БРЕМЯ ТРЕХ ПОЛЮСОВ

О новейших трендах мирового хозяйственного развития

         Беседа доктора философских наук Михаила Черникова с доктором экономических наук, научным руководителем и директором Центра исследований постиндустриального общества Владиславом Иноземцевым.

Михаил Черников: - Владислав Леонидович, вы один из наиболее известных и глубоких исследователей современного общества, которое, по мнению многих писателей и экспертов, в конце ХХ века перешло на постиндустриальную стадию развития. О постиндустриальном или, как иногда говорят, постэкономическом этапе развития современного общества написаны и главные ваши книги, в частности, впечатляющая по уровню осмысления и объему проанализированного материала трилогия 1998-99 годов: «За десять лет. К концепции постэкономического общества», «За пределами экономического общества» и «Расколотая цивилизация».

Вы и ряд ваших авторитетных коллег-единомышленников утверждали, что благодаря эпохальному прорыву в сфере информационных и коммуникационных технологий уже  с 1980-х развитые страны Запада во главе с США вступили в эру постиндустриализма. Высказывалось мнение, что западный мир нашел источник неограниченного богатства: в «постиндустриальную» эпоху наиболее успешные общества, создавая технологии, не тратят, а преумножают собственный человеческий капитал, а продавая технологии, реализуют не сам продукт, а его копии. Поэтому богатство постиндустриального мира не ограничено – в отличие от запасов полезных ископаемых, человеческих и материальных ресурсов индустриального производства.

И, как казалось, тезис об «уходе в отрыв» постиндустриального мира, находил веские подтверждения.

Первый же конфликт постиндустриального мира с традиционным – война в Персидском заливе в 1991 года – продемонстрировал неоспоримое превосходство США и их союзников. С потерями в 379 человек они разгромили мощную армию, уничтожив не менее 30 тысяч и ранив более 75 тысяч иракских солдат. Несмотря на быстрый хозяйственный рост в Азии, Соединенные Штаты в середине 1990-х годов впервые за послевоенный период начали наращивать свою долю в глобальном ВВП. Финансовые рынки в Америке и Европе демонстрировали стремительный взлет, тогда как нестабильность индустриальных экономик усиливалась. В 1997 году начался «азиатский» финансовый кризис, затронувший практически все развивающиеся экономики. При этом рост ВВП в США составил в 1997–1998 годах в среднем 4,5 процента, в ЕС – 2,8 процента. В 1998 году впервые с 1969 года федеральный бюджет Соединенных Штатов стал профицитным. С начала 1980-х годов до минимальных значений конца 1990-х годов нефть подешевела с 42–44 до 11,8 доллара за баррель в текущих ценах, золото – с 850 до 255 долларов за тройскую унцию, хлопок – со 114 до 32 долларов за тонну, а цены цветных металлов упали в среднем в 2,3–2,6 раза. В то же время индекс акций высокотехнологичных компаний Nasdaq-100 за 1995–1999 годы вырос в 6,1 раза. Всего за два месяца, с середины октября по середину декабря 1999 года, прирост рыночной капитализации одной лишь Amazon.com, компании по продаже книг в Интернете, превысил общую стоимость 183 млрд. кубометров газа, экспортированного Россией в течение 1999 года. Суммарная капитализация высокотехнологичных компаний США весной 2000 года в 6,7 раза превышала ВВП Китая. Экономическое доминирование постиндустриального мира над остальным человечеством выглядело несомненным.

Однако уже к концу 2010-х годов выяснилось, что доминирование постиндустриализма оказалось не столь прочным. Если в 1999 году ВВП Китая в рыночных ценах был ниже американского в 21 раз, то по итогам 2010 года – всего в 2,5 раза. Если доходы российского бюджета в том же 1999 году едва достигали 1,3 процента от доходов американского, то в 2010-м они составили более 15 процентов. В десятке крупнейших в мире экспортеров сегодня только пять западных стран, а десять лет назад их было девять. Валютные резервы пяти крупнейших незападных стран достигли летом 2011 года 5,8 трлн. долларов, тогда как дефицит бюджетов Соединенных Штатов и государств Евросоюза превысил 2,5 трлн. долларов. Что же произошло?

