ПАМЯТНИК

На Дону, на Замостье

Тлеют белые кости,

Там, где степи шумят, широки.

Помнят псы – атаманы,

Помнят польские паны

Конармейские наши клинки.

Из песни времен Гражданской войны

Война, пришедшая в эти места в сентябре 1939 года, после непродолжительной остановки покатилась дальше на Восток, увязла там надолго, и через четыре года вернулась в эти края еще более мощно и разрушительно, чем началась. Тогда, в начале, мало кто сомневался в скорой победе немецкой армии над «неумелыми и бессильными» русскими дивизиями. Но за разгромом не последовало капитуляции, и у Сталина оказались достаточно крепкие нервы, чтобы вести себя так, словно ничего не произошло – даже когда немцы оказались в 20 километрах от Москвы.

А там – не Дед Мороз и не Пресвятая Богородица, а только воля народа и его вождя остановили доселе непобедимые армии врага и обратили их в бегство. Слава товарищу Сталину!

Такие, или примерно такие, мысли проносились в голове молодого майора А., который на правах коменданта города принимал инспекцию Первого Украинского фронта в лице генерал-майора Н. После стремительного наступления от Луцка через Владимир-Волынский, через польскую границу в направлении на Сандомир, с форсированием еще неглубокой и узкой Вислы, нашими войсками был занят небольшой плацдарм с расположенным на нем городком Замостье. Здесь командира дивизиона тяжелых гаубиц майора А. попросили задержаться и принять командование этим населенным пунктом. Наступление Красной Армии к концу августа 1944 года было закончено, и командование решило создать здесь базу отдыха и реабилитации воинских сил, немало растраченных за это наступление, и ждать приказа о следующем, которое было так же неизбежно, как неизвестна его дата.

Здесь было хорошо отдыхать и набираться сил. Городок достался Красной Армии почти без потерь, так как вермахт стремительно отступил за Вислу и только у Сандомира оказал ожесточенное сопротивление, впрочем, не помешавшее нашей армии захватить удобный плацдарм. Бои закончились, и было ясно, что в этом году наступления более не будет – настолько велики были потери.

«И все же это хорошо, - думал майор, - год мы заканчиваем впервые за войну на вражеской территории, вся страна освобождена, кроме Курляндии, но это ерунда, а на следующий год мы или помиримся с немцами на наших условиях, или двинем дальше – до Одера, а то и до Берлина.

Примерно о том же думал и генерал, приехавший проверить хозяйство майора – как он закрепился на этой чужой земле, насколько хорошо будут стоять здесь войска, набираясь сил в ожидании последующего приказа, сможет ли этот 27-летний майор создать нормальные условия для наших войск, не будет ли осложнений с местным населением, которое, как он помнил, далеко не с восторгом относилось к русским.

Он уже бывал здесь однажды, в такие же августовские дни – в 1920 году, в составе Первой Конной Армии Буденного, смелым ударом захватившей Замостье и готовой наступать дальше, нести мировую революцию в глубь Европы под лозунгом «Дашь Варшаву – дай Берлин!». Но Тухачевский был разбит под Варшавой, и пришел приказ повернуть на восток, против более удобных противников – своих соотечественников. Махно и Врангель, в отличие от поляков, оказались Первой Конной Армии вполне по зубам. А о Замостье генерал помнил из-за совпадения – свой первый бой он принял также под Замостьем, но другим, на левом берегу Дона, под Богучаром, где была разгромлена банда Васьки Карася, донского казака, который после отхода деникинцев решил воевать своими небольшими силами и, после непродолжительных успехов был наголову разбит частями Первой Конной. Не забыть об этом помогала и известная песня «На дону, на Замостье…». Да, польские паны тогда надолго запомнили силу клинков Буденного. Молодой, красивый, усатый командарм смело бросился в бой у Замостья, где было тогда порублено несколько тысяч шляхетской конницы – тоже весьма хорошие рубаки, но их было слишком мало. И генерал с некоторым волнением ехал в этот памятный ему польский городок.

