Причастный оборот

/рассказ, основанный на реальных событиях/

Однажды, ясно и пронзительно, словно ночной звонок в передней, прозвучала в сознании мысль: пора идти на Причастие...

Так бывает в жизни: всё идёт как бы своим чередом, что-то рушится, что-то созидается. Но у тебя хватает душевных сил безропотно противостоять невзгодам и смиренно переживать победы. В сущности, ещё не известно, что легче.

Но вот падает «последняя капля»... Даже не падает – втекает. Втекает она всегда как «живительная влага», как «благо», скрытно и незаметно, во время переживаемого удовольствия, как венерическая болезнь или алкоголизм. И когда эйфория от «употребления» сомнительных благ проходит, ты внезапно осознаёшь, что болен, что надежда на излечение более чем призрачна, и, что самое ужасное – тебя поражает сознание «оставленности», «брошенности», будто весь мир брезгливо, с презрением  отвернулся от тебя.

Ты, точно прокажённый, мечешься от дома к дому, от души к душе, нигде не находя покоя и утешения. И благословен тот, кто в минуты смятения ясно сознаёт, что есть только одно место, где ты можешь обрести если не Свет, то хотя бы покой...

Так повернулась и моя судьба: пришла одна большая беда и привела с собой табун маленьких проблем, которые разбежались по всем сферам жизни, как тараканы из банки...

Давным-давно, в розовом детстве, я забрёл в старый дом, предназначенный на слом. Моё внимание привлекли маленькие коричневые насекомые, которые в изобилии сновали по брошенной  старой мебели, обоям, выглядывали изо всех щелей.

– Раз они живут в доме, стало быть, они полезные, – рассудил я по-детски здраво и непосредственно. – А у нас дома таких нет...

Нет – значит, будут! Я всегда отличался домовитостью, с самого раннего возраста интересы семьи были для меня превыше всего. Естественно, я стал с энтузиазмом ловить и собирать симпатичных насекомых в банку, чтобы отнести их домой.

Торжественно принесённая мною банка была готова к водружению на кухонный стол коммунальной кухни.

– Убери немедленно эту гадость из квартиры! – взвизгнула вышедшая на кухню соседка и шумно уронила тяжёлую чугунную сковороду. Детская рука дрогнула, банка упала и разбилась. Насекомые проворно разбежались по всему коммунальному раю...

Всё случилось как-то сразу, вдруг. На старости лет я влюбился. Сюжет не нов: седина в бороду... Все мы умеем здорово плавать, стоя на берегу.

Поначалу всё шло замечательно, эйфория была полная. Ощущался прилив сил, надежды на будущее приходили нешуточные. Но одновременно нарастала некая подспудная тревога, душою овладевало беспокойство, словно она предчувствовала что-то нехорошее.

И это нехорошее не преминуло случиться. Однажды рухнуло всё. Всё! Распалась семья, остановилась работа, мгновенно замолчал телефон...

Но речь не об этом.

Только один человек, всего один, не бросил меня в моей беде, не презрел и не отвернулся. Как это ни странно – Женщина. А может быть, закономерно? Человек впал в первородный грех через Женщину. Через Женщину же, через Жену, явилось миру Спасение...

Эта Женщина долго и терпеливо выслушивала мои стенания, потом столь же долго и терпеливо объясняла, что если вовремя мер не принимать – не ходить на Исповедь и Причастие, не принимать Страшных Христовых Тайн, – то будет ещё хуже, «ибо последнее для человека хуже первого».

– У тебя нет сил душевных противостоять искушению, – увещевала она. – Пора подзарядить «душевные батарейки». Сведущие люди говорят, что у простого мирянина их заряда хватает в среднем на шесть недель. Те самые сорок дён... А потом – жди «гостей». Иди, дорогой, иди... А я за тебя буду молиться, чтобы Господь сопроводил тебя до Храма, как сопроводил праведного Иосифа с семьёй в землю Египетскую...

«Срок давности» моего «преступления» был  гораздо более шести недель.

– Раз так, – подумал я, – не стану-ка я «хлебосольствовать» незваным гостюшкам и пойду в Храм в ближайшую среду.

