Малыгина Нина

О воронежском окружении Андрея Платонова в 1918–1921 гг.

Марина Цветаева и воронежский большевик

В 2010 году в издательстве «Эллис Лак» вышла в свет книга писем и дневников Бориса и Ольги Бессарабовых 1915-1925 годов, составленная и подготовленная исследователем русской литературы ХХ века и писателем Натальей Громовой. В книге были впервые изданы уникальные документы –свидетельства современников о событиях общественной и культурной жизни  Москвы и Воронежа начала ХХ века.

Имена брата и сестры Бориса и Ольги Бессарабовых, на первый взгляд, мало что говорят не только широкому читателю, но и специалистам по истории русской культуры и литературы 1910-1920-х годов.

При более пристальном внимании можно припомнить, что фамилия Бессарабовых была вписана в историю культурной жизни Воронежа и связана с деятельностью свободных государственных художественных мастерских (СГХМ) – среднего учебного художественного заведения,  открытого 28 апреля 1919 года и в 1921 году преобразованного в техникум изобразительных искусств.

В статье А.И. Гайворонского о воронежских художниках, принимавших участие в создании свободных государственных художественных мастерских в первые годы советской власти, упоминались Вадим Федорович Рындин и Наталья Ивановна Бессарабова – жена Бориса Бессарабова, которая в 1922 году вышла  за него замуж, расставшись с художником Вадимом Федоровичем Рындиным. Они были первыми выпускниками СГХМ и стали впоследствии «известными советскими художниками»[1].

Борис Бессарабов (1897–1970) тоже  мечтал стать художником. Он окончил в Воронеже техникум изобразительных искусств, был знаком с художниками В.Ф. Рындиным и С. Романовичем.

В книге Натальи Громовой помещены две фотографии, сделанные в Воронеже в 1922 году, где запечатлены художники государственных художественных мастерских Вадим Рындин, Наталья  Бессарабова, С. Романович, Борис Бессарабов и другие.

Наталья Громова дополнила характеристику Натальи и Бориса Бессарабовых: Наталья получила известность как главный художник Гжели, ее работы хранятся почти во всех крупных музеях бывшего СССР; Борис всю жизнь проработал художником, участвовал в организации многих художественных выставок по всей стране. С 1941-го по 1945 год был мобилизован в армию.

После войны жил художественными заказами, построил дачу в Хотьково, где дожил до конца своих дней. Умер в Москве в 1970 году. Переписывался с Ариадной Эфрон, писал заметки о Марине Цветаевой[2].

Однако известность Борису Бессарабову принесло не его художественное творчество. Особый интерес к дневнику и письмам этого человека объяснялся тем, что они представляют собою документы, которые освещают неизвестные детали и подробности жизни великого поэта Марины Цветаевой в 1921 году.  Борис Бессарабов оказался не только свидетелем, но и летописцем тех событий, которые пережила Цветаева, ее мнений, суждений, надежд. Произошло это потому, что их несколько месяцев связывали серьезные отношения.

Марина Цветаева  познакомилась с Борисом в январе 1921 года в гостеприимном доме московского доктора Филиппа Александровича Доброва.

Знакомство Бориса Бессарабова с Мариной Цветаевой лишь на первый взгляд могло показаться случайным. Один из мотивов цветаевского мифа о «большевике-красноармейце»  определялся преувеличением его безграмотности и простонародного происхождения. В действительности молодой человек окончил в Воронеже гимназию, увлекался изучением памятников воронежской архитектуры, собирался продолжить свое образование.

Их встреча вообще не могла произойти, если бы не знакомство Бессарабовых с хозяином московского дома доктором Добровым. В этом доме с 1915-го по 1917 год жила сестра Бориса Ольга. Это стало возможно благодаря дальнему родству Бессарабовых  с журналисткой и поэтессой Варварой  Малахиевой  (Мирович), которая привела Ольгу в дом Добровых. Здесь Ольга жила на правах гостьи, а потом – подруги хозяйской дочери Шурочки Добровой.

Цветаева тоже не случайно оказалась в доме Добровых в Малом Левшинском переулке. Этот дом находился в центре культурной и литературной жизни Москвы 1910-х гг., что имело серьезные причины: жена доктора Филиппа Александровича Елизавета Михайловна  (урожденная Велигорская) приходилась родной сестрой Александре Михайловне Велигорской (1881 –1906), рано умершей  первой жене известного писателя Леонида Андреева.