Владислав Иноземцев: - Да, сегодня становится понятным, что оптимизм сторонников абсолютного доминирования постиндустриальной цивилизации и информационного общества был несколько преувеличен. Ряд распространенных гипотез не оправдался.

Во-первых, предполагалось, что на информацию, которая в современном обществе является крайне важным ресурсом, существует практически безграничный спрос, и этот спрос будет поддерживать относительно высокие цены на технологические новации и информационные ноу-хау. Однако этого не случилось. Например, в отличие от цены среднего автомобиля, которая в Соединенных Штатах с 1995-го по 2010 год выросла с 17,9 до 29,2 тыс. долларов, или средней цены ночи пребывания в 4-звездочном отеле, выросшей с 129 до 224 долларов, средняя цена ноутбука за тот же период упала с 1,9 тыс. до 780 долларов, а минута разговора по мобильному телефону – с 47 до 6,2 цента. Технологии и высокотехнологичные товары стали стремительно дешеветь, и хотя технологическим компаниям удается поддерживать высокую капитализацию, объемы продаж остаются не очень впечатляющими.

США, самая технологически развитая экономика мира, экспортирует технологий на 95 млрд. долларов в год, что не превышает 0,65 процента ее ВВП. Apple, самая дорогая корпорация мира, стоит 370 млрд. долларов, но продает продукции лишь на 108 млрд. долларов. Услуги по предоставлению интернет-трафика все чаще становятся бесплатными, как и услуги многих информационных компаний. «Технологии» действительно можно бесконечно много потреблять, но за них не обязательно много платить (или платить вообще), – в этом был их просчет.

Логика снижения цен в условиях фантастической конкуренции требует перенесения производства «железа» из развитых стран за рубеж. Соответственно, все большие выгоды получают не те, кто создает новые технологии, а те, кто производит основанную на них продукцию. В 2010 году 39% экспорта Китая, оцениваемого в 1,6 трлн. долларов, составили высокотехнологичные товары, созданные на основе американских и европейских изобретений. В итоге в развитых странах сосредотачиваются обесценивающиеся технологии, а в развивающихся – добавленная стоимость.

Во-вторых, совершенно ошибочным оказался тезис о том, что информатизация экономики резко понизит спрос на ресурсы и уменьшит их цену. Данное заключение основывалось на практике 1980-х и начала 1990-х годов, когда масштабная волна материалосбережения действительно снизила потребность в ресурсах. Сегодня на дорогах Германии ездит на 55 процентов больше автомобилей, чем в 1990 году, но потребляют они на 42 процента меньше бензина, чем двадцать лет назад. В целом потребление нефти за 2000–2010 годы сократилось в Германии на 11,3 процента, во Франции – на 12,1 процента, в Дании – на 16,3 процента, в Италии – почти на 22 процента, хотя в среднем размер этих экономик за десятилетие вырос почти на треть.

Эта тенденция создает предпосылку для снижения сырьевых цен и в то же время сокращает расходы на сырье и энергоносители по отношению к ВВП. Если в 1974 году этот показатель в Соединенных Штатах составлял более 14,5 процента, то в 2007 году в ЕС – около 4,3 процента. Таким образом, западные экономики на протяжении последней четверти ХХ века стали относительно невосприимчивыми к колебаниям сырьевых цен. И когда в начале 2000-х годов возрастающий спрос на сырье повел цены вверх, никто не попытался этому противодействовать, как это происходило, скажем, в 70-е годы прошлого века.

Повышение качества жизни в постиндустриальных странах породило новые отрасли «зеленой» экономики, которые существенно выигрывали от роста сырьевых цен, так как их разработки признавались все более актуальными и нужными. В результате если в 2000 году суммарный экспорт нефти и газа принес Саудовской Аравии, России, Нигерии, Катару и Венесуэле 193 млрд. долларов, то в 2010 году он обеспечил им не менее 635 млрд. долларов, причем при физическом росте экспорта всего на 14,4 процента, а по итогам 2011 года сумма может достичь 830 млрд. долларов. Таким образом не только индустриальные, но и сырьевые экономики существенно упрочили свои позиции vis-а-vis постиндустриальных.

