Галина Седых

 Параллельный мир глобализма

                                               Итак, Великая глобализация, о необходимости которой               

                           говорили либералы, свершилась. С этим почти «большевистским»                                      тезисом приходится считаться   как  с  объективной  данностью.                

            Многие ученые видят в глобализме не столько закономерный процесс  развития новейшей общности социума, сколько идеологическую доктрину стран англосакской ориентации. На протяжении последних десятилетий ее настойчиво озвучивали сами американцы – политическая элита США. Например, Генри Киссинджер без тени смущения и неловкости за свой «местечковый» эгоизм утверждал: «То, что обычно называют глобализацией, на самом деле просто другое название господствующей роли Соединенных Штатов». Для Збигнева Бжезинского глобализация есть результат победы Запада в холодной войне против СССР и естественный процесс влияния «единственной сверхдержавы – США» на остальные страны. Подобные беспардонные заявления на языке журналистов называются вестернизацией,  а у политиков – экспансией и даже агрессией.

            Стремление англосаксов американизировать мир встречает яростное сопротивление мировой общественности в лице антиглобалистов, экологов («зеленых»), традиционалистов и т.п.,  вплоть до радикальных экстремистов всех мастей и оттенков. К протестующим против идеи глобализма примыкают также западные интеллектуалы – сторонники всемирной мондиализации (от фр. monde – мир) общества как «универсального полиса» обустройства  жизни  на единой для  всех «Земле – родине». Ускоренная интеграция человечества путем втягивания его в глобальное мировое сообщество по своим масштабам и приемам не имела аналога в прошлом.  Социал-утописты и большевики –  это всего лишь наставники,  чьи  идеи  либо не  реализовались и остались  «в теории»,  либо оказались жестоким,  «точечным»  экспериментом  с  налетом  социальной  авантюры.         

              Сейчас, вместо привычных представлений  об  истории  как череде сменяемых культур и цивилизаций, мы переходим в            новую социо-парадигму: бесклассовое,  вненациональное,  разгосударствленное,  космополитичное    «сверхобщество».

Это общество, скорее всего, будет построено «огнем и мечом», - так утверждает А.А. Горелов, ссылаясь на выводы А.С. Панарина о возможной перспективе «искушения глобализмом» остального, пока еще неамериканизированного мира[1]    Из уст современных деятелей науки все чаще и все настойчивее звучат предупреждения, что глобальное общество будет встраиваться (и уже встраивается) в систему неоколониализма, экологического терроризма и тотальной денационализации  «всех племен и народов».  И этот путь не будет эволюционным.

          Первые, почти со столетней историей планы глобальной американизации  мира относятся  к временам  «вильсонианства». Тогда в 1918 г. Вильсон Тома Вудро (28-й президент США) после завершения  Первой мировой войны выдвинул ультиматум – так называемые «Четырнадцать пунктов»  с требованием  «свободы торговли и морей».  По сути, это была имперская программа США, отводившая побежденным странам роль колоний. Среди них оказались Германия и Россия,  вскоре объявившие гегемоном не «имперский монополизм», а пролетариат. Последствия  Веймарской  республики и Великого Октября  не заставили себя  долго ждать.  Они  хорошо  известны  своей  кровавостью.

 Сейчас новую  интеграцию станут  внедрять «цивилизованно» -    посредством  идеологической  обработки  массового сознания  и  пропаганды

образа  жизни  США  как универсальной, эталонной  модели мироустройства. Доживи Ленин до наших дней, он сменил бы гегемона, поставив на место пассионарного  пролетария  конвертируемого элитария.   

 «Интеграрии всех стран, соединяйтесь!»  Возможно, именно так в проекции наших дней был бы озвучен старый марксистский лозунг – настолько близкими по целеполаганию предстают идеи пролетарского интернационализма  и  глобального  «интервенционизма». Цель у них одна – всемирная и  всемерная экспансия. Цель-то одна,  но вот методы, то есть  рычаги  воздействия,  разные.

            По логике марксистов, идеологическое преобразование мира должно определяться активизацией  классового самосознания социальных низов. На практике же - осуществляться насильственным, революционным путем: диктатурой  пролетариата. Иное дело  глобалисты, которые для изменения социума прибегают к эффективности  «мирной экономики», во всем полагаясь на универсальный закон рынка. Он якобы настолько разумен, что  на корню пресекает революционную ситуацию (когда, согласно Ленину, верхи  не могут, а низы  не хотят жить по-старому). Из этого закона  следует, что рынок  сам всё  расставляет  по нужным местам. А конвенция о соблюдении общечеловеческих ценностей станет  не только гарантом, но и движущей силой развития человечества. И такой  способ формирования  социума  мыслится  глобалистами  как  единственно  возможный.

           Однако нелишне напомнить, что еще в ХIХ-м веке  марксистам удалось применить на практике свою теорию интервенции (интеграции) пролетариев, противопоставив ее в качестве альтернативного варианта и  «старому европейскому гуманизму» и  «новому буржуазному прагматизму». В то время как И. Кант размышлял на тему о вечном мире, что наступит только с приходом единого всемирного правительства (воевать не с кем – на Земле одно государство), К. Маркс и Ф. Энгельс практически приступили к реализации глобального социального проекта по созданию  Всемирного Интернационала. При этом немецкий социалист К. Каутский предусматривал возможность слияния в будущем всех социалистических государственных образований в единое мировое сообщество.

