Святослав Иванов

Азбука жизни и смерти Вячеслава Дёгтева

Вячеслав Иванович Дёгтев родился 10 августа 1959 года на хуторе Новая Жизнь Репьёвского района Воронежской области в семье сельского кузнеца. В 1979 закончил Вяземский учебный авиацентр и стал лётчиком-истребителем. В 1991 закончил московский  литературный институт им. А.М. Горького, после чего вступил в Союз писателей России. Выпустил 13 книг прозы. Лауреат премии «России верные сыны», премии имени Андрея Платонова, финалист национального конкурса «Бестселлер-2003». Публиковался в газетах и журналах «Роман-газета», «Наш современник», «Юность» и других. Постоянный автор журнала «Москва». В апреле 2005 попал в больницу с подозрением на инсульт и 16 апреля скоропостижно скончался.

Обязанность живых – помнить о мёртвых. И если бы  не  суровая  справедливость этой максимы, я  бы отодвинул этот рассказ о своём друге на неопределённое время.  Дело в том, Вячеслав Дёгтев ушёл из этой жизни так внезапно и неожиданно для меня, что я до сих пор не могу принять его смерть как данность. В последние годы жизни мы с ним не то чтобы ссорились. Я к нему всегда относился критично, просто и по-дружески откровенно. А Слава с некоторых пор, после заслуженных успехов на литературном поприще,  в силу менталитета (он вёл свой род от «талагаев», или «белгородских татар») требовал только восторженного, только комплиментарного к себе отношения, на которое я  был не способен. Ранняя его смерть, в 45 лет, была воспринята  мною как нелепость, несправедливость, как ошибка… Я так был  уверен, что он переживёт меня! Во-первых, Дёгтев моложе.  Во-вторых, он очень заботился о себе. Я до сих пор помню его белые, пухлые руки сибарита. Он практически  не помогал родителям, которые до сих пор живут в селе, в саду и огороде. Подозреваю, что он ненавидел крестьянский труд и всё сословие земледельцев. Это была ненависть охотника, всадника, кормящегося с острия копья. В его рассказах вы не найдёте, кроме презрения, даже сочувствия земледельческому труду. И Микулу Селяниновича вы не  встретите среди героев прозы Дёгтева.

В то же время он  был совсем не похож на типичного представителя современной русской литературы. К примеру, Слава  совсем не любил пить водку. Предпочитал терпкое красное вино. И пьяным я его никогда не видел. Как-то Слава рассказал мне,  как он бросил курить. Было это на кладбище на похоронах его дяди, прошедшего суровые университеты жизни, в том числе и тюрьму. Рядом с дядей была могила деда. Слава высчитал, что дядя прожил меньше деда,  ровно настолько, сколько прожил на тот момент  он, их внук и племянник. И сам по себе возник вопрос: «А если бы дядя не пил, не курил, вёл размеренный образ жизни?»  Слава тут же вынул изо рта папиросу, затушил её и больше никогда не брал её в руки.  

Одна из любимых поговорок Славы: «Был таким русским, что пил квас с тараканами не оттудаваясь», совсем не про него. Дёгтев был очень аккуратен в быту. Помню,  когда он получил двухкомнатную квартиру на Карла Маркса у Каменного моста,  мы с Мишкой Татаринцевым, другом юности Дёгтева, помогали ему обустроиться. Прежний владелец квартиры, известный воронежский литератор, оставил после себя  с десяток мешков всякого мусора. На кухне протекал кран на трубе, которая шла к газовой колонке. Протекал долго, годами. Поэтому половина досок просто сгнила. И мы c Мишей Татаринцевым перестелили половину пола в кухне новыми досками. И долгое время,  помню,  кухня Славы зияла свежеструганной половиной досок, тогда как другая оставалась окрашенной. Постепенно квартиру Слава привёл в порядок. Жил он по-спартански просто, но вполне   уютно.  На этой кухне Слава угощал меня вкусным пловом собственного приготовления, квасом, который тоже готовил сам. В квартире у него принципиально не было  телевизора.   Он не позволял себе отвлекаться и, по-видимому,  осознал, что телевизор - самый страшный пожиратель нашего времени. Когда его спрашивали, как же можно жить без новостей, Дёгтев с шуткой отвечал: «А какие мне нужны новости? Начнут стрелять – я услышу. Война начнётся – повестку пришлют!».  Впрочем,  на войну Дёгтев не спешил. Помню, когда я собрался  в свою вторую командировку в воюющую Чечню, я позвонил Дёгтеву. Он  ответил очень быстро: «Без командировки не поеду. А если меня в ногу ранит? Кто мне пенсию по инвалидности платить будет?» Я вспомнил о Лимонове, о ком-то ещё, но вынужден был признать, что Дёгтев прав. Конечно, он не был трусом. Но и по-глупому никогда не рисковал. 

