Белый свет

    * * *

А снегу сегодня нападало столько,

что хватит его для зимы…

                                               В небесах

загадочно светится лунная долька –

улыбкой погожей в Господних устах.

Я чувствую – знаю! – догадку помножив

на свет, заполняющий ночь: никогда

Господь не оставит Россию – поможет,

как было не раз,

                        пережить  холода.

ПОСЕЛКОВЫЙ  БЛАЖЕННЫЙ

Вот и рассвет нашёптывает, дескать,

стряхни печаль, о суетном –

                                          молчок…

«Христос воскресе!» – солнечно, по-детски

приветствует посёлок дурачок:

в глазах – восторг, щебечет сердце птичкой

непуганой… Воистину воскрес!

Блаженный Ваня – крашеным яичком

любуется, как чудом из чудес.

Никто не знает – кто он и откуда,

но прижилась у нас не с кондачка

примета незатейливая: худа

не будет,

                 если встретить дурачка, –

ни днём, ни ночью горя не случится…

Нет у него ни страха, ни «идей»…

Кого он ищет, всматриваясь в лица

любимых им, затюканных людей?..

И ничего ему не надо, кроме

Любви!..

                 Раскрыл, блаженствуя, суму,

и, преломив горбушку хлеба, кормит

небесных  птиц,

                           слетающих к нему…

   * * *

Здравствуй, пичуга! Бываешь и ты не весёлой? –

Сам не порхаю, когда настроения нет…

Медленно, после ночного дождя, невесомо

жить начинает – нашёптанный свыше – рассвет.

Жить начинает знакомо, но большего чуда

я не встречал.

Неужели имеет иной

взгляд на рассвет, загрустившая было, пичуга? –

Впрочем, она, полагаю, согласна со мной.

Тихо растёкся  рассвет по родному посёлку…

Здравствуй, пичуга, предвестница доброго дня! –

Разные мы, но совсем не чужие, поскольку

по отношению к белому свету – родня.

   * * *

Отчего ты, царевна моя Несмеяна,

так печальна, грустна и задумчива так?

Словно пёс, привязался к тебе, несмотря на

то, что ты никогда не держала собак.

Жизнь была к Несмеяне-царевне сурова:

ни детишек, ни мужа законного нет…

Словно пёс, понимаю

                                      её с полуслова,

но сказать не могу ни словечка в ответ.

Ну а что бы сказал без обмана-тумана

нелюбимой, но светлой, печальной такой?..

У окошка царевна сидит Несмеяна

и… кота нецелованной гладит рукой.

 У НАС…

Гулял всю ночь – домой вернулся целым

и невредимым…

                              Чаю под рассвет

попил…

                 У нас, в отличие от центра,

своих не бьют,

                           чужих, похоже, нет.

Зло не пристало к нашему посёлку:

без доброты нам – жителям – никак…

Собаки наши – добрые, поскольку

других у нас не водится собак.

В мороз – тепло, в жару у нас – не душно…

У нас – как воплощенье естества –                                                              

всегда жила церквушка, потому что

здесь не было не помнящих родства.

   * * *

На город мартовский слетает

с небес последний снег – легко…

Не верю, что пройдёт с летами

восторг от жизни…

                                   Отлегло

с утра от сердца…

                                   Я гаданий

не признаю: всему свой час…

То, что приходит к нам с годами,

не исчезает после нас.

РУССКИЙ ГАВРОШ

Беспризорник в измызганном рубище…

                                                                Умный,

настороженный взгляд – ни любви, ни вины…

Ванька Жуков – шпана бесприютная –

                                                                    юный

партизан беспредельной гражданской войны,

о которой молчат электронные шлюхи

информации,

                         думные дьяки молчат…

Сердобольные русские вдовы-старухи

с нищих пенсий молитвенно кормят волчат –

скудным хлебом

                               бездомного кормят Ванюшу:

малолетке последний старушечий грош

отдадут…

                Он – берёт благодарственно.

                                                          В душу

никого не впускает – волчонок,

                                                   Гаврош.

Дай же, Господи, Ване родительской ласки

и любви от своей животворной лозы! –

Вразуми этот громкий,

                                         кровавой окраски

мир, не стоящий Ваниной тихой слезы.

  * * *

В этом дне – необычного мало: с утра

заметалась по городу шумная вьюга.

Но погода – по Цельсию – к людям добра,

и особенно – к рыночным гражданам юга.

Нахожу я вчерашнее в самом простом –

лишь бы сердце по-прежнему свету внимало! –

в том, что нет ничего необычного в том,

что у нас вообще необычного мало;

в том, что город – бессмертный мой город! – родной,

в том, что нет об отъезде в столицу и речи…

Жаль, что многие встретили очередной

год скотины какой-то,

                                       а не человечий…

А потом не пошла самогонка – свело

скулы под незалежное зимнее сало…

Слава Богу, пока повседневное зло –

тем и живы пока мы –

                                      обычным не стало.

  * * *

Старик всегда встаёт ещё до солнышка –

со вздохом, замирающим в устах.

Живёт один: друзья его

                                    и жёнушка-

лебёдушка – давно

                              на небесах.

Растил детей, да где они? Отечеству

служил,  греха не ведал за собой…

Не охладел он сердцем к человечеству,

но люди в целом – кажутся толпой.

И, выбрав жизнь по дням-крупицам дочиста,

ещё идёт он, старче, по тропе

судьбы немолчной…

                               Чувство одиночества

острее ощущается в толпе.

  * * *

Запахнута, как душегрейка на вырост,

заря на окраинном тихом леске.

Смиренно вдыхает предзимнюю сырость

посёлок, живущий в любви – не в тоске.

Мы зубы по новым законам на полку

кладём,

               но любовь нам Всевышним дана

для жизни…

                  Из шумного центра к посёлку,

к погосту и  небу – дорога одна.

  * * *

И это утро – Божья милость,

и каждый день, и каждый час…

Россия – нынче мне помстилось –

устала, матушка… От нас? –

шумящих, страждущих, живущих

укромно – друг от друга врозь –

в кирпичных и бетонных кущах,

и слепо верящих в «авось»…

Вот так же –

                      сам, небось, немало

шумел, как ветер-суховей! –

«Я не устала…» – скажет мама,

и ты, оглохший, веришь ей…

  * * * 

Не объявшая холодом город,

                                                а та,

что серебряным светом стекла с небосвода, –

в нескончаемых

                         окнах

                                 сквозит немота

первых дней незнакомого – нового – года,

проступившего сквозь високосную тьму

(был и свет,

                   от которого… тоже знобило):

он готовится  к первому Слову – к тому,

что вначале –

                     родное, бессмертное –

                                                    было.