Пойдет ли лавина?

(О трендах современности)

Беседа доктора философских наук М.В.Черникова с директором Центра русских исследований Института фундаментальных и прикладных исследований Московского гуманитарного университета А. И. Фурсовым

М.Ч.: Андрей Ильич, сегодня мы живем в каком-то странном, «переходном» состоянии. Всё больше людей со всё большей остротой ощущают: в последние десятилетия с миром что-то произошло, что-то бесповоротно изменилось, знакомый мир почти исчез, наука об обществе изучает не столько сегодняшний мир, сколько – по инерции – мир вчерашний.

А.Ф.: Да, надо признать, что мир меняется быстрее, чем наука в её нынешнем состоянии способна это уловить. У данного разрыва, кстати, нарастающего, три причины. Во-первых, мир действительно меняется с ускорением. Во-вторых, в современном мире немало влиятельных и могущественных сил, заинтересованных в сокрытии сути и направленности происходящих в нём процессов и успешно камуфлирующих реальность. В-третьих, мы до сих пор плохо понимаем уходящую эпоху, ее истинные движущие силы и  неминуемо ими порождаемые следствия, которые могут иметь поистине катастрофический характер. Может пойти такая лавина, что само выживание человечества окажется под угрозой.

М.Ч.: Давайте, однако, не будем сразу переходить в апокалиптические тона, а постараемся разобраться с теми процессами, которые, как вы говорите, могут запустить «лавину».

А.Ф.: Хорошо. Давайте по порядку. Как Вы думаете, откуда стоит начать наш анализ современности?

М.Ч.: Всякая конкретная дата, конечно, условна. История не терпит разрывов, но мне представляется, что структурные основы современного мирового порядка были определены по итогам Второй мировой войны, которая закончилась формированием двух супердержав: США и СССР. Америка обрела господство в послевоенном капиталистическом мире, которому противостоял социалистический лагерь во главе с Советским Союзом. И, как известно, первые три десятилетия послевоенного времени, были на редкость успешными, а потом – в 70-е годы – что-то разладилось. Возникли серьезные деструктивные процессы, приведшие к распаду СССР и установлению так называемого однополярного мира, который на наших глазах стал погружаться в глобальный финансово-экономический кризис.

А.Ф.: Действительно, в послевоенный период (1945–1975 годы),  который французы называют «славным тридцатилетием», мировая экономика демонстрировала невиданный рост. Этому способствовал целый ряд факторов: политическая стабилизация послевоенного времени, повышательная волна большого кондратьевского цикла, ускоренное внедрение накопленных к этому времени научно-технических достижений. Достаточно сказать, что в 1945–1975 годах было произведено (в стоимостном измерении) такое же количество товаров и услуг, как за предыдущие 150 лет.

М.Ч.: Все это и привело к созданию на Западе так называемого «общества благосостояния» – welfare state, в котором расцвел и стал играть все более определяющую роль «средний класс».

А.Ф.: Да, но при этом надо помнить, что расцвет welfare state в условиях капиталистического общества был обусловлен не только вышеупомянутым экономическим ростом, позволившим обеспечить безбедное существование как среднему классу, так и и верхушке рабочего класса.

 Не менее важно, что «делиться» элитам капиталистического мира побуждало наличие в мировой системе наряду с капитализмом системного антикапитализма – социалистического лагеря, СССР.

Само существование СССР, его бурное экономическое развитие, даже у западных политиков второй половины 1950–1960-х годов создававшее впечатление, что СССР обгонит США, эгалитарный социальный строй, наконец, способность материально поддерживать антикапиталистическое движение во всём мире, включая коммунистические, социалистические и рабочие партии на самом Западе, вынуждало капиталистов замирять свои рабочий и средний классы, откупаться от них. От рабочего класса – чтобы не бунтовал, от среднего класса – чтобы заинтересованно выполнял функцию социального буфера между буржуазией и пролетариатом.

М.Ч.: Ну и, конечно, нельзя забывать, что Запад никогда не отказывался от использования ресурсов своей периферии для обогащения стран ядра.