Леонид Андреев любил бывать в семье Добровых, где после смерти матери жил и воспитывался его младший сын Даниил.  Ольга Бессарабова была воспитательницей мальчика и оставила воспоминания о том, каким он был в раннем детстве.

Об известности  этого московского дома свидетельствуют мемуары Андрея Белого «Начало века», где в главе «Старый Арбат» описан дом, где жил доктор Добров.

Их общение  началось  тогда, когда молодой человек проводил Цветаеву до дома после вечеринки у Добровых. Встреча с Борисом вызвала у Цветаевой всплеск эмоций, о чем она сообщила 31 января 1921 года в письме своему знакомому Евгению Ланну, где рассказала о Борисе: «18 лет. – Коммунист. – Без сапог… В последнюю минуту, когда белые подступали к Воронежу, записался в партию…

Рубит дрова, таскает воду… чистит Авгиевы конюшни… с утра до вечера выслушивает громы и змеиный шип на советскую власть – слушает, опустив глаза (чудесные! 3-летнего мальчика…)…

…Богатырь. – Малиновый – во всю щеку – румянец – вся кровь взыграла!..

Косая сажень в плечах, пара – донельзя! – моей  Царь-Девице» (С. 22 -23).

Молодой человек, который объявлял окружающим, что он – большевик и красноармеец, поразил Цветаеву, и она посвятила ему стихотворение «Большевик».

Наибольшего эмоционального накала их отношения достигли в три зимних месяца 1921 года, которые Бессарабов в своем дневнике определил как «три московско-советских зимы». Той зимой Борис Бессарабов часто уезжал в длительные командировки, но возвращался в дом Цветаевой. Он помогал выжить Марине Цветаевой и ее дочери Але, доставал в провинции и привозил продукты, что в голодный год было спасением от гибели. 

Довольно скоро взаимное увлечение пошло на спад. В письмах сестре от 17 августа, 23 августа и 27 августа 1921 года  Борис Бессарабов уже критически оценивает Марину Цветаеву, объясняя ее интерес к нему необходимостью борьбы за существование в голодную и холодную зиму 1921 года. В августе 1921 года  Борис вернулся в Воронеж и его общение с поэтом прекратилось.

Резкие суждения Цветаевой о Борисе Бессарабове, свидетельствующие о ее полном разочаровании в богатыре-большевике, относятся к октябрю и декабрю 1921 года.

И все же, несмотря на печальный финал в отношениях Марины Цветаевой с Борисом Бессарабовым, несомненно, важна каждая деталь, т.к. любая мелочь раскрывает особенности сложного характера поэта.

Максимализм Марины Цветаевой проявился в ее категоричном осуждении семьи Добровых. В письме Е. Ланну от 18 января 1921 года она совершенно несправедливо утверждала, что Борис Бессарабов «сейчас живет в душной – полупоповской полуинтеллигентской семье… рубит дрова, таскает воду…» (С. 23).

Становится понятно, что Цветаева с первого момента общения с Борисом Бессарабовым склонна мифологизировать образ этого молодого человека: она уменьшила его возраст. Борис младше Цветаевой всего на 4 года, но ей нравится видеть в нем «сына» и играть  с ним роль  «мамы». Впоследствии Борис напишет «сказку», где будет горько  иронизировать по поводу характера отношения 28-летней «матери» к 24-летнему «сыну».

Именно потому, что Борис Бессарабов оставил заметный след в судьбе и творчестве Марины Цветаевой, его дневники и письма были приобретены рукописным отделом музея Марины Цветаевой в середине 1990-х годов.

Эти материалы стали предметом исследования участников Третьей международной научно-тематической конференции в Доме-музее Марины Цветаевой 9-10 октября 1995 года.

Однако история Бессарабовского архива на этом не закончилась, потому что через пять лет после приобретения музеем Цветаевой писем и дневника Бориса Бессарабова произошло удивительное событие. Племянница Бориса Бессарабова, дочь  Ольги Александровны Бессарабовой   «Анна Степановна Веселовская передала в музей несколько десятков увесистых тетрадей – дневники своей матери, сестры Бориса, Ольги Александровны Бессарабовой»[3].

Этот архив тщательно изучила и подготовила к печати научный сотрудник музея Цветаевой, известный писатель Наталья Громова.

