РОДНИКОВЫЙ ГОЛОС ПОЭТА

(Воспоминания  о   брате)

Мне доводилось часто слышать от него, что он – великий русский поэт. Это было не бахвальство, не заносчивость, а душевное стремление к вершине поэзии, здоровая зависть к таланту великих – М. Лермонтова, А. Блока, С. Есенина.

К тому же он был, бесспорно, талантлив. Об этом высказывались известные русские поэты: Василий Федоров, Виктор Боков, Михаил Львов, Николай Тряпкин, Валентин Сорокин и другие.

Некоторые вправе задать вопрос: почему же он в тридцать семь лет не стал очень большим поэтом?

Тяжелые военные годы, потеря отца на фронте, скудные материнские трудодни, наличие в деревне Васильевка только начальной школы не дали возможности ни ему, ни его брату и сестре получить необходимые знания. Но уже в те годы у него проявлялась тяга к поэзии. Его мать, Пелагея Михайловна, рассказывала мне, что он, сидя на русской печке, при кероси­новой лампе сочинял свои первые стихи, некоторые отправлял в газету. В деревне пели его частушки.

Стремление к познаниям, пробуждающаяся поэзия, ранняя самостоя­тельность, большое желание увидеть окружающий мир во всех его красках вынудили Вячеслава оставить родные края. В неполные шестнадцать он уехал на Урал. Здесь приобрел ра­бочую закалку, стал профессиональным рабочим-металлургом.

Без отрыва от производства Вячеслав закончил школу ра­бочей молодежи, одновременно посещал занятия литературного объединения. Упорный труд по­зволил Вячеславу стать в ряд заметных авторов. Он оказался до­стойным преемником уральских маститых поэтов Б. Ручьева, Л. Татьяничевой, М. Львова.

Вячеслав не успокаивался на достигнутом. Его стих креп из года в год, от сборника к сборнику. А главное, он уже в то время нашел стержневую тему своего творчества: «Земную славу хле­боробов // Роднить со славой заводчан!» Названия сборников стихотворений - «Звон колосьев», «Голубой костер, «Гость полей», «Звено», «Перезвон» - говорят о главной теме поэта.

Вячеслав стремится соединить в себе, в эмоциональной жизни героя по­ля и цехи, гул и тишину, пытается сомкнуть в каком-то едином ряду и земляков-сельчан, и заводских друзей.

А мы спешим,

А мы уже сошлись!

И кажутся все дали голубыми…

И я -

Звено единства между ними.

                               (Поэма «Звено»)

Как-то в беседе со мной он говорил, что ему не хватает глубоких знаний в области литературы, философии, политэкономии и других общественных наук. Уже будучи членом Союза писателей СССР, выпустив три поэтических сборника,  поступил на Высшие литературные курсы при Литинституте им. А.М. Горького.

Годы учебы в Москве способствовали его стремительному творческому росту. В это время им на­писано много сильных стихотворений, которые печатались в журналах «Москва», «Молодая  гвардия», «Огонек»,  газетах   «Правда», «Литературная Россия». Была издана книга в издательстве «Советский писатель».

О Богданове заговорили критики и крупные поэты. Чувствовалось – он набирает зрелость, уверенно идет к вершине своей поэзии.

Мне это было особенно приятно, ведь я следил за каждым его произведением, радовался выступлениям в печати, в аудиториях и среди товарищей. При встречах Вячеслав любил читать новые стихи и позволял мне высказываться о них честно. Правда, критику воспринимал болезненно. В то же время с большим удовольствием по моей просьбе рассказывал о природе какого-то стихотворения.

Однажды мы с Вячеславом были в гостях у знаменитого критика Вадима Кожинова. После прослушивания стихов «Дом», «Родимый дом» и других Кожинов заметил, что рядом с ним находится настоящий русский поэт. Отрадно это было слышать, особенно в присутствии других московских поэтов.

Вячеслав, или просто Слава, как называли его мы, родственники, был очень общителен, прост в обращении, знал цену товариществу. У него был настоящий друг, с которым прошли годы юности, возмужания, становления, - ныне известный русский поэт Валентин Сорокин. Люди схожей судьбы: обоих вырастил Челябинский металлургический завод, обоим рабочий класс дал поэтические крылья. Я был свидетелем их встреч и бесед, обсуждений, взаимных требований к настоящей поэзии. Они критически относились друг к другу, при необходимости высказывались открыто, обращая внимание на слабые стороны отдельных стихотворений.