Именно  поэтому  я и был уверен, что он переживёт меня… А когда его не стало, мне так и казалось, что это какой-то трюк,  где-то здесь, за углом, Дёгтев спрятался и исподтишка наблюдает за мной и хихикает: «Ну что, Иванов, придётся тебе всё-таки хвалить меня и говорить, какой я гениальный писатель!». Придётся, соглашаюсь я, придётся.

Мы познакомились с ним сразу после образования газеты «Берег», которую я редактировал со дня образования до 2004 года. Открытие нового издания для независимых авторов, не признавших  сложившуюся  на тот момент литературную иерархию, - прекрасный  шанс показать себя. Тем более что открывшийся чуть раньше «Берега» «Воронежский курьер»  хоть и ориентировался на сугубо  либеральную публику, но всё-таки оперировал набором авторов с  устоявшимися  репутациями. Мне было проще.  Воронежских литераторов я не знал. История отношения ни с одним из них не мешала мне их оценивать объективно. Для меня важен был текст. И в этом отношении больше всего «повезло» Владлену Вороненкову и Вячеславу Дёгтеву. Правда, в силу возраста  Владлен не смог набрать силы и популярности для самостоятельного бытования в литературе. Мне до сих пор очень жаль, что Вороненкова  мало знают и ценят в Воронеже, что  так и не издан полноценный сборник его произведений.

Слава Дёгтев  был молодым, дерзким, талантливым и  фантастически работоспособным, внутренне дисциплинированным и  таким же неприкаянным и чужим для всех, как и я. Его также преследовали неудачи в личной жизни. И мы подружились. Мне нравилась его пряная проза, где главный герой никак не мог выбраться из переживаний прошлого. Дёгтев жил у родителей в Малышево, в какой-то времянке, рядом с первой своей женой. «Выйдешь ночью, - рассказывал он, - а над тобой космос!» А я ко времени нашего знакомства жил  в съёмной коммунальной квартире на Ленинском проспекте, в доме  6/2.   Поскольку в моём распоряжении было сразу две комнаты, Слава частенько оставался ночевать у меня.  Наши вечера в коммуналке он довольно точно описал в рассказе «Осенние грёзы».  Действительно, у меня были соседки – тонкая и толстая. И было мясо, «истекающее коричневым соком», - Дёгтев частенько привозил куски свежей баранины от родителей.  Были разговоры…  Я вслух размышлял о том, что  хорошо бы бросить всё и уехать в деревню, «в домишко рядом с озером», обрести дом, семью, себя. Дёгтев скептически относился к моим порывам и назвал все мои мечтания «осенними грёзами».  А в рассказе признаётся: «Эх, здорово, что были у нас осенние вечера на коммунальной твоей кухне и были такие мечты. Мечты, мечты… Они милы, пока недостижимы».

