Светлана Сырнева

ЗИМНИЙ ХОЛОД

Выхожу я в темное пространство

зимней ночи, длящейся давно,

и ее морозное убранство

звездным светом все озарено.

Не было ни осени, ни лета,

не бывало юности моей.

Падают на землю иглы света,

иней упадает с тополей.

Так тропа туманная, сырая,

знойная, зеленая стезя

тихо довела меня до края,

за которым жить уже нельзя.

Словно тяжкий упадает молот,

грозный наступает приговор.

Но люблю я этот зимний холод

и морозом скованный простор!

Рождена среди студеной пыли,

я еще не ведаю сама,

как меня спасали и хранили

снег, мороз и русская зима;

чем меня дарили поневоле,

в снежное закутав полотно.

- Студено ли, девица, на воле?

- Нет, нисколько мне не студено.

СВОБОДА

Лишь северный ветер промчится насквозь,

в порыве осенние рощи тревожа –

фальшивое золото с веток снялось

и вмиг настоящего стало дороже.

Так дорого все, что мгновеньем живет,

в день смерти своей воспаряет, блистая.

Завихривай, ветер! Пусть выше плывет,

пусть небо заденет червонная стая!

По всем закоулкам листва поднялась,

по всем деревням затопила округу,

широкой волною в пространство влилась,

его уплотнила и двинула к югу.

Гуляй же, пластайся по тверди земной,

по черным озерам ищи себе брода,

столпом золотым проходи надо мной –

я знаю: так выглядит только свобода.

Она не в богатстве, она не в борьбе,

законам и логике не поддается.

Она возникает сама по себе –

а значит, не каждому в жизни дается.

ЛЕБЕДЬ

Вымахнут травы короной густой,

высушит ветер апрельскую сырость.

И лебеденок, что рос сиротой,

за зиму в сильного лебедя вырос.

Вот он плывет к середине пруда,

скудного детства забывший невзгоды,

словно сама его движет вода

как наивысшее чудо природы.

В заросли солнца вплетен краснотал,

чистые росы осыпали поле.

Час торжества! Он нежданно настал

как проявленье космической воли.

Есть у тебя только час, только миг,

самозабвенная, вольная младость!

Но, торжествуя, никто не постиг,

не уберег эту краткую радость.

Та же река, да не те берега,

все раскачало волной парохода.

Скошен в лугах и уложен в стога

жаркий кумач твоего хоровода.

ПОЛОВОДЬЕ

Еще ничего не осело,

еще ничего не прошло,

но просится в лодку несмело

и пробует воду весло.

Старанья по-прежнему жалки,

бесплодны они, как вчера:

сегодня не будет рыбалки,

сегодня не будет добра.

Скрипят потемневшие сходни,

под воду ведут, в никуда.

Я к жизни вернусь не сегодня

и даже не знаю, когда.

В потоке вселенского света

болезненный мнится излом,

кренясь, цепенеет планета

в провальном витке холостом.

Как тягостно ждут, сиротливо

весенней листвы деревца!

Люблю я речные разливы,

а нынче им нету конца.

Летит обезумевший поезд,

мелькают селенья вдали.

И рощи в пучине по пояс

стоят, не касаясь земли.

Колеса стучат, спотыкаясь,

мелькают мосты, провода.

Дороги, с пригорков спускаясь,

под воду ведут, в никуда.

Так жизнь, в никуда убегая,

торопится всюду поспеть.

Я знаю, настанет другая,

и следует лишь потерпеть.

Иссушит все воды по краю,

растратится всё колдовство…

Как много, как много я знаю,

как много я помню всего.

ОКЕАН

Вот убежать и остаться бы тут,

видеть ночами в морозном окне:

темные ели по небу метут,

сопротивляясь метельной волне.

Весь деревянный поселок уснул,

вжался в сугробы, ушел в темноту,

чтобы холодный, безжизненный гул

из пустоты пролетал в пустоту.

Может быть, весь поднебесный поток

грозным движеньем охвачен давно.

Может, и мир человеческий лег

на океанское темное дно.

Что ж, человек! Ты покоя просил,

чистого неба искал ты в судьбе,

но от вселенских мятущихся сил

некуда нынче укрыться тебе.

Катятся волны одна за одной,

волны качают, зовут к забытью.

И поглотил океан ледяной

неуязвимую лодку твою.

ФЕЛЬДШЕР

Ветер в пробоинах стен завывает,

парк вековой безнадежно печален.

Старенький фельдшер здесь часто бывает,

ссохшейся тенью стоит  у развалин.

Каменных статуй понурые спины,

холод мансарды да яма колодца…

В дом этот черный, дворянский, пустынный

жизнь никогда, никогда не вернется!

В давние, былью поросшие годы

знатный хозяин бежал  за границу.

В доме господском по воле народа

односельчане открыли больницу.

Вместе со всеми на стройке с рассвета

вкалывал дюжий глава сельсовета,

зычно орал со стропил всему свету:

«Лучшей больницы и в городе нету!».

