Александр Титов

СТАРШИЙ СЫН

Он приехал рано утром и спокойно сошел со ступенек поезда. Набрав полные легкие холодного ноябрьского воздуха, он не выдержал и улыбнулся — родина! Но тут же ноги его дрогнули и заскользили по обледенелому перрону сельской станции. Он вспомнил, что умерла его мать, и поэтому он смог наконец-то приехать в родное село.

«Приезжай, сынок! - писала мать в своем последнем письме, — а то боюсь, что не увижу тебя больше - плохая стала... И люди наши на тебя посмотрят, и все мы тут будем рады. Твои сестры и мои дочери, Оля и Маша, говорят, что ты стал большим человеком и что машины, которые ты придумываешь, идут по всему свету. Один раз я видела тебя по телевизору. Ты шел в белом халате по своему заводу и что-то говорил другому ученому человеку, который рядом с тобой шел и тоже что-то говорил, но тебя не было слышно. Говорил, понятно, диктор, он тебя хвалил и завод хвалил. А так хотелось услышать твой голос. И всё боком тебя показывали почему-то. Я, как увидела тебя, сразу начала звать: «Сынок, Сереженька, повернись сюда, ко мне! Или на мать свою не хочешь поглядеть? А ты все идешь и идешь по своему цеху, все дальше от меня уходишь... Я тогда еще ходить могла - поднялась кое-как, подошла к телевизору и руками тебя через стекло трогаю... А теперича совсем двигаться же могу... Приезжай, сынок!..»

И вот он приехал. Надо было приехать раньше, но он не думал, что мать умрет так сразу. И теперь, скользя по обледенелому тротуару, он медленно шел в направлении родного дома, часто останавливаясь и разглядывая все вокруг. Некоторые пожилые люди узнавали его и удивлялись: почему он не торопится - все-таки мать умерла... А он просто боялся идти домой, где его ждала мертвая мать. Привыкший мечтать, он пытался уверить себя в том, что умерла чужая, а не его мать...

Село изменилось за минувшие десятилетия - выросло и похорошело, а домик матери, его родной дом, остался таким же маленьким и знакомым, как будто он только вчера уехал из него.

Задержался на пороге, прислушиваясь к неприятному гулу внутри дома, потом вошел в душную, пахнущую ладаном комнату. И сразу же вздрогнул, потемнел лицом и снял шапку. Впившись глазами в гроб, он больше не отрывал от него взгляда.

- Сергей! Сергей приехал! - разнесся по комнате звонкий старушечий шепот. К нему тут же подбежали две сестры. Заголосили, мокрыми красными лицами прижались к его небритым щекам. Потом сразу перестали плакать и наперебой начали говорить о том, как ждали его, но не знали, каким поездом он приедет. Спросили, не привез ли он апельсинов и еще какого-нибудь гостинчика для поминального стола.

- Я ничего не привез, — ответил он, не узнавая свой глухой голос. — Я... Я не мог...

- Неужели в Москве...

- Я не мог! - повторил он глухим провалившимся голосом.

Старушки в углу снова зашептались.

- Какой, однако, жадный! И самолюб... — говорили тихонько старушки. Но говорили так, чтобы он мог слышать. - Сызмальству был такой нехороший. Только о своих железках и думал, все изобретал чевой-то...

Он сел возле гроба и принялся молча смотреть на мать. Губы его были плотно сжаты, а глаза почему-то оставались сухими.

Волосы на лысеющей голове сбились в бесформенную кучу, но он не поправлял их. Шапку свою он уронил на пол и теперь, не замечая этого, наступал на нее ногами.

— Хоть бы слезинку уронил или словечко какое сказал... - осуждали его старушки. - Сидит, как пень. Всегда был такой бирюк...

Он смотрел на мать и думал о том, что прежде никогда не разглядывал ее и даже не задерживал на ее лице взгляда. Ему всегда было некогда, всегда он думал только о своих увлечениях, о себе самом, мечты всегда переполняли его, уводя обыденную жизнь на второй план. Он не замечал, как мать старела, не замечал, как она сама носит воду из колодца, сама колет дрова. Она никогда его ни о чем не просила. Вот и не заметил, как она умерла...

В сложенных на груди руках у матери горела свеча. Свет ее дрожал, желтыми пятнами танцевал на лице покойной. Сын смотрел на мать, и ему казалось, что она сейчас откроет глаза, вздохнет, как вздыхала она обычно, когда просыпалась поздней ночью и видела, что Сережа чуть ли не до утра сидит над мудреными книгами.

Старушки посоветовались, одна из них, читалка, или, как ее иногда называют в народе - «монашка», начала читать по церковной книге. Голос ее - резкий, с подвывом - неприятно раздавался в душном приторном воздухе. Время от времени старухи хором подпевали: «Вечна-а-я па-а-мять!..»

«Монашка» читала о каких-то грехах которые, якобы имела покойница и которые должны были проститься ей на том свете.

— Перестаньте! - воскликнул вдруг сын. - У моей матери не было грехов!

Читалка обиделась. Закрыла книгу и ушла на кухню. За ней кинулись старушки, сестры, и все принялись ее уговаривать остаться:

- Этот ляжет спать, а мы потихоньку дочитаем...

Но читалка с брезгливой гримасой схватила деньги, которые ей протянула одна из сестер, и ушла, громко хлопнув дверью.

Вскоре в комнату шумно ввалились мужички, которые рыли могилу. На их лицах было написано спокойное самодовольство. Они потирали озябшие ладони, расстегивали телогрейки с налипшими на них крошками глины.

Сергей смотрел на обветренные лица копачей, и его сердце ныло от зависти и  одновременно неприязни к этим людям, которые спокойно и даже с каким-то торжеством хоронили его мать.

