина  с сегодняшней точки зрения звучат как комплименты. Однако, с усилением и ростом революции Суворин мешал всё сильнее. И характеристики менялись. В 1903 году  пролетарский писатель, автор культового для советских читалей «Железного потока», Серафимович в заметке «Суворины сыны» наотмашь клеймит «Новое время»: «Четверть века лжет газета, лжет во всех областях, во всех сферах, которых она только касается...». 

А в 1899 году сам Максим Горький написал «Открытое письмо к А.С. Суворину». Вот отрывок из него: «Он (Суворин – С.И.)  давно уже сумел осуществить «краткую программу для успеха», нажил большую газету, но в ней не пишет так прямо и остро, как некогда писал... Бесцветна и скучна его речь в наши дни. И хотя порой звучат в ней слёзы — это лисьи слёзы, слёзы старой, умудрённой жизнью лисы...» А  в феврале  1905 года в письме первой жене  Е.П. Пешковой «Буревестник революции»  пишет: «Прохвост Витте рекомендует меня иностранным корреспондентам как одного из главных деятелей «смуты». «Смуты» - каково? Они всё ещё полагают, что это смута, а не начало новой русской истории. Изумительная глупость или нахальство. А Куропаткина – бьют, эскадру возвращают. Суворин – плачет, старая гнусная проститутка, и зовёт всех нас на Восток, где, дескать, решается истинная судьба России. Вот сволочь. Вот рабья душа! Он гораздо вреднее Мещерского ( редактор-издатель консервативного журнала «Гражданин» - С.И.), Грингмута (русский политический деятель праворадикального толка. – С.И.)  и К, ибо умнее их всех вместе. Вероятно, я скоро наступлю ему на язык». К этому времени Горький был уже невменяемым революционером  и жил по принципу – чем хуже, тем лучше.    В 1906 году,   будучи на Капри, Горький   признаётся в одном из писем: «Я живу в восторге, в страшно повышенном настроении, - каждый день все более убеждает меня в близости революции всемирной».

Кстати, вторая жена Горького М.А. Андреева в 1912 году в одном из писем, сравнивая себя с Комиссаржевской, говорит, что последняя на десять лет моложе её, «что у неё была  полная свобода действий, и она не стеснялась выступать даже у Суворина». Чего Андреева позволить себе не могла, и «предпочла бы стать кухаркой,  чем быть первейшей актрисой» в театре Суворина. В 1918 году Андреева, назначенная  комиссаром театров и зрелищ в Петрограде, организует на базе театра Суворина «первый советский театральный коллектив» - Большой драматический театр,  на  сцене которого она,  наконец, выступила  и как актриса.  

После смерти Суворина в  1912 году,  отвечая всем  гонителям Суворина,  самый знаменитый нововременец Меньшиков писал: "Нажива!" -  кричат низкие люди, сгорающие от зависти при виде трех или четырех миллионов, сложившихся у Суворина за полстолетия титанического труда. Но нажива могла бы быть стимулом их маленьких душ,  а не его большой души. Если бы дело состояло в наживе, то Суворин занялся бы казенными поставками или железнодорожными подрядами, выжимая из рабочих пот и кровь. Или в два-три года нажил бы миллионы на биржевой игре. Или по примеру отечественных, ныне радикальных кулаков он нажил бы десятки, а может быть, и сотни миллионов на ситцевой, сахарной, угольной, нефтяной наживе. Но Суворин был только писатель, писатель с головы до ног, как Лир был король с головы до ног. Божией милостию артист пера, Суворин со всей страстностью своей несколько южной крови, со всем упорством железной породы, выросшей на берегах Битюга, со всем благородством героических предков шел к одной лишь цели -  служить России. И он служил ей, пока смерть не прервала ему дыханье и пока свет не померк в глазах...»  

Меньшиков полагал, что именно  «Суворину история России обязана, как и Каткову (и в степени гораздо большей), появлением ежедневной печати как силы влиятельной и временами наиболее влиятельной изо всех».  Василий  Розанов в своих «Припоминаниях и мыслях….»  подчёркивал , что  Суворин «принял бесчисленные оскорбления, принял лютый вой всей печати на себя, принял комки грязи, полетевшие на него от безумной и обманутой молодежи (если только не павшей молодежи), заслонив от уймы подлости и пошлости больное тело России. Раны Суворина — раны телохранителя России».

