СТАРИННЫЕ  НАЗВАНЬЯ

Люблю старинные названья
Российских рек и городов.
Они как будто изваянья
Во мгле растаявших годов.

Лебяжье тонет в хмурой хмари,
Но шею выгнула ветла,
И чудятся в густом тумане
Мне всплески белого крыла.

А на реке на Потудани
(Не потому ли По-ту-дань?)
Татары крымские топтали
Вот эту степь, вот эту даль.

А нынче здесь деревья дремлют,
И, превращенная в ручей,
Река с названьем древним-древним
Исчезла в мареве ночей.

И эхо мне не отзовется,
И все уйдет в урочный срок.
Но остается, остается
Едва мерцающий намек.

Он тянется к нам легким дымом
Из тех исчезнувших времен.
И с ними зыбко и незримо
Я именем соединен.

О Русь, летящая над Доном,
Я синевой твоей томим.
Я окольцован, околдован
Славянским именем твоим.

ОТЧИЙ  ДОМ

Мой отчий дом под хмурым небосводом
С надеждой тайной смотрит в полутьму.
Он ждет меня в любое время года,
Он ждет меня наперекор всему.

И веет грустью от бессонных окон,
Скрипят березы чутко под окном...
Вдруг загляну хотя бы ненароком,
 И вдруг нагряну, как небесный гром.

Войду к себе, и в горле перехватит,
Стряхну усталость, суету и пыль.
И вот уже на праздничную скатерть
Водружена заветная бутыль.

И мы словами душу отогреем,

И потечет беседа, как всегда.

— Как мы живем?

— Стареем, сын, стареем,
Но наши беды — это не беда.

Скажи, как ты? —

Я посмотрю в окошко,
Потом начну заученный рассказ,
И коль солгу в рассказе, то немножко,
Да и рассказ ведь скучен без прикрас.

Я  расскажу, как хорошо мне всюду,
Что в жизни нет безрадостного дня,
И вновь, как прежде, я сказать забуду,
Что отчий дом один лишь у меня.

От странствий дальних, от себя уставши,
Я умолчу, как прежде, об одном,
Что ничего на свете мне не страшно,
Пока во мгле мерцает отчий дом.

*  *  *

Обледенелая ракита

Не шелохнется в тишине.

Я здесь брожу, как в позабытой,

Чужой, неведомой стране.

Здесь у скрипучего колодца,
Чье эхо слышится вдали,
Нерасплескавшиеся солнца
На коромыслах пронесли.

Здесь девушка в платке зеленом,
Звенящий снег плечом задев,
Мне, незнакомому, с поклоном

"День добрый" скажет нараспев.

 
И мне в глаза ударит синий,
До боли синий, грустный свет.
И вдруг повеет той Россией,
Которой — мне казалось — нет.

*  *  *

Струится вечер тусклым светом
В заиндевевшее окно.
Ну что ж. У каждого поэта
Михайловское быть должно.

Опять с Москвою я в разлуке.
Луны и снега колдовство.
И снова — город Семилуки,
Столица сердца моего.

И вновь — чернеющие кручи,
Дыханье зябкое реки.
И снова семь донских излучин
В мои вторгаются стихи.

И вновь напомнил мне, напомнил
Глухой заснеженный вокзал:
«Чего-то ты еще не понял,
Чего-то ты не досказал».

МОЙ  ГОРОД

Сюда приеду специально
С одной лишь целью, может быть,
Чтоб в городке провинциальном
Заботы ложные забыть.

Тот город лишь своей рекою —
Ничем другим не знаменит.
Он заповедной стариною
Наверняка не поразит.

Здесь нет церквей, здесь, как ни грустно,
Весьма обычные дома.
Они резьбою преискусной
Не воскресят вам терема.

Его домов, строений, улиц,
Как брызги резкие волны,
Уже стремительно коснулись
Приметы модной новизны.

Дымятся трубы заводские,
В бетон закована трава...
И все же, все же здесь Россия
Еще уездная жива!

Пускай и грохотом, и дымом
Она подчас приглушена,
Но в чем-то, еле уловимом,
Живет и здравствует она.

Она жива, ее приветом
Все исподволь напоено —
И в том, что яблоневым цветом
Пахнет в раскрытое окно,

И в том, что, сокрушая камень,
Растут цветы и лопухи;
Вступая в спор с грузовиками,
Горланят лихо петухи;

И в том спокойствии глубоком,
Которым полнится душа.
Проходят люди мимо окон,
Не гомоня и не спеша.

В неторопливом их укладе
Я утешенье нахожу.
И думаю: а Бога ради
Куда, скажите, я спешу?..

В час вечереющей прохлады
Я  поднимаюсь на бугор,
Где моему подвластен взгляду
Неумирающий простор.

Далекий островок дубравы;
Спокоен Дон и недвижим,
И тихий свет вечерней славы
Горит над городом моим.

*  *  *

...И в слове самом
«Семилуки»

Уж нечто волшебное есть.
Для слуха обычные звуки
Несут

Необычную весть.
И мысль,

Из глубин вырастая,

Меня озаряет подчас:

Наверное,

Связь не простая,

А связь вековая

У нас.

Объятый
Густой синевою,
Пронизанный
Хладною мглой,
Быть может,
Кружил я листвою
Когда-то
Над этой землей.

Быть может,

Травинкой несмелой

Качался над этим бугром...

Потом уж

Облекся я в тело,

Из праха восстал я

Потом.

...Но вечный тот цикл повторится.
Листвой закружусь я опять

Затем,

Чтобы снова родиться,
Чтоб снова из праха
Восстать.

Да, да...

И опять оживу я

И в час озарения свой

Почувствую связь вековую

С землею,

С травою,

С листвой.

* * *

Седьмая излука, седьмой поворот
Стремительно-тихого Дона.
Гора Чернышева. Овраги.

                                      Ну вот,

Мы вновь, как задумано, дома.

И вот он — исхоженный мною бугор.
Ходи и любуйся им вдосталь.
Ветрами и влажным дыханьем простор
Его омывает, как остров.

Сверкнет самолет и затихнет вдали.
Лишь птицы свистят без умолку,
Да, чиркнув, как молния, в знойной пыли
Вспорхнет из-под ног перепелка.

Траву колыхнувши, на дальнем лугу
Какие-то тени ложатся.
А я отдышаться никак не могу,
А я не могу надышаться.

И надобно время, чтоб пристальный взор
Привыкнул к такому пространству.
— Ну, здравствуй, единственный в мире бугор! —
И он отвечает мне: — Здравствуй!

СЕМИЛУКСКАЯ  РОЩА

Повторяю маршрут прошлогодний.
Сколько раз повторялся уж он.
Сколько раз — и не вспомнишь сегодня —
Я к тебе приходил на поклон.

Я искал сокровенное слово,

В каждый шорох, как в тайну, вникал.

Я беседовал с тенью Кольцова

И речам его тихим внимал.

И случалось всегда почему-то,
Если шел разговор по душам,
То, как правило, в эту минуту
Нам с тобою никто не мешал.

Роща, роща. Плакучие ивы.
(Но не плакали — пели они.)
И воистину был я счастливым.
И воистину жил в эти дни!