Как признают сами историки, мы до сих пор до конца не понимаем, что же произошло на самом деле с нашей страной в прошлом веке. Мешает не только идеология, но и тот факт, что очень много источников пока закрыто.

Традиционно  учебник по истории России ХХ века писался как история советского государства. И только недавно мы стали изучать другую Россию. Лишь в наше время появилась, к примеру книга  Бориса Пушкарёв «Две России ХХ века. Обзор истории 1917-1993», которая  впервые рассматривает, наряду с  историей советской власти, и историю антисоветского сопротивления. Автор книги убедительно показывает, что  Гражданской войны после октябрьского переворота русский народ не хотел.  С Корниловым ушло всего лишь четыре тысячи человек. Что же  явилось причиной страшной междоусобицы? Приказ Троцкого от 25 мая в отношении чехословацкого корпуса, о том что любой чех с оружием в руках будет расстрелян. И действия того же Троцкого в отношении казаков. Расказачивание создало социальную базу антибольшевистскому сопротивлению. Затем случились Ярославское и Ижевское восстание, в  борьбу против коммунистов вступили сами Советы. То есть, началось именно народное сопротивление новой власти. Заметим, что многие историки до сих пор уравнивают белый и красный террор. Считают, что они нравственно равнозначны. Но что такое террор? Это групповое уничтожение гражданских лиц , не причастных к уголовным деяниям, ради политического эффекта.  Но белые вешали комиссаров и чекистов и некоторых офицеров за воинские преступления. Большевики  же  открыто призывали уничтожать целые сословия.  Особенно пострадали казаки и священники. В общей сложности от красного террора по мнению Бориса Пушкарёва погибло около 2 млн. человек, тогда как от белого 10-20 тысяч.  При этом,  во время коллективизации по сути началась вторая гражданская война. Если в 1928 году было убито 700 коммунистов, то в 1929 уже 3000. Сопротивление подавили путём организации искусственного голода.

 Начавшееся в последние два десятилетия переосмысление истории России неизбежно приводит и  к новому взгляду на роль крестьянства в Гражданской войне.  Идёт работа по изучению центральных и особенно местных архивов  в районах наиболее крупных крестьянских движений.  Для нас  особый интерес  вызывает так называемое колесниковское восстание - крупномасштабное вооружённое выступление воронежского крестьянства в 1920-1921 гг. В отдельных работах советских историков  восстание воронежских крестьян 1920-1921 гг. 1 упоминалось лишь вскользь, либо служило «оттеночным» фактором для освещения иных  вопросов. При этом колесниковское восстание, или «колесниковщина», однозначно трактовалось как «антисоветский кулацко-эсеровский мятеж, принявший форму политического бандитизма с полу-уголовным оттенком». Подобная трактовка колесниковского восстания была далека от исторической правды и в силу своей ущербности неизбежно порождала вопросы, на которые не могла убедительно ответить. Почему вооруженное крестьянское выступление, определяемое как «политический бандитизм», охватило весь юг Воронежской губернии и практически все слои и категории местного крестьянства? Почему советские власти в течении  года не могли  подавить «колесниковщину» ни экономическими, ни карательными мерами? Снятие цензурных запретов   повлекло за собой полный пересмотр оценок  и в отношении колесниковского восстания.   Только недавно «колесниковщина»  наконец стала предметом современного научного исследования, объективного и беспристрастного взгляда на события тех лет.  Молодой воронежский историк Денис Борисов в 2009 году защитил  диссертацию на тему «Крестьянское повстанческое движение в Воронежской губернии в 1920-1921 гг», где впервые обстоятельно проанализировал восстание Колесникова.  Работа Дениса Борисова - замечательный результат нового, свободного осмысления.  За  дело исторической реконструкции берутся молодые и дерзкие. Они не боятся заполнять смыслом белые пятна истории.

Самостоятельное краеведческое исследование Светланы Ляшовой-Долинской  со своей стороны дополняет историческую канву колесниковского восстания живыми голосами, чувствами и эмоциями свидетелей тех далёких событий. Скажем прямо, что   тема гражданского противостояния   в нашем довольно богатом книгами и именами воронежском  краеведении явно не популярна. И, понятно,  по какой причине. Ранняя пора становления советской власти не только полна метаморфоз, когда герои революции превращались во врагов народа, но и до крайности идеологизирована и идолизирована.   Заниматься историей гражданской войны  на уровне губернии или  района  ещё и потому не очень комфортно, что такая деятельность  задевает интересы ныне живущих потомков героев этой братоубийственной бойни. Знаю, к примеру, что когда воронежский профессор Карпачёв всерьёз стал собирать материалы по истории ВГУ, к нему стали обращаться родственники тех преподавателей, кто проявлял в оные годы «партийную принципиальность», в результате которой их коллеги оказывались на Колыме или в подвале губчека. Профессора   просили  не упоминать некоторые  имена в негативном контексте  на фоне  истории славного вуза.

Поэтический талант, а Ляшова известна прежде всего как автор  пронзительных стихотворений,    Светлане Алексеевне позволил  очень тактично, не обижая никого, и  очень интересно  рассказать о малоизвестных эпизодах восстания,  нарисовать мифологический портрет атамана Колесникова. Сделанное Ляшовой-Долинской -  это не только результат искреннего интереса к истории родного края.  Открывая землякам подлинную историю  их села Светлана не только выполнила долг пишущего и думающего человека, но и совершила поступок гражданского звучания. Её документальные очерки важный вклад в дело  воссоздания единой, целостной истории нашей губернии и России в целом . Пока мы не преодолеем "красное смещение" , пока  наши улицы будут носить имена цареубийц и террористов,  мы не сможем в полной мере овладеть истиной, не сможем полнокровно развиваться.  Ведь исторические взгляды по-прежнему политически структурируют наше общество. Шаги  к цельной,  единой истории - это шаги к целостности русской жизни, шаги в направлении реконструкции единой нации, шаги к нашему национальному единству.

Святослав Иванов,

 член Союза писателей России.

Мой дед – известный атаман.

Его я память не унижу.

Не мне судить.

Мне свой обман

Увидеть хочется поближе.

Я верил свято: только меч

Спасет любовь от поруганья,

Хоть будут реки крови течь,

Проклятья литься и стенанья.

…………………………….

Одно спасенье есть на свете:

На стену — меч,

чтоб знать могли 

Причину наших бедствий дети!

А. Куцеволов

1. Дед

По воспоминаниям старожилов, отменный был офицер – атаман Иван Сергеевич Колесников. Колесниковых по-уличному в то время прозывали Сербэнки.

– Та оны, Сербэнки, уси здорови! (т.е. сильные) – шла почтительная молва.

Молва же и привела меня к родной племяннице знаменитого атамана Колесникова Анастасии Павловне Гуриковой.

– Отчего Сербэнки? – поясняется она, – прапрадед наш служил то ли в Турции, то ли в Сербии. Привез жену с собой в Калитву. Оттуда-ниоттуда, но сербиянкой стали «взывать» ее, а потомство – сербэнками.

И Анастасия Павловна рассказала все, что знает и помнит о семье Колесникова, о матери его – своей бабушке, которую звали Мария Андреевна, а деда величали Сергеем Никаноровичем. Детей у них было, сколь Бог дал – много! А рождались они аккурат с перерывом в пять лет, как–то умудрялась Андреевна кормить грудью долго. «Везучая», – говорили с легкой завистью другие бабы, измотанные ежегодными беременностями. Разница в возрасте крайних детей Колесниковых была такая: одни уже взрослые, другие – только народились.

Иван Сергеевич как раз самый старший из детей, по подсчетам нашей собеседницы, 1890 года рождения. Потом Павло Сергеевич, 1895 года. За ним – Мария Сергеевна, где-то 1900 года. Четвертый ребенок, Григорий Сергеевич, с 1905-го. Затем Прасковья Сергеевна. Еще была сестра Анна, «в революцию» девкой умерла. И совсем младенцы – Федор, Настасия и Нюська – погибли при пожаре в мятежном двадцать первом году.

– А все из-за него, Ивана Сергеевича! – сетует племянница. – Когда б не банда, все были бы живы... А поджег их Яшка Красноруцкий, из той же банды, сорви-голова. Но у него были свои счеты с Сербэнками. А тут в заварухе все сходило с рук. Мсти, убивай – кругом безнаказанность! Люди как побесились... Его, Ивана Сергеевича, в нашей семье никогда не поминают даже, столько недобра натворили, что б там сейчас ни говорили с экранов... Бабушка Мария вспоминала, что последний раз видела сына Ивана, когда он при отступлении «... забиг в чистый четверг переодитца». А после Пасхи до бабы приходила женщина, как вроде от него, требовала «двадцать тысяч грошив и пару волив, нагруженных хлебом». Будто для Иванова спасения. И утверждала, что он живой...