А.Ф.: Да, только в условиях капсистемы с её разделением на ядро (центр) и периферию, на метрополии и колонии/полуколонии, подвергающиеся жёсткой эксплуатации, в условиях невиданного в иных – локальных – системах мирового разделения труда возможно увеличение «общественного пирога» ядра не только за счёт самого ядра, а за счёт накопления капитала из внешних источников; при этом речь идёт не просто о дани, а о систематическом изъятии прибавочного продукта в мировом масштабе.

М.Ч.: А потом наступили 70-е годы. США объявляют дефолт по доллару, отказавшись от его золотого наполнения. В результате арабско-израильского конфликта, в котором Запад выступил на стороне Израиля, арабы  резко поднимают цену на нефть. Темпы экономического роста Запада замедляются. И это на фоне увеличивающейся инфляции (возникает так называемая стагфляция).  Эпоха капиталистического процветания, как казалось, подходит к концу.

А.Ф.:  Действительно, начало 1970-х стало переломным во многих отношениях.

Во-первых, произошёл ряд серьёзных негативных изменений в экономике, и послевоенное процветание по восходящей стало более невозможным.

Во-вторых, на рубеже 1960–1970-х годов welfare state с его огромным бюрократическим аппаратом подошло к пределу своей административно-политической эффективности.

Но, на мой взгляд, у нас оказывается недооцененным третий – важнейший – фактор.  А именно - политическая воля капиталистического правящего класса.

Дело в том, что разбухший средний класс стал слишком тяжёлым бременем для капиталистической системы (даже в относительно благополучном ядре), а мировой экономический спад вкупе с неэффективностью и затратностью welfare state предельно обострил эту ситуацию. Численность среднего класса, помноженная на уровень его благосостояния, вышли за рамки того, что могла обеспечить капсистема без серьёзных изменений своей природы и без дальнейшего существенного перераспределения в ущерб верхушке, без дальнейшей социализации капитализма.

Не меньшую, а, быть может, и большую угрозу для капверхушки представляли и политические притязания среднего класса. В этой ситуации хозяева мировой капиталистической системы прекратили свою политику классового «замирения», перегруппировались и начали социальное контрнаступление.

Идейно-теоретическим обоснованием этого контрнаступления стал крайне важный и откровенно циничный документ «Кризис демократии», написанный в 1975 году С. Хантингтоном, М. Крозье и Д. Ватануки.

В докладе чётко фиксировались угрозы правящему слою – прежде всего то, что против него начинают работать демократия и welfare state (правильный перевод: государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный период. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке.

В докладе утверждалось, что развитие демократии на Западе ведёт к уменьшению власти правительств, что различные группы, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти «эксцессы демократии» являются вызовом существующей системе правления.

Угроза демократическому правлению в США носит не внешний характер, писали авторы, её источник – «внутренняя динамика самой демократии в высокообразованном, мобильном обществе, характеризующимся высокой степенью политического участия».

Эксперты рекомендовали способствовать росту невовлечённости (noninvolvement) масс в политику, развитию определённой апатии, умерить демократию, исходя из того, что она лишь способ организации власти, причём вовсе не универсальный. В частности, в докладе говорилось: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (seniority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти».

М.Ч.: Таким образом, вы считаете, был сознательно выбран курс на ослабление демократии в интересах западной верхушки?

А.Ф.: Да, именно так и была поставлена задача. И первый удар был нанесен по становому хребту западной демократии, которую надо было умерить? Удар был нанесен по среднему классу и активной верхней части рабочего класса.

В 1979 году в Великобритании и в 1981 году в США приходят к власти рыночные фундаменталисты Тэтчер и Рейган. На место отрядов «старой» буржуазии и бюрократии, связанных государственно-монополистическим капитализмом (ГМК), приходит молодая хищная фракция корпоратократии, напрямую связанная с ТНК, боровшаяся за место под солнцем с 1940–1950-х годов и, наконец, добившаяся успеха (в немалой степени этому способствовало поражение США во Вьетнаме).

Главными задачами Тэтчер и Райгана, этих первых политиков такого ранга от корпоратократии, были демонтаж части welfare state и наступление на средний и рабочий классы.

