Елизавета МАРТЫНОВА

Я  ТОЖЕ  СТАНУ  СТЕПЬЮ

* * *

Птичий день зашумел за окошком.

Замелькала рябая вода.

Не останется день этот в прошлом.

Он достанется нам навсегда.

Он продлится на долгие годы,

Разольётся туманом в крови.

Шумом крыльев и небом холодным

Отзовётся и в нашей любви.

Этой рифмой правдиво-банальной,

Рваным шёпотом ясной листвы,

Этим клёном – осенним, опальным,

Разговором людей и травы.

Это мы с тобой – тайна и тайна,

Дальний поезд, поля, ковыли.

Жизнь с печалью её не случайна,

Если в нас бьётся сердце земли.

* * *
 

Дом переполнила осень,
Светится янтарём.
Не умирали мы вовсе
И никогда не умрём.

Плачут грачиные стаи –
Там, за прозрачностью стен.
Я ни за что не узнаю,
Кто я тебе и зачем.

Только бы рядом и рядом,
Взглядом, печальным дождём,
Облаком, городом, садом,
И – не просить ни о чём.

* * *

Как передать невыразимое,

С ума при этом не сойдя?

Гори, звезда моя, свети, моя,

Мерцай за пеленой дождя.

Прикованный к высотам каменным,

Фонарик детский и смешной

Меня спасает тихим пламенем

От взрослой жизни заводной.

И отсвет горестный, сиреневый

Ложится на больном снегу.

В бессмысленные словопрения

Вступать я больше не могу.

Я отворачиваюсь к облаку,

К пространству неба надо мной,

К летящему на синем голубю,

Звезде моей, всегда родной,

Звезде поэтов и воителей,

К лучам её – коснись руки!

…И странный свет её пронзительный

Горит, безумью вопреки.

Я ТОЖЕ СТАНУ СТЕПЬЮ

Не вечен город. Здесь столетья степь

Лежала – неподвижная, глухая.

Звезды погибшей опускался свет

До золотой земли – и в травах таял.

Степь – это воздух, горький и густой,

Весенний, опалённый, неповинный

Ни в чём – и опьянённый высотой

И радугой, крылатой и наивной.

Стань детством, степь, воспоминаньем будь –

О девочке, на станции живущей.

Здесь будет город. Здесь намечен путь

Для молодых, безудержных, поющих.

Не страшно им, что призрачен барак,

Сквозящий на ветру войны великой,

Что слишком много выпало утрат

И в скорбных лицах проступают лики.

Играет девочка на пристальном ветру,

Дивится травяному благолепью

И говорит, что «если я умру,

То ничего – я тоже стану степью».

* * *

Однажды ты привыкнешь к тишине.

Однажды и она к тебе привыкнет.

И будет путь, который нас окликнет.

И будет свет, сияющий в окне.

И мы пойдём по узенькой тропе

Между сугробов, снов и снегопадов.

Нам после круга рая или ада

Не затеряться в сумрачной толпе.

Нам – только вдаль. Туда, где никого.

Где светит улица снегами и туманом.

Где странно всё. Где ничего не странно –

Для сердца моего и твоего.

За мёртвым снегом, за метельной тьмой –

Там есть просвет чуть видный, но такой,

Что ясно: он для бегства предназначен,

Для нас с тобой свечением охвачен –

И небом, и последней высотой.

Мы для людей исчезнем без следа.

Но вечером огромная звезда

Взойдёт над крышей дома городского.

Весенняя, весёлая, ничья.

…Под птичий свист и говорок ручья

В мир прорастём. И всё начнётся снова.

* * *

Путешествуй, душа, налегке,

Утварь дома оставь и пожитки,

Оживай – то в листве, то в строке,

В свежем ливне – промокни до нитки.

Пусть твердят, что так жили до нас,

Неумело, нелепо, нескладно –

Ничего не держи про запас,

Уходи, уезжай безоглядно.

Кто нам нужен – тот с нами всегда.

Кто оставлен – тот этого стоит.

Золотая слепая звезда

Небо зоркое взору откроет.

Но легко ли идти по лучу?

В поезд поздний в потёмках садиться?

Подожди, я тебе посвечу,

Тайной жизни твоей проводница.

Всё как прежде: цветы пустыря,

Млечный Путь и тропинка скупая,

Дом, в котором все окна горят,

Ночь горячечная, золотая –

Не достаточно ли для пути

Твоего, чтоб счастливой остаться…

Путешествуй, душа, и свети

Всем привыкшим по свету скитаться.

* * *

Сорок птиц из-за моря на крыльях весну принесут,

Донесут – и рассыплют по снежным слепым перелескам.

И откликнется птицам несмелый подснежник в лесу,

И от робкого ветра качнётся в окне занавеска.

Звёзды станут крупнее и мысли тревожней мои.

Я боюсь потерять тебя. Зимняя память тускнеет.

Выцветают черты и слова неумелой любви.

Но апрельское небо прозрачней ещё и яснее.

Так на ветках лежит оно, словно вот-вот улетит.

Сорок птиц поднимают его над землёю.

Я сама остаюсь на высоком, на узком пути,

Над проталиной тихой – подснежник дрожит синевою.

От хохлатки лиловой, от чуткой фиалки лесной,

От протяжных туманов и дымки зелёных озимых –

Веет хрупкой любовью, непереносимой весной,

Разве только на крыльях и переносимой.

ОКРАИНА

Окраина, старая рана,

Старухи и малые дети,

Звезда, что горит неустанно –

И память, которая светит.

Жизнь – словно окраина эта,

Огромное жёлтое поле.

В ней хватит и ветра, и света,

И воли, и счастья, и боли.

Но мало ли что приключится –

Смотрю в поднебесье, не щурясь.

Окраина, чёрная птица,

Тень горя на сумерках улиц.

На фоне домов аварийных –

Израненный старостью тополь.

Здесь жили, стирали, варили

И жизнь не считали жестокой.

О чём сожалеть? Всё сбывалось.

О чём говорить? Всё известно.

Здесь детство похоже на старость,

И старость похожа на детство.

Здесь звёзды сияют упрямо,

А сердце – светло и тревожно.

Окраина – старая рана,

Которой зажить невозможно.

* * *

В седой степи туманный огонёк

Цветёт, цветёт, ещё не облетает.

Как близок он, как всё-таки далёк –

Никто его не помнит и не знает.

Не человек ли это заплутал,

Костром от темноты отгородился,

Когда ему открылась высота

Ночной звезды и тихий свет явился?

В седой степи, как будто на краю

Земли и нерастраченного неба,

Он снова вспоминает жизнь свою,

Отогревает призрачную небыль.

Всё, всё, что было, что произошло,

Что превратилось в память золотую,

Теперь костром огромным расцвело

И кажется, рассыпалось впустую.

Но каждой искрой, каждым огоньком

Припав к земле осенней, терпеливой,

Жизнь новая становится цветком –

И светит неразумно и счастливо.