Особую ценность изданию придают тщательно составленные Н.А.  Громовой комментарии. Здесь перед читателем возникает целая галерея героев книги – творческой интеллигенции России 1915-1925 годов.

Многие события культурной жизни Москвы 1915-1917 годов стали теперь известны благодаря тому, что они нашли отражение в дневниках и письмах Ольги Бессарабовой. Прежде всего, они воссоздают удивительную атмосферу дома Добровых, наполненного музыкой, книгами, общением  талантливых людей.

Забытый Малюченко

В письме Бориса Бессарабова его сестре от 6 июня 1921 года есть упоминание о неком «Малоченко»:  «Ридаль и Малоченко могут уехать сегодня. Собирались ехать во вторник, прохвосты…» (С. 69).

Комментарии в книге об этом «Малоченко» оказались предельно краткими: «знакомый Бессарабова»; «друг Бессарабова».

Фамилия, хотя и искаженная, вызывала догадку: не о том  ли самом Георгии Малюченко  идет речь? Неужели Борис Бессарабов пишет о Георгии Малюченко, который был заметной фигурой в культурной жизни Воронежа начала 1920-х годов. Необходимо было уточнить по рукописи письма: возможно в книге, его фамилия неточно воспроизведена по автографу документа.

Благодаря содействию Натальи Александровны Громовой мне была предоставлена возможность ознакомиться с материалами Бессарабовского архива в рукописном отделе Дома-музея Марины Цветаевой.

Оказалось, что далеко не все материалы архива Бессарабовых вошли в книгу Н.А. Громовой, часть документов  осталась не изданной. Среди неизданных материалов  обнаружился  дневник ученика мужской воронежской гимназии Бориса Бессарабова, который он вел в зимние месяцы 1917 года.

То обстоятельство, что сохранился гимназический дневник Бориса Бессарабова, несомненно, является чудом. Но чудо это произошло не случайно: вести и хранить  дневники и письма учила  Бориса Бессарабова его сестра Ольга.

Новое о круге общения Владимира Келлера

В дневнике Бориса Бессарабова аккуратным и разборчивым почерком написал о его знакомстве и общении с Владимиром Келлером и Георгием Малюченко. Оказалось, что все они были знакомы с юных лет, когда Борис и Владимир еще были гимназистами, а сын надворного советника, Георгий Малюченко учился в казенном Воронежском реальном училище, где  окончил семь классов 1917 году[4].

Зимой 1917 года Бессарабов, Келлер и Малюченко вместе посещали собрания природно-исторического кружка.  Борис Бессарабов записал, что 21 января 1917 года Георгий  Малюченко выступал с докладом на литературной секции кружка. На этой секции был прослушан еще один доклад Беларусьца. Доклады вызвали полемику.

Борис Бессарабов записывал, что он читал: «Историю иконописи» Грабаря и «Историко-культурный атлас» Полонской, – молодой человек стремился изучить иконографию и памятники архитектуры Воронежа.

24 января 1917 года Борис Бессарабов сообщал в письме сестре Ольге в Москву свое мнение о роли Келлера в его жизни: «Да, теперь я вижу, что «Келлеры» много значат в жизни человека». За этой фразой скрывается мысль Бориса Бессарабова о том, что недавно увлекался он футболом, но теперь его репутация изменилась, т.к. он «ходит с Келлером» и поэтому все считают, что он «серьезный малый стал».

В письме сестре Ольге в Москву 19 февраля 1917 года Борис Бессарабов вновь упоминает Келлера: «До Рождества я жил книгами, будущим твоим приездом на святки, приездом Келлера». «Приезд Келлера и, наконец, твой – все это было венцом мечтаний».  Очевидно, общение с Келлером очень много значит для Бориса Бессарабова. Он пишет сестре о том, что Келлер «благословил» его на продолжение изучения памятников воронежской архитектуры.

Не только на страницах дневника Бориса Бессарабова, но и в записях его сестры сохранилось упоминание о дружбе Владимира Келлера  с Борисом. 3 сентября 1918 года она записала:

«Володя  Келлер, Володя Дукельский, и Сережа Замятнин ждут, не дождутся из Москвы Бориса» (С.269).