– А бабушка красыва була, справедлива... – добавляет Анастасия Павловна. И уточняет, что дочь Колесникова Ивана Сергеевича – Татьяна – «выросла у нас, у бабуси». Замуж отдали ее в Терновку за Куцеволова Василя. Потом жили они в Россоши, там и умерли. Двое сынов у них. Были, «прочувалы» родичи, в этом году в Россоши. А где живут, работают – не знает никто из родни.

Разговор этот состоялся летом 1999 года.

И вот в январе 2001-го на одном из литературно-музыкальных вечеров на сцену поднялся необъявленный гость. Очень экспрессивно читал стихи собственного сочинения. Потом представился: «Александр Куцеволов, стихи пишу недавно». И... не екнуло тогда, не дрогнуло во мне ничего, не связало эти два события в один узелок, соединяющий прошлое и настоящее, ушедшее и происходящее. Понадобился еще год, чтоб во время некоего, казалось бы, ничего не значащего случайного разговора вдруг пришло озарение: Куцеволов... Куцеволов? Александр Васильевич... Но при чем здесь вдруг плавно выплывшая в памяти Терновка?.. Василь Куцеволов?.. Ба! Да это же оконечность моего краеведческого исследования об Иване Сергеевиче Колесникове!..

Встретившись с Александром, я спросила:  быть внуком столь легендарного деда – легко ли? Тянет эта ноша или же помогает?

– Мое первое воспоминание... – задумывается Александр Куцеволов, – воспоминание, связанное именно с дедом. Мне семь лет. Отец и мачеха везут меня в Топило, к дальним родственникам. И вот мы у пруда. Там, в Топиле, почти уже никто не живет. Но столетний дед Малимон (от фамилии Малимонов) все же приходит к пруду посмотреть на внука Колесникова. Некоторое время он пристально всматривается в меня, затем поясно кланяется мальцу со словами: «Спасибо, Иван Сергеевич». Это он в моем лице деду моему поклонился...

2. Линии судьбы

Татьяна Ивановна Колесникова, дочь атамана, родилась в 18-м году. Мать ее, Оксана (в девичестве Мельникова, или же по-уличному прозванию Опалетова – от имени прадеда Ипполит), происходила из семьи крепкой, зажиточной. После разгрома повстанцев Оксану и одного из братьев Колесникова победители привезли в Новую мельницу (хутор под Новой Калитвой), и при свете свечки приказали опознать убитого «героя». Они сделали, как велели: опознали. Но внутреннее несогласие унесли с собой. Жена потом рассказывала дочери Татьяне, что заходил к ней отец перед этим боем и что одела она его в вышитое белье. А на убитом белье было чужое и к тому ж одетое наизнанку...

– Я убежден, что дед остался жив, – говорит через восемь десятков лет внук И.  С. Колесникова. – Да и сестра его, моя двоюродная бабушка Мария – Мария Сергеевна Глуховцова – неустанно повторяла, что он «там, наверху, в Москве, теперь – большой начальник...» Но об этом потом... И бабушка Мария, и отец много интересного говорили о дедовом времени и окружении, да я, малец, не все понимал, не все запомнил. А мама умерла рано, мне еще и шести лет не исполнилось...

Замуж за Василия Тимофеевича Куцеволова Татьяна вышла лет восемнадцати. В 1938 году она родила сына Алексея.

– Но первым ребенком, – вспоминает младший сын Александр, – была девочка, умершая в раннем возрасте. Место рождения Алексея – село Терновка. А вскоре состоялся переезд семьи Куцеволовых в Россошь.

Жили они на улице Розы Люксембург. Здесь же родился года через два еще один ребенок – Шурик, Сашка... Но в сорок шестом он погиб от брошенного играющими детьми в костер снаряда. Эта трагедия подорвала здоровье Татьяны Ивановны, затосковала она на многие годы. Жившая рядом, по–соседству, тетя Мария вздыхала: «Таня, роди еще ребенка, может, полегчает...» Так в пятьдесят пятом появился на свет еще один Сашка, Александр, наш собеседник.

– К сожалению, болезни не отступили, и мама умерла в декабре 61- го года, – вспоминает А.В. Куцеволов. – Брат Алексей тогда в армии служил. А мама все болела: в больницу – из больницы... Но старалась выглядеть жизнерадостной, бодрой. А однажды сказала: «Маленький ты еще, кто о тебе позаботится...» И все приезда брата ждала. Но он не успел на несколько часов... А она красивой была: темноволосая, глаза с синевой, роста невысокого. И одевалась при той бедности все же со вкусом. А еще она любила читать книги. Потому и я в четыре года читал стихи как из пулемета! И знал я их, конечно же, через маму. А до болезни она тяжело работала на кирпичном заводе...

Об отце Александр Куцеволов вспоминает тоже с теплотой.

–  Он был постарше мамы, с 1909 года. Очень способный. Освоил первые трактора и, переехав в Россошь, стал  бригадиром районного механизированного отряда. А во время крестьянского бунта он еще мальчишкой батрачил у одного из «сокашников» деда – «Дяди Саши Конотопцева». Да-да, такое необычное прозвище...

Через полгода после смерти жены Татьяны Василий Куцеволов женился вновь на Вере Николаевне Свиридовой, уроженке хутора Топило.

–  Отец искал мне мать, а не себе жену, – уточняет Александр. – Другие «предлагаемые» женщины мне не нравились, а Веру Николаевну почему-то сразу назвал мамой...

С этих пор, с 1962 и по 1973 год, Куцеволовы жили уже на улице Черняховского.

– Но маму, первую свою жену, отец любил всю жизнь. Он и в семьдесят лет, вспоминая ее, плакал...

Судьбы братьев Куцеволовых, Алексея и Александра, сложились относительно ровно и как бы «след в след». Оба закончили политехнический институт, затем работали на Воронежском авиационном заводе.

Алексей там же вышел на пенсию, Александр в 1984 году возвратился на родину, в Россошь. До 1993 был старшим мастером и начальником участка на электроаппаратном заводе, затем на железной дороге мастером дистанции пути.

– Последний год в «творческой командировке»: пишу стихи, пропагандирую здоровый образ жизни в россошанском отделении движения «Анастасия», пытаюсь организовать бардовские встречи в нашем железнодорожном клубе. О «переселении» на белгородскую землю с целью укрепления экологии души я уже говорил. Да вот и стихи о том:

Я отменяю ад земли! –

Уже над пропастью несется

Мечта, что в душах отзовется

Творящим импульсом любви.

Я отменяю ад земли!

3. Люди и звери

На белых и красных калитвянский люд делился чаще всего стихийно. Рассказ долгожителя П.Ф. Ремезова, крепко помнящего услышанные в юности эпизоды революционной чересполосицы, наглядно иллюстрирует такое предположение.

– Вначале ворвался в еще мирную Калитву известный в ту пору анархист Сорокин. «Мобилизовал» мужиков в свой отряд не по желанию. Построив их на церковной площади, объявил: кто за советскую власть – налево, кто против – направо. Направо, кстати, уже стояли пулеметы наизготове. Так и увел «без дебатов» большую часть крестьян-кормильцев, в чем стояли.

Чуть погодя, пристал к жилому берегу Дона пароход. Это красный командир Качалов теперь уже водой добирал недобранное. Но тут уже по согласию формировались красные отряды, по-божески. Кстати, впоследствии дослужился командир Качалов до звания генерал-лейтенанта, попав затем в один из абзацев мемуаров Георгия Константиновича Жукова.

Потом жизнь калитвянская пошла по присказке: «Бей белых, пока не покраснеют, а красных пока не побелеют». А продразверстка стала для терпеливого крестьянина грабежом средь белого дня. Но грабежом к тому же узаконенным. Красные активисты, войдя в раж, обирали не только зажиточные семьи, но и беднейшие. Продотряд за продотрядом!

И вот осенью двадцатого года в Калитвянские пределы вошел новый «поборный» отряд со стволами и шестью пушками под командованием некоего Поппельпо. По домам в ту пору только дети да старики, остальные – на поле. Зашел отряд со стороны села, называемого Чупаховкой. Старые да малые перечить не смеют. Но кто-то послал детвору, что повзрослее, в поле, родителям передать: беда!