- Семьдесят один год, и так уж пожила на свете порядочно! Дай нам Бог столько прожить!.. - беседовали меж собой те, кто пришел на похороны.

- Хозяин! - сказал один из копачей, обращаясь к Сергею. — Налей-ка нам по стаканчику. С утра ведь работали... Могила - красота! Сделали, как положено - на два метра. А земля, я те скажу, мерзлая, ломом еле взяли...

Голос говорившего был какой-то гулкий, басовитый.

— Не шумите, пожалуйста... - ответил задумчиво сын. — Мать умерла... Ступайте к Марии, к сестре!

— Дык я им на кладбище три поллитры завернула и закуску впридачу! — возмутилась Мария. - Сколько же им давать? Вот закопаем гроб, тогда  все сообща и помянем за общим столом!

- Ну дай людям, коли просят! - Сергей достал бумажник, вынул из него почти все деньги, оставив себе несколько бумажек на обратную дорогу.

Он просидел возле матери до часу дня, пока не пришло время выносить гроб. Сестры в черных платках то плакали, то умолкали, успевая командовать приготовлением закусок для поминок.

Мужички, уже крепко подвыпившие, подняли гроб на полотенца и, громко понукая друг друга, понесли его к выходу.

— Стойте, стойте! - закричали им наперебой старушки. - Куда же вы головой вперед прёте, идолы!

После недолгих маневров посреди тесной комнаты мужичкам удалось развернуть гроб, но, выходя из дома, один из них поскользнулся на льдистом пороге и упал на спину, глупо вытаращив глаза.

Тело матери качнулось и едва не вывалилось из гроба.

Лицо сына в этот момент исказилось ужасом. Он отчаянно вцепился ладонями в край гроба. Чувствуя руками свежеструганное дерево, он на миг испытал желание втащить гроб обратно — пусть мать еще побудет дома...

Сестры поохали, поругались на мужичков, а те в свою очередь заспорили, по какой дороге удобнее идти на кладбище. Старушки предлагали пройти по центральной улице, чтобы все видели похороны, мужики предлагали нести гроб ближним путем.

Все ждали решения Сергея: пусть старший сын скажет!

- Какая разница? - удивленно огляделся по сторонам Сергей. - Ведь матери все равно уже нет на свете.

Сестры замолчали, но про себя обиделись на брата: «Всегда он был такой! Никогда ни с кем не любил попусту разговаривать. Ни с нами, ни с матерью. Все что-то изучал, читал. Даже за едой читал! Насчет домашней работы палец о палец не ударял. Эгоист!»

Подвыпившие мужички кряхтели под тяжестью гроба. Сколько они таких гробов перетаскали, сами уже седые, скоро и их кто-нибудь отнесет на кладбище.

- Сырые доски! - ворчали мужики. - Сама-то бабка легкая, маленькая. В ней и нести-то уж нечего.

Они говорили также вполголоса и о том, что погода портится, опять сверху несет крупой, и дорога становится «склизкой».

Сын молчал, старушки всю дорогу распевали «Вечную память». Он шел с суровым лицом, возвышаясь над маленькой кучкой людей своей непокрытой лысеющей головой. Снежная крупа набивалась в его редкие смятые волосы, била его по лицу.

— Сереж, надень шапку! - несколько раз предлагали сестры. — А то можешь голову застудить, а тебе она для работы нужна.

Он ничего им не отвечал.

- Гордый какой! - удивлялись старушки. - Хочет из себя особенного человека показать.

«Какая она худая стала! — думал он о матери. - Болезнь ее источила!»

С горькой усмешкой думал и о том, что посылал матери мало денег. Да и сама мать говорила: «Зачем мне твои деньги, я в деревне живу, пенсию получаю, и хозяйство какое-никакое есть, дочери рядышком...»

Мать растила трех детей одна, получая от уехавшего отца грошовые алименты. В то время ему, пятилетнему, мать сама сшила красное пальто, переделав его из большого женского в маленькое детское. К пальто был пришит жесткий овчинный воротник, и все люди говорили: «Какой аккуратненький мальчик и с каким умным личиком!»

Вспомнил, как мать покупала ему дорогие радиодетали, тратя на эти непонятные ей вещи чуть ли не половину своей скромной зарплаты...

На кладбище, когда гроб уже забили гвоздями и когда сестры кричали в голос, обливая гробовую крышку слезами, сын молча стоял, казалось, ничего не видя вокруг себя.

Мужички начали бодро засыпать могилу землей, смешанной со снегом.

Все молчали, сестры вытирали мокрые лица и вполголоса беспокоились о том, что подгорели блины, и холодец никак не хочет застывать, хотя его вынесли на улицу и поставили в снег.

Постепенно вырастала кучка земли, принимая форму могильного холмика. Мужички уморились, часто отдыхали, рассуждали о том, что в городах земля на кладбищах расходуется более экономно. Там, дескать, не разрешают рыть могилы на большую глубину. А, вообще-то, лучше всего, когда мертвеца сжигают. Тому, кто помер, уже все равно, что с ним сделают, а живым больше места и меньше хлопот.

- Ну все, Сергей, зарыли! Пусть ей земля пухом будет. Пойдем ее поминать!

- Вы идите, я потом. Побуду здесь.

- Пусть побудет... - перешептывались старушки. – Может, у него душа отмякнет.

В тесном, жарко натопленном домике их ждал накрытый стол с обильной выпивкой и закуской.

А он остался один и с какой-то глупой улыбкой на лице пытался вспомнить живую мать, смотрел вниз, словно хотел увидеть ее через двухметровый слой глины.

И вдруг звонко, по-мальчишечьи вскрикнув, упал на свежие глиняные комья могилы и начал говорить матери давние забытые слова.