Деревня, которой давно нет

Памяти Матрены Ильиничны, Егора Сидоровича и Виктора Егоровича Коноваловых, Василия Петровича Плешакова

В жизни каждого человека однажды наступает такой момент, когда он начинает все чаще вспоминать эпизоды прошедших лет. Эти воспоминания связаны с дорогими людьми и любимыми местами. Бессонными ночами грезится мне деревенька Кривуша, что была когда-то на орловщине. Назвали ее, я так думаю, потому, что располагалась она на крутом берегу небольшой речки и шла уступами снизу вверх, от поворота дороги в другую деревню, до самого леса и круч, возникших то ли от ветров, то ли от бомбежек в войну. Обычная небольшая деревенька, ничем не отличавшаяся от других, таких же маленьких российских деревень. Но почему-то, спустя много лет, она становится мне все роднее и ближе. Наверное, потому, что уже нет ее на земле, не осталось ни одного дома, только стоят, заросшие крапивой и бурьяном, брошенные старые сады. Умерли старики, молодежь разъехалась по городам в поисках лучшей доли, деревня опустела.

Деревенька состояла из двадцати шести дворов, окруженных яблонями и вишнями. Посередине простирался луг, плавно спускающийся к небольшой речке Чернушке, названной так из-за мутной воды. Жили в том селении одни старики, только в двух-трех домах были дети. Зимой деревня затихала, зато летом в каждый дом наезжала из городов многочисленная родня, и все оживало вокруг: чаше слышался детский смех, у колодцев образовывалась толчея, с утра выстраивалась очередь, ожидавшая приезда небольшого фургончика, привозившего хлеб и кое-какие продукты в соседнюю деревню. В очереди толпились местные и приезжие ребятишки, свободные от всех дел. В этом ожидании заводились знакомства, зарождались ростки первых детских симпатий.

Когда-то здесь был образован колхоз, затем маленькие колхозы объединили в большие совхозы, начали обустраивать центральную усадьбу, а о небольших населенных пунктах не очень-то заботились: не было медицинской помощи, школы, магазина, зачастую не было и телефона. За всем этим нужно было обращаться на центральную усадьбу. Очень долго электричество вырабатывалось движком, свет горел только до полуночи. В двенадцать часов в окнах домов загорались керосиновые лампы. Когда в городах люди блаженствовали около холодильников и телевизоров, в этой деревне о них не было и речи. О сжиженном газе никто и не помышлял. От деревни к деревне вели только проселочные дороги, которые в дождь превращались в болота и ямы, наполненные водой. Из районного центра, доехав до большака, по асфальтированной дороге, в Кривушу три километра нужно было идти через лес и поле пешком. И все равно, при всех этих неудобствах, меня тянуло в эту деревушку, как магнитом. Да и не считалось в то время все это неудобствами, так как все наши знакомые, мои одноклассники жили одинаково, другого мы не видели и не считали себя обделенными.

Я с нетерпением ждала первого июня, чтобы отправиться в дорогие моему сердцу места. В этот день бабушка или мама отвозили меня к родственникам, которым я приходилась внучатой племянницей, то есть хозяйка дома, Матрена Ильинична, была родной сестрой моего деда. Долгое стояние в очередях за билетами, ожидание автобусов, переход с тяжелыми сумками от остановки до дома почти не утомляли, хотя багаж оттягивал руки. Но в нем были необходимые продукты, которых не было в деревне: селедка, колбаса, крупы, особенно ценились макароны, сахар, подсолнечное масло, пряники, баранки и конфеты.