Правда, наступление на средний класс началось с периферии капсистемы.  В 1980-е годы с помощью проведённых МВФ структурных экономических реформ в Латинской Америке, был почти полностью уничтожен латиноамериканский средний класс, связанный с госсектором. Досталось и среднему классу наиболее развитых стран Африки (например, Нигерии). Средства от экспроприации периферийных средних классов перекачивались на Запад, и это несколько тормозило наступление верхушки на западный средний класс.

М.Ч.: Но ведь в условиях «холодной войны» Западу нельзя было подрывать классовый консенсус?

А.Ф.: Именно поэтому и был взят курс на резкое ослабление СССР (в 1989–1990 годах он сменился курсом на его расчленение и уничтожение). С этой целью СССР заманили в Афганистан, а далее последовал новый резкий виток холодной войны.

Когда в 1991 году СССР развалился, место холодной войны как формы управления миром заняла глобализация. Она полностью развязала руки «властелинам колец» капитализма и в то же время подвела сам капитализм и общество модерна к последней черте, поскольку, как это ни парадоксально, коммунизм играл огромную стабилизирующую роль в функционировании капсистемы.

М.Ч.: То есть Вы считаете, что победив в глобальном масштабе, капитализм сам себе «вырыл могилу»?

А.Ф. Вопреки расхожему мнению, капитализм как система не сводится к чистому и безграничному торжеству капитала. Капитал существовал до капитализма и будет существовать после него. Капитализм (ядра) – сложная система экономических, социальных и политических институтов, ограничивающая капитал в его же собственных долгосрочных интересах, не позволяющая ему охватить, сожрать всё и сразу – в том числе самого себя. Совокупный капиталист есть капитал, ограниченный нацией-государством, гражданским обществом и квазидемократическими политическими институтами. Освобождение капитала (рынка) от этих институтов выгодно капиталу, но разрушительно для капитализма. Когда-то в интересах капитала оказалось создание капиталистической системы (а в интересах господствующих групп – превращение в буржуазию, а точнее, в «совокупного капиталиста», нередко против своей воли). Нет ничего удивительного, что в определённый момент интересы капитала потребуют (уже потребовали) демонтажа капитализма – только так господствующие группы могут сохранить свои привилегии и власть, трансформировав капитал в иные формы господства, а капитализм – в иную систему.

Внешняя экспансия капитала  (а капитализм и был системой государственно-политической организации внешней, мировой экспансии капитала) окончилась: капитализм охватил планету в целом, а потому в этом плане больше не нужен, в смысле – не только не может обеспечить рост прибыли, но не может остановить процесс её снижения. Поэтому широкомасштабное наступление на демократические институты, ослабление публично-правовой сферы, вырождение политики в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса, «растаивание» (fading away) нации-государства при усилении глобального рынка финансовых капиталов есть не что иное, как отчасти стихийный, а в ещё большей степени направляемый (хотя, возможно, до сих пор не целиком проектно-сознательный) процесс демонтажа капитализма. Устраните все преграды на пути капитализма, дайте ему полностью реализовать себя в мировом масштабе, позвольте ему стать глобальным – и вы уничтожите его.

М.Ч.: Таким образом, вы полагаете, что, решая задачу обеспечения своего господства в современных условиях, класс капиталистов фактически формирует новый мир, новое ­ посткапиталистическое общество?

А.Ф.: Да, но при этом запускается своего рода «лавина кризисов».

М.Ч.: Что вы имеете в виду?

А.Ф.: Я хотел бы обратить внимание на три типа системных кризисов, которые переживало человечество.

Первый тип кризиса – это кризис позднего феодализма, кризис «длинного XVI века» (1453–1648 годы). В середине XIV века по Европе пронеслась эпидемия чумы, выкосившая 20 миллионов из ее 60-миллионного населения. В результате «сделочная» позиция крестьянина по отношению к феодалу резко усилилась – рабочих рук стало не хватать. В течение 30–40 лет сеньоры пытались силовым способом вернуть прежнее положение вещей, снова приводя «подлую чернь» к покорности. Ответ не заставил себя ждать долго. В 1378–1382 годах прокатываются восстания «белых колпаков» во Франции, Уота Тайлера в Англии и чомпи  во Флоренции. По сути это была народная антифеодальная революция, надломившая хребет феодализму и его господствующему слою. Под давлением крестьян и бюргеров сеньоры оказались в ситуации, когда впереди замаячила угроза утраты статуса, привилегий, части богатства и превращения в лучшем случае в верхушку крестьянского или бюргерского рая. Альтернатива – уступить часть привилегий традиционному противнику, то есть центральной власти, королю. Это было меньшим злом, и оно-то и было выбрано.