Тут и прошла неуемная юность,

тут и война колесом прокатилась.

Сколько здесь раненых к жизни вернулось – 

да с того свету, считай, воротилось!

Помнят ли стены промозглые эти,

как здесь рождались веселые дети,

как на лошадке своей по ухабам

фельдшер являлся к беременным бабам!

Незачем долго работать в России –

кровью к земле прикипая, трудиться.

Нынче никто не содержит такие

в нищей деревне большие больницы.

Если болеешь – ступай себе в город,

катятся к городу автомобили.

А за околицей, у косогора,

церковь покрасили, восстановили.

Тянутся к ней просветленные лица,

скованный дух обретает свободу.

Старенький фельдшер не ходит молиться:

он о себе не заботился сроду.

Разве душе, изгоревшей до края,

легче или тяжелее бы стало?

Грозные образы ада и рая

блекнут пред тем, что она испытала.

Вехи дорожные чести и долга,

детские призраки рая и ада…

Слишком уж долго живу я! Так долго

русскому жить человеку не надо.

*    *    *

Перелесок листом облетевшим горчит,

и на всем оскуденья печать.

Крикнет птица вдали – и опять замолчит,

словно не о чем больше кричать.

Под осеннею прелью земля залегла,

погрузилась в промозглую тьму –

и молчит, и молчит, ибо все отдала

и уже не нужна никому.

Здесь холодные капли с ветвей моросят,

и столбами гуляет туман.

Здесь и шишки рядами на ели висят,

словно души ушедших крестьян.

Обессилела, выдохлась в долгой борьбе

заскорузлая топкая гать

и втянула в себя, утопила в себе

все, что людям пыталась сказать.

И повалится снег, устилая места,

отдавая в наем площадя,

где навек затонула твоя красота,

от постыдного взора уйдя.

ВОЖДЬ

Виделись очерки дальних сёл

там, где ветер в лицо хлестал,

там, где люпин вдоль дороги цвел,

там, где чибис с полей взлетал.

День был молод, и тот один.

Как его в себя ни вбирай –

не соберешь ты с этих равнин

жизнь, расплесканную через край.

Видишь, как в землю уходит дождь,

попусту тратя свои клинки!

Смотрит нам вслед поселковый вождь

из-под тяжелой, медной руки.

Вождь, ты помнишь, в твоем дому,

крепком, как дружба и как родство –

как мы смеялись тогда всему,

как не боялись мы ничего!

Верили мы, что наше житье

можно вытащить из руин,

реки расчистить, прогнать жулье,

поле засеять, где цвел люпин.

Ты еще жив – и то до поры,

ты еще зряч – только встать нет сил.

И резерваций твоих костры

глубже уходят в болотный ил.

Станут похлебку тебе приносить,

с ложки покормят – а ты не жалей:

лучше быть овощем. Лучше забыть

о том, как чибис взлетал с полей.

ОКРАИНА

Вот и окраина возле моста,

где дровяные задворки прогресса.

В воздухе вешнем печаль разлита

прямо до кромки далекого леса.

Тут и пройдись в колее стороной,

словно и сам ты на жизни прореха.

Жалобно жёлоб звенит жестяной,

долго висит бесполезное эхо.

Здесь в почерневших дворах ни души,

словно и люди вовек не живали.

И для кого они так хороши,

золотом неба покрытые дали!

Каждый себя отложил на потом

в жизни своей неказистой, короткой,

каждый глушил себя тяжким трудом,

каждый пропитан слезами и водкой.

Что ты, гармоника, кличешь-зовешь

стопку, накрытую корочкой хлеба?

Брось, гармонист, - ты еще поживешь,

зря ты так рано собрался на небо!

Не убивайся, что ты некрасив,

не вспоминай, что тебя истерзали.

И не гляди, не гляди на залив

полными слез голубыми глазами.

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

Я буду скакать по холмам,

по темной вечерней дороге,

где тени, восстав из лесов,

клубятся в тоске и тревоге.

Гори же, прощальный закат,

не меркни, полоска живая!

Вершины вонзились в тебя,

по капле всю кровь выпивая.

Услышат ли топот копыт

в далеком оставленном стане,

где белая церковь стоит

по горло в вечернем тумане?

И скоро ее навсегда

ночная завеса закроет.

Восходит на небо луна

и низко висит над горою.

Скачи же, мой преданный конь,

по родине, как по чужбине!

Исчадия ночи и зла

тебя не сгубили доныне.

Во мраке дорогу торя,

лети над родной стороною!

Дыханье лесного царя

все ближе у нас за спиною.

Родимый, давай, поспешай!

Заклятье мне веки сковало.

Держись! В нашей жизни с тобой

еще не такое бывало.

Вперед, златогривый, вперед!

Удача тебя не обманет:

тебе же и солнце взойдет,

тебе же и утро настанет.