Веневитиновы в 1812 году.

Двенадцатого (двадцать четвертого) июня 1812 года огромная армия Наполеона форсировала Неман и вторглась  в пределы Российской империи.    Русские войска с боями отступали и во второй половине августа приблизились к Москве.  Москвичи до последнего не верили, что город будет оставлен. Не верил в это и губернатор Растопчин.  В деревянном театре близ  Арбатских ворот играла французская труппа, на Кузнецком мосту процветал модный магазин так печально известной впоследствии мадам Обер-Шальме, шумели Китайгородские торговые ряды и  даже сам царь Александр I в июле посетил древнюю столицу. Вроде ничего не предвещало катастрофы. Но напряжение в обществе росло.  Ощущение  вероломного  врага в своем Отечестве вызвало небывалый подъем патриотизма и национального самосознания.

 После  известия о сдаче  Смоленска  5 (17 ) августа в Москве стала нарастать паника.  Наиболее осторожные жители, преимущественно дворяне, стали уезжать из города  при сильном неодобрении простых обывателей. Кто-то потянулся в своё отдалённое поместье, кто-то оказался в  Нижнем Новгороде,  где собрался почти весь цвет русской культурной  интеллигенции того времени, а также  столичная администрация.

Всё же,  большинство жителей  покинуло город лишь в самые последние дни, когда стало ясно, что воодушевление после Бородинской битвы – лишь счастливый миг, и русские войска отступают, и город будет отдан врагу. Утром 2 сентября  русские полки  прошли через Москву, а следом  в пустые  московские улицы   влилась    наполеоновская армия.  

Семья  Веневитиновых: отец Владимир Петрович и мать Анна Николаевна, урождённая княжна Оболенская; их дети: старший Пётр, или  Пипинька, как его ласково называли в семье, Дмитрий, Алексей и Софья   покинули свой  московский дом, что близ Мясницкой улицы  в Кривоколенном переулке,  и слились с  потоком беженцев.  Сначала они  направились в   усадьбу Оболенских  Миндюкино, что находилась   невдалеке  от  Зарайска и принадлежала братьям Анны Николаевны Николаю и Алексею Оболенским.  Алексей   в 1811 году вышел в отставку и постоянно жил здесь с семьёй, а Николай участвовал в войне с Наполеоном  и,  по воспоминаниям графа Н.Е. Комаровского (сына Софьи Веневитиновой), потерял глаз на  Бородинском поле. Правда,  Комаровский   не совсем точен, так как  7 егерский полк,  где по сведениям генеалога Власьева  служил   Оболенский[1], не участвовал в Бородинской битве, что, конечно, не умаляет  заслуг Николая Николаевича Оболенского  перед Отечеством.

         Далее  Комаровский пишет: «Покойная матушка ясно помнила, как 4-х лет от роду любовалась с балкона Мендюкинского дома на громадное зарево, пылавшее на горизонте – это был пожар Москвы двенадцатого года»[2].

    Невольно приходят на память строки «Войны и мира»:

 «Ах, какой ужас! – сказала, со двора воротившись, иззябшая и испуганная Соня.  – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окна видно…».

         Из Миндюкина Веневитиновы переезжают в  свои Воронежские имения и поселяются в усадебном доме в Новоживотинном.  Неподалеку, в Горожанке Задонского уезда, было имение представителей другой ветви рода Веневитиновых – Льва и Александра   Алексеевичей. Третьему  брату, Алексею Алексеевичу,  принадлежала в Воронежском уезде деревня Хава.  

Лев постоянно проживал в Горожанке, бывая в Москве наездами, а два других брата имели в Москве свои дома  и были москвичами[3].  Думается, что осенью 1812 года все Веневитиновы  собрались на Воронежской земле  и живо общались друг с другом.

         Вот что пишет об этом времени   Михаил Алексеевич Веневитинов в своей   книге «Из воронежской старины»: «Весьма многие помещичьи семейства в  двенадцатом году принуждены были бежать из Москвы в свои усадьбы, и это бегство не осталось без влияния на местную жизнь. Они её оживили наплывом образованного элемента, оно сблизило помещиков с их владениями. Усадьбы, заброшенные во время Екатерины II их оторванными на военную службу владельцами, возобновились и вновь украсились и повлияли на улучшение местных условий жизни»[4].

          Остановимся   на событиях, происходивших  в Воронежской губернии в  1812 году.  Когда война с Наполеоном стала неизбежна, русская армия начала наращивать силы: в апреле  1812 года был произведён  дополнительный рекрутский набор по 2 рекрута с 500 душ.   Из рекрутов, набранных в  Воронежской   и  некоторых соседних губерниях,   летом  1812 года  в Воронеже сформировали 2 егерских полка (1-й и 2-й), причём 1-й Воронежский егерский полк практически полностью составляли воронежцы:  крестьяне,  по большей части  принадлежавшие местным  помещикам,  и добровольцы («охочие люди»). Многие  полковые  офицеры так же были уроженцами Воронежской земли. Государство обеспечивало солдат жалованьем, провиантом и боевым снаряжением, а расходы на амуницию, обмундирование и обоз полностью ложились на жителей губернии, в  основном на дворян.  Пятого июля полки были переименованы в 3-й и 4-й  Воронежские егерские полки.  Полки влились в состав действующей армии и боевое крещение получили  6 (18) октября в бою под Тарутиным, показав хорошую моральную и боевую подготовку. Осенью 1812 года был произведён  ещё один рекрутский набор по два человека со 100 душ населения.  В  Воронежской губернии было набрано 10 062 человека.  Ополчение в 1812 году  на Воронежской земле не формировалось.