В результате в XV веке начинают появляться централизованные структуры весьма репрессивного типа – «новые монархии» Людовика XI во Франции, Генриха VII в Англии, которые начинают не только ограничивать знать, но и давить низы.

Возникает государство – state (точнее lo stato – этот термин «запустил» Макиавелли), которое оказалось социальным оружием двойного назначения: королевской власти против знати и королевской власти и знати – против низов. С возникновением государства совпали открытие Америки и, как следствие, оформление нового международного разделения труда, от которого выиграли верхи, и военная революция. Всё это резко изменило социальную ситуацию – началось наступление верхов на низы. В ходе этого наступления, в основе которого лежало формирование нового международного разделения труда (североатлантическая мир-система) и военная революция, экс-сеньоры превратились частично в постфеодальную знать небуржуазного типа, частично в протобуржуазию – системообразующие элементы особого строя в истории Европы – старого порядка, который не является ни феодальным, ни буржуазным, а потому оказался пропущен в либеральных и марксистских теориях (а точнее, мифологиях) истории.

Способом формирования этого порядка стали религиозные войны, черту под которыми подвели Тридцатилетняя война (1618–1648 годы) и Вестфальский мир (1648 год). Как показывают исследования, 80–90% семей, которые в 1453 году контролировали Европу, в 1648 году сохранили свою власть. Таким образом, в ходе кризиса «длинного XVI века» позднефеодальная верхушка осуществила успешный системный трансгресс, транслировав, перенеся себя в будущее и сохранив привилегии и богатство посредством создания новой системы. Естественно, это не был сознательный проект, работали социальные инстинкты, но работали они в правильном направлении. Позднефеодальная верхушка не позволила низам снести себя и обрушила на них новую систему. В последней она заняла место «капиталистической» (в смысле – связанной с мировым рынком) знати, а позднее – в первой половине XIX века – отчасти трансформировалась в буржуазию, отчасти уступила ей место, слившись с ней.

М.Ч.: То есть, вы считаете, что происходящая с 70-х годов ХХ века попытка капиталистической элиты сохранить свое господство, демонтируя «капитализм» и порождая новый авторитарно-распределительный строй, может быть уподоблена процессам , разворачивающимся при переходе от феодального общества к капитализму?

А.Ф.: Да, но это лишь первый шаг. Мы можем войти и в еще один тип кризиса, предпосылки которого уже налицо.

Речь идет о таком типе кризиса, который знаменовал собой закат античного мира.

Если сеньорам (феодалам) удалось сохранить власть, создав новую систему и превратившись в аристократию североатлантической мир-системы и «капиталистов против своей воли» (Лахман), то позднеантичные господствующие группы были сметены (вместе с их системой и цивилизацией) двойным ударом того, что Арнольд Тойнби назвал бы союзом «внутреннего и внешнего пролетариата».

Если сеньоры, грубо говоря, поставили внешнюю среду себе на службу, то прогнившую позднеантичную верхушку смела именно внешняя среда: античная периферия затопила античный центр. Здесь налицо комбинация внутреннего (падение эффективности экономики, распад социальных связей, деградация правящей элиты, упадок её культурной гегемонии, варваризация общества, демографический кризис) и внешнего – великое переселение народов – кризисов.

Варвары уничтожили внутренне уже варваризировавшийся мир. При этом масса варваров была фактически «выкормлена» римлянами на границах - для них были созданы удивительно благоприятные в демографическом плане условия! Племена германцев селились в порубежье с разрешения Рима (таким образом, он избегал войн с ними), получали статус «федератов» (союзников) – и пользовались плодами имперской культуры, переходя к более производительному сельскому хозяйству. И бурно размножались. За несколько веков такой политики варвары усилились и обрушились на Рим, уничтожив высокоразвитую культуру и на много веков погрузив тогдашнюю Европу во тьму невежества и раздробленности.