Но жизнь тогда благоволила нам. И казалось, что мечты всё-таки сбываются. Я с головой ушёл в работу. И сам по себе решился вопрос с жильём. Дёгтева я публиковал широко и часто. Его читали, им восхищались, ценили. Популярность его в Воронеже росла.  К моменту нашего знакомства у него вышла в серии «Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», по сути, первая - в ладошку тоненькая - книжечка рассказов «Тесные врата».  В предисловии к сборнику рассказов начинающего автора  уже тогда маститый воронежский прозаик, некоторое время он считался учителем Дёгтева, писал: «Он (автор книги - С.И.) прежде всего художник. Часто непосредственный и по-хорошему наивный».  Пройдёт не так уж много времени, как Слава «отблагодарит» своего учителя, что называется по полной. Но об этом позже.  А с обложки книжки рассказов «Тесные врата» на читателя смотрит действительно наивный, чем-то очарованный молодой человек, почти мальчик. Я до сих пор эти ранние рассказы Дёгтева ценю больше того, что им написано позже.  Блестящий рассказ «Одуванчик» о первом самостоятельном полёте курсанта лётной школы можно приводить, как  образец рассказа вообще. И, конечно, как человеку деревенскому мне близки и дороги его такие рассказы, как «Тесные врата»,  «Потому и плачу…», «В ночь, когда покойникам греют пятки». Потом уже я узнал, что его дед был председателем колхоза  на хуторе Новая Жизнь. Что сам  хутор  был попыткой сильных дерзких мужиков построить на особинку свою коммуну. И им действительно многое удалось. Сельхозартель процветала. Но закончилось  всё как везде. А дед Дёгтева покончил с собой. Мне кажется, что в какой-то мере вот это хуторское сознание, недоверие  коллективу присуще было и Вячеславу Дёгтеву. Но тогда он и сам этого не осознавал. Тогда как писатель  Слава перерабатывал огромный пласт памяти, которая не давала покоя и требовала выхода. Сморите, как в  трёх предложениях, в картинке  из детства Дёгтев неожиданно даёт многомерный и глубокий образ: «Я лежал на сене – бок грели остывающие кувшины, - лежал, смотрел в белесое, словно застиранное небо, где парил одинокий коршун. Дул в подаренную свистульку и ломал голову: как же птице удаётся держаться в воздухе – ведь чтобы лететь, надо махать крыльями. А коршун, задёрнув веками глаза, дремал в  горячем струящемся мареве, забыв, что голоден и что в гнезде ждут ненасытные птенцы…»  На мой взгляд, и  в жизни, и в творчестве  Дёгтев  прошёл эту эволюцию: от наивного мальчика с широко открытыми глазами до матёрого, гордого коршуна с задёрнутыми веками,  отвернувшегося  от неприглядной  изнанки реальной жизни. Гамлетовский период жизни писателя Дёгтева закончился в начале 90-х. В таких рассказах, как «В ночь, когда покойникам греют пятки», «Едоки печёной картошки» он ещё обобщает опыт предшествующих поколений, он ещё выбирает свой путь в жизни. Особенно мне нравится описанный им забытый обычай воронежской земли, «когда в самую холодную ночь, тринадцатого января, «большие ребята» привозят на выгон целые сани ломкой соломы, пахнущей далёким летом, пыльным августом, и поджигают её».  Герой рассказа, горожанин,  зажигает свой соломенный факел среди многоэтажек, и скользят за ним по сугробам «голубые тени пращуров»,  «и опять в голову приходят слова Пашки, и ртутно перекатываются там: «Всё одно… всё одно трава вырастет». 

В 1993 году у Дёгтева с моей помощью вышла первая солидная книга в твёрдом переплёте под названием «Викинг». Издание сборника рассказов спонсировала моя давняя знакомая,  на тот момент директор «Московского торгового дома» Алла Яровицына. Это был наш общий успех. Выход книги мы отпраздновали первополосным снимком в газете «Берег». Мы стоим втроём среди одуванчиков в Первомайском сквере (в то время там  росла дикая трава и никаких строений  не было), Алла  держит в одной руке  книгу, а другой приподнимает край платья. А по бокам у неё мы с Дёгтевым, довольные и счастливые.  «Па-де-де c «Викингом» - назывался снимок и короткий материал к нему. Это был пик нашей дружбы, время счастливое и обещающее ещё больше счастья впереди.