 Идеалист Кант и прагматист Каутский мыслили в одном направлении – глобально. Только у первого идеология была «буржуазная», а у второго «коммунистическая», но отражались  они   друг в друге, словно в зеркале. Марксисты ведь тоже хотели отменить войны и всевластие государства – диктатуру пролетариата, при условии построения идеального сообщества людей всего мира.  «При таком  порядке  вещей,  когда  не  будет  больше  классов  и  классового  антагонизма,  социальные эволюции перестанут быть  политическими революциями», - писал К. Маркс. Таким образом, марксистский  интернационализм предстает не только в роли гипотетического могильщика капитализма, но и  в качестве первого варианта современного глобализма. Вторым и альтернативным вариантом глобализации  по-американски стало создание социалистического лагеря из ряда стран,  дружественных СССР.

            Многие исследователи считают, что пролетарский глобализм и глобализм  цивилизации  развивались параллельно. Так, М. Весес полагает, что глобализация – явление отнюдь не новое:  процесс этот существовал  всегда, а сейчас окончательно открылся миру в связи с усложнившимися обстоятельствами  существования самого мира. А.И. Уткин говорит о глобализации как  политически востребованной концепции. По мнению В.Н. Шенаева, процесс глобализации – это качественно новый феномен интернационализма.

           С распадом СССР  не стало всемирной  пролетарской  солидарности. Однако говорить о полном поражении идеи  «свобода, равенство и братство» пока что рано.  Мысль о справедливом обустройстве жизни так же стара, как и само общество.  К тому  же  пример КНР  налицо, и  он многому учит. Китайской цивилизации несколько тысяч лет, она пережила в своем развитии  множество экономико-общественных формаций, тогда как флагману глобализма - «американской цивилизованности» - нет еще и трех столетий. Так  что не станем  спешить  с  выводами.  И не будем сбрасывать со счетов догадку   проф. А.Д. Богатурова  о том,  что  «глобализация – это не только то,  что существует  на самом деле,  но  и  то, что людям  предлагают  думать  и  что  они  думают  о  происходящем   и  его  перспективах».

   В благие намерения глобалистов не верится еще и потому, что проект модернизации они чертят по лекалам хорошо известной нам  системы. Её в свое время обозначил О. Мандельштам: «Я человек эпохи Москвошвея». Теперь  нам  предлагают  вернуться  как бы в те годы и произвести перезагрузку режима  работы  ушедшей  эпохи,  которая  имела  вопиющие сбои в социальном блоке. Обновить, так сказать, дискурс. Отныне «Я» - человек эпохи  Глобализма, то есть эпохи прагматиков, которые будут представлять в ХХI веке третье измерение мировой социокультуры  в метасистеме  «культура-цивилизация-глобализация».   

            Не хотелось бы видеть Россию в роли подопытного  кролика. Ведь при проведении очередного эксперимента по усовершенствованию мироустройства на вершину общественной пирамиды обязательно взгромоздится  какой-нибудь  нежданно-негаданный  Великий инквизитор – не важно, в каком облачении: в диктаторском френче (кителе), в демократичных  джинсах  или  «в  рубашке без галстука».  Как писал  в своих черновиках к  роману  «Бесы»  Ф. Достоевский,  «явись один – и все пойдут.… А вдруг нельзя? – Нельзя! Из ангельского дела будет бесовское».

            Тиранов в кителе  мы уже «проходили». А вот  откровения пана и одновременно сэра Бжезинского  стоит выслушать внимательнейшим образом,  поскольку  этот  г-н  глобалист,  демонстративно  путающий  СССР  с Россией, говорит опасные и  недвусмысленные  вещи: «Политическая реальность такова, что Россия  -  побежденная страна. После семидесяти лет коммунизма  она была повержена в титанической схватке. Теперь Россия может существовать только как клиент США. Претензия на что-нибудь иное является беспочвенной иллюзией».

            На  языке  дипломатов это называется аннексией чужих территорий. На языке военных – оккупацией. А что в России делают с иноземными  захватчиками, объяснять не  надо. «Россия русскими руками // Себя спасла и мир спасла» (Георгий Иванов).

           Не советовали  идти войной на Россию ни Наполеон, ни Черчилль. Да и Бисмарк  предостерегал, говоря, что «Константинополь  легче  защищать от русской опасности на польской границе, чем на афганской», т.е. не надо совершать походы на Восток по территории  России. Бжезинский  позволяет себе поигрывать мускулами лишь потому, что считает любое мировоззрение  «метамифом»,  не имеющим  отношения к  «Weltanschauung» - образу мира, явленному в  системе  обобщенных  идей  и духовно-практического опыта  человечества.      

* * *

                                         Не будь большевизм столь кровавым, он мог бы

              претендовать на роль первого прародителя глобализма.

Более всего в глобализме тревожит игнорирование этических норм, выработанных ранее людским сообществом на  всех этапах его культурного и цивилизованного развития.  Когда-то Джонатан Свифт высказал удивление по поводу того, что люди  не едят своих  детей. Ведь это так выгодно. И малозатратно, если представить, что люди – всего лишь «человеческий материал». Или «овощи» -  именно такой  ярлык  вешают публично  на не очень  «успешных» (т.е. не денежных)  людей  наши  юргенс-авены, эти   весьма состоятельные  и  до  цинизма   «скороспелые»   банкиры-нувориши.

Нивелирование морали, отсутствие душевного такта и бездуховность есть продукт глобального террора, который  становится движущей силой и рычагом тотального переустройства мира человеческих взаимоотношений. Глобализация  дает возможность обрести власть над  людьми и распоряжаться ими как товаром. «Глобалистскому миру нужны неудачники» (М. Уэйд).