Впервые в Кривушу я попала в семилетнем возрасте. В день отъезда встала рано, так как очень беспокоилась о том, чтобы не забыть новенький желтый сачок, купленный накануне. От долгой поездки на автобусах, жары навалилась на меня какая-то слабость. В районном центре – старинном городке Болхове, мы часа полтора ждали, когда за нами приедут из деревни, прогуливались по мощеным улочкам недалеко от рынка. Я впервые увидела коновязь, около которой стояли многочисленные лошади с повозками. Рядом находилась тележка с колесиками, из маленьких баков продавщица доставала ложкой мороженое. Она брала две кругленькие вафли и ловко помещала между ними небольшой белый шарик. Мы всей толпой прогуливались перед рынком. Почему-то появились около нас местные мальчишки, покрутились и отошли в сторону, а потом стали беспричинно хохотать. Раздосадованные таким приемом местного населения, все стали искать причину насмешек и, наконец, обнаружили ее. На подоле ситцевого платья одной из теть болталось длинное петушиное перо, вставленное в репей, что позволило мальчишкам ловко прикрепить его к платью. Заметив, что хитрость их раскрыта, они тут же убежали. Вскоре за нами приехала повозка, в которую был запряжен красивый орловский рысак по кличке Вихрь. Мамин двоюродный брат работал на конезаводе и встречал нас. Поездка на повозке в компании сестер и братьев по проселочной дороге, тянущейся среди цветущих, некошеных лугов, под пение птиц в высоком безоблачном небе привели меня в такой восторг, что я начала осознавать действительность только тогда, когда мы приехали в Кривушу. Навсегда эта деревенька вошла в мою душу еще и до удивления огромным, по моим представлениям семилетнего ребенка, лугом, на котором росли необыкновенно высокие травы с обилием ромашек, колокольчиков и еще каких-то неизвестных мне цветов, испускавших медовый аромат и круживших голову разнообразием. Меня вдруг посетило ощущением полета. Немного отстав от родственников, я сразу же оказалась в непроходимых дебрях растений, ощутила себя первооткрывателем неизвестных стран и земель. Блаженное тепло высокого летнего солнца, пение птиц, жужжание насекомых настолько поразили меня, что я забыла обо всем и только во все глаза глядела на это незнакомое мне великолепие до тех пор, пока мамин голос не вернул меня в действительность.

Жили в то время мои родственники в небольшой мазанке с земляным полом, русской печью, занимавшей половину комнаты – зала, как ее называли. К задней стене дома был пристроен сарай, в котором находилась вся живность. Часто по ночам я слышала глубокие вздохи коровы Зорьки, возню кур, гогот гусей и хрюканье поросят. Через несколько лет деду Егору удалось выстроить бревенчатую пятистенку. Запах дерева в новой избе до сих пор преследует меня. В комнатах пахло травами, свежестью – на чердаке хранилось сено, заготавливаемое для коровы и теленка. Маленькие окошки распахивались, и в дом входил аромат красных простых роз, росших у забора. К вечеру от реки приходил запах воды. В первый день все рано укладывались спать, почти до утра, шли разговоры о родне, обсуждались различные проблемы всех семей, не угасали шутки и смех.

Спустя несколько дней сопровождавшие меня уезжали, а я оставалась на попечение тети Матрены, или Мори, и дяди Егора, ее мужа. Мама моя была любимой племянницей тети, и эта любовь автоматически перешла и на меня, так как я чаще всех двоюродных сестер гостила в Кривуше. Отношения в семье были ровными, дядю я никогда не видела пьяным, бранных слов, кроме распространенного в округе ругательства – «змей», никогда не слышала. Тетя была набожной. Она молилась по утрам и вечерам, перед сном, тихонько шепча молитвы перед образами. А дальше начиналась обыденная жизнь. Работой меня не обременяли, я могла гулять с утра до вечера, единственной моей обязанностью было два раза в неделю купить хлеб в соседней деревне. Но так как туда ходили все дети, это не тяготило меня. Кроме добычи хлеба на мне лежала заготовка щавеля для щей. Я старалась как-то помочь в домашних делах тете, которая работала в совхозе с раннего утра и до вечера и приходила на обед, чтобы подоить корову. Как могла, мыла полы, по мере сил, когда подросла, варила немудреный обед, что-то стирала, кормила днем прожорливых уток, приходивших постоянно от речки к дому и возмущенно требовавших еды. Но все это было ерундой по сравнению с тем, что приходилось почти каждое лето полоть делянку свеклы, которую выделяли семье. Участок составлял приблизительно гектара полтора и все, приезжающие на отдых, старались помочь тете. Несколько дней подряд мы ходили за пять километров на свекольное поле. Полынь и лебеда уже вырастали довольно большими, а свеклы почти не было видно, приходилось энергично работать, чтобы, наконец, появились ровненькие рядки этого овоща. За прополку тетя и дядя осенью получали сахар. А мне, так как я была в этой бригаде моложе всех, доставались от тети подарки: гусь и незатейливый ситцевый отрез на платье.