Что беда подошла вплотную, поняли не только работавшие в поле, но и ... сидящие в камышах, что между Калитвой и Рохмыстивкой (Новой Мельницей). А сидели там дезертировавшие один за другим калитвянские да окрестные землепашцы. Что оставалось делать, когда из дома весть за вестью все разорнее? И собравшийся таким образом тайный отряд, прячась, выжидал: как события повернутся?

Многопомнящий житель Калитвы B.C. Евтухов (вот удача для корреспондента!) как раз доводится родным племянником одному из главных зачинщиков тайного камышового отряда – Ивану Григорьевичу Позднякову (Иванкову – по-уличному). Потому из семейных преданий может рассказать многое. А вот, сетует, прежде писавшие о «колесниковщине» писатели В. Карпов и В. Барабашов все больше родню Ивана Сергеевича Колесникова разыскивали да «пытали», а к нему и не заглянули. А жалко... Мать Владимира Степановича, Мария Позднякова, и о брате, и о «дружках» его много чего поведывала. Она и провиант им в «камышовый хутор» носила, и вести калитвянские…

Начинали всю коловерть как раз Иван Поздняков и Марко Гончаров (Родионов по-уличному). А за ними уже Микита Кунахов и Тимофей Кунахов пошли.

И только потом пришел на побывку из Красной Армии легендарный Колесников, будущий атаман. Как утверждает ныне здравствующая племянница его А. П. Гурикова, приехал Иван Сергеевич на похороны отца. А в это время входил в Калитву бравый отряд Поппельпо. Сошлось же!..

Тот день выдался кровавым. Продотряд – по дворам, ребятня – в поле с негарной новостью, а Иван Поздняков как раз из камышей вышел, потихоньку проник от луга в свой садок и у сестры Марии дознал, что людей в продотряде немного, человек тридцать. Мария как раз в тот день на погрузке зерна для продотряда и работала вместе с другими девчатами да бабами.

На поборщиков напали, не долго собираясь. Перво-наперво избили агента прикладами. Помнят калитвяне, долго ползал, извивался, окровавленный весь, человек в уличной пылище от калитки к калитке. Но все хозяева позакрывали ворота на засовы, и никто его так и не впустил. В тот день убили и местного председателя Совета Сакардина Ивана. Сам Иван Поздняк и убил, прямо за столом красносуконным, о чем и рассказал сестре. Да и весь отряд камышовые герои тогда в запале истребили. А как охолонули малость, то соображать стали: или отвечать за это придется, или напролом идти надо, утверждать себя, как отряд защитников народных, крестьянских. И тут командир настоящий нужен был позарез, чтоб и дальше стоять за себя крепко. Прикинули: ни Марко Гончаров, ни Иван Поздняков, ни братья Опалетовы (Эполетовы?) (прим. – нынешние потомки их – Носачевы) – всерьез возглавить отряд не могли.

Так выбор пал на недавнего красного командира Ивана Сергеевича Колесникова. Говорят, он посомневался, но мужики калитвянские напирали... Куда деваться? И в армии – насмотрелся, и тут вот – где она правда? Да и согласился. Своя рубашка ближе к телу, как ни рассуждай.

С октября двадцатого по май двадцать первого года длилось восстание крестьян против продразверстки.

Калитвяне вспоминают, что под началом Колесникова «воны гарно размахнулысь». Появилась своя артиллерия. Колесниковцы и на Новочеркасск ходили, и с мятежниками Антонова из тамбовских мест дружбу водили. Поддерживали таких же повстанцев в Ростове. Однако пришло время, и конники корпуса Буденного под Новочеркасском разбили их наголову.

Колесников, по воспоминаниям старожилов, людей в узде держать  мог, всегда просчитывал события, всюду у него была налажена разведка. Здесь не подводил «батьку» ни малейшей оплошностью или непродуманностью – правая рука его – Конотопцев Александр Андреевич. «Дядя Саша»... так и зовут поныне все знавшие его – ласково и признательно, потому что, как не все волки серы, так и не все «бандиты» – нелюди, оказывается. Красивый был, высокий дядя Саша, лицо открытое. И всю жизнь потом ему приходилось реабилитировать свое основное звание Человека. У него получилось. Командуя разведкой в Великую Отечественную, заслужил три ордена и знак «Почетный чекист», еще медали. А в мирные времена стал комбайнером, и много учеников имел, и друзей. А детвора вилась, что мошкара, возле «дяди Саши» постоянно.

Вот и моему сегодняшнему собеседнику B.C. Евтухову, мальчишке в ту пору, дядя Саша рассказывал случай, как Колесников с отрядом ездил на Хреновской конезавод за лошадьми. А по пути обратно случай вышел. Луг есть такой под Бобровом с вербами по окоёму, и окольцован он Битюгом, речкой. И все это, если смотреть чуть со стороны – видится в форме правильного колечка, а на «колечке», будто камешек на перстеньке, – мост. На том мосту и наскочил на повстанцев буденновский полк. Колесников же (ох, и хитер был!) сразу сообразил, как из такого положения «закольцованного» выйти. Сориентировался молниеносно: развернулся и через мост в самое кольцо лужайки пошел! А когда большая часть буденновцев ринулась за ними, тут убегавшие и развернулись, и ударили в лоб красную конницу, отчего на мосту образовалась пробка. Так, по частям, пока шла давка да неразбериха, Колесников малыми силами разбил встреченный полк. «Хитрый, как волчара матерый!» – повторяет мой собеседник.

Был у Колесникова верный ординарец Андрей Петрович Отрешко,  1896 года рождения. Кавалерист, награжденный множеством царских крестов, служивший еще в полку Его Величества в Петрограде. Едва «сосватав» Отрешко в свой отряд, Иван Сергеевич доверил ему эскадрон кавалеристов, сотню. Но дружба дружбой, а вот рубанул же однажды ординарца своим «белым клином» Колесников! Говорят, за неповиновение приказам. Удар пришелся по спине через кожаную тужурку, френч, другую одежду. Рана несмертельной оказалась, но шрам остался основательный на всю жизнь.

Двояко объясняют «знающие» старики тот случай. Версия первая: в Голубой Кринице, за Новой Калитвой, «уловили» колесниковцы комиссара с комиссаршей. Колесников отдал приказ ординарцу расстрелять тех в ближайших садах. Повел их Андрей Петрович туда, сделал два выстрела вверх для проформы и отпустил пленников: тикайте, совсем дети еще! За это, вроде как, и поплатился. Зато потом, после разгрома повстанцев, когда победители вели их плененных, тот спасенный комиссар узнал Андрея Петровича в строю идущих, освободил, охранную бумагу дал. И побывал потом Отрешко в красноармейцах. А в колхозе бригадирствовал, и в кладовщиках ходил, и сады, роскошные тогда, сторожил. Тоже все добром его помнят.

А вторая версия иная: интуиция у Ивана Сергеевича, говорят, была звериная. Мысли читал! Вроде как перед «закатом» восстания дело было. Не успел подумать Андрей Петрович над склонившимся у реки или у ручья Колесниковым о том, что порешить бы его тут да и все, сколько можно еще по округе мотаться, конец уже ясен...  Иван Сергеевич почувствовал спиной, обернулся: «А дурные мысли из головы выкинь!» – и полосонул саблей ординарца.

О молниеносном гневе и памятливой мстительности Колесникова говорит и следующий эпизод. Это – рассказ B.C. Евтухова о том, как погиб его дядька Иван Поздняков.

... Шел через сокорки на Россошь красный полк Сахарова и напоролся на повстанцев. Переговоры с красным полковником вели сам Колесников и Иван Поздняков. Сахаров просил пропустить его людей к железной дороге без боя. Колесников упрямился, а дядька Евтухова возьми да самостийно и скажи: «Солдат пропустить. А с командирами решать... «Да еще к тому, видно, донес кто-то обмолвленное незадолго Иваном: «Колесников нас предаст, я ему не доверяю...» Вскоре конь Ивана Позднякова пришел до дому с телом хозяина, убитого выстрелом в спину. Так, видно, атаман «упредил» двоевластие. Иванковы похоронили «дядьку» в огороде, чтоб красные не прознали. А вскоре отряд Колесникова из похода воротился, красных потеснил, и тогда перезахоронили зачинателя «камышового хутора» Ивана Позднякова на кладбище, с салютом. Колесников упорствовал: «Не я». Но вся родня Иванкова до сих пор в один голос: «Он!».