Потом появились в «Береге» и другие «любимые» авторы. Дёгтев ревновал. Но у него как-то все дела пошли в гору. Успел получить писательскую квартиру, порулить журналом «Подъём». Его активно начали печатать центральные издания. И другие воронежские издания тоже охотно стали публиковать  Дёгтева. Газета «Кто есть кто» (1994, №19) поместила биографию Дёгтева, названную «Русский Джек Лондон».  А. Тимофеев утверждал, что у Дёгтева «...кипучий темперамент А.И. Куприна, пронзительность В.М. Шукшина, пристрастие к штопорным, гибельным состояниям В. Высоцкого, жесткость метафор Ю. Кузнецова» («Слово», 1994, №7-8. с.51). Ю. Бондарев назвал его «наиболее ярким открытием десятилетия» («Правда», 1998, №40). Такие разные писатели, как П. Проскурин, Т. Зульфикаров и В. Куницын, в блиц-опросе, проводимом «Литературной Россией», назвали его своим любимым писателем, а известный критик В. Бондаренко — «новым лидером в русской литературе» и современным «лучшим рассказчиком России» («Завтра», 2000, №32; «День литературы», 2003, №5).

Таким образом, не хочу преувеличивать, но «Берег» сыграл, несомненно, в  писательской судьбе Вячеслава Дёгтева свою важную роль. Дёгтев, конечно, всё равно стал бы Дёгтевым. Но газета «Берег» помогла ему стать на крыло. И Слава сам признавал это. В 1998 году он подарил мне  вышедший в свет сборник своих рассказов «Десять заповедей» с такой подписью: «Моему другу Иванову Святославу Павловичу, прекрасному человеку и прекрасному журналисту, редактору самой умной газеты «Берег» (в ней впервые напечатана половина  этой книжки) – от автора, с самыми тёплыми чувствами. Слава России!».

Постепенно героями рассказов Дёгтева становились крутые мужики, победители и герои. Хотя иногда он звонил мне и говорил: «Иванов, приезжай. Я тут рассказ написал про любовь. Такой, какой ты любишь: со слезами, соплями и страданиями. Бабы рыдать будут». Не знаю,  на самом  ли деле он ожесточился сердцем и стыдился своего наивного прошлого или сознательно работал на своего читателя, жаждущего в годы безвременья захватывающих сюжетов и Героя, и Кумира?  Склоняюсь больше к тому, что Слава внутренне  сильно изменился в те годы. Он пересмотрел свою жизненную линию и выбрал судьбу «одинокого  волка».  Изменился и его внешний облик. Что-то степняцкое, дикое и необузданное проступило  в нём. В своём узком  кругу мы звали Дёгтева Азият.

Дёгтев постепенно выбирал себе дорогу, ведущую  к славе, к признанию без лишних сомнений и переживаний. Он изо всех сил старался, чтобы после него не только «трава выросла».  Думаю, что он искренне давал сыну Андрею  в «Азбуке выживания» такой совет: «Помни, что так называемые добрые люди слывут в свете как слюнтяи, недаром классик снисходительно сказал про таких: "Хорошие люди редки в мире, как фальшивые деньги". Мир же по своей природе суров и склоняется только перед силой в виде власти, денег, влияния, авторитета, иногда в виде интеллекта. Старайся быть сильным хоть в чем-то, помни, что у слабого нет друзей. Соучастия и понимания не жди, не тешь себя самообманом, скорее всего, не дождешься».

Дёгтев безжалостно разделался  и со своими коллегами, и с бывшими учителями. Каждого обессмертил в рассказах-пасквилях. А в скандально-известном рассказе «Козлы» он пишет: «Но есть, есть и на вас, ребята, эффективное средство. Это – грубая сила, которую вы, председатели всевозможных  возрожденческих комитетов, духовидцы-специалисты по куликовым, бородинским и прочим "духовным" полям, окоемам и пядям, мандельштамоведы и прочие заслуженные краезнатцы, не дравшиеся никогда, не служившие в армии, в институты поступавшие по разнарядкам райкомов, постукивавшие там, всю жизнь "развивавшие традиции", трущиеся у начальственного сапога, - боитесь панически. Одного такого плешивого, облезшего от  усердия деятеля, возрожденца-вырожденца, вечного мальчика с ясным взглядом тимуровца, "дежурного по черноземной ниве",  всего-навсего как-то в шутку подержал за пиджак один на один, так от него запахло дурно».