Русская  религиозно-философская  литература традиционно отвергала такой подход к человеку. Так, славянофил  К. Аксаков писал: «Когда государственная мощь вытесняет личное достоинство, тогда человек лишается нравственной опоры и становится безумным… Рабы сегодня – бунтовщики завтра». Петр Чаадаев, более известный у нас как «западник» и ярый «обличитель России», в конце своей жизни заговорил почти как  «почвенник». Он  утверждал, что в отличие от католичества результатами  православия на Руси являются не наука и  благоустроенная жизнь, а  особое духовное и душевное устройство человека – бескорыстие сердца и скромность  ума,  терпение  и  надежда,   совестливость и  самоотречение. Полученный на каторге опыт  окончательно укрепил Ф. Достоевского  в мысли, что православная идея позволит русскому человеку осуществить в будущем свою «сверхзадачу» - идею  всечеловечности  («русскую идею»), т.е.  создаст предпосылки для объединения  и примирения всех народов мира в высшем синтезе. По сути, это - христианская, гуманистическая идея  «земного рая»,  глобальная утопия,  но с учетом  национально-исторических  особенностей  России. Сходные мысли о русском «единстве в разнообразии» высказывал Питирим Сорокин. Василий  Розанов мечтал, чтобы в мире победили  «нежные идеи».  По Ивану Ильину, обладание  властью следует понимать не  как цель, а как тяжкое служение, сродни воинскому или  монашескому, как нечто данное человеку свыше и авансом, за что Там придется когда-то  отчитываться.  Примеры  можно  множить.         

Не стоит повторять роковые ошибки  и возвращаться  к тому, что уже однажды было пройдено. Для этого нам  надо бы постоянно  держать в голове  и  памяти  казусы  всех социальных  утопий.  Особенно -  практику построения    в  нашей  стране   «социализма   с  человеческим  лицом»,  которая переродилась  в  тотальный  страх  населения перед  власть имущими.  Россия,  пережив  в XX  веке  Красную  эпоху, в полной мере  испытала  на  себе все тяготы  большевистской  практики  «гуманизма насилием». Кажется, Бисмарк говорил, что социализм надо строить в той стране, которую не жалко.  Россию  железному канцлеру   Германии  не было жалко, впрочем, как и остальному миру западной цивилизации. Яркий пример - апрельский 1917 года пароходный десант 360 революционеров кампании «Троцкий, Володарский, Урицкий и др.», направленный из Америки крупнейшим миллиардером Яковом Шиффом. В своих репортажах  «10 дней, которые потрясли мир» Джон Рид описал, как этот десант стал костяком организаторов Октябрьской революции. Л. Троцкий по прибытии в Россию сумел всего через полгода пробиться на самую вершину власти. Будучи председателем Военно-революционного комитета  Петроградского Совета, он заявлял, что «советы» превратят Россию в государство русских илотов (рабов).  Развязанная  гражданская война унесла 25 миллионов жизней; до 360 тысяч служителей Русской Православной Церкви  были  уничтожены  уже  в 1918-19 гг. в  концлагерях  ГУЛАГа.

            Один из главных идеологов партии большевиков Н. Бухарин писал в 1919 году: «Только путем массовых  расстрелов можно из материала капиталистической эпохи сделать материал социалистический». Позднее он вывел чудовищную формулу: «Русский народ за то, что порабощал другие народы, должен жить хуже всех и беднее всех». Г. Зиновьев,  выступая  с высокой трибуны съезда партии,  объявил,  что  в  стране есть  десять  миллионов  лишних  людей.             

            Читая откровения большевиков, трудно отделаться от мысли, что мы имеем дело с людьми не вполне реальными. Очень уж похожи они на    персонажей  «бесовских»  романов  Ф. Достоевского и Ф. Сологуба, бесноватые герои которых признавали только одно право – «Закон Я». Публично же фарисейски исповедовали идею построения «земного рая» для всего человечества, но только  «мимо их совести».  Так,  радикальный  народник  Шигалев  (персонаж  романа «Бесы»  Достоевского)  подразделял людей на  две  неравные  категории, из которых  меньшая, одна десятая  часть человечества,  наделяется безграничной властью над остальным большинством. По Шигалеву,  девять десятых  общества будут обязаны обратиться  «вроде как в стадо» и, при полном повиновении пастырям, достичь  первобытной  невинности,  «вроде  как первобытного рая»,  хотя,  впрочем,  будут  и работать.  Почти  дословную  перекличку идей  ленинца  Зиновьева  о лишних миллионах людей находим в репликах  Лямшина и Петра Верховенского – одиозных  персонажей  того же романа:

            «- Как мир ни лечи, все не вылечить, а, срезав радикально сто миллионов голов и  тем  облегчив себя,  можно  вернее  перескочить через  канавку».

  «-  А я вместо рая… взял бы этих девять десятых человечества … и взорвал их на воздух, а оставил бы только кучку людей образованных, которые  и   начали  бы  жить-поживать  по-ученому».

            Разоблачая  шигалевщину,  верховенщину  и  прообраз  их -   нечаевщину, Достоевский не переставал ужасаться самой постановке вопроса о двух разрядах людей:  «Право имеющие»  избранники, «Человекобоги», способные преступить моральные нормы -  и всякие прочие из «низшего»  большинства  в  качестве  «человеческого материала».*

           «Я никогда не мог понять смысла, что лишь  1/10 людей  должны получать высшее развитие, а остальные 9/10 служат  лишь материалом и средством… Это идея ужасная». (Запись в рабочей тетради  Достоевского)

          Вопреки циничной фразе, что один погибший человек  -  это трагедия, а сотни – всего лишь статистика, современные исследователи пытаются восстановить историческую правду о массовых репрессиях как форме организованного, глобального  насилия  власти  против  своих    граждан.           