Бандиты действовали так. Как зайдет регулярная часть в Калитву, повстанцы где сражаются, а где и попросту подлавливают красноармейцев и пускают под лед (зимой). Осень-весна к расстрелу располагали. Тут уж упивались вседозволенностью (в любое время года) имевшие к тому врожденную склонность: особенно отличался в этом Марко Гончаров, который, по воспоминаниям, был слегка «с шумком», то есть с некоторой степенью дебильности. И жестокий при этом, до крайней отметки. Когда разбойники сидели еще в камышах, вспоминает B.C. Евтухов, матушка его Мария Григорьевна Позднякова тогда еще девка босоногая, навещала там своего брата. И Марку весть как-то принесла, что обыск был давеча в его хате. И то, мол, взяли, и это!.. Марко реагировал вяло. Но едва Мария упомянула, что при обыске взяли какой-то «укол» (шприц), – это оказалось самой жуткой вестью для Гончарова Марка – аж взвыл и пена ртом у него пошла от бешенства! Видно, с помощью укола того что–то вкалывал себе Марко и, на время становясь «больным», всякий раз уходил от армейской службы. Вот тебе и «с шумком», а сообразительный...

4. Легенды и были

Последнее сражение повстанцев произошло под Криничным, в Зеленом яру. Окружили их красноармейцы с трех сторон, и исход был более чем ясен. Те, кто последним видел Колесникова живым, вспоминали, как развернул коня атаман их Иван Сергеевич да на ходу прокричал: «Ищите ветра в поле!». И ускакал. И вскорости прошел слух, что убитый в бою и выдаваемый за него человек вовсе не Колесников, хотя одежда на убитом была его, командирская.

Да и несколько лет назад умерший племянник «белого героя» Михаил Дмитриевич Колесников, всю жизнь «немой» и вдруг да заговоривший в последние годы, обронил как-то: «То було подстроено так... Двойничок у його був...»

Всякие байки ходят. Будто в сорок третьем командовал Иван Сергеевич (под другой фамилией?) полком и при освобождении Терновки забегал к жене и дочке, проживающим там... Будто после Отечественной чуть ли не в Кремле Иван Сергеевич важный пост занимал, но под чужим именем.

А вот что сообщил мне нынешний житель Калитвы В.Г. Лозовиков: «Наш калитвянин, покойный уже, Лебедев Иван Павлович, служил в Маньчжурии в свое время. Так вот он утверждал, ни много ни мало: «Идэм строем. Бачу: Иван Сергеевич в звании генерала навстречу. А озваться нельзя було...»

В беседе с сыном названного Лозовиковым якобы «очевидца» Николаем Ивановичем Лебедевым выясняю, что Иван Павлович действительно служил в Маньчжурии, умер в 1977 году. Но воспоминанием о встрече с Колесниковым в своей семье он не делился. Откровения не были приняты в семейном кругу.

Еще передаются изустно воспоминания ординарца, который мыл-умывал командира в походах. И приметы особые на его теле знал. А как убили «Колесникова», то на убитом и куртка-кожанка его, и обувка, и документы имелись. Но вот незадача: видел Андрей Петрович оголенную ногу убитого, а родинки на ней, такой знакомой, не было...

Не прошло и года, как повстанцы, поднявшиеся сначала на защиту своего, кровного, а затем рубившие без разбора крест-накрест, вконец озверевшие, сами были перестреляны в ближнем Кленькином яру. Вернее, потрудившись до пота, поняли казнящие, что всех не перестрелять: где патронов набраться? Оставшихся недострелянных в церковь повели. Полный храм подследственных набили, допрос снимали строжайший. Многих тогда на большие сроки упекли. Кого-то и отпустили с миром, если свидетели невиновности их нашлись. А самых «ярых», как Микита Кунахов, для искупления вины бросили на отряд Фомина к Вешенской. А у Фомина, кстати, служил вовсе не шолоховский, а сам по себе настоящий Гришка Мелехов. Его-то и порешили как раз калитвяне. А потом, когда о книжном Мелехове слышали, вздыхали вроде сочувственно: «Да это мы его того... не знали ж...»

А Микита Кунахов, проявив геройство при взятии штаба Фомина, впоследствии все-таки с глаз долой выехал из Калитвы. Но, вспоминают мужики, приезжал иногда, не днем, а чаще к ночи, к дяде Саше Конотопцеву, стучал условным стуком. Стук тот всего несколько человек и знали. На тех «тайных» сходках, говорят, встретившись и вспоминая былое, Микита и дядя Саша всякий раз «рэвлы як бугаи»... Мужики тоже плачут иногда.

А лето 1961-го или 1962 года породило еще одну легенду. Или все-таки быль? Что переправилась паромом легковушка, по тем временам особенная, похожая на правительственную.

–  Как найти в Калитве Андрея Петровича Отрешко? – спросили.

– Да садок он колхозный сторожуе на Приступином... – ответствовали местные.

Вот что вспоминает внук Андрея Петровича, бывшего ординарца, И.Т. Зеленский:

–  Прыходю до дида в садок, лет тринадцать мэни було, а там стреляные итальянские патроны коло куриня валяются. Самэ нужни хлопцю цяцки! Став допытуваться в дида: дэ взялысь патроны? Дид, правда, не сразу, но рассказав, шо баче: «Волга» тыхо подъезжае. Останавливается. Выхода мужчина седый, представительный, одитый хорошо. И до мэнэ:

–Здравствуй, Андрей Петрович, узнаешь меня?

–  Не, нэ прызнаю я вас...

–  А ты последний бой помнишь на Зеленом яру? – спрашивает тогда незнакомец.

... Узнали друг друга, обнялись, расплакались. Колесников то был! Присутствовал при встрече в саду и свояк Андрея Петровича – Жимайлов. Сам ли пришел, кликнули ль... Но это ему и «занеможилось» побаловаться – пострелять из заморского оружия, бывшего при Иване Сергеевиче. И еще вспоминается калитвянам, что приезжал Иван Сергеевич Колесников (в тот ли, в другой раз?) к родственникам своим Семко (Семиным, по-уличному), не афишируя этого факта. Нынешний заведующий второй фермой Иван Николаевич Семко на мой вопрос отвечает утвердительно: «Да, приезжал на черной «Волге». И в садок к диду Андрею, и к прабабушке моей Акимовой Анне Андреевне. А Колесникову она тетка, выходит...»

А где-то в 80-х сестра вынужденно немого М. Д. Колесникова и племянница спорно–известного Ивана Сергеевича «баба Вирка» из Новочеркасска, наезжающая в гости в Лощину, сказывала, что лет восемь уже как умер «Сам» (Иван Сергеевич Колесников то есть) там же, в Новочеркасске, «я и могилу хожу оправлять».

Братья Зеленские вспоминают, что в курене деда всегда при нем была книжка. «Черная Калитва», кажется, называлась. Про банду написано в ней. Берёг, конечно, дед книжку, но говорил: «Брехня! В общих чертах только правда...»

– А дид... – вспоминает Иван Зеленский,  младший внук ординарца  атамана, – «дид из чортив був», нычого не боявся... маленький, грузный, но подвижный. Кавалерист! Сохранилась и фотография: у куреня дед, внук и Каштанка, дедова любимица. Год 1961-й. Умер Андрей Петрович в 73-м.

– А по нашим семейным преданиям, – дополняет А. В. Куцеволов, – ординарцами Колесникова были родные братья его жены Оксаны – Опалетовы... А если сначала начать, то дед, командовавший до крестьянского бунта 40-й дивизией Красной Армии в Богучаре, приехал в Калитву, чтоб забрать к себе поближе жену и дочь. А тут – заваруха... И началось все с Кунахова двора, что «на Победе», на нынешнем втором участке. Там двое братьев в Красной Армии служили, а двое других были комиссованы по болезни. Одному из них при бомбежке по пути на фронт ноги повредило, другой тоже чем-то хворал. А продотрядовцы прицепились: «Дезертиры!». И ну в погреб – забирать все подчистую. Мать Кунаховых в слезы: «Мои ж сыны в вашей Красной Армии», а ее прикладами бьют. Тут Марко Гончаров и Иван Поздняков и вступились. Постреляли маленько во дворе, но никого не убили. Резня позже началась.

В тот вечер уважаемые люди села и решили идти на поклон к Ивану Сергеевичу, как к самому боевому, грамотному и сметливому калитвянину. Вместе думу думали всю ночь. Ну не мог им отказать мой дед!

– Где Колесников – там и правда, – говорили крестьяне разных мест, и к нему отовсюду собирались, – продолжает рассказ А. В. Куцеволов. – Одно время переписывался с нашей семьей борисоглебский краевед Самошкин, имя я запамятовал.