Почему в среду? Потому что человек я, в смысле молитвенного настроя, не шибко устойчивый. Ежели, скажем, в Храме толкотня или другое какое неудобство, то с меня благоговение мигом слетает. И стою потом в Доме Божьем, словно головешка сгоревшая – ни дыму, ни искорки. От этого одно только смущение приключается и томление духа.

«Кабак далеко, да ходить легко, а церковь близко, да идти склизко». Среда, как водится, с шутками да прибаутками мимо прошелестела. Но мы ж трудностей не боимся! Решения своего менять не стал и определил пойти в Храм в грядущую пятницу.

– Может быть, – сам себе думаю, – оно и лучше, в пятницу-то. Пятница – день такой... особенный. Господь в пятницу на Крест взошёл...

В четверг весь день собирался вычитать «Последование...». Как водится, прособирался. Всё, на что меня хватило – Покаянный Канон и вечернее серафимово правило. Однако, полагаясь на Милость и Волю Божью, решил-таки пойти в Храм и лёг вечером спать пораньше, в 22-00 по Москве.

Почему «по Москве?» Потому что с недавних пор, хоть и живу в ближнем Подмосковье, пребываем мы со столицей в разных часовых поясах. Москва живёт по «декретному» времени, то есть на час раньше, а я – по натурально-астрономическому – поясному. Казалось бы, пустяк, но на здоровье сказывается очень весомо. Спать стал лучше, просыпаться раньше, больше успевать, меньше уставать. Кое-какие дела будто сами собою делаются, легко, как по давней привычке. Но главное – настроение всё время приподнятое, словно праздника жду...

Поставил будильник в телефоне на шесть утра. Подумал: до начала Литургии полтора часа будет, и «Последование...» вычитаю, и грешки к бумаге припечатать успею. До Храма идти пять минут всего...

Лечь-то лёг... Спал часа полтора. Проснулся – словно кто свистнул над ухом. И хоть глаз коли! Ворочался, вздыхал – нету сна!

– Хана – думаю – завтрашним планам, просплю обязательно. Зря я себя накручивал!

Я давно заметил, что ежели вот так, в суете, без сугубой молитвы, к Причастию подходить – ничего не получается! Вражина обязательно козни чинить станет, покуда вовсе не отведёт. А уж ежели поговоришь с кем посторонним про то, что в Храм собрался – пиши пропало!

Лежу я во тьме, ворочаюсь, вздыхаю – одним словом, маюсь. Сознание погрузилось в невесомую дремоту и разделилось надвое. Одна его половина, именуемая собственно Сознанием, стала с усмешкой наблюдать, как в другой, в Под-Сознании – словно звери в огне, заметались мысли и мыслишки. Причём оказалось, что все эти звери не только что не одного стада – даже не одного вида! О проблемах на работе, о проблемах в семье, о том, как стать счастливым, и что вообще такое есть счастье...

– Кстати, – глумливо заметила первая половина сознания, – мысли о счастье у тебя наиболее подвижные и хаотичные...

...О жене и дочери, о деньгах и о долгах, о секретах писательского ремесла, о том, что власть в российском кино нынче в руках жлобов, о том, что пора творчески эмигрировать, о том, почему с женщинами мне общаться проще, чем с мужчинами, и, наконец – о НЕЙ...

Мысль о НЕЙ, о моей роковой женщине, прогнала сон окончательно. Мгновенно стало тоскливо и одиноко. Я поднялся, сел к компьютеру и углубился в недра Сети. Чай пить не стал: надежда, что утром я всё-таки пробужусь в Храм, меня не покидала.

Когда у Подсознания нету собственных созидательных идей, оно «...жреть чаво попало, от фарфору до гвоздей...». Недаром англичане придумали пословицу: «Праздная голова – мастерская дьявола». Где я только не был, чего я не отведал за пару часов в Сети! Было и страшно, и увлекательно, и смешно, и немного стыдно... Неожиданно для себя понял, что шепчу Иисусову молитву. Вскоре навалилась усталость. Около двух ночи я лёг и тут же уснул.

В шесть утра будильник запел мелодию из сериала «Элен и ребята».

– Рано ещё, – сказал кто-то.

– Согласен, – ответил я. Но, зная повадки своего организма, всё же переставил будильник на 6:30...

Дремота была глубокой и сладкой. Мне виделась полутёмная комната, заснеженный лес за окном, горящие поленья в печи... Я чувствовал, что рядом со мной находится кто-то живой и очень родной и близкий. Было тепло, бесконечно уютно, и просыпаться не хотелось.