          История не знает такого прецедента, чтобы государство «назначало» целый класс своих сограждан (причём, класс народообразующий) на роль ритуальной жертвы. В стране Советов это случилось с крестьянством. Трагедия России – в трагедии крестьян,  составлявших  в  начале  XX века   90%  всего  населения. После революции Россия потеряла пятую часть территории и  получила миллионы беженцев; от голода умерло 6 млн. крестьян.  Разруха,  война,  недороды, тиф – всё это можно было бы посчитать главной причиной трагедии, если бы не вновь открывшиеся обстоятельства.  Ведь и раньше Россия была зоной рискованного  земледелия,  и частые  климатические  катаклизмы не раз приводили к голоду, а  эпидемии – к  запустению  крестьянских  домов.

         Однако, когда в 1891-92 гг. из-за недорода начался голод и массовый  исход деревенских низов, царское  правительство сумело оперативно создать комитет по спасению крестьянства. В него вошли и Лев Толстой, и Иоанн Кронштадский, и цесаревич Николай II. На общественные пожертвования удалось спасти от гибели крестьян 47 губерний.  И только Ульянов-Ленин резко выступил против всенародной акции милосердия, призывая к физической  расправе  над  всеми  её  участниками – и  это тогда, когда у него еще не было никакой власти: «Тех комитетчиков, которые спасают крестьян,  рукой  за  горло  и  коленкой  на  грудь». Аргументы   Ленина  потрясают  своим  цинизмом:  «Голод, разрушая крестьянское хозяйство, убивает веру не только в царя, но и в Бога, и со временем  толкнёт  крестьянина  на путь  революции… Голод – нарождение  промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя - явление прогрессивное».   Выходит,  тов. Ленин давно, ещё накануне Русско-японской

___________

 *  Кстати, именно Бухарину принадлежит авторство  термина «человеческий материал»  применительно к крестьянству, которому этот, по расхожей версии, «наиболее интеллигентный из большевиков» отказывал даже в праве на «перековку»: «Отсталый, подлежащий ликвидации класс, непригодный для дальнейшего усовершенствования человеческий материал».

войны, обдумал план политической диверсии против собственного народа.    Именно при Ленине новые власти принялись уничтожать все зачатки гражданского общества. Были ликвидированы: земства, Учредительное собрание, оппозиционные партии, профессиональные сообщества («Крестьянский союз» и др.), общинный уклад деревни, соборное жизнестроение  народа, все сословия (церковное, дворянское, казачье, купеческое, мещанское),  народная  этика  и  культура.

И даже умные, интеллигентные люди не обращали внимания на эти разрушения, уповая на некие новые, невиданные раньше перспективы. М. Горький  так  и  говорил о гибели деревни:  «Драма  глиняного горшка в век рассвета новой жизни, в век железной культуры». Он порицал   авангардистов,  для которых Россия - это «несчастная жертва истории, данная  миру для жестоких опытов, как собака  мудрейшему учёному Ивану Павлову» (из письма С.Сергееву-Ценскому, 1923). К русскому же мужику-крестьянину относился   безжалостней, чем  физиологи-экспериментаторы к своим подопытным животным: «полудикие, глупые, тяжёлые люди русских сёл и деревень – почти страшные люди». Что это, как ни обоснование  масштабной  и  глобальной  антикрестьянской  кампании?

 И вот уже Троцкий с соратниками строит планы  созидания армии «солдатов труда» за счёт мобилизации крестьянских масс по типу воинских частей  (за невыполнение  приказа – под трибунал).

 Бухарин выдвигает идею «внеэкономического принуждения», говоря, что «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки   коммунистического  человечества из человеческого материала  капиталистической эпохи».

 Партийный деятель, экономист Преображенский предлагает  «использовать деревни в качестве «первоначального накопления» для  индустриализации,  подобно  колониям  Запада».

            Самый многочисленный класс России, крестьянство,  по замыслу большевиков подлежал изъятию из ячейки общества новейшей, глобальной формации,  да  и  вообще - из всемирной истории. Прошлое разрушалось последовательно, целенаправленно, и даже память о нём тщательно стиралась,  становилась  опасной.         

   За очень короткий срок своей революционной деятельности большевикам-ленинцам  удалось почти до основания разрушить мир «природного человека»  (крестьянина),  а  всем  остальным  членам  общества  (рабочим, служащим, интеллигенции) навязать в  качестве партийной доктрины   моно-идею  о  рождении  новой  эры  пролетарского гегемонизма.

Недовольство граждан  в расчёт не принималось, а если и принималось, то гасилось насилием. Когда в начале 20-х годов вспыхнули крестьянские  восстания,  Ленин  отдал  личное  распоряжение направить в места  волнений  

карательные   отряды  красноармейцев.  Крестьянской  кровью были  залиты Тамбовская,  Пензенская  губернии  и  Вельский  уезд  Вологодчины.  

           Летом 1921 года в Поволжье начался голод – «прогрессивное явление» (согласно теории Ленина) и удобный предлог для проведения очередных политических кампаний.  На этот раз в жертву определили церковь,  якобы не желавшую делиться с государством своим имуществом, в том числе – культовым,  для  спасения  голодающих.

          Никто из верующих и сочувствующих не сомневался, что это была вопиющая ложь. Тем более – сам патриарх Тихон  первым  обратился  с  посланием о помощи крестьянам и благословил добровольное  пожертвование  церковных  ценностей.

           Кремль этой помощью не удовлетворился. Началась прямая экспроприация в монастырях и храмах, названная патриархом святотатством и вандализмом. По всей России прокатились массовые выступления протестующих православных и сочувствующих, повлекшие аресты и судебные  разбирательства.  