В-третьих, постиндустриальные общества, ощутив себя бесконечно могущественными, сделали акцент на сервисном секторе. Он приобрел гипертрофированные масштабы, и его продукция оказалась крайне переоцененной. В условиях глобализации по самым высоким ценам стали реализовываться услуги и товары, предоставление которых не могло быть глобализировано. Соответственно пошли вверх цены на жилье, коммунальные и транспортные услуги, гостиницы и еду в ресторанах. Предпосылкой для этого стало устойчивое снижение цен на импортируемые потребительские товары и информационную продукцию. Это обеспечивало рост уровня жизни, а следствием стала финансовая несдержанность, основанная на уверенности в постоянном повышении стоимости активов, расположенных в самых богатых и процветающих странах. Средняя цена жилого дома в США с 1995-го по 2008 год выросла более чем вдвое. Все большей популярностью начали пользоваться кредиты, а финансовые институты шли на все большие риски. В Америке за 20 лет объем выданных ипотечных кредитов вырос в 3,6 раза, а потребительских – в 3,1 раза. Экономика Соединенных Штатов и (в меньшей мере) иных постиндустриальных стран превращалась не столько в информационную, сколько в финансовую. В сфере финансовых операций, оптовой и розничной торговли, а также операций с недвижимостью в 2007 году было создано 44,3 процента ВВП США.

Развитый мир становился для развивающегося поставщиком не столько технологий и товаров, сколько символических ценностей и финансовых услуг. Дефицит торговли товарами между Соединенными Штатами и остальным миром в 1999–2007 годы составил 5,34 трлн. долларов. Причем весь прирост дефицита был обусловлен ростом дисбаланса в торговле с Китаем, новыми индустриальными странами Азии и нефтеэкспортерами. Эти номинированные в долларах средства в значительной мере возвращались в Америку через продажу американским правительством, банками и частными компаниями своих долговых инструментов. К «неограниченному» богатству добавилась возможность беспредельного заимствования, причем на любых условиях. Поэтому совершенно правы те авторы, кто считает, что ответственность за возникновение финансовых диспропорций, приведших к недавнему кризису, в равной степени лежит как на развитых, так и на развивающихся странах.

Таким образом можно сказать, что в 90-е годы постиндустриальный мир породил не неограниченное богатство, а условия для его создания. Он выработал технологии, радикально расширявшие экономические горизонты,  но вместо того чтобы воспользоваться ими, предпочел передать их другим исполнителям и ограничиться ролью сервисной экономики и финансового центра. В этой деиндустриализации, против которой еще в 80-е годы возражали самые прозорливые исследователи, и лежит причина изменения глобальной экономической конфигурации. Если бы высокотехнологичное индустриальное производство осталось в развитых странах, не случилось бы взрывного роста Азии и других новых индустриальных стран. Не произойди его, не началось бы перепотребления энергоресурсов и сырья, так как экономики развитых стран по материалоэффективности в разы превосходят Китай или Бразилию. Не стоит забывать, что прирост потребления нефти в КНР в 2000–2010 годах составил 204 млн. тонн – почти треть общего потребления нефти в странах Европейского союза.

В результате оказалось, что постиндустриальный мир воспользовался лишь ничтожной долей того, что он создал. По данным Всемирного банка, в государствах, где на НИОКР в совокупности тратится не менее 2,5 процентов  ВВП, рост производительности труда за последние 15 лет составил от 1,3 процента до 2,0 процентов в среднегодовом исчислении. В том же Китае – главном импортере технологий – он достигал 8,2 процента. По расчетам профессора Йельского университета Уильяма Нордхауса, трансфер технологий в менее развитые страны, а также их несанкционированное копирование привели к тому, что американские инновационные компании за последние 10 лет получили в качестве прибыли всего… 2,2 процента от созданной на основе использования их изобретений прибавочной стоимости. В глобализированном мире, в котором доминирует свободная и ничем не ограниченная конкуренция, производство технологий становится своего рода производством общественных благ. Задача благородная и возвышенная, но экономически далеко не всегда оправданная.

М.Ч.: - Как же в свете этих новых, не учтенных в свое время тенденций, представляется вам текущее положение дел в современном мире и, главное, какого рода перспективы изо всего этого вырисовываются?