– Вот куда ты собрался?.. – зазвучал в мозгу заботливый голос. Но отчего-то от этой заботы стало немного не по себе. Так бывает, когда в тесную компанию приходит кто-то незваный, и все замолкают. – Пошевели головой. Чувствуешь тяжесть? Всё потому, что ты жутко не выспался. Это – во-первых. Во-вторых, ты так и не читал «Последование...». А это очень нехорошо! Помнишь лекцию профессора-богослова? Он так и сказал, что причастие может быть в погибель, если нечестно готовился...

– Это Господу решать, куда меня определить, – парировал я. – А вот если совсем не причащаться, так это погибель верная.

– Кто говорит про совсем? – обиженно возразил голос, и кто-то там высморкался. – Я говорю – не торопись... Скажи, в чём ты собрался каяться? – Я молчал. – Видишь, не знаешь! А какое причастие без очищения души покаянием? Давай так: сегодня не ходи, а ложись-ка и выспись как следует. Утром помолись и садись работать. Держи возле себя лист бумаги. Как какой грешок на ум придёт – сейчас его в список! За два дня, не торопясь, «Последование...» вычитаешь. А в воскресенье – милости просим на причастие. Всё чин чинарём!

Будильник во второй раз сыграл песню Элен.

Я же себя знаю: если сейчас не встану, в воскресенье тоже не соберусь, как пить дать... Голова с трудом покинула мягкое ложе подушки. Нашарив в темноте телефон, я сощурился на циферблат: 6:30.

– Читать молитвы поздно, вставать ещё рано... – мысли уныло побрели в сторону собственного ничтожества. – А причаститься хочется! Ох, как хочется! Так хочется, что даже очень нужно. Ладно, Бог милостив, авось...

Циферблат будильника с готовностью отразил следующий рубеж – 7:00. На всякий случай я зажёг ночник. Дремота была тут как тут. Опять огонь в печи, уют и снег за окном...

– Что ты заладил, причаститься да причаститься! Других проблем нет, что ли? – Я молчал, спорить с голосом не хотелось. – Лучше вспомни, как ОНА с тобой обошлась. Такого мужика, мордой – и в дерьмо! Вот настоящая проблема, – голос всхлипнул, будто кто-то заплакал. – Послушай, нужно что-то делать. Иначе ты перестанешь себя уважать.

– Нет никакой проблемы, – отозвался я, чувствуя, что дремота опять улетучивается. – Я принял твёрдое решение расстаться с ней! Всё, баста! Мы оба несвободны, и эта связь – греховна с самого начала!

– А любовь! С каких пор любовь стала считаться грехом? Вы же любите друг друга до сих пор, и ты это знаешь! Только боишься признаться себе в этом. Два упрямых дурака, любят и мучают друг друга, – в голосе послышалось участие.

– Да какая любовь! – я проснулся окончательно. На часах 6:47. – Какая такая любовь! Блуд, да и только!

– Блуд, говоришь? – словно обрадовался голос. – А мечты о будущем, о семье, об общем ребёнке? А совместная работа? Вспомни, как тебе нравилось сочинять вместе с ней ваши нетленные романы! Ведь у вас неплохо получалось! Это кое о чём говорит, разве нет? А ваша последняя переписка, все эти письма «на уничтожение»? Не было бы в них ни страсти, ни накала борьбы, ни...

– Грязи... – выпалил я.

– ...отчаяния и боли, – парировал голос, – если бы вы не любили друг друга. Сознайся, ведь ты всё ещё хочешь ее?

– ОНА изменила мне! ОНА меня предала! Не о чем говорить...

– А ты сам-то – святой? – брякнул голос и, будто спохватившись, умолк.

– Спасибо, что напомнил! Будет, в чём каяться! – обрадовался я и соскочил с постели. Будильник в третий раз запел песню Элен...

Серое и темноватое утро скрывало детали, размывая очертания предметов. В конце тропинки через двор, за которым открывалась прямая, как стрела, дорога к Храму, под ногой что-то чавкнуло, левая нога неприятно намокла в ботинке и похолодела.

– Ну вот!.. Опять забыл про яму! – с досадой подумал я. – Придётся идти в Храм с мокрой обуви... Прощай, настроение!