После завершения учебы Вячеслав возвратился на Урал, где возглавил литературное объединение «Металлург», став членом редколлегии журнала «Урал». Его стихи стремительно набирали высоту. Казалось, появился новый Богданов, «чуточку злей, иронично настроенный к самому себе…», - говорил Валентин Сорокин.

На протяжении своего творчества он постоянно поддерживал связь с малой родиной  - Тамбовским краем, с деревней Васильевкой. Ежегодно проводил среди земляков и тамбовских полей свои творческие отпуска. Здесь у него рождались стихи, поэмы. Многие его хорошо знали, он был частым гостем в редакции мордовской районной газеты «Новая жизнь», иногда выступал в районном доме культуры, Оборонинской средней шко­ле, васильевском клубе, на токах и просто среди друзей и знакомых. Обычно приезжал на все лето. Васильевка примечательна тем, что расположена на границе Тамбовской и Липецкой областей. Клуб на­ходится  на территории Липецкой области, а школа (сейчас ее нет) и погост - Тамбовской. Деревня окружена полями и прудами с пескарями.

Во время одного из приездов, до ухода в армию, он влюбился в краси­вую черноволосую Томку. Женился и увез ее в Челябинск. Сама она васильевская, но родители к тому времени жили в Ростове-на-Дону. У него есть строки: «...И в свою двадцатую весну я такую девушку сосватал в городе Ростове-на-Дону».

Привез ее в небольшую коммунальную квартиру, в  одну комнату, но прожили они там недолго. Не выдержала Томка необустроенный быт, а мо­жет быть, не поняла душу поэта. Слава любил Тамару, рассчитался и уехал с ней к теще в Ростов-на-Дону, устроился сварщиком на заводе. Но от Урала и друзей оторваться было тяжело, и он возвратился один обратно в Челябинск. Знаю, что звал жену с собой, но увы… Прожили они вместе два года. Возможно, по-другому сложилась бы у него жизнь и творчество, если бы Тамара была рядом.   У него есть строчки:

До свиданья, Томка, -

Незабудка Томка.

Кто же наше счастье,

Дорогая, скомкал?

Все могло пойти иначе, если были бы дети, а Слава очень хотел своих детей иметь. Тамара прервала беременность в связи с разводом. Спустя много лет он вновь встретился с ней в Васильевке. В то время еще не был женат и подумывал  восстановить семейную жизнь. Но после нескольких вечеров, проведенных вместе, пришел к выводу, что ничего не получится. Все ушло в прошлое, перегорело, и больше они не виделись.

Затем он встретил в Челябинске Женю, полюбил ее и женился. В  этот период  написал целый цикл стихов о любви. Вместе они жили более восьми лет. Детей от второго брака тоже не было. По этому поводу в поэме «Рождение» он сказал:

Ребенок – груз в семье не лишний.

Покоем нежитесь пока…

Но глух покой без ребятишек,

Что колокол

Без языка…

Два года учебы на Высших литературных курсах в Москве они провели вместе с Женей у ее сестры в Сокольниках, в старом деревянном доме с садом. Он говорил, что пожил достаточно в общежитии, хотелось обустроенного быта, да и рядом с женой.

Вообще, Слава любил порядок, чистоту, ходил всегда опрятным, выглаженным, как говорится, при галстуке. Любил белые сорочки и черный костюм. Быт у него был, как и у многих, скромный. Вначале общежитие, затем коммуналка, где и жена, и мать, приехавшая из деревни. И лишь после возвращения с учебы ему выделили трехкомнатную квартиру. Он так мечтал о своем рабочем кабинете! И поработал в нем всего лишь три года. За это время написал много прекрасных стихотворений: «Победа», «Ночью», «Деревушка», «Подсолнух» и ряд других. Новые стихи сразу же стремился донести до близких друзей, с горячим задором читал их.

С любовью декламировал стихи Есенина, которого знал почти наизусть. Вообще его отличительная черта: читал стихи по памяти, как говорят, без бумажки. Его разговорную речь сопровождали постоянные шутки, каламбуры. Обращаясь с большой теплотой к своей матери, он в шутку  говорил: «Не грусти, Полина, - у тебя два сына», или лирическое: «Не грусти, моя залетка, никуда не денемся. Пройдет год, пройдет два - все равно сустренемся». И таких каламбуров было много, только, жаль, они нигде не записаны.