«Равняйсь, смирно! – майор четко отдал команду построенному для встречи взводу и, взяв под козырек, пошел строевым шагом навстречу вышедшему из машины проверяющему. Генералу понравился этот старательный, подтянутый офицер, чьи команды точно выполнял взвод.

Он молча взял под козырек, скомандовал:

- Дайте вольно! – и жестом пригласил майора в свой «виллис».

Они медленно ехали по расположению наших войск, где все было в порядке. Майор доложил, что солдаты расположены в удобном месте на лагерной стоянке, что офицеры стоят на постое у местных обывателей, что товарищу генералу приготовлены банька, стол и хороший ночлег в очень приличном месте. Можно было, убедившись, что все нормально, и отдохнуть с дороги, но генералу неожиданно вспомнились эти места двадцать четыре года назад – дым, разрывы снарядов, треск выстрелов, как следствие неожиданно сильного сопротивления польских войск – и так же неожиданно для самого себя генерал предложил:

- Майор, а не прогуляться ли нам по… Замостью?

Они проехали по тихим улочкам среди обывательских домиков – красивых, аккуратных и чистеньких, словно польская паненка на танцах – видно было, что бои не коснулись городка ни в 1939-м, ни в 1944-м годах, в отличие от 1920-го, но с тех пор ничего не изменилось… - стоп, а это что?

Генерал резко привстал с сиденья и ошеломленно посмотрел вперед. На площади, куда они выехали, возвышался памятник. Сильный, тяжелый конь вздыбился под не менее сильной рукой всадника – мощного, плотного пана, левой рукой натянувшего поводья, а правой взметнувшего над собой саблю. Усы пана грозно топорщились, конфедератка была сбита на затылок в азарте боя, и генералу тут же вспомнилась лихая атака польских жолнеров, где они все полегли, больше под огнем картечи и «Максимов», чем под шашками красных казаков.

Это воспоминание взволновало и одновременно разозлило генерала. Он дал команду шоферу подъехать ближе и увидел надпись на пьедестале.

- Что там написано, майор? – резко спросил он.

- Что они могут написать, - пожал плечами майор, «Доблестным польским жолнежам, значит, солдатам, загинувшим вид банд Буденного», – спокойно  перевел майор, не понимая, что так расстроило приезжее начальство.

- Что! Да как ты… вы… майор. Я… я удивляюсь вам! Да как вы могли оставить это… этот плевок в лицо нашей доблестной армии! – генерал аж задохнулся от возмущения.

- Вот что, майор, или вы тотчас же уберете это… чучело, или… Я вам такую характеристику выдам, что… Штрафбат вам родным домом покажется! – генерал, казалось, был охвачен припадком. - Вы поняли меня?

- Так точно, товарищ генерал!

Ответ майора был четким, вежливым, но чуть равнодушным, как если бы он шел навстречу желанию капризного дитяти, которое чем бы не тешилось. Правда, памятник ему нравился. Он уже не раз успел сфотографироваться рядом с ним – один, с друзьями-офицерами, и даже с пани Ленкой, у которой в доме квартировал.

- Прикажете убрать?

- Конечно, майор! – прорычал генерал, решив показать этому либерально настроенному офицеру свой характер. – Даю вам десять минут!

- Вполне хватило бы и пяти, товарищ генерал, - спокойно ответил майор и, не оборачиваясь, скомандовал своему ординарцу – татарину:

- Ахмет! Два человека и ящик тола сюда, и через пять минут, чтобы ничего здесь не было!

Они вышли из машины, которая тут же понеслась куда-то, вскоре вернулась, начальство вежливо попросили отойти подальше, затем – грохот взрыва, летящие обломки и облако пыли. Когда оно рассеялось, на месте прежнего памятника осталось ровное место.

- Ваш приказ выполнен, товарищ генерал!