 Делом  патриарха занялся в 1923 году Вышинский – тот самый, что при Сталине станет лучшим «юриспрудентом» СССР. Патриарх давно раздражал Кремль своими смелыми обращениями к властям с разоблачениями   неправедных  её  действий:       

«Отечество вы подменили бездушным интернационализмом, хотя сами         отлично знаете, что когда дело касается защиты Отечества, пролетарии всех стран являются верными его сынами.  Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью, и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порождённой вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян поставить торжество призраку мировой революции <…> Под именем «кулаков» стали грабить более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая таким образом, нищих <…> Уничтожается народное богатство и разоряется сама страна <…> Да, мы переживаем ужасное время  вашего  владычества, и  долго оно не изгладится из души народной, омрачив в ней образ божий и запечатлев в ней образ зверя…» (Тихон. Патриарх Московский  и  Всея  Руси. 13/26 окт. 1918 г.).

_____________

*    Впечатления  поэтов:

Николай  Кровавый – мальчишка  перед  Владимиром  Кровавым.  Чуть кто заикнётся  о гнёте – бандит и  «к ногтю»   (Пимен  Карпов, 1922).   

Не поеду  в  Москву... не поеду, пока Россией  правит  Лейба  Бронштейн»   (Сергей Есенин. Письмо  из  Берлина,  1923).   Есенин  называет  здесь  подлинные имя и   фамилию  Троцкого.

В  лице ныне господствующей  в  России  РКП  мы  имеем  не  столько  политическую  партию,  сколько  секту   изуверов – человеконенавистников,    напоминающих   если   не   по  форме  своих ритуалов,  то по сути своей  этики  и  губительной деятельности средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников.  За  всеми словами  о  коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов таится  смерть  и  разрушение,  разрушение  и  смерть»   (Алексей Ганин.  Мир  и свободный труд - народам!  1924).

* * *

                                                             Не разбуди Герцен  Ленина, а тот –   пассионарных

                                        мизантропов, не случилось бы у нас никакой «куршавелизации».

            Идеальная модель глобализма отображает ситуацию разрушения, когда под давлением энтузиастов уничтожается старый, традиционный, ещё «неотформатированный»  по новым правилам мир.  Механизм   разрушения  прост. Завести его можно буквально в два-три приема: «назначить» врага, создать «бродильную среду», подпитать финансово  «социально-активный  элемент». Дальше сработает эффект домино. После социального взрыва    надо убрать отходы (отработанный материал), заменить компоненты  в  системе  «актив-среда»,  ввести  «катализатор» (каковым являются наиболее мобильные слои общества: революционно настроенная интеллигенция и молодежь), затем  наметить новую цель и - начать всё заново. В  идеологии  энтузиастов  глобальный  фактор  пассионарности   так же неистребим,  как  неискоренима  идея  «вечного двигателя»  в головах фанатов-изобретателей.           

           Сейчас  энтузиасты   пассионарности   (революционной  активности) энергично продвигают в жизнь проект  формирования  касты  глобальных  элитариев  по схеме: борьба  меньшинства  с большинством  или  общее – в корзину  избранных!  По сути, это давно знакомая, но немного подновленная  теория социальной стратификации, согласно которой всё общество представляет собой сочетание  неких  «страт»  (лат. stratum – слой, настил).  Страты -  жестко   структурированные   слои  людского сообщества. Они  размещаются  по   иерархии,  на  разных  ступенях  социальной лестницы – одни  выше,  другие  ниже. Передвижение из одного социального слоя  в  другой обусловлено индивидуальной мобильностью представителей этих,  различных по  статусу,  уровней.                        

            В новых условиях  говорить о реализации принципа социальной мобильности на справедливых началах не приходится, поскольку  нынешнее сообщество глобалистов  представляет собой  некий диковинный корпоратив  с ограниченной ответственностью, «кастовый  социум» закрытого типа, куда  непосвященным  ход  закрыт. Сейчас торжествует принцип эгалитаризма – утопическая,  у представителей  Homo economics,  «идея передела».

            Глобализация как проект раскрепощения мирового «человейника» (определение  Александра Зиновьева)  рассчитана  на общество потребления,  в котором и стимулы, и мотивация, и методы достижения результатов  продиктованы сугубо утилитарным подходом: «свобода-деньги-власть».  Самые первые реформаторы – теоретики социальных утопий  и практики  революционных движений в своей деятельности ещё как-то учитывали совокупность философского понятия  ценности:  природные ресурсы, экономика, культура, этика (религия), социальная политика. Глобализм, близкий по своей природе коммунитаризму и либертарианству, предпочитает обходиться без этих социально-этических ценностных категорий. Для индивидуалиста-рыночника  важна предельно ясная система выбора,  при    которой  «всякая полезность»  должна  быть  учтена  сообразно  установке  на  «право собственника на самого себя». 

             Свободный собственник ни от кого не зависит. Общество собственников    «атомируется»,  распадаясь  на  множество  не связанных друг с другом  личностей,  для которых уже не существует понятия  коллективной ответственности  (соборности – в русском варианте), а  труд  не является основным  содержанием общественной жизни. Глобализм  приводит к  парадоксальной ситуации,  когда  в  результате  всеобщего  процесса  отчуждения человек не только остается наедине с собой,  но и  превращается  в  товар  «самого себя  для самого себя».

            Однако  в таком выхолощенном, бездуховном мире всегда будет главенствовать «голод человечности» (С. Кьеркегор). Человек же в нем предстанет однотипным,  массовым,  «одномерным»  существом  (Г. Маркузе). Именно его – стандартного, среднестатистического  - увидел  Андре Жид,  посетивший  СССР  в период  сталинской  индустриализации:

             «Летом почти все ходят в белом. Все друг на друга похожи… Нигде результаты социального нивелирования незаметны до такой степени, как на московских улицах, - словно в бесклассовом  обществе у всех одинаковые  нужды» (А.Жид.  Возвращение из СССР). 