Так, он утверждал, что дед мой с «красной верхушкой» связь никогда не терял. Что был у него верный человек, передававший его письма в сороковую дивизию, в которых обмозговывалось будущее «отступление». И что уверенность его основывалась на личном знакомстве с Георгием Константиновичем Жуковым. А ведь его «гибель», которую он в деталях продумал, устраивала всех! Никого из родственников не посадили, не расстреляли. Убит и убит... Он не числился даже во «врагах народа».

– Потом, в 84-м году, у нас в квартире неожиданно появился подполковник КГБ Алексей Алексеевич... Вот только фамилию запамятовал. Да это нетрудно узнать, т. к. работал он в ту пору заместителем генерального директора электроаппаратного завода, – вспоминает Александр Васильевич. – До него мною и моим дедом никто не интересовался. Да и мы с братом помалкивали, раз не спрашивают. А Алексею Алексеевичу рассказал я все, что знал из семейных пересказов, с трепетом. Помню, он несколько раз пытался назвать цель своего визита: мол, внуки Колесникова ищут родственников. «Какие внуки? – самоуверенно восклицал я. – Мы с Алексеем и есть внуки! Зачем нам самозванцы?». И Алексей Алексеевич не настаивал... А ведь сейчас думаю: сглупил я. Наверное, действительно нас кто-то искал. Ведь если дед остался в живых, то и новая семья у него могла быть, и внуки... К тому ж Алексей Алексеевич, как мне кажется теперь, смотрел на меня тогда проницательно и грустно...

И тут Александр перескакивает в воспоминаниях в раннее детство, когда ему, 6-летнему шустряку, удалось в неравной драке одолеть нескольких хулиганов. Наблюдавшая потасовку бабушка Мария не вмешивалась, лишь потом сказала: «Я знала, что ты победишь. Всегда помни, чей ты внук». А в нем, и правда, тогда будто какие-то силы внутренние, будто родовое что-то всколыхнулось!

Пытаюсь осторожно пошутить: «Вашего деда называли ведь «матерым волком»... Не ощутили ли вы себя в той ситуации «волчонком»?» – и понимаю, что напрасно.

– Ну не был он волком, – обижается Александр. – Он был талантливым, думающим красным командиром. И о жестокости деда – неправда все. Если кто и отдавал жесткие приказы, то это начальник контрразведки «дядя Саша Конотопцев...». Кстати, я упоминал, что мой отец в ту пору был у него батраком и видел многое, и слышал. Хотя и доброе в «дяде Саше» было, бесспорно.

И, задумавшись, добавляет:

– А ведь посмотрите: почему-то после разгрома банды никого из соратников деда особенно не наказали. Почему?..

5. Меч радости

Когда впервые человек

Делам Творца не удивился

И сделал меч – и тем навек

И Злу, и Горю покорился...

Тогда и начались, наверное, стяжательства и распри на всей земле, – переходит со стихов на нерифмованную речь Александр Куцеволов. – И «белый клинок» моего деда, конечно же, не способствовал упорядочиванию мира, жизни, пусть и начиналось крестьянское движение в Калитве из желания справедливости, правды. Но от борьбы с насилием они, повстанцы, к насилию же и пришли. Потому что мечом секущим никого не научить и не воспитать. И, как поэт–бард, я выбираю Меч радости.

Я – воин Света,

Острый меч вложил в уста

мне Ангел Божий, –

И полилась не просто речь,

но СЛОВО,

что меча дороже...

Да, Александр Куцеволов не числит себя ни профессиональным поэтом, ни «тусующимся» литератором, скорее, бардом, несущим весть о том, что

Смерти нет на прекрасной Земле,

Жизнь ликует во всем Мирозданье!

Кто внушил поклонение Мгле,

Разрушенье назвав Созиданьем?

Куцеволов – за созидание посредством слова, за «экологию духа». Не владея какими–то приемами стихосложения, теорией стиха, Александр Куцеволов старается служить чистому Слову. Даже если невольный негатив вкрадывается в строку, он убирает его сознательно. Возможно, потому кто-то из пишущих назвал его стихи «белым на белом». Ну и что? Возможно, это и достоинство. Как тонкая высокая нота, которую не каждый может взять. У Александра получается.

В ноябре 2000 года Александр Куцеволов спешил на очередную «духовно-экологическую» конференцию в Харьков. Войдя в вагон поезда, отметил взглядом сидящего в сторонке попутчика в рясе священника. Священник, видимо, тоже узрел душу вдохновленную, горящую внутренним светом, «движущуюся» – среди полусонных и малоинтересных, понемногу отходящих ко сну совагонников. Священник, представившийся отцом Моисеем из Казахстана, подошел к Александру первым. И проговорили они всю вагонную ночь.

– Эта встреча так возвысила, вознесла мою душу, – искренне восклицает Александр, – что я до сих пор парю, как птица, на той высоте! А тогда: с поезда – на конференцию. С конференции – в скромную гостиницу, где внезапно и совсем неожиданно для меня написался первый стих «В луче Анастасии».

Стихопад начался потом! Александр едва успевал записывать приходящие строфы.

О России, Россоши и Калитве – родине деда есть у Александра короткое, но емкое стихотворение с названием «Зима и Россия»:

Зима и Россия, нарядные ели

И тройка лихая под звон бубенцов,

Морозы крещенские, злые метели

Достались нам всем, как наследство отцов.

Снега поднимались порою до крыши,

И удаль, и песни лились нам рекой.

Пройди хоть полмира, но краше не сыщешь,

Земли не найдешь хлебосольной такой.

– В Калитве не бывал с детских времен, – признается Александр. – Но теперь, после этой публикации, надеюсь обрести калитвянскую родню, всех обойти, найти место сожженного дедовского дома. Где-то возле старой школы или маслопрома. Говорят, там сейчас пустырь...

О творчестве, любви, красоте с Александром можно говорить бесконечно. Важно делать свое дело, творить красоту во всем, что окружает нас, утверждать Любовь. Ведь Свет, он не борется, а просто сияет! И тьма рассеивается сама.. Меч радости – не сечет. Он творит, он «сотворяет»:

Сотвори прекрасный луг,

Сотвори удачу:

В сотворении, мой друг,

Главная задача.

И рождение детей – тоже сотворение! Если б все люди умели возноситься в творческом порыве выше житейского, суетного – не было б этой тупиковости общества, к которой мы пришли.

Что можно добавить еще к восторженному монологу Внука легендарного Деда? Разве что его тонкие стихи, посвященные Ее Величеству Женщине:

Ликующим светом любимая женщина

Сердце наполнила, голову, грудь...

Не соглашусь никогда я на меньшее –

Песней Любви ты восторженной будь.

– Каждая женщина изначально Богиня, – дополняет Александр. – Но, чтоб стать ею, женщина хотя бы должна знать об этом. И я своими стихами пытаюсь ей помочь.

Может быть, моему деду в свое время было легче – люди тогда чище были, искреннее. Да, они тоже заблуждались в тупиках, придуманных лукавыми умами, но света внутреннего в них больше было. Он и выводил к Правде.

6. Племянники с улицы Горького

– А знаете, ведь живут и здравствуют еще племянники Ивана Сергеевича Колесникова, – звонит в редакцию Александр Куцеволов. – Они, дети его сестры Марии, конечно же, помнят из семейных преданий больше моего...

И вот мы на улице Горького. Степан Дмитриевич (1927 г.р.) и Николай Дмитриевич (1933 г.р.) Глуховцовы живут здесь с пятьдесят девятого. Два крепких, основательных дома «по-братски» уживаются в просторно-асфальтовом дворе. Беседа наша проходит в уютной чистой летней кухоньке. Жены братьев Тамара Павловна и Мария Михайловна тоже рады гостям, семейные фотографии из альбома принесли. Тем временем мы узнаем, что до заслуженного отдыха старший брат в локомотивном депо кочегаром работал, а младший шоферил в автоколонне. Работящие, правильные люди.

– В Россоши о нашем «историческом родстве» долгое время не знали, – рассказывают они. – Однажды мама, работавшая во вневедомственной охране сторожем, слово за слово о брате Иване Сергеевиче разговорилась с бригадиром этой организации, так тот неожиданной радостью засветился! Говорит: «Надо ж такой встрече произойти! Ведь именно отец мой передавал письма Колесникова из банды в Красную Армию...». Жалко, фамилию того человека позабыли.

– А в том, что Иван Сергеевич «вывернулся» из переделки между белыми и красными, и наша мать, и мы всегда были уверены. Да и наша бабушка, мать Колесникова, все время прожившая с нами (98-летняя долгожительница!) без сомнения верила в его «другую жизнь».