Глубоко символично, что 1912-й год, год его смерти,  стал годом перелома, первым годом настоящего кризиса относительно благополучной России.  При этом,  сто лет назад, в 1912-м, Россия жила лучше, чем когда-либо раньше. Позади была  "русская смута" 1905-1907 годов.  В 1912-м темпы роста ВВП были как никогда высокие. Французский экономист Эдмон Тэри писал: "Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 год идти так же, как они шли с 1900 по 1912 год, Россия в середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении". Но, увы, Россия споткнулась на взлёте. Если в 1911 году массовых политических стачек в стране произошло 24, то  в 1912 — уже 1300. Самая громкая из них на прииске Преображенском закончилась Ленским расстрелом, где было убито  270 человек.  Компания, владевшая приисками, принадлежала англичанам, а управлялась евреями.  Поэтому  знаменитый черносотенец, правый  депутат Думы Николай Марков-2-й, был заодно с  эсером Александром Керенским, который возглавил думское  расследование Ленских событий.  Добившись оправдания стачечников и наказания виновников Ленского расстрела,  Керенский  стал популярной политической фигурой. С 1912 года пресса начинает обсуждать Распутина.   Начинался обвал…

Пройдёт не так уж и много времени, как общество поляризуется без всякой надежды на компромисс. Если в 1912 год Голлербах спокойно констатирует наличие «отживающей России» и «литературной нови», то всего лишь через два года ситуация резко обострилась. Как вспоминает Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены» уже после начала войны с Германией,   редактор «Нового времени» Алексей Суворин-младший,  неожиданно предложил начинающему  поэту Георгию Иванову  ошеломляющий контракт: стать постоянным сотрудником «Нового времени» с окладом в шесть тысяч в год и построчным гонораром. «В тот же вечер, - пишет Одоевцева, -  Георгий Иванов сообщил Гумилеву о своей невероятной удаче. Но Гумилев замахал на него руками. — С yмa ты спятил, Жоржик. Беги скорей, откажись! Ведь ты навсегда опозоришь себя — нигде тебя ни печатать, ни принимать не будут. Крышка!» И Георгий Иванов  не стал «нововременским молодцом», чем-то вроде прокаженного в глазах левой общественности.

Гумилёв от «левых» получил пулю в 1921 году. В том же году в Крестах в тюремной больнице умерла и 18-летняя Наталья Алексеевна Суворина, внучка основателя «Нового времени» и дочь Алексея Алексеевича.  Георгий  Иванов закончил жизнь в нищете в   эмигрантском доме престарелых. За границей упокоятся и остальные Суворины.

Кто знает, был бы жив и здоров старик Суворин, который мощно противостоял  «талантливому русскому кутежу»… Недаром Горький назвал Суворина самым умным противником Ленина. А позже Зинаида  Гиппиус назвала Горького «Сувориным при Ленине». Был бы он жив и в силе, возможно он смог бы подсказать русскому обществу выход из того тупика, в который втягивалась роковым образом Россия.

Чем глубже погружаешься в обстоятельства жизни и смерти Суворина, в ту эпоху, тем больше параллелей с нашим временем   приходит на ум.  Воистину история России непредсказуема. Сами собой вспоминаются строки Николая Гумилёва, которые так ярко передают наше русское восприятие времени:

Летящей горою за мною несется Вчера,

А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,

Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.

Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

Нежели, действительно,  «в Россию можно только верить?»  Любопытно, что в 1910 году действительный  член Русского географического общества, координатор Общества археологии, истории и этнографии при императорском Казанском университете Валентин Александрович Мошков издал  в Варшаве двухтомное фундаментальное исследование «Новая теория происхождения человека и его вырождения, составленная по данным зоологии, геологии, археологии, антропологии, этнографии, истории и статистики». Автор утверждал, что через каждые 400 лет своей истории народ возвращается к тому же, с чего начал. Каждая из половин цикла, состоящая из 200 лет, в свою очередь, делится на два века, отличающихся "своим характером", а каждый век - на два полувека (50 лет).

В последнем  разделе книги «Наступающий железный век. Упадок (1912 — 2012)»  Мошков пишет:  «Через два года, то есть в 1912 году, мы вступаем в железный век. Постоянное вздорожание всех предметов первой необходимости будет усиливаться с каждым годом. В результате его последует расстройство финансовой системы и задолженность всех слоев общества. Множество народа будет умирать от голода и эпидемий. Народ найдет мнимых виновников своего несчастья в правительственных органах, в состоятельных классах населения. Начнутся бунты, избиения состоятельных и власть имущих». По прогнозам Мошкова, в 2012 году в России должен начаться  новый Золотой век. Но не исключено, что как и в 1612 году нынешний новый век наступит с худшей своей половины, и настоящий подъем «при нормальном течении общественной болезни» будет только в 2062 году. Но всё-таки  лучше жить в упадке Золотого века, чем Железного. Будем надеяться на лучшее.

* * *

Историческая реабилитация Суворина началась уже в наше время в 90-годы прошлого века на его  родине .  Важным шагом в борьбе за доброе имя Суворина стала установка 17 июля 2003 года на доме Тулиновых в Воронеже, по адресу проспект Революции, 30 памятной доски. На родине Алексея Сергеевича отреставрировано  здание начальной школы, построенной Сувориным, а  в октябре 2006 года в Коршевской средней школе открылась музейная  экспозиция, посвящённая Суворину.  В 2007 году, 11 сентября, на территории областного училища культуры в городе Боброве по инициативе Союза писателей России был открыт памятник Алексею Сергеевичу Суворину. Бюст работы московского скульптора Сергея Полегаева выполнен на пожертвования жителей Бобровского района и на средства местного бюджета.