Да, этого никто не ожидал: на тридцать восьмом году жизни Вячеслав Богданов скоропостижно скончался – в Москве, в общежитии Литературного института. За  два дня до того, будучи в Челябинске, я с ним долго разговаривал по телефону о жизни, о поэзии. Договорились встретиться в столице, после чего он собирался поехать в Тамбов, где должны были состояться выступления с участием местных поэтов Майи Румянцевой, Ивана Кучина, Семена Милосердова. А затем – в Васильевку… Он говорил: «Бывает так необходимо ве­трами родины вздохнуть». Ехал с отчетом перед земляками, сказать «спа­сибо» своей любимой земле:

Ты сумела мне судьбу пророчить.

Я в свои шестнадцать полных лет

Был тобою послан в край рабочий,

И теперь представлен как поэт!

Но судьба распорядилась иначе... Он умер с билетом в кармане на тамбовский поезд, в расцвете творческих сил.

Почему он так рано ушел из жизни? Вопрос очень сложный и неодно­значный. И я хотел бы уточнить некоторые детали. Официально причиной смерти называют сердечную недостаточность. Друзья говорят, что его отравили. Некоторые утверждают, что он умер от водки. Где же, правда? Ее сейчас установить трудно. Времени прошло много, свидетелей уже нет в живых. Теперь можно только размышлять.

Перед роковым утром 11 июля 1975 года вечер он провел с писателем из Самары Олегом Осадчим (теперь уже ушедшим от нас) в ЦДЛе. Олег мне го­ворил, что Слава весь вечер пил только пиво, был очень весел. Ночевать поехали к Олегу в общежитие Литературного института. Он был в хорошем настроении,  до 12 ночи на вахте дежурным читал стихи, рассказывал анекдоты, сыпал каламбурами. Затем Олег позвонил жене Евгении и сказал, что со Славой плохо. Женя по каким-то причинам решила не ехать из Сокольников в общежитие. Почему не вызвал Олег «Скорую помощь»? Наверное, не думал о пло­хом исходе...

Утром в 7 часов Олег проснулся и увидел, что Слава уже мертв, – он лежал с кровяным выделением изо рта. Проведя обследование, врач, выйдя на улицу, закурил и, не обра­щая на нас, близких, внимания, с резкой нервозностью сказал: «Отравили парня, сволочи…». Кто отравил, чем отравили? Осталось все это загадкой. Почему не проводилась судмедэкспертиза, почему не было заведено расследование? Не знаю. Я был в тяжелом душевном состоянии, и меня этот вопрос на тот момент не интересовал.

Во время подготовки похорон от Союза писателей СССР приезжал из­вестный поэт Евгений Долматовский. Ему сказали, что Слава отравлен. Но он посоветовал не ворошить эту тему, Славу уже не вернешь и надо сейчас похоронить его нормально. На этом все и закончилось.

Был июль 1975 года, стояла жара. Поступило предложение тело кремировать и похоронить в Москве. Уральцы сказали: «Нет, он наш и будет похоронен в Челябинске». Помню, секретарь Челябинского обкома партии Петр Шарков, друзья Славы настояли на этом решении.

И вот мы – родня, Геннадий Суздалев, Олег Осадчий и другие поэты – повезли Славу на ТУ-154 на его родной Урал. Олег все время подходил ко мне и говорил: «Знаешь, такое ощущение, что все ваши родственники, в том числе и Женя, считают меня виновным в гибели Славы». Я ему ответил: «Не переживай, это не так». Он действительно был очень приличным человеком и хорошим прозаиком.

Нас встретили в аэропорту А. Куницын, И. Картополов, И. Валяев и другие члены литературного объединения. Было предложено гроб отправить в морг. Поэты сказали, что он належался в морге в Москве и будет последние часы находиться во Дворце металлургов – там, где он проводил занятия литературного объединения. Так и сделали, и друзья не уходили от него всю ночь. После похорон выступили на литературном вечере в городском парке культуры и отдыха. Читали стихи, рассказывали о Славе.

Сколько у него было задумок... Говорил, что приступил к поэме о сталеварах, готовил себя к крупной поэме про Красную площадь, где должен был увязать ее историю с историей России, показать мужество и героизм русского народа в годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Скоро должна была выйти подборка стихотворений в журнале «Огонек» (она появилась спустя 10 дней после его смерти). Собирался переехать жить и работать в Москву.