– У нас в семье говорят, что Колесников в юнкерской школе учился вместе с легендарным Тимошенко. С ним, по некоторым отголоскам, они вроде бы еще до войны, до 41-го, проезжали через Терновку, где тогда проживала семья. Но мать он тревожить не стал, посмотрел на жилье со стороны да поклон исхитрился передать. Наверное, так надо было...

–  Нет, чтобы все понять о дядьке, нужно с самого начала речь вести, – перебивает один из братьев.

– Тогда с его деда нужно начинать, – заключает другой. – Тот был полным георгиевским кавалером и получал за это хорошую пенсию. Может, и чудачеством это было по тем временам, но он платил своему сыну, т.е. отцу Колесникова, большие гроши за то, чтоб мальчишку не нагружали никакой крестьянской работой!

– Да-да, он сам учил его с малых лет военному искусству, выписывал специально учителей. Среди всех остальных девяти детей старший, Иван, был на особом положении! Как барчонок какой... Потому в развитии он и ушел далеко от своего крестьянского окружения.

– Его мать сказывала, что в семье были такие порядки. В избе: две «хатыны», т.е. комнаты. Одна из них называлась «светлой», или светелкой. И без деда, т.е. отца, туда никто не смел входить. Даже мать. А вот первенец Иван беспрекословно входил туда в любое время. Мало того, играл там на гармошке, пел. Будто второй отец.

– А бабушку нашу, Марию Андреевну, урожденную Акимову, впоследствии мать Колесникова, замуж за Сергея Никаноровича отдали обыкновенно, как водилось в те времена. Привели, сказали: вот муж будет. Сергей Никанорович был зажиточным, самостоятельным крестьянином, имел выездную тройку. Людей-работников не нанимал. Сильный был – это да! В кулачном бою, когда улица на улицу шла, одного, случилось, до смерти зашиб. Забрали в тюрьму в Острогожск на шесть месяцев, пока не разобрались в неумышленности... А жила семья в Старой Калитве, в районе сепараторного пункта – так это место называют.

– А еще: и одевали старшего Ивана не по-простому. А носил он сапоги хромовые, сплошные, навытяжку, что тогда было редкостью…

– Да, уточнить еще не забыть бы о младших детях, что будто б в пожаре погибли. Нет, они еще до поджога от голода поумирали...

– Снова мы ничего о деде Колесникова не рассказали, – сетует брат старший, – как у него, крестьянина, простого вояки, сам важный генерал прощения просил. За своего кучера, который стеганул его, шедшего посредине дороги. А дед шел да шел, несмотря на окрики. Гордый был. А после того удара кнутом воротился он домой, надел военную свою форму – и в церковь, куда правила генеральская коляска! И подошел, и в упор стал смотреть в лицо обидчикам. Не выдержал генерал взгляда...

– И, знаете, имея столько наград, ни разу этот прадед ранен не был, – подхватывает брат младший. – А еще об одном предке передавалось в роду воспоминание, как на турецкой войне он через границу за кашей для раненого земляка ходил. Тот совсем духом упал: «Умру, – говорит, – а каши так и не поем...». Тут предок наш и пошел прямо во вражью кухню, каши набрал и вернулся. Будто заговоренный.

– Да ведь и Ивана Сергеевича, деда моего, ни меч, ни пуля не брали, – восклицает присутствующий при беседе А. Куцеволов. – Ни разу не был он ранен ни в одном бою. Помните, вспоминала прабабка: прискакал он как–то после боя, стал раздеваться, а из шинели пули посыпались, будто застрявшие, но не достигшие тела... Как утверждают йоги, при высоком состоянии духа вокруг тела образуется своеобразный невидимый энергетический щит, будто защитное поле. Об этом в учении «Агни-йоги» говорится. Может, потому и тот прадед невредимый переходил к туркам и обратно! Однажды при беседе в Костомаровских намоленных пещерах мне духовница матушка Наталья Бессмертных так сказала:

– Сильная энергетика в вашем роду ходит.

–  Как бы не забыть еще одну историю рассказать, – возвращает беседу в более привычное, домашнее, без «энергетик», русло один из братьев. – В сорок третьем году одна женщина из Старой Калитвы поехала в Москву продать вещи или что–то там еще. А она с детства хорошо Колесникова знала. Вот, значит, в поезде она на верхней полке лежит, вниз смотрит, в пол. И замечает: мужчина ходит туда–сюда, обувка хорошая, крепкая – заметная! Прошло какое–то время – снова та же обувка идет! Подняла глаза, а тот мужчина прямо к ней подошел, положил белый батон хлеба в подол (это в голод-то!) и молча ушел. Она, приехав домой, сказала Колесниковым – матери и братьям: «Глядить же: Иван живой. Никому только не кажить, а то всех заберут... Это он мне хлеб дал. Узнал...».

7. Послесловия

Еще в середине нашей публикации об И.С. Колесникове и его потомках в редакции районной газеты «За изобилие» раздались звонки из Россоши от М.И. Семко, из поселка Начало от М.И. Ломовой и И.М. Романцова, из Старой Калитвы – от П.Ф. Ремезова. Внучка ординарца атамана, Андрея Петровича Отрешко, В.И. Отрешко, зашла в редакцию сама. Все эти люди хотели поделиться с корреспондентом и читателями своими семейными преданиями и невольными биографическими пересечениями с легендарными событиями, описанными в очерке. Они желали дополнить, уточнить, продолжить повествование. С каждым из них состоялись неповторимые встречи.

– Есть у меня что добавить к вашим поискам, – говорит Павел Федорович Ремезов, пенсионер из Старой Калитвы. – Начну с расстрела продотрядовцев. Моя мать рассказывала, что в тот первый день восстания дядько мой Василь Данилович Ремезов получил наказ отвезти их лошадьми в Терновку, где обосновался штаб по продразверстке. А дорога тогда по лукам (т.е. по лугу) пролегала. Только они за околицу по низу «Победы» – тут и перепнули им дорогу Марко Родионов, Микита Кунахов и Конотопец. И еще двое – фамилий не помню. Они и постреляли всех тех хлопцев-уполномоченных. Первый начал стрельбу Марко. Конь с санями от выстрелов – до дому наутек. А стрелявшие – в церкву. И давай звонить «хриплым звоном», что означало сбор по тревоге. Тут и про Колесникова, прибывшего на побывку, вспомнили.

Потом о легендах и фантазиях. Много их было! И о Маньчжурии, где якобы наш односельчанин видел Колесникова (а ведь война там всего–то 14 дней длилась!). И еще одну я сейчас перескажу. Был у нас в селе мужик такой, по фамилии Ковалев, а по прозвищу Кузьма Забовтаный. Так тот утверждал, что «в Казахстане Колесникова бачилы». А вот Мыкола Журавлев, тот родился и жил по соседству с Колесниковыми, всех хорошо знал в лицо. И случилось ему в 55–56-х годах быть на лесоразработках в Кировской области. Однажды в лесах заблудился. Плутал-плутал, вдруг: «Стой!» Двое солдат вышли. Услышав, что заблудился, стали совещаться: отпустить или начальству показать. Решили все–таки вести в штаб. Привели, стали начальника ждать. И вот входит... Иван Сергеевич. Спрашивает: кто? Откуда?

– Из Воронежской области? Из Старой Калитвы?! – удивляется. – Выходит, мы земляки. Как там, на родине?

И, главное, себя не называет. А Журавлеву и так все ясно. И, кажется, узнал его сосед по детству... Все рассказал Мыкола про Калитву, что знал. Проводили его военные на 150 метров от штаба и отпустили с миром, указав дорогу.

– Скорее, фантазия, – заключает логически мыслящий П. Ф. Ремезов. – А вот читал я где-то с большим интересом о председателе ГПУ области по фамилии Алексеевский, что погиб он под Митрофановкой как раз в том бою с остатками банды Колесникова. Вот тут вопрос явно интересный: в этот бой взяли они с собой одного из наших калитвян – красноармейца Семена. По фамилии то ли Глуховцов, то ли Пилипенко. Но по-уличному точно Пылыпкина. Взяли потому, что он хорошо знал Колесникова в лицо. Так уже в начале становления колхозов, помню точно, этот Семен, сидя у нас в хате, говорил: «Бачив Колесникова два раза в бою, показал Алексеевскому, а потом Иван Сергеевич як скриз зэмлю провалывся. А минутами позже и сам Алексеевский погиб. Вот тут закавыка и начинается...