             Здесь напрашивается аналогия  с  нашим временем: современная мода на  одежду  «унисекс», засилье  в глянцевых журналах «попсы» и гламура,  вторжение в частную жизнь «большого брата» и рекламы, популяризация шаблонов состоятельной жизни, тотальное внедрение стандартов образования. Стандартизация – один из главных элементов глобализации. Глобализм –  это эпоха   намеренного   манипулирования коллективным сознанием, что уже делает  глобальное сообщество  идентичным   обществу  бесклассовому. Важно  также отметить появление  в среде строителей коммунизма  «родимых пятен капитализма» -  малочисленного, но очень привилегированного  круга людей.  Стратификация  социума или,  иначе говоря,  расслоение  общества на сверхобеспеченных и  неимущих граждан, может иметь серьёзные последствия,  как это уже было в истории   нашей страны -  почти столетие назад.

            Постреволюционный   период   России   был  пропитан  энтузиазмом масс и духом насилия над массами. Все моральные кодексы  строителей  коммунизма  начинались  со слов: «Всё  во  имя  человека,  всё во благо человека!»  Это очень походило на учение великих гуманистов XIV-XVI вв. (Данте, Бруно, Коперник), на мировоззренческие установки представителей материалистического антропологизма  (Фейербах, Чернышевский).  Однако   в реальности  власть  государства  была  выше  человека,  выше  его  частных  интересов.  Страна существовала за  ширмой  квази-гуманизма, где человек, поставленный  в центр мироздания, выполнял функции стержня и штифта, рычага и тягловой силы. Такой  вот  псевдо-антропологизм: человек-винтик, человек-гвоздь, человек-шпала-ступенька. В общем, то, что создано из прочного, не  подлежащего  деформации  материала.  Люди-конструкты  с металлической ментальностью:  стальные,  железные,  чугунные.   

            Железный – самый  распространенный  предикат всего сущего  того  времени. Железные (сделаны в Америке) вставные челюсти  беззубого в реальной  жизни  Маяковского  и железный венок на его могиле – вот метафора Октября.  Лозунг эпохи:  «Гвозди бы  делать из этих людей - // В мире не будет прочнее гвоздей!» (Н. Тихонов).  Никакого податливого, гибкого плюмбума – только закаленная сталь. Тот, кто не признавал  этой «модели личности», был  обречен  на изгнание или физическое уничтожение. В конце концов,  металло-люди становились металлоломом. Выполнив функцию базиса, они покидали бренный мир, испытав на себе всю тяжесть давления  власти  и  среды  обитания.  Власть  же  творила  общество  «новых спартанцев», устремленных в светлое будущее. Они не оглядывались назад. У авангарда  нет и не могло быть истории. Все «опрокинутые в прошлое» объявлялись обременительно лишними,  путающимися  под  ногами прогресса.  Победившие прогрессисты  незамедлительно  разделились  на кланы  (свой – чужой), исходя из  коллегиальной солидарности:  по классу (диктатура класса, социальной прослойки), по крови (национальная общность людей при социальной неоднородности), по слову (идеология господствующего класса,  партии,  социальных групп).

Стратегия государственного строительства основывалась на принципе «ячеечного» деления социума: партячейка, профячейка, семейная ячейка. Людей классифицировали по признакам полезности государству и по исполнительским функциям.  Пролетарии - «восходящий класс», крестьяне - «нисходящий класс». Гегемон-новатор-передовик и «несовершенный людской материал»   как  тягловая   сила   индустриализации.

          Известный русский историк и религиозный мыслитель Ю.Ф. Самарин считал, что «революция есть не что иное, как рационализм в действии… формально правильный силлогизм, превращённый в стенобитное орудие против свободы живого быта». Всепоглощающий огонь идеи преобразования редко разрешается бархатной революцией. Действительность «осуждается на смерть», если она «не сходится с догмой», а «в случае сопротивления  приводится в исполнение посредством винтовок и пушек или вил и топоров». Антипод Самарина, скандальный беллетрист-идеолог А.В.Амфитеатров готовил под русскую революцию догмат о вечной революционности «еврейской идеи» и «еврейских эбионов», чей гений «за восемь столетий до Рождества Христова исправлял старые кочевые законы Моисея социалистическими статьями Второзакония. Еврей осуждён на революционерство, евреи никогда не были довольны ни одним правительством, потому что идеал совершенной демократии, заложенной в их душе, никогда ещё не был осуществлён». А посему, «либо сионизм, либо революция», - шантажировал царского министра  внутренних  дел  В. Плеве  «новый эбонист»  Теодор Герцель.*  Амфитеатров, всегда  считавший  себя  «беспартийным революционером»  и  «публицистом по  духу,  любви   и   привычке»,  утверждал:  «еврейство -   единственный   народ,

_______

    * Альтернативой  этому стали:  убийство Плеве, революция 1905-07 гг. и явно непланировавшиеся идейными  рев-сионистами погромы на южных окраинах  России  (в Молдавии и на Украине). 

которого союз опирается на огромные философские идеи, независимые от границ», а посему «пробуждающаяся совесть Европы вооружилась догматами великих социалистов, рождённых и воспитанных еврейством, чтобы разрушить церкви, государство, неравенство классов для того нового Иерусалима, о котором первые сны рассказывал нам еврей Исайя, а последние систематизировал еврей Маркс». (А. Амфитеатров. Происхождение антисемитизма, 1905).  Кто поверит этим «откровениям»? Антикоммунист и антисемит Гитлер – поверил. А  «русский писатель еврейского происхождения» трагической развязки  Второй мировой так, к сожалению, и не увидел. Он умер в 1938 году, в Италии, 76-летним старцем-эмигрантом, горячим  поклонником  режима  Муссолини. Почил в бозе  с  чувством  глубокого удовлетворения  за свою чуть подмоченную  репутацию «элитария  нации». Разумеется, простой народ за идеологию  пассионариев по крови  ответственности  не несет. Однако именно эти первобытные предрассудки (племенные, родовые, расовые, этнические) способствуют разрушению традиционных  устоев общества  и  вымиранию сильных государств. Пример  России  не единичен,  но очень показателен.