Оба задумались. Генерал успокоился и теперь думал о необоримой силе Красной Армии, которой никто и ничего в мире не может противостоять, и что майора, пожалуй, все же нужно поощрить… впрочем, надо еще поглядеть, что за ночевку и баньку он приготовил. А майор думал о другом. Он думал об оставшейся в тылу семье – жене, дочке и матери жены, чье происхождение из буржуазной Прибалтики было постоянной головной болью и угрозой всей его карьере, не считая того, что отец жены два года отсидел в лагерях – потом, правда, был реабилитирован – все это знали, но не придавали вроде бы никакого значения – ведь товарищ Сталин лично объявил благодарность майору А. в прошлом году за Курскую дугу, и его пока остерегались трогать – но неизвестно, как бы среагировало начальство на его отказ взрывать чужой памятник – между прочим, братскую могилу.

- Ваш приказ выполнен, товарищ генерал! – повторил майор.

Тот кивнул молча и показал в сторону машины.

Вечером, довольный и распаренный, за накрытым столом, генерал завел с майором душевный разговор.

- Не боись, майор, - благодушно сказал он. – Доволен я твоим комендантством – так и доложу! А знаешь, почему? Не за боевую и прочую подготовку – я и так знал, что она на высоте, а вот баньку ты организовал высший класс! В Томашевичах мне ва-а-анну приготовили, представляешь? Мне, русскому человеку! Я в ней поскользнулся и чуть рожу не разбил – себе, конечно, а не тому коменданту, хоть и стоило. А ты – молоток, уважил старика! Но главное не это, а… он чуть помедлил – угадай! С трех раз, ну?

- Догадываюсь, - сдержанно кивнул майор. – Памятник?

- Еще раз молоток! – усмехнулся генерал. – Лихо ты пана с его сабелькой уделал! Хоть и засомневался было я, ты уж прости. Пойми ты, весь этот местный гонор надо давить беспощадно, в землю втаптывать! А то ишь, «вид банд Буденного»… Зря, что ли, мы здесь кровь проливали – и тогда, и сейчас? Вот у тебя брат в июне сорок первого куда делся?

- Пропал без вести, - ответил майор.

- Правильно, да не все ты знаешь! – нахмурился генерал. – Немцы его и еще троих наших захватили. Что было потом, мы не знаем, зато известно, кто их сдал: местный куркуль – поляк. Вот так! Не жалей их!

И после паузы продолжил:

- Я, брат, все про тебя знаю. И про жену с дочкой, что тебя ждут, и про тестя твоего, врага народа… да не горячись, знаю я – реабилитировали его. Ежов, подлец, наломал дров – ну, да Лаврентий с ним разобрался… и про твои подвиги знаю – Поныри, Днепр, благодарность от Верховного – уважаю! И про Ленку твою здешнюю тоже знаю! – хитро прищурился он. – Ничего, ничего, молодец, так с ними и надо! Мы теперь здесь хозяева, навечно! Верно?

- Так точно, товарищ генерал! – четко ответил майор и встал из-за стола.

- Разрешите идти? Завтра по плану у меня с утра занятия с офицерами по теории стрельб, - пояснил он.

- Надоел я тебе? – усмехнулся генерал. – Ладно уж, ступай… бог войны! – захохотал он, явно довольный собой.

- Есть!

Майор не пошел на свою квартиру, а решил заночевать в палатке для младшего комсостава. Но сон почему-то не шел к нему. Казалось, все обошлось, проверка прошла успешно, и можно теперь спокойно заниматься своим делом, но что-то неприятное осталось после разговора с генералом… Да, есть среди поляков враги, но есть и Армия Людова, и Войско Польское, которые воюют против немцев. Понравился бы им сегодняшний взрыв? Да и немцы – пусть враги, но как они умеют воевать! И не все наши генералы такие, как этот. Вон товарищ Конев, генерал армии, под Корсунь-Шевченковым убитого немецкого генерала Штеммермана приказал похоронить со всеми воинскими почестями! Вот как надо делать, а не глумиться над убитыми и над их могилами, ведь и наши могилы есть, и еще наверняка будут, в чужой земле – и здесь, в Польше, и в Румынии, будут и в Германии – ведь мы хотим, чтобы их уважали… и, засыпая, он пытался представить, что же будет после войны.