– И простудишься ещё, – лениво вставил голос. – Может, вернёшься? Хотя бы носки сухие оденешь...

– Толку-то, ботинок всё равно мокрый, а другой пары нет, – в раздражении подумал я и двинулся дальше.

– Ну-ну... – насмехался голос. – Говорят, усердие иногда рассудок превозмогает. Аккурат про тебя. Тот самый случай...

У ворот Храма нищий, на вид довольно крепкий ещё мужичок лет сорока, посмотрел на меня, скорчив выражение лица, как у плывущей собаки. Тяжёлое «настоящее» безнадёжно размыло приметы его возраста. Грязь на лице, безобразная  протянутая рука с обломанными, заскорузлыми ногтями, резкий запах мочи и алкоголя, исходившие от него, – всё это вызывало высокомерную брезгливость. Вспыхнула ужасающая мысль, что, давая денег, можно случайно коснуться этого отвратительно тела. И, чтобы как-то оправдать себя, в груди тут же возникла и забилась гневно-нравоучительная сентенция, гремя о рёбра и вырываясь наружу – как цепной пёс, заслышавший прохожих, выскакивает из будки и кидается на глухой забор изнутри двора.

Хлюпая левым ботинком, я миновал притвор и устремился в манящее тепло Храма. Внутри было пустынно и сумрачно. Потрескивая, горели редкие свечи в подсвечниках, таинственно мерцали огоньки лампад. Кто-то невидимый монотонным женским голосом нараспев тянул «часы». У свечного ящика благообразный дедок пересчитывал и раскладывал по ценам свечи.

Я прочавкал мокрым ботинком чуть дальше середины трапезной и замер у «Голгофы», пытаясь сосредоточиться для молитвы.

– Ну, как? – через некоторое время поинтересовался голос. – Почувствовал благоговение, богомольник? Погоди, всё ещё только начинается...

Подошедшая старушка довольно бесцеремонно заставила меня посторониться и принялась протирать подсвечник перед Распятием.

–  Я желаю вам счастья, бабушка! – скрипнув зубами, мысленно затараторил я, с усилием изобразив на лице умиление и судорожно пытаясь отыскать в душе хоть искру заповеданной любви к старушке.

– Шаманишь? Ты ещё камлать начни! Поди вон, записки лучше подай! – не унимался голос.

– А и пойду! – буркнул я. Мне показалось, что голос хихикнул...

Очки, естественно, остались дома. Рука дрожала от неудобства, ручка писала плохо и рвала бумагу, имена вспоминались с трудом.

– Вы записку подавать будете? – глаза дедули за свечным ящиком, увеличенные толстыми стёклами очков, смотрели на меня с нетерпеливым неудовольствием. – А то я свет буду гасить, «шестопсалмие» читают...

– Ну, его ж только впотьмах и можно слушать!.. – внутренне огрызнулся я, но «обезьяна», живущая в каждом из нас, победила. – Да-да, сейчас, – я торопливо сунул недописанный листочек с именами на прилавок и потянулся за кошельком. – Сколько с меня?

– Двадцать рублей, – отрешённо ответил дед, уже весь погружённый в невнятно звучащее «шестопсалмие».

– Сколько??? – взвился голос. – Двадцать рублей за простую записку!! Это же грабёж!.. Ну, попы обнаглели! Налогов не платят и творят что хотят! А ежели, допустим, у человека денег совсем нету? Ему что же, без молитвенной помощи оставаться?! Ой, чё деется!!! Что ты-то молчишь??

– Действительно, дороговато, – нехотя согласился я и в тот же миг почувствовал, как в глубине души шевельнулось что-то липкое и противно-холодное – «жаба» проснулась и расползлась по всему утомленному организму. Настроение испортилось окончательно.

– Да не кори ты себя! – витийствовал голос. – Тебе же не денег жалко! Ведь так? Ты же против поборов! Принципиально, так сказать! Ты – честный человек, не сдавайся, и будет тебе счастье! Держись!..

Я вернулся на прежнее место. «Жаба» ворочалась непрестанно, провоцируя спазмы в конечностях. Промокшая нога стала ощутимо мёрзнуть, руки похолодели.

Из алтаря вышел священник с кадилом в руке и лицом поездного ревизора над фелонью.

– Ты посмотри на эту...! – возмущённо начал голос.