Отдельный разговор - об отношениях Дёгтева с женщинами и детьми. С бывшими жёнами он не дружил, потому что не всегда мог платить требуемые ими алименты.  Но умудрялся сохранять хорошие отношения  со своими  детьми, рождёнными в браке и вне его. А среди любовных историй Дёгтева особенно выделяется его роман с москвичкой Н.  По его словам,  она была правнучка Менделеева, аристократка голубых кровей. Когда Слава с нею пришёл ко мне в гости, я опешил. Девушку при всём желании нельзя было назвать красавицей, к тому же она была выше Славы на целую голову. Я потом понял, что с Н. Дёгтев связывал свои надежды «подняться наверх», «войти в обойму». Девушка с родословной притягивала его,  как притягивает породистая болонка безродного дворового кобеля. И последующая драма их отношений, а они успели официально пожениться, была похожа на драму неразрешимых  противоречий аристократки и беспородного простолюдина. Мне даже довелось побывать в семье Н., познакомиться с её отцом и матерью. Это были типичные инфантильные москвичи, которые обожали Ельцина, верили в его «демократические преобразования» и не любили «красно-коричневых», которые мешали «процессу демократизации».  Дёгтев, да и весь наш кружок к тому времени уже исповедовали  русский национализм. Причём Слава, как всегда, увлёкся и «правее его была только стенка». «Вырожденцы»,  - припечатывал он родителей Н.,  которую,  по-видимому,   поначалу привлекала провинциальная свежесть и азиатский темперамент  Дёгтева. Но затем она просто не могла выдерживать Славу в больших количествах. Даже в интимных отношениях Дёгтев хотел гораздо большего, на что голубая, но успокоенная кровь Н. уже не была способна. Разошлись они со скандалом.  Слава, похоже, действительно привязался к  Н. Она была умна, начитана, могла на равных с ним говорить о литературе. Ни до, ни после неё у Славы не было такой женщины. Он искренне страдал после разрыва с ней. Написал об этом несколько рассказов. Мне кажется, что разрыв с Н. стал одной из причин ожесточения Дёгтева, радикализации его взглядов. Не попав в «высшее общество», он стал мстить всему этому благополучному миру, не разбирая,  кто свой, а кто чужой. По принципу: «Топчи их рай, Аттила!».

Слава  вступил на путь эпатажа.  Написал рассказ «Наш сад», где одним махом оскорбил даже всеми уважаемых людей воронежской культуры.  Потом был  "Манифест нового поколения" Вячеслава Дёгтева : "Они (старшее поколение. – С.И. ) сами себя загнали в резервацию... Сами себя оскопили... Их мир - мир кривых зеркал"; "За редким исключением это убогие,  никчемные людишки с плебейским мышлением (...) в наше кровавое время они очень любят рассуждать о непротивлении злу насилием, пописывают пасторали о лютиках-цветочках (...) Хоть они еще и просиживают свои геморройные зады на старых креслах с новыми заплатками из модных названий, - это их не спасет" и т. д.  «Мы сдуваем с нашего меча пыль бездействия, и пусть ржавчину с него счистят вражьи щиты и шлемы".

Конечно, меня раздражали такие его «волчьи песни» (один из его сборников рассказов так и назывался).  Я спорил с ним. Цитировал Мандельштама: «Потому что не волк я по крови своей // И меня только равный убьёт…» Но Дёгтеву нравилось быть «самым крутым писателем». Его окружали восторженные поклонники, с ним искали знакомства властьимущие.  Иногда мы выезжали с ним на рыбалку, по грибы, просто в лес. Один раз я с ним побывал у него на родине, на хуторе Новая Жизнь. Второй раз я там был уже после его смерти в 2009 году  со съёмочной группой телеканала «Культура».  Режиссёра документального фильма "Письма из провинции. Воронеж" Тамару Родионову в наш город привёл  рассказ Вячеслава Дёгтева "Крест". При подготовке передачи о печально знаменитом городе на восточном побережье, воспетом в народной песне "Я помню тот Ванинский порт", она прочитала рассказ Дёгтева на эту тему и открыла для себя талантливого и рано ушедшего из жизни писателя.