В.И.: - Мне думается, что новую глобальную конфигурацию, которая складывается в современном мировом хозяйстве, можно представить в форме сосуществования и конкуренции «трех миров», два из которых занимают крайние полюса по отношению к так называемому ново-индустриальному миру, занимающему в этой композиции центральное место.

Первый полюс составляют две существенно разные, но при этом переживающие в чем-то схожие трудности группы стран, ведущих в последнее время фактически постиндустриальный стиль жизни. Сюда относятся явно «забежавшие вперед», так сказать классически постиндустриальные страны, в первую очередь США и Англия: для них сегодня характерна очень низкая доля обрабатывающей промышленности в ВВП (около 10–13 процентов), гипертрофированно разросшийся финансовый сектор, хронически дефицитный характер бюджета и устойчивое отрицательное сальдо внешней торговли. При этом и США, и Англия выступают средоточием огромного интеллектуального потенциала и, несомненно, обладают большими возможностями для дальнейшего развития.

Однако помимо Соединенных Штатов и Англии к этому миру можно отнести и некоторые не вполне благополучные государства Европы – Ирландию, Испанию, Италию и Грецию. Эти группы стран объединяет безразличное отношение к индустриальной политике и безответственное – к собственным финансам. На этот «деиндустриализировавшийся» мир приходится около 20 трлн. долларов из оцениваемого в 76 трлн. долларов мирового валового продукта, почти половина зарегистрированной интеллектуальной собственности, идеально выстроенная инфраструктура глобальных финансов и 216 из 500 крупнейших корпораций по последней версии рейтинга FT-500, оцениваемые рыночными игроками в 9,8–10,0 трлн. долларов. Сегодня эта часть мира испытывает явный дискомфорт, порожденный неуверенностью в собственных силах и необходимостью искать новые «точки опоры» в изменяющейся международной архитектуре. Подобное чувство, однако, отчасти компенсируется ощущением цивилизационного и исторического единства, а также близости социально-экономических систем. Эти страны западного мира показывают остальным картину будущего, которое их ожидает, если тенденция к деиндустриализации возобладает.

М.Ч.: - Перейдем теперь к другому крайнему «полюсу».

В.И.: На другом «полюсе» сосредоточена разнородная масса государств, поднятых из фактического небытия «приливной волной» повышающихся сырьевых цен. К ним следует отнести Россию, Саудовскую Аравию, Иран, Казахстан, Венесуэлу, Нигерию, Анголу, Туркмению, ряд латиноамериканских стран-поставщиков сырья и некоторые другие. Общими чертами для них являются высокая доля сырьевого сектора в экономике (более 75 процентов в экспорте и не менее 50 процентов в доходах бюджета), формирование бюрократии как доминирующей социальной группы и авторитарного стиля власти, предельная зависимость от иностранных технологий и инвестиций, а также прямо пропорциональный сырьевым доходам рост бюджетных расходов. На эту часть мира приходится около 5 трлн. долларов совокупного валового продукта, незначительная доля коммерциализированной интеллектуальной собственности и куда меньшее число крупнейших корпораций – всего 19 из 500 с оценкой в 0,8–0,9 трлн. долларов. Справедливости ради следует заметить, что многие крупные компании в этих странах принадлежат государству и поэтому будет правильнее увеличить оба этих показателя в 2–2,5 раза.

Как правило, в странах этого «мира» не расположены значимые международные финансовые центры, а валюты привязаны к доллару или евро или не являются свободно конвертируемыми. Элиты ощущают себя баловнями судьбы, проповедуют крайне нерациональные модели потребления, а политическое сотрудничество подобных стран всецело декоративно и не способно привести к формированию сколь-либо прочных стратегических альянсов.

М.Ч.: - И, наконец, центральный, как вы его называете, ново-индустриальный «мир».