А еще запомнилась мне Кривуша обилием грибов, росших в лесу, расположенном на краю деревни. В этот лес ходили за грибами жители всех окрестных деревень. И мы с тетей Морей тоже часто навещали этот лесок. Всего два часа, вместе с дорогой, требовалось нам, чтобы нарвать по мешку отличных грибов: толстеньких свинухов, подберезовиков и подосиновиков. Все содержимое мешков высыпалось в корыта. Грибы сортировались, заливались водой, затем начиналась работа по подготовке к варке. Их чистили, несколько раз мыли и устанавливали на костры в больших чугунах на треногах посередине сада. Так за лето собирали и солили около двухсот, трехсот литров грибов. А еще сушили молоденькие подберезовики и подосиновики на специальных дощечках, разложенных в траве и укрытых марлей от мух. Яркое летнее солнце знало свое дело, и грибы были готовы через два-три дня.

В выходные дни съезжались все дети тети и дяди, живущие в Орле. Иногда собиралось за столом до двадцати человек. По такому случаю резали гуся и томили его в чугунке в русской печи, отчего становился он необыкновенно мягким. Еще одним местным деликатесом была речная рыба. Бригада мужчин, женщин и детей вооружалась наметками – сетями, натянутыми на треугольную раму с длинной ручкой, болтушками – сооружением наподобие швабры, чтобы шуметь ими в воде и загонять рыбу в сети, и отправлялись через большой цветущий луг к реке Цкань. По величине она была маленькой и неглубокой, но рыбы в ней водилось много. Дядя Виктор расставлял всех по местам: мужчины опускали наметки в реку, женщины, сестры Виктора Зинаида и Нина, его жена Валентина, готовились подбирать улов, а нас, ребятишек, заставляли громко стучать болтушкой по воде и гнать рыбу в сеть. Иногда муж тети Зины, Василий, спускался в воду и палкой из-под коряг у берега гнал рыбу. Результат не заставлял себя ждать – сети поднимались из воды, и рыба перебрасывалась в ведра. Свободные от загона ребятишки старались помочь взрослым. Тот, кто смелее, залезал в воду и руками из-под коряг вытаскивал рыбу. Однажды отважилась на это и я. В мутной воде нащупала большую рыбу и стала вытаскивать наверх. Над поверхностью воды появилась зеленая голова, а потом и дрыгающие длинные лапы лягушки. С визгом и отвращением выскочила я на берег и уже больше не помышляла о легкой добыче. В сеть попадались окуньки, маленькие щуки, сомы. Мелочь выбрасывали обратно в воду, брали только более крупную рыбу. Мы останавливались на двух ведрах улова и, довольные успехом, отправлялись домой. Дети быстро чистили рыбу, женщины занимались ее приготовлением. Все это съедалось вместе с молодой картошкой, хрустящими малосольными огурцами, грибами, солеными и жареными, и, конечно, гусем. Для взрослых появлялась на столе бутылка водки, детворе же наливали квас или компот. После обеда долго чаевничали со свежими медовыми сотами и черным хлебом, который пекла к этому дню тетя. Пчелы появились у дяди случайно – откуда-то прилетел улей и уселся на яблоню. Его благополучно сняли и поселили на жительство в сад. Теперь у дяди было уже пять ульев.

Ночью все долго не спали, вспоминали разные смешные случаи из жизни, и, с замиранием сердца, слушали рассказы тети Мори о колдунах и волшебстве. Они наводили страх, в ночной тишине иногда раздавался детский вопль – мерещилось что-то непонятное. Со мной однажды произошел такой случай. Посреди леденящего душу рассказа моей ладони вдруг коснулось что-то волосатое и пушистое. От моего крика вся родня вскочила с кроватей и при свете, с хохотом и восклицаниями, рассматривала кошку, привыкшую спать на постели с тетей и потершуюся головой о ладонь. Однако несмотря на ужас и страх от этих историй, дети часто просили рассказать какой-нибудь случай и затихали только тогда, когда взрослые прикрикивали на них. В воскресенье вечером гости уезжали, и опять в дом приходил покой до следующего приезда родни.