           Как известно, большевики-ленинцы  ненавидели всё исконно русское, стремясь уничтожить даже самую  память о православном  государстве с тысячелетней историей. Настоящая атака на Русь «кондовую и уходящую» за Россию «советскую и прогрессивную» началась в 1929 году. И осуществлялась она по троцкистскому плану, реализованному  на  практике  сталинистами.          Троцкий всегда говорил о России как об историческом казусе: «Россия приговорена всей своей природой на долгую отсталость». По Троцкому, даже культура России являлась лишь поверхностной имитацией западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества. Интересно, что  это утверждал фанатичный сторонник перманентной революции, которой  предстояло  уничтожить (отменить) все дореволюционные культуры. А уж западнические – как наиболее «буржуазно окрашенные» – в первую очередь. Так впервые в советской России идея интернационализма  подменялась  понятием  космополитизма,  но  пока  что не в том зловещем идеологическом смысле  («борьба  с  безродными  космополитами»),  который  был  навязан советскому народу  в  ходе  известной  политической  кампании  1947 года.

В свое  время  русский  философ  Дм. Мережковский,   процитировав  русофобские стихи князя  В. Печерина: «Как сладостно отчизну ненавидеть // И ждать её уничтожения, // И в разрушении отчизны видеть // Всемирного денницу возрожденья» (1840 г), - посетовал на то, что «русская революционная демократия не желает быть патриотичной». Он истолковывал  русофобские настроения наличием двух  обстоятельств -  внутрироссийских и внешних. С одной стороны: «Нелюбовь  к  родине – болезнь рабства. У рабов нет матери - нет родины». С другой, русофобия Запада объясняется  различием   национальных  специфик:

«Сущность России – любовь к миру, так же как сущность Германии (а может быть и всей Западной Европы) – любовь к войне… Мир есть мир – это по-русски, по-славянски, и мир есть война – это по-германски, по-европейски. В русском народе удивительное  отсутствие  империализма,  международной  захватности,  хищности… какое-то вечное метафизическое и физиологическое отвращение к насилию   как методу государственного творчества, какой-то анархизм, прирожденный, естественный, - все это есть русская национальная особенность. («Русское слово», 22 августа, 1917 г). Мережковский славословил Россию накануне Великого Октября, не подозревая о его последствиях. Годом позже Есенин отзовется о самом невинном событии «переворота» остроумной частушкой: «Анархист с меня стащил // Полушубок теткин. // Ах, тому ль его учил // Господин Кропоткин».

            Есть мнение, что революция в России делалась на деньги немецкого правительства и русских промышленников, но предуготовлялась и   идейно  вдохновлялась журналистами, публицистами и теми «профессиональными революционерами», которых позже назовут вождями и общественными деятелями. Как говорил после расстрела министров Временного правительства нарком юстиции И. Штейнберг, «стреляли матросы и красноармейцы, но по истине ружья заряжали партийные политики и журналисты». Они – подстрекатели всего и вся: и властей, и простых обывателей, и думающей части общества, именуемой ими «прослойкой», то есть интеллигенцией, на радикализм и пассионарность которой и был их расчёт в деле героико-романтического «будирования» революционных, стихийнообразных, неорганизованных народных масс.* Стрекулисты строчили  манифесты и воззвания (позже – доносы), писатели будили совесть, поэты жгли глаголом, приват-доценты бодрили умы, профессионалы-революционеры крепили тело и дух, а критики «сатраповского режима»  критиканствовали  и  злопыхательствовали. Все, как говорится,  были  при  деле,  в итоге – разгорелось  пламя.

           У выдающегося русского поэта Сергея Клычкова, друга Н. Клюева, С. Есенина, О. Мандельштама, есть удивительное по меткости и образности выражение – «протезы идеологии». Под протезами он имел в виду           перерождённые идеи, то есть идеи, прошедшие догматическую стадию развития и превратившиеся в косные  «идеологемы». Догма (догматизм) предполагает  наличие  слепой веры  в  авторитет, защиту  устаревших, а  то и  ошибочных  положений.  Идеологема – это догма, лишённая, как и любой застывший трафарет, признаков целеполагания. Если «идеи овладевают массами», то догмы навязываются массам. Что касается идеологемы, то эта мумифицированная  догмой  идея становится  лишь атрибутом быта, явления,

с которым приходится как-то уживаться, согласно  народной мудрости: «Соломенный  мир лучше железной драки» (В. Даль). Вынужденная  уступка.

* * *

                           В  ситуации, когда  государствообразующий народ низводится

                      до положения  «населения», государство перестает существовать.

Представители класса  крестьян и  русской  крестьянской культуры более всего  соотносимы  с  «толстовцами»  и  русскими религиозными мыслителями, мировоззрение которых отнюдь не было отягчено европейским  рацио  с его понятийными категориями  (кантовский «чистый разум», гегелевское  «несчастное сознание»).  Русская мысль всегда стремилась выразить себя  средствами живого, подвижного, развивающегося языка, т.е.  в  мыслеобразах:  жизнестроительство,  живознание,  всечеловечность.