В.И.: - В центре находятся как «восставшие из пепла» старые индустриальные государства (Германия и Япония), так и новые центры индустриализма (Южная Корея, Китай, Бразилия, Тайвань, Малайзия, Таиланд, Мексика, Польша, страны Восточной Европы и ряд других). Эти страны объединяет высокая доля обрабатывающей промышленности в ВВП (от 23 до 45 процентов), устойчиво положительное сальдо торговли промышленными товарами, развитые внутренние рынки и относительно уверенное движение в соответствии со стратегическими концепциями, определяющими будущее того или иного государства. Сегодня эта группа доминирует на мировой арене с совокупным валовым продуктом в 26 трлн. долларов и относительно высокими темпами его роста. Принадлежащие к ней страны в первую очередь выигрывают от разворачивающейся технологической революции. Для них (и даже для Японии после 20-летней «коррекции») характерен разумный уровень капитализации внутренних рынков. В этих государствах сосредоточено 139 крупнейших публичных компаний, оцененных инвесторами в 5,5–5,7 трлн. долларов. Валюты являются доминирующими в своих регионах и, судя по всему, могут в будущем стать основными для новой глобальной финансовой системы. В то же время история, политические системы и формы социальной жизни этих стран настолько отличаются друг от друга, что рассматривать индустриальный центр мира как нечто внутренне единое сегодня не приходится.

М.Ч.: - А вам не кажется, что в ново-индустриальном мире  просматривается вполне определенная зональная структурация.

В.И.: - Я думаю,   можно уверенно говорить о трех индустриальных «монстрах», каждый из которых имеет мощную региональную проекцию. В первую очередь это, разумеется, Китай, окруженный рядом более мелких государств, постепенно вовлекающихся в создаваемые им промышленные и торговые цепочки.

На юге Западного полушария выделяется свой естественный гегемон –  Бразилия, на которую приходится 50,5 процента ВВП Южной Америки и 52,7 процента ее населения. На протяжении последних тридцати лет Бразилия демонстрирует впечатляющий прогресс: она стала третьей страной в мире по выпуску пассажирских самолетов и шестой – по производству автомобилей, большинство которых имеют двигатели, работающие как на бензине, так и на спирте. За двадцать лет она смогла увеличить в 4,5 раза доказанные запасы нефти и на основе собственных технологий организовать бурение самых глубоководных шельфовых скважин в мире. В Бразилии в 2002 году были проведены первые на планете полностью «интернетизированные» выборы, а доля расходов на НИОКР превысила 1,5 процента ВВП. Сегодня почти в каждой латиноамериканской стране на прилавках магазинов доминируют бразильские промышленные товары.

Ну и, конечно, еще одним ново-индустриальным сектором является Европейский союз, ведомый германо-французским альянсом.

М.Ч.: - Однако сегодня Европейский союз, в котором крайне обострились долговые проблемы, наблюдается падение совокупного спроса, растет социальное напряжение, переживает весьма непростые дни. Можно ли всерьез рассчитывать на его стабильность и перспективы развития?

В.И.: - В 90-х прошлого века и первой половине 2000-х годов  Европейский союз расширил границы на восток, начал с Турцией переговоры о присоединении и объявил о реализации программы «восточного партнерства». Все эти инициативы можно оценивать с разных точек зрения, но нельзя не видеть стремительного формирования новой индустриальной зоны на востоке ЕС, куда перебрасывается часть промышленных мощностей из базовых стран Евросоюза. Наблюдаемые ныне финансовые потрясения на таком фоне воспринимаются как кризис, постигший прежде всего страны, которые либо допустили деиндустриализацию (Ирландия, Греция), либо понадеялись на жизнь в долг (та же Греция и Италия), либо смирились с хроническим торговым дефицитом (Испания). Итогом кризиса несомненно станет «приведение в чувство» этих государств и возврат к более сбалансированной германской модели, предполагающей сохранение мощного индустриального сектора.

Я не сомневаюсь в успехе европейского проекта. Уроки из нынешнего кризиса будут вынесены и усвоены, а привлекательность общеевропейских институтов и европейской модели сделает свое дело. Нельзя забывать, что современная Европа – один из мощнейших промышленных центров мира, в 1,5–3 раза превосходящий США по объему выпуска основных промышленных товаров – от автомобилей и индустриального оборудования до металлов, химических и фармацевтических товаров. Успех европейцев в нынешних условиях будет означать и успех самой сбалансированной модели развития, сочетающей инновации с продвижением промышленности.

М.Ч.: - Можно ли говорить о разделении труда или о соответствующей специализации применительно к этим трем центрам ново-индустриального мира?