«Если бы дала судьба Вячеславу Богданову пожить еще десять-пятнадц­ать лет, он стал бы, несомненно, очень крупным поэтом», - сказал Валентин Сорокин. Очень крупным не успел стать, но стал ярким певцом Урала и земли русской, оставил нам десять поэтических сборников, множество проникновенных стихотворений о родине, любви, труде и природе.

На Урале помнят о нем: в последние годы издано три сборника его стихотворений. Литературный клуб в Челябинске назван по заглавию книги «Светунец». На малой родине, в тамбовском крае, стихи Славы появляются на газетных страницах, в школах и библиотеках проводятся литературные вечера, посвященные его творчеству.

Строки Вячеслава Богданова выдержали испытание временем и ярко звучат  в органной музыке русской поэзии минувшего и настоящего века.

Виктор СОШИН

ОЗЕРО

Откипело озеро степное,

Синевой пронизано насквозь,

В берега,

Оплавленные зноем,

Присмирев на время,

Улеглось.

Что его негаданно

                              взъярило?

Не бывает бури

                             без причин!

И какая

Зоревая сила

Вырывала камни из глубин?

Озеро бунтует

                          не впервые,

Раздвигая берега,

Как тьму.

Назвенели воды дождевые

Про свободу-волюшку ему…

Потому металось так мятежно!

Может быть,

Поднявшись на дыбы,

Океан увидело безбрежный

Из своей

Кольцованной судьбы!

Но ему

Из берегов разбитых

В океан прорваться не дано!

И крутые камни,

Как обиду,

Засосало илистое дно.

Все равно при утреннем тумане

Забунтует озеро насквозь.

Пусть оно не выйдет к океану,

Но зато к великому рвалось.

ВО  ВЛАДИМИРЕ

                                                                  С.Никитину

Здесь Русь моя на все четыре стороны

В зеленой вьюге

Вешнего огня.

Зубчатыми лобастыми соборами

Устало смотрит древность на меня.

Пусть опустели башни колокольные,

И ржавь легла от вековых ветров.

Но слышу я – идут на битву воины

Под перезвон седых колоколов.

Лежат равнины,

Росами омытые,

И Русь моя огнем озарена.

Дрожит земля под конскими копытами,

И на крестах распята тишина.

Я слышу гром

И стон за перелесками,

А у Кремля

Рыдающий народ.

О, дайте мне

Доспехи князя Невского

И верный ключ

От золотых ворот ……

СВЕТУНЕЦ

Ходят ветры вечерние кротко.

Гнутся травы от росных колец..

Новый месяц обрамился четко, -

Наполняйся огнем, светунец!

Восходя из росистой низины,

Из простора лугов и полей,

Зачерпни свет серебряно-синий

И обратно на землю пролей!

И замечутся тени в тревоге,

Ослепленные острым огнем,

И никто не собьется с дороги

В неподкупном свеченье твоем.

КОНЬ

Мой добрый конь,

Не порти борозды,

Тяни свою,

Как подобает,

Соху.

Ты потрудись,

Я дам тебе обсохнуть,

Поставлю корм

И принесу воды.

Ты привыкай к седелке,

Хомуту…

Тебе в раздольях

Травяного луга

Не снилась,

Вижу,

Тяжкая подпруга

И удила холодные

Во рту.

А видел я,

Когда луга свежи,

Когда зарей распахнута долина,

Когда ты, шею выгнув лебедино,

Скакал навстречу верстам

Для души.

И, доскакав до зыбкого пруда,

О берег бил неистово копытцем,

Но, сунув морду в гриву кобылицы,

Ты был смиренен в час такой

Всегда…

Теперь в упряжке рвешься на дыбы

И мечешься,

Как будто от удушья,

Но две оглобли,

Как конвойных ружья,

Стоят на страже

У твоей судьбы…

Угомонись,

Неугомонный конь!

Артачиться,

Как видишь,

Бесполезно.

Удил вовек не перегрызть

железных

И не порвать

Жестокую супонь…

Ты с хомутом смиришься

Навсегда.

Но только вот

До боли будет сниться

Весенний луг,

Гнедая кобылица

И ты,

Летящий к берегу пруда…

ДЕРЕВУШКА

До войны в деревушке безвестной,

У степной безымянной реки,

На гулянках протяжные песни

Распевали мои земляки.

Выезжали, веселые, в поле.

И до осени с самой весны

И пахали они,

И пололи,

Полевыми ветрами пьяны.