Прошли годы, и Борис Бессарабов по-прежнему дорожил отношениями с Келлером. Он вновь упоминает Келлера в письме сестре Ольге из Москвы в Воронеж 17 августа 1921 года:

«Сейчас написал письмо Келларенку. Ты знаешь, он тоже необходимый человек в моей жизни, и главное то, что и я ему слишком нужен – он сбился с своей дороги, и его только я смогу поставить на рельсы, т.к. у него нет второго меня, а с остальными он официален. Ведь только я могу ругательски ругать Володьку, и он не сердится – знает, что я созидаю»[5].

В 1921 году тон повествования Бориса Бессарабова о Владимире Келлере заметно изменился. Борис искажает его фамилию, он уверен, что необходим старому приятелю, что в общении с Келлером он может себе позволить критику. Эти перемены объясняются просто: Борис Бессарабов стал военным комиссаром. Он разъезжает по стране в специальном поезде, в отдельном вагоне. После революции на отношения сына профессора, студента университета и партийного комиссара оказала влияние смена их социального статуса. Отсюда – явный панибратский тон Бессарабова, уверенность в своих новых возможностях.

Георгий Малюченко в судьбе и творчестве Андрея Платонова: Соперники или друзья?

Владимир  Келлер был ближе Борису Бессарабову, потому   о  Георгии  Малюченко он упоминал реже.  

Между тем,  Малюченко (как и Келлер) был яркой личностью и оставил заметный след в культурной жизни Воронежа, что отразилось в воронежской периодике 1918 - начала 1920-х годов. С 1918 года он был председателем театральной зрелищной комиссии; с 1920 года заведовал драматической сек­цией губернского и городского отделов народного образования, руководил Во­ронежскими театральными студиями; с 1921 года заведовал подотделом искусств; сочинял сценарии массовых революционных праздников на площади 3-го Интернационала, организовывал в Воронеже уличные представления.

Георгий  Малюченко организовал в Воронеже Губернскую театральную сту­дию, где работал драматический факультет. В конце 1920 года постановлением Наркомпроса студия была преобразована в Инсти­тут театрального искусства, в 1921 году в институте уже действовали дра­матический, инструкторско-режиссерский, балетный, опер­ный факультеты, а также класс оперного хора. Заведовал ин­ститутом сам Малюченко.

Все эти сведения о Г.С. Малюченко собрал известный исследователь воронежского периода биографии Платонова О.Г. Ласунский и включил в книгу о нем[6].

  О.Г. Ласунский установил, что Георгия Степановича (Стефановича) Малюченко хорошо знали  в Воронеже первых лет после революции.

Однако  интерес к личности Георгия  Малюченко в конце ХХ века был вызван не его разнообразной театральной деятельностью, а его ролью в судьбе Андрея Платонова.

Впервые напомнила о профессоре Малюченко вдова писателя Мария Александровна Платонова в письмах В.В. Васильеву в 1975 году в период подготовки первой публикации писем Андрея Платонова в журнале «Волга»[7].

Мария Александровна подарила мне журнал с публикацией писем Платонова с надписью: «Милой Нине Михайловне Малыгиной на добрую память о мастере, о котором она пишет диссертацию.

М. и М. Платоновы.

7/Х1 – 75».

По воспоминаниям Марии Александровны ее первая встреча с Платоновым произошла, когда он выступал перед студентами в читальном зале университетской библиотеки. Как она помнила: «Выступал интересно»[8].

Мария Александровна в  письме В.В. Васильеву сообщала, что после этого выступления Георгий  Малюченко и Андрей Платонов пришли к ней домой:

«…в клубе «Железное перо»… Платонов читал доклад «Сознание» (об интеллектуальной революции).

Я ушла, не дождавшись конца, потому что жила далеко. Но часа через два ко мне пришел Малюченко Г.С. и с ним Платонов. Оба были возбуждены. Спорили отчаянно. В повести «Чевенгур» или «Путешествие с открытым сердцем», Платонов почти полностью воспроизводит весь наш тогдашний разговор.

Малюченко Г.С. – тов. Платонова, искусствовед, жив до сих пор. Он также дружил с Литвиным-Молотовым.

Позднее, осенью, я поехала, сама, учительницей в село Волошино, испугавшись своего чувства к Платонову.  <…>

Каждые десять, двенадцать дней Платонов приходил ко мне в деревню, иногда с моим отцом, с Малюченко, но чаще один, замерзший, в ледяных сосульках. <…> Был это уже 1922 год, а не 1919. И первое письмо в Волошино в 1922 году»[9].