Мария Ивановна Ломова, пенсионерка из поселка Начало, в прошлом агроном-семеновод, рассказала нам о том, что дед ее, Марк Антонович Кривошляпин, уроженец Новой Калитвы, был близким другом Колесникова. Они учились вместе в офицерской школе, за одним столом сидели. Вот и снимок сохранился (слева Кривошляпин, справа сидит Колесников). Потом их пути разошлись. Дед, служивший в царской армии, попав однажды в окружение на целых два месяца, люто поголодав, перешел на сторону красных. А однажды между боями решил он наскоком побывать в Новой Калитве, повидаться с домашними. Только порог переступил, и тут следом в хату забегают трое. Дед:

– Стойте!

Те оторопели.

– Чьи вы? – спрашивает по-командирски.

– Колесникова, – отвечают.

– Тогда я записку напишу ему, – обрадовался дед. – Только срочно передайте!

Что он там написал, отец М .И. Ломовой, рассказавший дочери о деде, не знал. Но один из незваных гостей ускакал с запиской. Двое остались. Вскоре в хату «влетел» сам Колесников. Они с дедом дружески обнялись, руки пожали. Проговорили потом до рассвета. И тут дед вытащил какую-то «бумажку с линиями», наверное, карту... дед все повторял:

–  Ваня, ты проиграл... Погубишь себя и своих хлопцев!

Долго мороковали они над картой. А к утру Колесников написал Марку Кривошляпину «пропуск» от своих головорезов.

– А после войны с немцем, это я уже сама слышала, – продолжает рассказ М.И. Ломова, – сказывал уверенно мой дед, доживший до 53-го, что «не убили Ивана, ушел он в южные края»...

Иван Митрофанович Романцов, тоже житель поселка Начало, бывший учитель и директор Алейниковской школы, а ныне пенсионер, вспоминает:

– Мать моя, Мария Васильевна Пархоменко, рассказывала, что в Калитве наша семья и семья Колесниковых жили через два дома. Когда горел тот их дом, о котором вы писали, моя мать помогала выбрасывать из окон вещи. Да, подожгли бандиты, но там была какая-то личная месть. А вот о том, чтоб колесниковцы грабили – не слыхал я от старых людей. Они защищали свое – это правда! А грабившие красноармейцы, выходит, и были бандитами. Ведь когда семью в двадцать с лишком человек оставляли без крохи еды на завтра, что оставалось: идти с утра грабить других?

Мария Ивановна Семко, пенсионерка, что живет над всем известным магазином «Россошанец», порекомендовала корреспондентам обратиться к своей сестре Наталье Ивановне, живущей в Старой Калитве. Потому что в молодости та ездила по вербовке работать в Читу – прачкой в воинской части. И то ли видела сама, то ли слышала о мужчине, что искал среди наемных девчат говорящих на калитвянском наречии. Твердил им:

«Дочь у меня там, в Калитве, Таня... А я тут, в Маньчжурии живу, фермерствую. Вот бы с вами в Калитву!».

– А детей у него не было, говорил, – пересказывает М.И. Семко. – После Маньчжурии Колесников, по калитвянским разговорам, стал жить в Москве. Тогда и смог в Калитву приезжать. Говорят, очки и бороду накладную носил днем. А по вечерам, с родными и верными друзьями встречаясь, снимал их...

Валентина Ивановна Отрешко, недавно переехавшая с Украины в Россошь внучка ординарца Колесникова, утверждает, что сама слышала, как дед говаривал:

– Я лично передавал пакеты от Колесникова Буденному.

И еще уточняет, что не один раз прошелся саблей по дедовой спине атаман, а четыре раза полосовал...

И вот все встречи позади, повествование о них близится к завершению. А что же имеем мы на ниве своих исследований? Краевед Самошкин утверждал, что Колесников с Жуковым не встречался. Писатель Василий Ксенофонтович Карпов, уроженец Новой Калитвы, в книге «Черная Калитва» очень серьезно подошел к теме крестьянского восстания в нашем крае и в 50-е годы смог сквозь имеющиеся в то время всем известные препоны сказать все-таки правду, настолько цепляющую за живое, что, по воспоминаниям, здравствующие тогда родственники героев книжки даже, случалось, вырывали с яростью некоторые страницы.

А вот читаем у нашего земляка Виктора Будакова (сборник «Русская провинция»):

«В пепел превратятся села, которые встретят нас предательскими нападениями. Кулаки, дезертиры, бандиты понесут должную кару. Карающая рука революционная занесена над ними», – это строки из воззвания чрезвычайного уполномоченного Воронежского губисполкома в адрес Старой и Новой Калитвы, Терновки – мятежных слобод на юге губернии. Выразительная лексика приговора, энергичные тон и стиль – уже хорошо знакомые к той поре... Вообще бы пора сполна опубликовать все эти карательные изуверские приказы, чтобы нынешнее поколение могло не из третьих уст и переложений судить как о самой революционной и ультрареволюционной обстановке с ее красным террором, так и об одном из ее ведущих вождей – «демонов», чтоб не оставалось за семью печатями то, что творилось на высших этажах «революционной» фанатичности, ненависти и безнародности...»

Резко? Наотмашь? Но не согласиться с этой цитатой невозможно.

8. Судьба простая, всем на удивленье.

Рассказ внучки ординарца атамана.

«Утром, незадолго до привала,

Возле незнакомого села

Пуля парня в лоб поцеловала,

Пуля парню брови обожгла.

К.  Ваншенкин

Ивану Андреевичу Отрешко, сыну ординарца И.С. Колесникова, ветерану Великой Отечественной войны, живущему в Россоши на улице Воровского, аккурат 81 год. На фронт попал он в сорок первом восемнадцатилетним пареньком и вскоре в одном из боев был очень тяжело ранен. Оказался в госпитале, располагавшемся в городе Томске. Долгое время «колдовал» над ним, сохраняя израненную руку, искусный хирург по фамилии Гофф. А дочка его, тогда еще школьница, Инночка, помогала ухаживать за ранеными. Будущая поэтесса Инна Гофф, автор стихов известной песни «Поле, русское поле...», почему-то особенно выделяла из всех выздоравливающих именно россошанского паренька. Ему и читала она свои первые стихи...

На родину, в Старую Калитву, возвратился Иван Андреевич по инвалидности в 42-м. Его тут же пригласили военруком в сельскую школу.

Тяжело переживал фронтовик оккупацию, со слезами на глазах приветствовал освободителей, изгонявших фашистов из родного села, с чистых уютных улиц Россоши, где в послевоенные годы предстояло ему учиться в мясо-молочном техникуме и получить диплом с отличием. А сохраненная израненная рука, кстати, настолько окрепла, что фронтовик даже выучился играть на баяне, купив веселый инструмент! К тому времени уже и семья была у Ивана Андреевича, и дочь Валентина успела родиться в 45-м, ко Дню Победы.

И тут разыскала его уже известная поэтесса Инна Гофф, когда вместе со своим мужем поэтом Константином Ваншенкиным готовила воспоминания о своих госпитальных встречах с фронтовиками. Завязалась переписка, длившаяся вплоть до смерти Инны Гофф, весьма ранней. И не только переписка: Иван Андреевич не один раз гостил в поэтической семье, на Ломоносовском проспекте столицы. Вот и книги на полке с дарственными надписями напоминают о былой дружбе: Инны Гофф- «Биение сердца», Константина Ваншенкина – «Стихотворения». Вчитываемся в строки на их титульных листах: «Защитнику нашей Родины Ивану Отрешко и жене его Антонине с самыми дружескими чувствами от автора. Инна Гофф. Москва, 1958 год»; «Ивану Отрешко с пожеланиями всяческих радостей. К. Ваншенкин. Москва, 69-й год».

Думается, что книги эти могут по достоинству занять место в нашем краеведческом музее, с позволения И.А. Отрешко, конечно.

А судьба у фронтовика задалась, можно сказать, счастливой. И на Урале побывал, где работал по специальности, технологом, и мастером на заводе техоснастки трудился. Много наград у ветерана, и среди них главная солдатская – «За отвагу».

9. Онемевшая жизнь

Воспоминание о М.Д. Колесникове, двоюродном племяннике атамана-повстанца

Он был не просто немым, а немым – вынужденно. Что, как говорится, две большие разницы.