Возвращались в деревню под вечер

На телегах рабочего дня.

И бежала к ним

Стайкой

Навстречу

Босиком от реки ребятня.

Сколько жизни в мальчишеском беге!

От загара черны,

Как гольцы,

Окружали ребята телеги,

Отдавали им вожжи отцы.

Но однажды с неслыханной силой

Степь качнула взрывная волна.

На устах деревушки застыло

Распроклятое слово – война.

И в степном трудовом захолустье,

Над привольем земли и удач,

Не вмещался в широкие устья

Над рекою растерянный плач…

Пахли дали слезами и рожью.

На телеги садились мальцы.

Ведь не зря им упругие вожжи

Доверяли когда-то отцы…

Много лет с той поры миновало.

Каждый дом в деревушке притих.

И вернулся с войны запевала,

Но не слышу я песен былых…

У ЛЕТНЕЙ ВОДЫ

Сижу над летнею водою,

Пью охмеляющее пиво.

А берег пахнет лебедой,

Бегут часы неторопливо.

Но не вперед бегут – назад…

И путь указывают стрелки

Туда,

Где срублен старый сад,

Где лебеда горька в тарелке…

Где среди дум и бедноты

Я от бесхлебья изнываю.

А на окне стоят цветы,

Цветут и к жизни призывают.

А за окном закатный мрак

И, не по-детски злой и мрачный,

Иду я поливать табак,

Презрев навеки дым табачный…

…Сижу над летнею водой,

Пью охмеляющее пиво.

А берег пахнет лебедой,

Бегут часы неторопливо.

Волна седая, что ковыль,

К ногам ласкается печально.

И хмель – не хмель,

И быль – не быль,

Лишь речка летняя реальна.

Да сад реален молодой,

Да луг в ромашковой пороше…

И хорошо, что лебедой

Здесь берег пахнет,

Словно прошлым,

Что нет в деревне бедноты

И что о ней не забывают.

А на окне стоят цветы,

Цветут и к жизни призывают.

СТОГ

- А какой тебе годик?

- Шестой миновал.

              Н.А. Некрасов

Тяжелый год. Нетопленная печь.

Глухая ночь,

А в доме – ни полена.

Над стогом месяц высится,

Как меч,

Крадусь в степи,

Как будто бы из плена.

Огонь в избе объездчика потух…

И не страшны мне ни погост,

Ни волки…

Лишь скрип салазок напрягает слух,

Торчит стерня,

Острее, чем иголки…

Я стогу в бок вогнал железный крюк,

Обучен рано ремеслу такому…

Но только стог упрям, как жадный друг,

Мне по клочочку выдавал солому.

И дергал я солому сколько мог,

Искал места, где легче подступиться.

Вгонял я крюк.

И, оседая, стог

Стонал в ночи, как раненая птица.

И я, мальчишка десяти годов,

По-взрослому,

Совсем не без опаски,

Между чужих запутанных следов

Тянул домой с соломою салазки.

Такая даль искрилась впереди!

Такие звезды крупные сияли!

Хотелось всю деревню разбудить,

Но брел тайком,

Чтоб люди не видали…

Я отдохнуть присел на бугорке, -

Спасителем от всех морозных бедствий

Колхозный стог виднелся вдалеке,

Раздерганный кругом,

Как наше детство.

Я это все запомнил и сберег.

И сердце оттого не каменеет…

И душу мне,

Как тот колхозный стог,

Никто вовек раздергать не сумеет!...

РУСЬ

Обжитый мир под солнцем, под луной

И под лучами звездными косыми,

Где дух веков кружится надо мной

И распахнулся далями России.

И я иду навстречу тем векам,

Голубоглазый, русый, коренастый.

Колосья прикасаются к рукам,

Озера колыхаются глазасто.

Земля вовсю вращается, кричит

Холмом, золой,

Что с ней на свете было…

Роняет солнце тихие лучи

На обелиск,

На братскую могилу,

И кланяюсь я прошлому опять,

Родной земле за все крутые были.

Я в мир пришел – творить,

А не рыдать,

Века и так к нам на слезах приплыли…

Нам пришлое сегодня,

Как броня,

И в нас живут его земные боли.

Не потому ль мы встали у огня,

Не потому ль мы распахали поле?!

И, вглядываясь в лица наших дней,

В лицо огня и пашни,

Неба,

Пущи…

Мне каждый раз становится видней

Прямая связь меж прошлым и грядущим.