Это письмо М.А. Платоновой было написано в середине 1970-х годов, а напечатано уже в ХХ1 веке вместе с другими материалами сохраненного вдовой писателя платоновского архива. Н. Корниенко в предисловии к публикации писем А.П. Платонова уточнила: «Если память не подвела М.А. Платонову, то их встреча после вечера в Комсожюре  состоялась 28 февраля 1921 года (Платонов выступал с докладом «Сознание»…)[10].

Толчок к разысканиям сведений о Г. Ма­люченко, которые осуществил  О.Г. Ласунский, дали воспоминания Валентины Александровны Трошкиной (по мужу) – младшей сестра Марии Александровны Платоновой.

Валентина Александровна рассказала о том, что в 1921 году именно Георгий  Малюченко познакомил Андрея Платонова с его будущей женой, в то время студенткой Воронежского университета, Марией Кашинцевой: «Сестра была очень красивая, и Малюченко ко всем ее ревновал, но почему-то он понадеялся, что Андрей ему не соперник, что он не сможет Машу отбить. Андрей не был красавцем, но был симпатич­ным в то время. В общем, он отбил сестру у этого Малюченко, и они поженились...»[11].

О.Г. Ласунский  заметил, что Жорж Малюченко был вовсе не профессором, как писала Валенти­на Александровна Трошкина, он был студентом Воронежского университета. Как ответственного работника подотдела искусств Жоржа Малюченко направили учиться в только что открывшийся университет, эвакуированный из города Юрьева. 26 августа 1918 года он был зачислен на первый курс медицинского факультета. В ноябре 1919 года Малюченко вынужден был просить об исклю­чении его из университета из-за трудных материальных и семейных обстоятельств. В октябре 1921 года он вновь подал заявление в ректорат ВГУ с просьбой принять его на факультет общественных наук. Летом 1924 года Г. С. Малю­ченко был восстановлен слушателем словесно-исторического от­деления педагогического факультета[12].

И все же, несмотря на формальности, у Валенти­ны Александровны были серьезные основания считать Г. С. Ма­люченко профессором, если вспомнить, что он создал и возглавил Инсти­тут театрального искусства в том же 1921 году, когда он ухаживал за Марией и познакомил ее с Андреем Платоновым. Он рано начал преподавать, вел семинар в коммунистическом университете, где учился Платонов все в том же 1921 году.

О.Г. Ласунский установил, что знакомство Ма­люченко и Платонова могло произойти еще и потому, что они жили на улице Кольцовской. Общими были их увлечения те­атром, музыкой, литературой.

Малюченко должен был присутствовать на всех спектаклях и диспутах по долгу службы. Платонов же постоянно бывал в Большом Советском театре на Никитинской площади, где у журналистов из газеты «Воронежская коммуна» была своя ложа, в театре Губвоенкома, в детском клу­бе при Доме коммунистов.

По свидетельству В.А. Трошкиной, Г. Ма­люченко был главным соперником Андрея Платонова в борьбе за руку и сердце красавицы  Марии Кашинцевой (1903–1983).

Однако в истории этого соперничества были загадочные моменты. Судя по сохранившемуся на страницах альманаха «Зори» рисованному портрету, Малюченко особой внешней привлекательностью не отличался, кроме того он был совершенно лысым и по этой причине носил рыжий парик, за что прозывался "рыжим Жоржем".

 Жорж часто выступал на сцене в ролях конферансье, куплетиста и даже клоуна. Трудно представить, что  Мария Кашинцева могла серьезно относиться к молодому человеку столь эпатажной внешности.

Кроме того, Малюченко признавался Марии: «На себя я надеваю маску», – давая понять, что Жорж – это маска[13].

Возможно, Малюченко умел произвести на окружающих настолько сильное впечатление, что они уже не обращали внимания на его внешность, но все же остается сомнение, что Мария всерьез планировала соединить с ним свою судьбу?

Во всяком случае, Платонов почувствовал, что Ма­люченко относится к Марии намного «легче». Мысли о «легком» отношении к женщине Платонова не покидали. Годы спустя он напишет, что любить женщину «легко» означает любить самого себя.