М.Ч. И как вы представляете себе современную аналогию кризиса античного мира?

А.Ф.: Дело в том, что современная глобальная система делится на ядро (Север, «неоимперию») и периферию  (Юг, зону неоварварства). Как почти две тысячи лет назад это произошло в Римской империи. Запад в ХХ веке спровоцировал мировой демографический взрыв, а точнее, демографический взрыв на периферии. И бóльшую часть этой выросшей огромной социобиомассы сегодня не просто отсекают от «общественного пирога», но вообще выталкивают из социальной жизни. Я имею в виду так называемых «трущобных людей», численность которых достигла миллиарда человек.

Трущобные «города» становятся главными конурбациями во многих странах Юга. Это – зоны бедности и самовоспроизводящегося социального распада.

Согласно прогнозам, между 2030 и 2040 годами численность этой зоны достигнет 2 млрд. (при численности населения планеты – 8 млрд.). По мнению специалистов, ни экологически, ни социально-экономически, ни психологически такой численности, такой концентрации, такой обездоленности и отверженности мир трущоб выдержать не сможет и его обитатели выплеснутся во внешний мир, устремившись туда, «где чисто и светло».

И это будет похлеще великого переселения народов V–VII веках. Трущобники начнут штурмовать сначала более благополучные страны самого Юга, а затем, сметая «государства-буферы», – Европу, Северную Америку и, по-видимому, Россию. Здесь они пойдут уже проторенным в ХХ веке путём мигрантов с Юга. Более того, уже осевшие на Севере выходцы с Юга – а согласно прогнозу, в 2020–2030 годах они составят 30–40 процентов населения крупнейших городов Севера - объективно окажутся союзниками новых волн мигрантов. Неизбежно возникнет (прямо по Тойнби) смычка «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата», направленная против социально организованного населения Севера.

Добавлю и ещё один очень важный аспект. Основная масса населения Юга (включая мир трущоб), с одной стороны, и «южного» сегмента Севера, с другой стороны, – это молодые люди. В вышедшей недавно книге «Сыновья и мировое господство: роль терроризма в подъёме и падении наций» Гуннар Гейнсон пишет о том, что демографический провал наступает тогда, когда в популяции – менее 80 мальчиков на 100 мужчин возраста 40–44 лет. Это ситуация Западной Европы (например, в Германии – 50 на 100, т.е. демографический провал). На Юге ситуация диаметрально противоположная: в секторе Газа (Палестина) это соотношение 464 на 100, в Афганистане – 403 на 100, в Сомали – 364 на 100, в Ираке – 354 на 100. Ясно, что Юг – это демографическое будущее мира: с 1900 по 2000 год население исламского мира выросло со 150 млн. до 1 200 млн. – 800% роста; Китая – с 400 млн. до 1 200 млн. – 300 проценитов роста; Индии – с 250 млн. до 1 000 млн. – 400 процентов роста. И, повторю, огромную часть этой биомассы составляет молодёжь. И на Севере основная масса выходцев с Юга – молодёжь. А ведь хорошо известно, что как только численность молодёжи в обществе достигает 25–30 процентов, происходит взрыв насилия.

Таким образом, в самом ядре капсистемы мы имеем, с одной стороны, сытое, белое, атомизированное христианское (формально, поскольку нынешний Запад – это уже во многом не только постзападное, но и постхристианское общества, которому «толерантность» и «политкорректность» не позволяют защищать свою культуру и свои ценности как от своих «меньшинств», так и от чуждых внешних сил) население главным образом пожилого и среднего возраста, с другой – голодное, чувствующее себя обделённым и отверженным, цветное, общинно или кланово организованное, чаще всего мусульманское, молодое, с явным вкусом к насилию и криминалу население.

М.Ч.: И это еще не все, вы также говорите о третьем типе кризиса?