В жаркие дни ребята пропадали на реке, купались и загорали. Однажды придумали забаву – сплав в корытах по течению с помощью длинного шеста. Смельчаки плыли стоя, отталкиваясь от дна шестом, словно венецианские гондольеры, но часто это заканчивалось тем, что корыто переворачивалось и все кидались вытаскивать пловца и «лодку» из холодной воды – река брала начало в ключах. Девочки были более благоразумными – плыли в своих «суденышках» сидя и направляли их движением рук в воде. Над рекой звучала модная тогда песня, которую исполняли сначала японские, а потом и наши певцы: «У моря, у синего моря…». Вечером по деревне раздавался грохот жести – это домой волокли корыта уставшие мореплаватели.

Каждый мой приезд вызывал любопытство местной ребятни. Я училась в музыкальной школе игре на скрипке. Учитель на лето подбирал каждому ученику программу, которую тот должен был подготовить к сентябрю. Не обходило это и меня, и я вынуждена была везти с собой за много километров скрипку, невиданную ранее в деревне. Заниматься мне приходилось в саду, так как неискушенные уши родственников не выносили упражнений и гамм. Местные ребятишки, услышав звуки скрипки, прилипали к забору и тихо висели на нем. Через некоторое время эта экзотика перестала их интересовать, и они подходили только тогда, когда я начинала играть мелодии русских и эстрадных песен.

В следующий мой приезд запомнился такой случай. На противоположном от дома берегу речки стоял свинарник. Дедушка и бабушка охраняли его. Само здание свинарника было окружено зарослями полыни и крапивы. Однажды я заглянула в эти высоченные заросли сорняков и была удивлена неимоверно – среди травы, на навозе росли крепенькие, маленькие шампиньоны. Я быстро нарвала в подол платья грибов и побежала домой с радостным сообщением, но тетя Моря меня встретила испуганными возгласами: «Детка моя, что ты их собираешь, это нельзя есть! Выброси их сейчас же!» Я долго объясняла ей, что эти грибы съедобные, но она согласилась пойти за ними только ночью, чтоб не видели соседи нашего позора. В темноте, вооружившись большими плетушками и фонарем, отправились мы за грибами. Искать их, конечно, не нужно было, так как они стояли шеренгами на навозных кучах. Мы быстро наполнили корзины и поволокли их домой. Утром, попробовав жареных шампиньонов, тетя и дядя с восхищением хвалили их, сравнивая по вкусу с курятиной. О ночном происшествии она рассказала своим подругам и мы, в третий раз, пойдя на «тихую охоту», с сожалением увидели вытоптанные заросли лебеды и отсутствие каких-либо грибов. Смельчаки же, отважившиеся по примеру тети Мори нарвать и поесть шампиньонов, пришли в восторг от их вкуса и теперь, чтобы найти эти грибы, нужно было караулить их после дождя. На этих же навозных кучах вырастали и огромные дождевики, достигающие почти полуметра в длину. Моему троюродному брату Сергею чем-то они очень приглянулись. Он притащил несколько грибов и куда-то спрятал. Вечером, из сарая послышалась ругань тети Мори, которая несла в фартуке вместе с куриными яйцами подложенные в гнезда внуком дождевики. Проказнику досталось хворостиной по голым ногам. Местные ребятишки над ним долго смеялись, обзывая Сергея куроводом.