Только недавно стали известны письма Платонова к Марии 1921 года и тогда обнаружилось, что в них упоминается Жорж Ма­люченко и тот «любовный треугольник», который стал для Платонова настоящим мучением:

«Мария. Я вас смертельно люблю…

Это пишу без Жоржа. Он относится к вам по-иному, гораздо легче и преодолеет вас. Это он сам говорил. Во мне же сердце ходит все туже и туже… Я не знаю ваши отношения к Жоржу. Вы давно знакомы. И во мне есть тревога, что я мешаю вам, врезался клином и накалил атмосферу, мешаю искренности и простоте. Скажите мне про это. Я бы сразу разрубил этот узел, но боюсь сделать больно вам и Жоржу»[14].

В комментариях к публикации писем приведены записки Платонова и Ма­люченко, адресованные Марии Кашинцевой.  Ма­люченко писал:

«Муся, что бы ни было, полагайтесь на меня. Я Вам нужен, и Вам помогу. На себя я надеваю маску и умираю. Чтоб вновь воскреснуть.

Георгий Степанович,

он же Жорж.

P.S. Какой был чудесный, единственный, страшно нужный план. И он мог удаться. Но по нем я ношу настоящий траур. Восполню все.

Напишите мне».

На обороте – записка Платонова:

«Мария,

Я люблю теперь Жоржа больше себя, полюбите и вы его больше  меня, если я видел правду.

Андрей.

Ответьте сейчас и тут напишите».

Ответа Марии нет.

Здесь же записка Платонова, адресованная Ма­люченко:

«Жорж! Я остаюсь. Не протестуй! Я выясню все и за тебя и за себя. Мне больше нестерпимо. Будет сразу лучше и тебе и мне. Андрей.

Разрубим узел сразу, чем без конца томиться»[15].

После публикации писем А. Платонова 1921 года невесте Марии Кашинцевой выяснилось, что Г.С. Ма­люченко был прототипом одного из героев повести А. Платонова «Строители страны».

Реконструкция повести А. Платонова «Строители страны», которая оказалась произведением, впоследствии переработанным и включенным в текст романа «Чевенгур», была опубликована в 1995 году[16].

Однако тогда о прототипах героев еще ничего не было известно.

Лишь годы спустя выяснилось: «Прототипы двух из трех влюбленных в Софью Александровну соперников-друзей ясны: Дванов – Платонов, Геннадий – Ма­люченко»[17].

Было установлено, что воспоминания Марии Александровны о первой встрече с Платоновым совпадают с описанием встречи героини повести Софьи Александровны с Александром Двановым в повести «Строители страны».  Писатель включил в повесть «Строители страны» письмо Дванова к Софье Александровне Крашениной, реальным источником которого было его письмо Марии. Письмо по автографу рукописи произведения опубликовано в материалах платоновского архива[18].

Исследователь рукописи повести «Строители страны» Н. В. Корниенко отметила: Мария Александровна оставила пометы на полях рукописи: «в письме ко мне это есть», «есть в письме», «Все это есть в письмах ко мне»[19].

Кроме того, в тексте повести, а затем и романа «Чевенгур» значительное место отведено эпизоду встречи Дванова с анархистами и его спору с теоретиком анархизма.

Известно, что Малюченко считал себя "анархо-марксистом" и не боялся принимать участие в бурных дискуссиях об анархизме[20].

В повести «Строители страны» Платонов осветил довольно оригинальные взгляды Геннадия, очевидно, совпадающие с реальными позициями его прототипа Г. Ма­люченко. В романе «Чевенгур» этот персонаж исчезнет, но его идеи сохранятся.

 В набросках повести М.А. Платоновой «История молодого человека и молодой девушки 20 века» все влюбленные в героиню молодые люди были названы своими именами: А. Климентов (Платонов), Г. Ма­люченко[21].

После того, как Платонов женился на Марии Кашинцевой, Георгий  Малюченко сохранил с молодой семьей дружеские отношения. Он был крестным отцом новорожденного сына Андрея Платонова, присутствовал в церкви на крещении ребенка.

Из письма Бессарабова становится известно, что именно тогда, когда  Георгий  Малюченко выяснял отношения с Мусей и Андреем, он ездил в Москву и останавливался у старого приятеля, который почему-то считал его «прохвостом».

 По свидетельству воронежской пи­сательницы О.К. Кретовой, встречавшейся с Г.С. Малючен­ко на склоне его лет в Москве, тот относился к Андрею Пла­тонову с нежностью и восхищением[22].