 Известно, что именно отечественная  литература взяла на себя обязанности общественного трибуна, философа, рупора идей прогресса, заступника  униженных и оскорбленных. Так на Руси сложилось исторически,  в силу внутренних  причин.  Поэтому  правы те, кто считает, что без усвоения уроков  русской словесности невозможно постигнуть феномен русской духовности, «русской идеи» (мировоззрения),  о которых  проникновенно писали  в  свое время  и  свободный философ,  и государственник,  и всемирно  известный  классик  русской литературы:

        «В  основу  русской  мессианской идеи можно положить лишь русский  духовный универсализм, русскую всечеловечность, русское искание Града Божьего… Нужно полюбить душу России и интимно узнать её, чтобы виден был  русский  сверхнационализм  и  русское  бескорыстие, неведомые другим  народам»    (Н. Бердяев).

     «Россия – единственная страна в Европе, где достаточно идеализма, чтобы воевать из-за чувства»    (генерал М.Д. Скобелев).

     «Хоть и возможен социализм,  да только где-нибудь не во Франции» (Ф. Достоевский).

   Иначе говоря,  справедливое общество можно построить лишь на фундаменте  русского естества,  ибо христианский идеал  «соборности  и  братства»  изначально присущ только «нашему  простолюдину». Согласно этой почвеннической социально-политической утопии, русский крестьянин – идеальный общечеловеческий тип, поскольку он  уже достиг вершины индивидуального развития, проявившегося в его способности к добровольному самопожертвованию. В западном же человеке преобладает индивидуализм, «начала особняка», по Достоевскому. Социальная ложь западного  человека-собственника в том, что  он желает строить общество  равных возможностей  на основе личной выгоды: революционно-атеистический  социализм – оборотная сторона буржуазности.

  После свершения Октябрьской революции произошла резкая смена идеологических приоритетов.  И «русская идея»   всемирной отзывчивости ушла  на периферию сознания  социума.  Идея сохранения  класса  крестьян как  активного объединителя человеческого рода  была  «скорректирована» более прагматичной и действенной для того времени  классово-партийной, государственной идеологемой, вошедшей в историю под  названием   пролетарского интернационализма. Для большевиков, особенно для Троцкого, интернационализм означал примат человечества над народом и гегемонию пролетариата  над  «отставшими  классами».

          В наше время  принадлежность  классу, этносу, идеологии дополнилась новыми компонентами глобальных  отношений. Среди них такие понятия, как цветные революции, национальные элиты, авторитарная власть, демократическая или внесистемная оппозиция, диктаторский режим, панарабские революции, точечные  удары  с  воздуха  и  пр.  Всё  как  в  известном  анекдоте:  «У вас  нет демократии? -  Тогда мы летим  к вам!»

          Как и раньше,  глобальный  фактор  пассионарности  остается весьма  эффективным  средством  в противостоянии  стран  различных культур, религий и экономик. Грамотно и вовремя подготовленный социально активный элемент способен одним ударом сокрушить изнутри и власть, и традиционные устои общества, и даже  целые государства,  которые  по каким-либо причинам стали вдруг неугодны сильным мира сего.   Во времена холодной войны  ЦК КПСС, помнится, тоже  делал ставку на  противостояние бывших колоний и метрополий. Однако Запад не только   экономически  и  политически  переиграл  идеологов коммунизма, но  и  воспользовался их же оружием,  простимулировав  деятельность так  называемых национально-освободительных  движений.  Это, несомненно, подорвало   изнутри  нашу страну, названную Рейганом  «империей зла». Страну, которая  изначально замышлялась  по модели  «идиллии», т.е. глобальной  утопии  общества.

           Между тем, Западу всё труднее позиционировать себя в качестве истинного борца за демократию. Ведь уже после развала СССР  англосаксы  развязали  несколько глобальных военных конфликтов  на территории сразу трех континентов:  Европы,  Азии,  Африки.  Механизм взятия  какой-либо страны  под  «международный контроль демократии»,  с последующим разделением и приватизацией, отработан  Западом сполна и давно -  по образцу  не  существующей    ныне  страны  Югославии. 

          Сергей Клычков несколькими точными фразами дал удручающую характеристику своей и будущей эпохи: «В наше время очевидно неосуществимы три вещи: подвиг – потому что смешон, жертва – потому что бессмысленна, борьба – потому что невозможна». Поражает  совпадение образной триады поэта (подвиг-жертва-борьба) с фактом исторической  достоверности,  подлинности  реалий  его и, отчасти, нашего времени. Это не просто эффектная находка писателя-провидца, а точное попадание в историю, позорнейшими страницами которой для России были: террор идей, террор власти, террор среды. Клычков по своему мироощущению был антропоцентристом и поэтом  с обострённым чувством правды истории, «исторической справедливости». Это позволило ему предугадать процесс  глобального  изменения (искажения)  общественных отношений. Как мне представляется, он вывел универсальный принцип человеческого бытия, согласно которому во времена революционных ломок выживает не сильнейший  (как  в природе), а  подлейший.

                     Существуют характерные черты,  свидетельствующие  о завершении  развития  государства и конце истории создавшего его народа.  Главные признаки: упадок  деревни, урбанизация, сокращение населения, ослабление морально-этических норм, всеобщая атеизация населения,  ослабление чувства патриотизма, утрата традиционных ценностей, падение роли государствообразующего этноса. В мировой  истории  было несколько прецедентов подобного развития событий. Это  упадок городов-государств материковой Греции и эллинистической цивилизации, гибель Римской,  Византийской  и  Османской  империй. В любом государстве общество имеет четкую, иерархическую  структуру, на вершине которой находится основной, государствообразующий народ, который есть не просто совокупность людей, близких по крови. Важнее то, что они объединены духовно – общим языком, культурой, историей, чувством сопричастности  к  тому, что называется судьбой.

          Лишь осознание ценности  собственного национального бытия  может уберечь народ, его государство от полного растворения  в  мире глобальных иллюзий.