А.Ф.: К сожалению, да. Третий тип кризиса – самый страшный, наиболее продолжительный – это кризис верхнего палеолита. Он начался примерно 25 тысяч лет назад и закончился за 10–8 тысяч лет до нашей эры так называемой «неолитической революцией», т.е. продолжался около 15 тыссяч лет, 150 веков – это не пять первых «тёмных веков» Европы (V–IX века) или три века второго «темновековья» (середина XIV – середина XVII веков). Кризис верхнего палеолита был кризисом присваивающего хозяйства – прежде всего высокоспециализированной охоты на крупного зверя, которая обеспечивала высокий уровень избыточного продукта, а следовательно, значительный демографический рост. В какой-то момент численность населения и ресурсы пришли в противоречие, и начался кризис – экономический, демографический, экологический, социальный, т.е. тотальный системный кризис, который усугублялся ухудшением природно-климатических условий. Результат – уменьшение населения на 75–85 процентов, социальная деградация, примитивизация искусства, 150 веков жесточайшей борьбы людей за выживание – с природой и другими людьми. Переход к производящему хозяйству – земледелию и скотоводству – произошёл не от хорошей жизни, то была адаптация к условиям кризиса. В результате этой адаптации возник мир, в котором мы до сих пор живём и который, по-видимому, заканчивает своё существование на наших глазах.

М.Ч.: Пожалуйста, поясните свою мысль.

 А.Ф.: Капитализм — глобальная, планетарная система, основанная на эксплуатации не только человека, но и природы. Включив в свои производственно-экономические процессы биосферу в целом, капитализм привёл её в состояние глобального экологического, а человечество — в состояние ресурсного кризиса. Типологически такого не было со времён верхнепалеолитического кризиса. При этом, конечно, нынешний масштаб несопоставим с верхнепалеолитическим. Таким образом, демонтаж капитализма развивается на фоне глобального биосферно-ресурсного кризиса, а к его позднефеодальному и позднеантичному кризисным качествам добавляется намного более тяжёлое по своему содержанию и последствиям — верхнепалеолитическое. Мы получаем кризис-матрёшку, кризис-домино, где один кризис влечёт за собой другой, более масштабный и разрушительный.

М.Ч.: А запускает «лавину кризисов» политический проект неолиберализма, приводящий в современных условиях к фактическому демонтажу капитализма?

А.Ф.: Я полагаю, что демонтаж капитализма открывает невиданный ящик невиданной Пандоры с невиданными последствиями. А ведь мы ничего не сказали ни об усилении в XXI веке (пик — XXII век) геовулканической активности, ни о неизбежном изменении направления земной оси (происходит раз в 12-15 тысяч лет, последняя произошла как раз 12-13 тысяч лет назад), ни о том, что заканчивается "долгое лето" — тёплый десятитысячный отрезок в каждом стотысячелетии — 90 тысяч лет приходятся на ледниковый период.

М.Ч.:  А каковы, по-вашему, варианты посткризисного развития, если, конечно, удастся выйти из кризиса минимально катастрофичным образом?

А.Ф.: Теоретически вариантов несколько — от высокотехнологичной цивилизации того типа, что описывал Иван Ефремов в "Туманности Андромеды", до футуроархаических империй того типа, что Лукас изобразил в "Звёздных войнах». Реально новая система скорее всего будет футуроархаической: мир сверхновых технологий будет соседствовать с миром неоархаических или даже неоварварских структур.

Как и в XIV-XVI веках, на планете будет мозаика различных форм социального, властного и экономического устройства. Это будет мир контрастов: рядом со сверхсовременными анклавами "регион-экономик" (Е. Омаэ) будут существовать демодернизирующиеся, архаичные и даже асоциальные зоны. Капиталистическая эпоха, особенно её модерновая фаза, будет казаться фантастическим временем, которое быстро мифологизируют. Темпы развития посткапиталистического, постцивилизационного мира будут заметно ниже, чем в предыдущие – капиталистические – времена.

     Развитие новой системы будет протекать во всё менее благоприятных природных условиях, а потому вполне возможны, если не неизбежны дальнейшее нарастание варваризации и архаизации в разных частях планеты. В любом случае одной из важнейших задач людей этого неласкового будущего станет сохранение знаний и подготовка к природным катастрофам, прежде всего — к новому ледниковому периоду. Однако за это неласковое будущее XXIII-XXX (?) веков надо ещё будет побороться и в XXI — XXII веках, и сегодня.