Появление новых материалов, связанных с Г.С. Ма­люченко свидетельствует о том, что собранные О.Г. Ласунским сведения о нем оказались началом восстановления сложно и до конца не разгаданной истории их отношений с Пла­тоновым.

Одно из самых ярких лиц в воронежском окружении Андрея Платонова – Владимир Келлер. С этим человеком Платонов поддерживал отношения с 1918 года и до конца 1940-х годов. Известно, что В. Келлер познакомился с Платоновым во время учебы в воронежском  университете Келлер учился на историко-филологическом факультете, потом перевелся на факультет обществен­ных наук (по экономическому отделению) и весной 1923 года получил диплом об окончании университета.

В 1920 году Келлер принял участие в «Вечере поэзии рабочего Платонова», который прошел в Клубе журналистов «Железное перо» 3 июля  1920 года. Творческий дебют Платонова стал заметным событием в культурной жизни Воронежа и сделал его местной знаменитостью.   Об этом вечере подробно сообщала «Воронежская коммуна» (9 июля 1920).

Заметка о творческом вечере Платонова называла имена молодых воронежских журналистов, работавших вместе с будущим писателем в советских газетах: в обсуждении его стихов участвовали Плетнев, Бобылев, Гинцбург, Майзель. 

В. Келлер на этом вечере выступал со вступительным докладом о поэзии Платонова. По его наблюдению, Платонов «чувствует горячо и сильно, переживания его значительны. Его стихи – естественное продолжение его личности: никакой нарочитости, удивительная непосредственность творчества».

Келлер заметил особенности изображения природы у Платонова: «Безразличию природы поэт противопоставляет свои человеческие желания и мысли, в стихах революционных с особенной отчетливостью сказывается, что поэт – член коллектива, сын своего класса, участник общего дела, общей борьбы».

На вечере возник бурный  спор об отношении рабочего-поэта к деревне: «Любит Платонов  и деревню. В ней его влекут убогие, сумрачные, пустые просторы, не больше. Почему только это? Неужели о деревне нечего сказать?»

Г.З. Литвин-Молотов решительно рекомендовал Платонову не писать о деревне: «Пролетарский писатель или поэт отражает в своих произведениях революционно-действенный город, уклад жизни рабочего класса, его труд, чувствование потому, что они – реальная правда, современность. Деревня же до сих пор косна, рутинна, не имеет в общественной жизни страны того значения, которое имеет город. Деревня не усвоила великого переворота. В силу этого и писать о ней пролетарскому поэту, в особенности же рабочему Андрею Платонову, нечего, и не стоит. Если бы стоило, то из среды крестьянства вышли бы свои крестьянские поэты. Но их нет. Они не народились еще»[23].

Причиной, по которой Г.З. Литвин-Молотов старался убедить Платонова не углубляться в проблемы деревенской жизни, была очень серьезной. В тамбовской и воронежской губерниях шла настоящая крестьянская война против советской власти, вызванная политикой продразверстки, которая привела к голоду в деревнях.

Советская историческая наука многие годы умалчивала о крестьянском восстании на юге Воронежской губернии под руководством Ивана Колесникова. «3 ноября 1920 года в придонской слободе Старая Калитва Острогожского уезда Воронежской губернии  на почве острого недовольства продразверсткой и диких перегибов при ее сборе вспыхнуло крестьянское восстание. Находившиеся в  слободе два продотряда (всего 60 человек) во главе с продагентом из местных, <...>были разоружены, 18 продотрядников, <...> оказавшие сопротивление, убиты. В этот же день восставшие создали вооруженный отряд в 300 человек при двух пулеметах. Во главе его стал сын местного кулака <...>»[24].

Владимир Келлер в 1922 году ярко и навсегда вошел в творческую биографию Платонова, т.к. написал  первую статью о поэзии Платонова, опубликованную в воронежском журнале «Зори». Статья В. Келлера сегодня может восприниматься как рецензия на первую книгу Платонова «Голубая глубина», но на самом деле появилась еще до выхода книги в свет.

Статья В. Келлера и сегодня не устарела, она поражает глубиной суждений и пророческим даром ее молодого автора. В. Келлер сумел понять основные черты личности Платонова и наметил главные направления будущих исследований его творчества.