– ...лицо! – припечатал я.

– Лицом это назвать трудно. Но – будь по-твоему, – голос натужно сопел, словно тащил что-то тяжёлое. – Сомневаюсь, что у пастыря доброго может быть такое лицо. Загляни в его глаза – зеркало души. Что ты видишь в этом зеркале? Ты ещё хочешь пойти к нему на исповедь?

Уже и без участия назойливого голоса я сильно сомневался в целесообразности своего нахождения в Храме сегодня. Молитвенное настроение, взятое с вечера, улетучилось, уступив место непроходящему раздражению. Тело колотил мелкий озноб, ужасно хотелось есть...

Когда дым кадила и запах ладана вокруг меня развеялись, голос опять подал сам себя.

– Думай что хочешь, но я тебе не враг. И предлагаю хороший вариант. Сейчас идём домой... не спорь! Ты мне дороже всего на свете! Ведь если ты склеишь ласты, мне негде будет жить... Сейчас домой, в ванну – и греться. Сегодня пятница, так? За два дня ты спокойненько подготовишься. Я, так и быть, помогу тебе вспомнить кое-что важное. Вычитаешь «Последование...». А в воскресенье утречком – извольте бриться! Исполнишь всё как человек, без нервотрёпки. Ну, признай, что сегодня ты совсем не готов. Подумай, кому оно нужно, твое лицемерное покаяние?

Мне стало совсем грустно. Последний раз окинув унылым взором иконы и два раза перекрестившись, я побрёл к выходу из Храма.

В притворе были развешены ветхие и неканонические иконы. На заре перестройки, когда разорённый Советами храм вернули верующим, его восстанавливали «всем миром». Только тогда я впервые увидел и понял, что такое по-настоящему «народная стройка». Люди приходили и работали. Сами, по зову сердца, а не по разнарядке, как на коммунистическом субботнике. Работали просто так, с удовольствием и задаром. Я наблюдал, как модные тогда «панки», ребята и девушки, бряцая цепями и мелькая налаченными цветными «ирокезами», с воодушевлением выгребали мусор и таскали носилки. Пот омывал их раскрашенные лица, искажая уродливые узоры макияжа. Но они были зримо счастливы!

Время было тяжёлое, прилавки магазинов пустовали. Но из дома в Храм несли всё, что могли: инструмент, гвозди, полотенца, посуду, вот эти самописные иконы в самодельных окладах... Всё с радостью отдавалось для единой цели – восстановлению Храма Божия. Чудное было время – время бескорыстного порыва! Родник жизни не закатаешь никаким идеологическим бетоном, живая вода рано или поздно пробьётся на свободу...

C одной из таких самописных икон на меня со скорбью посмотрел Спаситель. Видно, душа неведомого художника, вдохновенно начертавшего сей Лик, в ту секунду взмолилась обо мне. И Женщина та, что благословила в Храм пойти, нешуточно за меня молилась. Выпад совести был точен и горяч, словно удар раскалённым клинком. Теперь для меня совершенно ясно: моей доблести в том, что я тогда вернулся в Храм, нет и на кошачий коготь...

– Стоять! – заорал я на самого себя. – Куда ж ты, едрит твою!..

– Вот только без грубостей, – отозвался голос...

– Ангеле Христов, хранителю мой святый... – зашептал я то ли от холода, то ли от возбуждения дрожащими губами – и поспешил обратно в Храм.

Вернулся я вовремя: священник вынес из алтаря напрестольное Евангелие и Крест, и уже приступил к чтению зачала чина общей исповеди. Мысленно зажав остатки воли в кулак, я непрерывно твердил Иисусову молитву, призывая Имя Господне на помощь. Чтобы не отвлекаться, я закрыл глаза.

– Простите, вы последний к исповеди? – раздался над ухом тихий голос. Я утвердительно кивнул, глаза сами раскрылись. Мужчина, ещё не старый, но весь седой, с измученным выражением лица, смотрел выжидающе и печально.

– Придите ко мне все страждущие и обремененные, и упокою вы!.. – провозгласил чтец.

Я ещё раз утвердительно кивнул мужчине. За ним молча подошла и встала... ОНА! Мир вокруг дрогнул и замер.

– Боже мой! Как эта девушка похожа на неё! – внутренне возопил я. – Господи, зачем же!..