Во время наших нелитературных встреч я узнавал прежнего Дёгтева и с удовольствием общался с ним. А  литературных тем мы старались не касаться. Потому что у Дёгтева  и Иван Бунин  был «нудный и бездарный писатель»…   А из-под его пера  выходили один  за другим викинги,  гладиаторы, бойцы и герои, к которым я относился прохладно.   В то же время блестящий рассказчик, Вячеслав Дёгтев сумел вовлечь в орбиту своего творчества множество неординарных людей. Среди его знакомых - и художники, и музыканты, военные, черные копатели (некоторое время он щеголял c эссэсовким перстнем с черепами на пальце), и гитарных дел мастер, профессиональный бильярдист, собаководы, лошадники. И каждый подарил ему сюжет для замечательного рассказа.

По моим ощущениям, к концу своей короткой жизни Дёгтев  устал от своей «крутости», от мифа, созданного своими руками. Художник Юрий Золотарёв вспоминал,  как с Дёгтевым в последнюю его осень собирал грибы, и Слава  неожиданно заявил: "Наверное, я скоро умру".  Потому, полагал, что всё значительное уже написал.  (Кстати, Слава часто повторял слова своего деда Максима: "Умирают не старые, а спелые".) 

Созрел ли он на самом деле? Не знаю. Говорят, что в последние перед смертью дни он был полон энтузиазма, ему хорошо писалось.

Когда я узнал об обстоятельствах его смерти, то, как говорят в таких случаях старые мастера, понял, что само Провидение разрешило наш спор с Дёгтевым.

Оказывается, вызванная его гражданской женой первая «скорая» не смогла увезти Славу в больницу. Мало того, что она ехала минут сорок, в ней не оказалось мужчины, чтобы спустить больного вниз. Соседи не открыли. На улице никого из мужчин не было. Пришлось вызывать другую «скорую», и только она увезла в реанимацию Дёгтева, где он и умер от обширного инсульта... На этом фоне как-то по-другому воспринимаются  "Волчьи песни" Дёгтева. Хотя, с  одной стороны, он заплатил жизнью за свои убеждения. Умер так, как умирали его герои-одиночки. С другой... Я думаю, если бы «скорая» успела, мы бы увидели другого Вячеслава Дёгтева. Но за всё надо платить...

Вместе с питерской съёмочной группой мы побывали на родине Дёгтева в начале марта. Хутор мне показался краем света, в стороне от большой дороги, заброшенным и вымирающим. Крёстный Дёгтева, Александр Фёдорович Абрамов,  «лысый как коленка», рассказал, как крестили Дёгтева по настоянию его бабушки. Показал место, среди старых дубов, где стояла изба,  в которой родился Слава. Пока оператор снимал натуру, в дом крёстного пришёл его одноклассник.  Он едва держался на ногах. Запойный малый, по-видимому,  редко был трезвым и дар речи давно потерял. Но цель визита непрошеных гостей каким-то образом уловил. И тут на его лице проступила если не ненависть, то какое-то неприятие даже имени Дёгтева. Он  сидел на табурете у печки  и тупо,  злобно повторял деревенское прозвище Славы. Так называют едва окрепших щенят. И я подивился,  как оно точно подходит к Дёгтеву. Он действительно был похож на кутёнка, юркий и крепко сбитый. А глядя на его одноклассника, который что-то пытался возразить уже мёртвому Славе,  я подумал, что вот от такой участи и стремился Дёгтев всеми силами наверх. От этой беспросветности одинокого, спившегося деревенского бобыля в пустеющем хуторе он и стремился всю  жизнь убежать. Отсюда и его ницшеанство: «Падающего толкни!» И радикализм, и гимны герою-одиночке.

И всё же, всё же, всё же… Я согласен, что Вячеслав Иванович Дёгтев – один из лучших, если не лучший рассказчик  современной русской литературы. Но  в том, что его рассказы - это азбука выживания русского человека в нынешней России, сильно сомневаюсь. И почему-то верю,  что мы обязательно встретимся со Славой там, где «односельчане  не палят сено и не калечат иголками собак, где хозяйство прибыльное,  овцы и коровы сыты и здоровы, и где в прозрачном ручье плещется-играет голубая форель, а небеса чисты и бездонны, как очи ребёнка…» 

Встретимся и продолжим свои споры.