Келлер читал лекции в Институте театрального искусства, препо­давал в губсовпартшколе и Сельскохо­зяйственном институте[25].

Одновременно с Андреем Владимир начи­нал печатать в воронежской периодике стихи, статьи, заметки.

Книга Владимира Келлера "Игра" вышла одновременно с платоновской "Голубой глубиной" летом 1922 года и была оформлена художником А. Юнгером. В Воронеже книги появились  весной 1923 года. Об этом в отделе объявлений писала «Воронежская коммуна»: "Изящно изданные "Буревестником" книги стихов местных поэтов Андрея Платонова — "Голубая глубина" и В. Келлера — "Игра" поступили в продажу на склад Госиздата»[26].

В октябре 1923 года Платонов подарил Келлеру свою первую книгу с надписью-посвящением: «Владимир Борисович. Я думаю всегда об одном и том же. Вы тоже об одном думаете и одним живете. Нас сблизило и сроднило лучше и выше любви общее нам чувство: ощущение жизни как опасности, тревоги, катастрофы и страсти разметать ее такую.

Человек призван закончить мир, найти место всему и дойти и довести с собою все, что видимо и что скрыто, не до блаженства, а до чего-то, что я предвижу и не могу высказать.

Я клянусь вам, что я буду делать это дело, как бы велико, темно и безнадежно оно ни было.

Я никому этого не говорил и не скажу. Вам говорю, потому что вы были мне дру­гом ближе, чем для вас друзья во плоти. 1.Х.1923. Андрей».

В эти строки Платонов сумел вложить глубокое содержание: во-первых, он признался в том, что их связывали близкие взгляды, кроме того, он ясно дал понять, что его отношения с Келлером были только дружескими, что они не были «друзьями во плоти». В этих предельно искренних признаниях ярко проявился характер Платонова: он был далек от ханжеского неприятия человека с иной «ориентацией» и не боялся прямо сказать об этом[27].

Вместе с Платоновым Келлер  был в числе постоянных авторов журнала «Железный путь».

В  июле 1923 года журнал сообщал о новом составе своих авторов. Здесь впервые рядом с фамилией Платонова появляются фамилии Клычкова, Мандельштама, Орешина: «Ближайшее участие в журнале принимают: В. Александровский, Мих. Бахметьев, А. Брагин, Я. Быкин, Н. Власов-Окский. М. Герасимов. С. Городецкий, Ал. Григорович, Борис Дерптский, А. Дорогойченко, Ин. Дагаев, Н. Задонский,  М . Ильина, Кедров, В. Келлер, Вл. Кириллов, Вл. Кораблинов, С. Клычков,  М. Лызлов, Федор Михайлов, Н. Ляшко, Неклюдов, Сергей Малашкин, О. Мандельштам, Ал. Неверов, С. Обрадович, П. Орешин,  Пан, Андрей Платонов, Георгий Плетнев, П. Радимов, С. Родов, Л. Стальский, проф. Ю. Успенский, А. Ширяевец, П. Яровой».[28]

Владимир Борисович Келлер, несмотря на разницу в со­циальной принадлежности, стал одним из самых близких друзей Платонова.  Его отец Борис Александрович был профессором университета и Сельскохозяйственного институ­та. Они переехали в Москву, где В. Келлер полностью переключился на литературно-критичес­кую деятельность.

В тридцатые годы он единственный раз отозвался о творчестве Платонова в статье, посвященной Б. Пастернаку. Критик В. Александров процитировал платоновский рассказ «Бессмертие» с комментарием: «Это – не декларация, это не выдумано, это найдено в жизненном опыте, – указывая Б. Пастернаку на необходимость не замыкаться на темах личных отношений, а жить общей жизнью с народом, как герой рассказа Платонова.

Такое отношение к людям для поэта необходимо не в меньшей степени,  чем для начальника станции»[29].

Казалось бы, имя Владимира Келлера, который в 1930-е годы стал известным автором журнала «Литературный критик», где подписывался псевдонимом Александров, прочно вошло в историю советской литературы.

Однако, получается, его помнят только потому, что в послевоенные годы он работал в журнале «Новый мир» под руководством А. Твардовского.

Выясняется, что имя Владимира Келлера известно лишь узкому кругу исследователей творчества Платонова, т.е. только потому, что судьба этого литератора была связана с творческой биографией Платонова.