 Помимо обязательных  денежных сборов  множество  было  и частных пожертвований, как со стороны дворянства, так и купечества.   Многие представители знатных воронежских фамилий  были участниками походов 1812-1815 гг: Марины, Бедряги, Чертков, Тевяшов и другие.

Веневитиновы не участвовали в боевых действиях, но, несомненно,  были причастны к тому грандиозному патриотическому подъёму, которым в 1812 году было охвачено всё русское общество.

В  родовом Животинном суждено было случиться большому несчастью:  25 декабря 1812 года умер старший сын Веневитиновых – 13- летний Пётр.  Это была невосполнимая потеря для близких. Об этом свидетельствует тот факт,  что гувернер Петра – непосредственный и жизнерадостный Христиан Иванович Герке – на всю жизнь остался близким для Веневитиновых человеком.

         По счастливому стечению обстоятельств,  местность в районе Мясницкой улицы практически не пострадала в грандиозном   пожаре  1812 года – сгорели лишь некоторые деревянные дома.

         В  одном из номеров  дореволюционного журнала «Русский  архив» помещены «Записки»   отставного генерал-майора Сергея Ивановича Мосолова.  Введенный в заблуждение афишками Растопчина и слухами о решающей битве  с французами на Трёх горах,  этот   62-летний  боевой офицер  не успел уйти из  занятой наполеоновской  армией  Москвы[5].   Его дом был разграблен и уничтожен пожаром, а сам он –  обобранный мародерами, раненый и  больной – более месяца перебирался из одного жилища в другое.   Восьмого  октября  обессиленный Мосолов наконец нашел кров и пищу. Генерал французской армии Нёвевиль (Neuveville) пожалел старого солдата и поселил его  в доме, который прежде занимал сам.  Француз  посылал страждущему  еду со своей кухни  и,  покидая Москву, даже передал 100 рублей. 

   «Сей дом господина Веневитинова   каменной о двух этажах,  – пишет Мосолов. – Однако ж, в осторожность свою, я велел позвать к себе того дома управителя, его зовут Иван Григорьев, согласен ли будет он на сие? Пришёл он ко мне и просил усердно, говорил «при вас-де мы все дворовые люди спокойнее будем, да и люди меня лучше слушаться будут, а то многие французам помогают». Итак, меня в тот дом перенесли восьмого числа октября, и дали мне пустые две комнаты, где прежде французский офицер жил, уже все ограбленное»[6]. Здесь генерал Мосолов прожил до 23 октября.

Что же это за дом?  Если проследить маршрут  Мосолова, то получается, что он сначала попадает в дом дьячка церкви Николая Чудотворца в Столпах, что находилась невдалеке от Мясницкой улицы в Армянском переулке,    а затем его переносят в стоящий  поблизости дом Веневитиновых.  А это  и есть тот  знаменитый дом в Кривоколенном переулке, где в 1805 году родился поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов, а  в 1826-м возвратившийся из ссылки Пушкин читал своего бессмертного «Бориса Годунова».

Уже в  1813 году московский  дом был восстановлен  и семья Веневитиновых покидает Воронеж. На это указывает тот факт, что в жизни Дмитрия Веневитинова именно в  восьмилетнем  возрасте (со слов первого биографа поэта Пятковского) появляется гувернер П. Дорер. Дорер – личность загадочная – то ли отставной, то ли пленный капитан французской армии, образованный эрудит с прекрасным знанием латыни, классической и французской литературы – он стал первым учителем Дмитрия и   маловероятно, что Веневитиновы повстречали его в далеком от войны  Воронеже.

     11 марта 1814 года новое  несчастье обрушивается на семью   –   умирает ее  глава –  отставной прапорщик лейб-гвардии Семёновского полка и кавалер  Владимир Петрович Веневитинов. Ему было всего  36 лет.   

С тех пор Веневитиновы много лет не посещали Воронежскую землю: может быть им не хотелось  возвращаться в прошлое?   Каждое лето семья  проводила под Москвой в наемной даче.

Наконец, на исходе августа  1824 года в Новоживотинное  приехали братья Дмитрий и Алексей Веневитиновы.   Повсюду  были видны  следы запустения.  «Сады превратились в леса яблонь, вишневых и грушевых деревьев всяких сортов, одним словом, природа тут по-прежнему прекрасна, она одна оправдала мои ожидания, но совершенно не видно следов над нею работы и, говоря аллегорически, искусство заснуло в объятиях лени», - писал Дмитрий Веневитинов своей сестре Софье.  Несомненно,   Дмитрий и Алексей посетили могилу своего брата Петра и поклонились его праху – праху родного человека, ушедшего  в тот тяжёлый, но великий и  славный   1812 год.