Огромные, лукаво прорезанные глаза, чаечьекрылые брови вразлёт, чувственные, чуть холодновато очерченные губы, придававшие лицу выражение надменности, мягкий овал лица в обрамлении белокурых волос, выбившихся из-под платка... Это была она – и не она.

– Ты готов потерять её навсегда?! – жёстко, как ультиматум, возник голос. – Сейчас, именно здесь и сейчас ты должен принять решение: или отказываешься от неё навсегда, или остаёшься с ней!

– Я всё уже решил!

– Ничего ты не решил! Ты принял сложившиеся обстоятельства по слабости, смирился с ними! Это не решение, достойное мужчины, это трусливое бегство! Мужчина должен бороться за любимую женщину! Итак?!

– Она не моя женщина! У неё есть муж, у меня – жена! У каждого из нас – дети. На несчастье четырёх человек мы никогда не построим счастья для двоих! Это будет дом на песке!.. К тому же, я венчан. И я не пойду против воли Бога! Что Господь сочетал, того человек да не разлучает!

– Предрассудки! Он исполнит любое твоё желание, потому что любит тебя!

– Это верно, но лишь отчасти. Всё дело в цене вопроса, так? А кто назначает цену? Ты!

– Повторяю, я не враг тебе, чтобы ты ни думал. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив! С НЕЙ!

– Ложь! Мужчина бывает счастлив, только исполняя свой долг. И всё, что я могу сделать для неё... и для себя – молить Господа о прощении наших грехов и спасении наших заблудших душ. Вопрос закрыт! Отойди от меня!

Голос молчал. Но отчего-то до боли занемела левая рука. У меня, через день пробегающего помногу километров, неожиданно налились свинцом и заныли ноги, стало трудно дышать, перехватило шершавой болью горло. В голове образовалась зияющая пустота, вся мысленно подготовленная исповедь стёрлась, и я с ужасом понял, что сказать мне действительно нечего...

Священник сонно посмотрел в мою сторону.

– Господи, буди Воля Твоя! – я с трудом оторвал словно примёрзшую к полу ногу в промокшем ботинке и сделал первый шаг навстречу Свободе...

Не отрываясь, я смотрел на Лик Спасителя и молился, пока не услышал:

– Со страхом Божиим и верою приступите!..

Очередь из причастников незаметно увлекла меня с собой. Сложив крестообразно руки, я отдался на её течение. Передо мной оказалась та самая, похожая на НЕЁ девушка.

– Причащается раба Божия...– мне показалось, что прозвучало до боли знакомое имя...

Проникшие в каждую клеточку моего измученного организма Тело и Кровь Христовы отделили прошлое от настоящего завесой воодушевления и надежды. «Он не заслужил Света, но он заслужил покой...» Именно покой, необоримый и безграничный, как океан,  есть первое и несомненное, что нисходит на душу человеческую, вкусившую Благодати Духа Святаго. Радость, ликование, счастье – это Дары, которые нужно ещё заслужить. Покой же даётся всем, и достойным, и недостойным. Это, пожалуй, и есть то самое необходимое, то, без чего жизнь невозможна, то, что все мы ищем, но редко кто находит вне церковных таинств.

Голос молчал. Но он был внутри, я чувствовал это. Его присутствие выдавало лёгкое беспокойство, больше напоминавшее нетерпеливое любопытство. Я с трепетом ожидал минуты, когда смогу удовлетворить его.

Благодарственный молебен промелькнул в мгновение ока. Лицо священника светилось радостью, казалось родным и очень знакомым, хотя я точно знал, что вижу его впервые. Я почти ликовал. До полного счастья не хватало малости.

– Девушка, простите мою смелость. Ответьте мне, прошу! Это всего лишь вопрос, ничего более... Как Ваше имя?..

– ОНА... – её улыбка слилась с солнечным светом, хлынувшим сквозь стрельчатые окна. Я низко поклонился ей и вышел из Храма, на несколько секунд задержавшись у свечного ящика: старичок приветливо поманил меня и вручил пару мягких просфор...

– Слышишь? – обратился я к голосу. – Имя, просфоры... это был знак! Господь поддержал меня в моём решении! Теперь всё будет очень хорошо!..

У ворот я, не глядя,  отдал нищему несколько купюр.

– Я желаю тебе счастья, брат мой!