В.И.: - По-видимому, да. Каждый из этих ново-индустриальных центров будет реализовывать собственную экономическую стратегию. В Китае она, скорее всего, окажется основанной на массовом производстве относительно стандартизированной и дешевой продукции, направляемой как на внутренний рынок, нуждающийся в насыщении, так и за рубеж – прежде всего в США, страны ЕС, Россию, Японию и государства Ближнего Востока. Основываясь на такой политике промышленного роста, Китай, несомненно, займет место первой экономики мира, как и подобает наиболее населенной державе планеты. В то же время КНР в ближайшие десятилетия вряд ли станет не только экспортером, но даже создателем значимых новых технологий.

В Европе промышленная стратегия будет ориентирована на производство товаров с крайне высокой добавленной стоимостью, предметов престижного и статусного потребления, высокотехнологичного оборудования, а также продукции, позволяющей использовать новейшие приемы энерго- и ресурсосбережения. Рынком для подобных товаров, как и в китайском случае, станет весь мир. При этом сохранится и производство широкой гаммы более «примитивной» промышленной продукции, потребляемой как в самой Европе, так и экспортируемой в соседние страны.

Бразильский вариант окажется наименее «глобализированным» и наиболее «фронтальным»: в данном случае будут развиваться самые разнообразные отрасли, не только обрабатывающей промышленности, но также сельского хозяйства и добычи сырья.

М.Ч.: - Если исходить из вашей логики, то в наиболее сложном положении в ближайшие десятилетия должны оказаться две сверхдержавы ХХ века – Соединенные Штаты и Россия?

В.И.: - В некотором смысле, это действительно так. США – страна-лидер постиндустриальной революции, которая принесла американцам как огромные возможности, так и значительные проблемы. С одной стороны, Америка обладает громадной властью над миром и гигантским технологическим потенциалом, с другой – ее мощь более не может проецироваться так, как это делалось прежде, а технологии обогащают конкурентов даже быстрее, чем самих американцев.

«Скакнув» в постиндустриальное будущее, Америка оказалась слишком зависимой, во-первых, от импорта огромного количества относительно дешевых товаров и, во-вторых, от вечного притока кредитных средств или денежной эмиссии. Сегодня уровень жизни в Соединенных Штатах существенно выше того, на который может рассчитывать страна, производящая такие и такого качества товары.

Массовость, которая со времен Генри Форда была ключом к успеху для американцев, теперь работает против них: массовые брендированные товары должны быть дешевыми, чтобы хорошо продаваться, и массовые информационные продукты легко копируются пиратскими методами. В первом случае американцев обыгрывают конкуренты, во втором им не удается – и не удастся – установить выгодные для себя правила игры.

Похоже, путь назад, в развитое индустриальное общество, для США уже заказан. Учитывая условия функционирования своей экономики, Америка могла бы попытаться побороться с Европой за ее «нишу», но тут ей вряд ли стоит рассчитывать на победу.

Россия – страна, деиндустриализировавшаяся по совершенно иному сценарию. Если Америка объективно переросла современную,  ориентированную на высокие потребительские запросы промышленность, то Россия до нее так и не поднялась. Объективно она не менее зависит от притока средств извне, чем Соединенные Штаты. Только им в мире дают в долг или просто принимают в виде платежного средства доллары, а мы добываем их (пока) из земли. При этом, в отличие от США, мы зависим и от притока технологий и высокотехнологичных товаров, так как не производим и десятой доли того их ассортимента, который наши китайские соседи освоили за последние пятнадцать лет. Если американцам сейчас крайне сложно «развернуться» и в какой-то мере вернуться в индустриальное прошлое, то нам не удается добраться до нашего индустриального будущего.

При любом варианте нужны жесткие политические решения, которые бывшие противники по великому противостоянию ХХ века принять не в состоянии. США рассказывают себе сказки о том, что новое столетие будет таким же «американским», как и предыдущее. Россия, похоже, уверовала в то, что тяжелые времена завершились, и весь мир теперь зависит от ее ресурсов, бесконечных и нужных всем без исключения. Вместо того чтобы переосмысливать допущенные ошибки, изучать возможности, которые могут открыться при соединении конкурентных преимуществ той и другой страны с индустриальной стратегией, политические элиты и Америки, и России застыли в оцепенении. Первая не может поверить во встретившиеся на ее пути трудности, вторая – нарадоваться привалившему счастью. Но, видимо, им обеим придется когда-то проснуться.