Владимир Шемшученко

                    * * *

Мироточат иконы.

Кровоточат слова.

Колокольные звоны

Над тобою, Москва.

Я устал торопиться

И перечить судьбе.

Окольцованной птицей

Возвращаюсь к тебе.

Постою у порога,

Где толпится народ –

Кольцевая дорога

Никуда не ведёт…

                 * * *

Хотел обнять полмира,

Да руки коротки.

Я метил в командиры,

А вышел в штрафники.

Я не плету сонеты

И не хожу в строю.

Заплечных дел поэты

Меня не признают.

А я всё хмурю брови

И лезу напролом –

Поэзия без крови

Зовётся ремеслом.                            

                    МАРИНЕ

Скрипит под ногами ледок.

Чирикает воробьишка.

Меняет и наш городок

На плащик худое пальтишко.

Любимая, вот и весна!

Снега уползают в овраги…

Вот брякну в сердцах: «Не до сна!»

И двину из греков в варяги,

Минуя весёлый Париж,

В котором полно чернокожих,

И хищники снежные с крыш

Не падают на прохожих,

И каждый пугливый сугроб

Сметанен и даже – творожен,

И каждый любовный микроб

Опознан и уничтожен,

И веник у них не цветёт,

А наш, посмотри, расцветает…

Любимая, я – идиот:

Европа стихов не читает!

Не смейся, родная, прошу!

И пусть непростительно трушу,

Я лучше тебя напишу –

Слушай…

ПЕТЕРБУРГ

На озябшем перроне и пусто сегодня и гулко.

Милицейский наряд прошагал безучастный, как снег.

Точно так же глядел на меня, выходя на прогулку,

Насосавшийся крови, двадцатый сдыхающий век.

Ах, ты, память моя!

                                   Я прощаю, а ты не прощаешь!

Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть.

Ничего не даёшь ты взамен, даже не обещаешь,

Кроме ветхозаветного – быть!

Славный выпал денёк, с ветерком, до костей пробирает,

Гололёдец такой, ну, совсем, как у Данте в аду…

Я всем мозгом спинным понимаю – меня забывает

Полусонный вагон, убывающий в Караганду.

Он забудет меня, одиноко ржавея на свалке,

Как забыли меня все, кому я тепло раздарил…

Здесь, в несломленном городе, люди блокадной закалки

Отогрели меня, когда жить уже не было сил.

Смейтесь, братья мои!

                                       Нам ли нынче стонать и сутулиться!

Смейтесь, сёстры мои!

                                        Вы затмили достойнейших жён!

Посмотрите в окно… Кто метёт и скребёт наши улицы? –

Это дети оравших в безумии: «Русские вон!»

                         * * *

Когда лязгнет металл о металл, и вселенная вскрикнет от боли,

Когда в трещинах чёрных такыров напитается кровью вода,

Берега прибалхашских озёр заслезятся кристаллами соли,

И затмит ослабевшее солнце ледяная дневная звезда.

И послышится топот коней, и запахнет овчиной прогорклой,

И гортанная речь заклокочет, и в степи разгорятся костры…

И проснёшься в холодном поту на кушетке под книжною полкой,

И поймёшь, что твои сновиденья осязаемы и остры.

Ох, как прав был строптивый поэт – Кузнецов Юрий, свет, Поликарпыч,

Говоря мне: «На памяти пишешь… (или был он с похмелья не прав?)»

Хоть до крови губу закуси – никуда от себя не ускачешь,

Если разум твой крепко настоян на взыскующей памяти трав.

От кипчакских ковыльных степей до Последнего самого моря,

От резных минаретов Хорезма до Великой китайской стены

Доскачи, дошагай, доползи, растворяясь в бескрайнем просторе,

И опять выходи на дорогу под присмотром подружки-луны.

Вспомни горечь полыни во рту и дурманящий запах ямшана,

И вдохни полной грудью пьянящий синеватый дымок кизяка,

И сорви беззащитный тюльпан, что раскрылся, как рваная рана,

На межзвёздном пути каравана, увозящего вдаль облака.