В старшем возрасте нас заинтересовало кино, которое показывали в клубе, находящемся в Большой Черни, за два километра от Кривуши. Вечером все отправлялись в Чернь. Идти нужно было проселочной дорогой по большому лугу. В сумерках и густом тумане пугали всех лошади, выпущенные в ночное и фыркавшие в тишине. Около Черни протекала речка Нугрь – приток Оки. Она была довольно широкой, с высокими и крутыми берегами. Много раз строили через реку мосты из дерева, но весенние паводки уносили их. В результате над рекой повис невиданный мост – кладки, как его звали местные жители. Но это был настоящий подвесной мост на прочных канатах. Ходить по нему было очень страшно потому, что он постоянно качался от ветра и от движения людей. Клуб располагался в маленькой избе с небольшими окошками. Кинофильм начинался часов в десять, так как ждали сумерек, позволяющих посмотреть кинофильм. Народу набивалось много. Клуб был на восемь деревень один, и часто приходилось смотреть фильм стоя. Ощущение от такого стояния было такое, как будто ты – селедка в бочке. Некоторые женщины и девушки не переносили жары, стоящей в помещении, и падали в обморок. Киноаппарат был старый, киномеханик почти всегда пьян, и поэтому кинофильм часто прерывался, все возмущенно роптали, так как после полуночи выключали электричество. По этой причине у всех были карманные фонарики, чтобы не страшно было идти ночью домой. После кино в темноте местный гармонист организовывал танцы. Постояв с полчаса, мы отправлялись домой, осторожно пробираясь по мосту и идя в густом влажном тумане под стрекот кузнечиков домой. Танцы нас еще не интересовали. В остальные дни по вечерам, встретив и проводив домой коров и овец, все дети с упоением посреди деревни играли в круговую и битовую лапту. Часто сидели на бревнах около дома моей подруги Гали и пели полюбившиеся песни, которые в ночном тумане разносились над рекой.

Последний мой приезд в деревню состоялся, когда мне уже было за двадцать лет. Цивилизация дошла и до этих мест, и к родственникам из районного города мы с двоюродной сестрой Леной приехали на такси. В доме уже был телевизор и холодильник. Свет по ночам горел постоянно, так как движок заменили на что-то другое. Жители деревеньки уже наслаждались сжиженным газом, и у родственников в коридоре или сенцах, как его называли, стояла газовая плита. В Большой Черни появился магазин, в котором можно было приобрести дефицитные по тем временам для городских жителей и ненужных для сельчан, вещи, такие как венгерские сапоги-чулки, красивый кружевной материал, разнообразные янтарные бусы и яркую бижутерию. Также можно было купить в том магазине и основные продукты: хлеб, масло, крупы, сахар, кондитерские изделия и многое другое. Теперь не нужно было везти сюда тяжелые сумки. Мы с сестрой сразу же оценили это благо и часто ходили в магазин, угощая всех детей и взрослых вкусным свежим сливочным маслом, пряниками и конфетами и орловской сгущенкой. За это тетя Моря ругала нас, так как подвал был уставлен крынками со сметаной, сливками и молоком. Но вечером сама с удовольствием ела блины с этой самой сгущенкой. Так как я была в этой компании старше всех, на меня ложилась обязанность кормить всю детвору и взрослых. Под руководством Лены дети убирали постели, мыли полы, носили воду из колодца, а я готовила еду. Стоял август, на огороде поспели картошка, огурцы. Вечером, доедая свой салат, тетя ворчала:

– Что ты им всем в отдельной тарелке подаешь, господа какие! Наделала бы миску этого салата и пусть бы ели. Но сама довольно аккуратно съедала со своей тарелки все, что я ей подавала и приговаривала:

– Ну, как в клесторане, – вот именно так она выговаривала слово ресторан.

Уезжали мы с Леной из деревеньки без печали, с надеждой вновь приехать сюда. Но не довелось мне больше попасть в эту деревню.

Несколько лет назад я с родственниками навестила дорогие места. К центральной усадьбе давно провели газ и асфальтированную дорогу, которая сейчас проходила недалеко от бывшего дома родственников. Но деревенька умерла, так и не дождавшись лучших времен. Нас поразили запустение и заброшенность когда-то веселой, окошенной и ухоженной деревеньки. Остался стоять у полуразвалившегося колодца памятник погибшим советским солдатам. Как грустно было от всего этого разорения, ведь несколько поколений жителей старалось обустроить свою жизнь, сделать деревню лучше. Выжила она даже в лихие военные годы, хотя много домов было сожжено и разрушено, а сейчас, в более благоприятное время, не осталось в ней ни одного жителя. Мы походили по разрушенной деревне, набрали в старом саду антоновки и штрифеля, посидели на траве в бывшем дворе тети и дяди, помянули всех умерших родственников, поплакали.

На карте больше нет моей любимой деревни. И часто болит сердце при воспоминании о детстве, родственниках, которых тоже давно нет. Как жестоко время, которое заставляет нас расставаться с тем, что дорого в жизни! Прости нас, Кривуша, за это разорение, за то, что не уберегли тебя от всех потрясений. Прости за все!