История «немоты» его началась в двадцать седьмом, когда способный парубок из Старой Калитвы поступил на учебу в один из воронежских техникумов. Одетый в домотканое полотняное (другой одежины простые калитвяне и не знали еще), на вопросы горожан–сокурсников: как там в деревне с колхозами, Михаил наивно–искренне отвечал: «Кто ж лентяев и хозяев доряду ставит?» За такой ответ – моргнуть не успел! – угодил Колесников на двадцать пять годков без права переписки. Вместо учебы довелось ему повидать и Командорские острова, и Алеутскую гряду, где ровно десятилетие вместе с другими каторжниками выполнял изнурительную и бессмысленную работу – переносили обычную землю с одного холма на другой... Поэтому бывший калитвянин рад был вырваться даже под пули, добровольцем, когда «обозначился» Халхин-Гол. А кинули в такое пекло, откуда вернулись единицы. Михаилу Дмитриевичу повезло! После Халхин-Голской заварухи срок скостили. Но, по предписанию в документах, до дому возвращаться было нельзя. Потому в тридцать девятом устроился в другом хозяйстве, в поселке Начало. Оттуда и на фронт пошел в сорок первом. А когда получил контузию, то, оклемавшись, решил он, жизнью ученый, сказаться немым, «шоб язык бильшь нэ пидвив». Тем более что за дядьку, атамана-повстанца, еще спросить могли... Но говорят: Бога не гневи  обманом! А ведь в сорок третьем бойца действительно тяжело ранило. Осколок снаряда задел шею и нарушил функцию голосовых связок. И два месяца потом он «навсправдок» не мог разговаривать. Но – прошло. А опыт молчания пригодился. Немоту так и симулировал потом. Всю жизнь ни с кем ни слова. Только с женами (а судьба определила несколько раз жениться), говорят селяне, разговаривал. Невольные свидетели, случалось, слышали с улицы басовитый гомон в их хате. Но для всего «мира» Михаил Дмитриевич оставался Немым.

С долгой войны Колесников возвратился в сорок седьмом, теперь уже на родину, в Калитву. Тут в военкомат вызвали, где вальяжно-самоуверенный начальник встретил молчуна словами: «А, политическая рожа явилась!» За что тут же был взят «за грудки» сильной рукой и приподнят над столом... За это еще двенадцать лет отсидел в Чите. Кузнечил там. А в Калитве потом рыбачил в речном хозяйстве, сапожничал на дому.

Много уж лет нет на свете этого человека, а мне он отчего-то очень отчетливо помнится. Седой уже, усы украинские, бравые, а взгляд до того понимающе-проникновенный что голоса, слов и не надо, казалось. А однажды в библиотеку пришел за книгой. Говорил! Спросил Льва Толстого. В ту пору жил он уже в соседней Лощине у новой «бабушки», похоронив свою калитвянскую жену. А разговаривать на людях как раз к семидесяти своим годам и начал. По первости с оглядкой. Зять В. Т. Зеленский вспоминает: «До такого курьеза доходило: в Лощине – балакае, в Калитве – не можэ!»

Приедут, бывало, с «бабушкой» в Калитву к зятю, свинью там забить или праздник какой. Сидят за столом. Михаил Дмитриевич молчит упорно. А тут после рюмочки песню родня затянула: «Ой, вышенька, черешенька...». И он, забывшись, запел!.. А голос густой, хороший, нерастраченный.

– Да ты же немый! – толкает сосед. Дед Михайло смущенно умолкает.

А лет за шесть до кончины все же стал разговаривать, не таясь.

Такая вот «песня». Такая поневоле «онемевшая» жизнь.

Записи сделаны в 2001-202 году.

10. От красного – до белого

В начале января 2011 года последовало неожиданное продолжение повествования об атамане Колесникове.  На публикацию вышеизложенного в газете «Воронежская неделя» откликнулся внук двоюродного брата атамана  Николай Васильевич Игнатенко.

– Хочу рассказ о нашем родиче-атамане и дополнить, и уточнить. Мой дед Петр Федорович Колесников, 1888 года рождения, служил у красных в одной сотне с Иваном Сергеевичем, но под его же началом. По семейному преданию, когда они оба попали в окружение и дед мой был ранен, братуха Иван на своем коне вывез его с поля боя, прорвавшись к своим. Какое-то время Петр Федорович лечился в госпитале. А когда, комиссованный, домой добирался, то в Россоши, на станции уже, был огорошен новостью: «В Калитве у вас банда! Банда Колесникова…»

А почему И.С.Колесников в Калитве оказался (да еще «военную» кассу прихватив – до сих пор по селу шепоток ходит…), нашему собеседнику из рассказов деда и матери помнится так. Противостояние красных и белых вояк за одну неказистую деревушку зашло в тупик. Засели там белогвардейцы – и ни с какого бока красных не подпускают. День проходит, другой – все без толку. И тут Иван Сергеевич придумал какую-то авантюру и с малым совсем числом солдат под покровом ночи вытурил беляков. Деревушку-то освободил, но… без приказа. За что его, Колесникова, – к разжалованию! А он, гордый, и ждать не стал, рукой махнул, да и в Калитву подался.

Об удалой силе И.С. Колесникова в семье Игнатенко – своя притча: Едут Иван Сергеевич и двое других повстанцев на задание. И тут нападает на них аж девять вражеских солдат! Тогда атаман, и – мускулом не дрогнув, дружкам командует: «Вам – вот тех двоих уложить! Справитесь? А мои – семеро…»

Или еще картинка. Как-то гонятся красноармейцы за повстанцами. Преследуемые скачут мимо арбузного поля. Так Иван Сергеевич на скаку один арбуз, другой – хрясь, хрясь! – саблей. Соскочил, алой арбузной сукровицей жажду утолил, семечки сплюнул, утерся рукавом и – дальше, рисковый и отчаянный!..

Когда жива была еще мать рассказчика Прасковья Петровна Колесникова (а фамилию свою, гордясь ею, она упрямо не меняла, выходя замуж дважды), велела сыну переснять давнее пожелтевшее фото, на котором и отец ее (крайний слева), и она (рядом в галстуке), и Александр Сергеевич Колесников с женою Пелагеей и дочерью Марией на руках (крайние справа), и их сын Иван – слева, поддерживаемый Петром Федоровичем.

Это – двоюродная ветвь  рода Колесниковых.

Прослеживаем: У Александра Сергеевича и его жены Пелагеи было трое детей. Сын Иван (1924 г.р.), способный к грамоте и работавший в Новокалитвенском районе первым секретарем райкома комсомола многие годы, начиная с 1947-го. А еще дочь Мария и глухонемой от рождения сын Николай ( о нем ниже).

11. «Комендант Кремля»

Легенда о том, что Иван Сергеевич Колесников остался жив, принимается двоюродной ветвью Сербэнков так же положительно, как родными племянниками и внуком атамана. Да, они слышали о приезде Колесникова в Старую Калитву. И родственник его И.Н.Семко, человек серьезный, по сей день об этом говорит утвердительно. Более того, родственник самих Игнатенко, Иван Тихонович Колесников, москвич, которому сейчас уже за 90 лет, в бодрые свои годы преподававший в университете на Ленинских горах, приезжая в Калитву, делился такой «информацией для размышления». Мол, комендант Кремля – полный тезка атамана – тоже Иван Сергеевич Колесников… Но сколько ни пытался узнать о коменданте больше, ничего не выходило, т.к. тот «был засекречен». Телевидение тогда только зарождалось, а документальную кинохронику просматривал пристально. Да что толку? Жизнь прошла, а с комендантом Кремля так и не встретился…

Иван Николаевич Семко, к прабабушке которого приезжал, якобы, Иван Сергеевич в 1962 году, тоже вспоминает:

– Мой батька был большим любителем чтения газет. Подписывался на «Красную Звезду». Вычитав там строки «комендант Кремля И. С.Колесников», все заводил разговоры с башковитыми односельчанами: «Как вы думаете, – он или не он?»

Многие старожилы местом рождения Колесникова называют Чупаховку, иногда – район маслопрома. Окончательную ясность, наконец, внес Н.В. Игнатенко.

– Чупаховка – это и ныне густо заселенная часть «Победы», т.е. второго участка села. От моего дома и считайте. Или же от Митрофаньева яра, который за нашими огородами – как угодно.

А дом, в котором родился и жил Иван Сергеевич, стоял на бывшей Щаблёвой улице, даже в проулке – перед Яром. И бывшая деревянная церковь стояла неподалеку.

– Да вот же, одно из моих окон выходит на тот пустырь, – уточняет собеседник, показывая заснеженную даль, свободную ныне от жилых строений. Лишь белые прямоугольники фермы виднеются.

– Кстати, – вспоминает он, – фундамент ведь от сгоревшего дома Колесниковых таким прочным оказался, что строившийся в 1964 году наш односельчанин Андрей Моисеевич Мельников брал оттуда хороший, крепкий еще кирпич. И даже один нашелся вроде как с инициалами – КСН – Колесников Сергей Никанорович.

Пока рассказывал все это потомок знаменитого рода, окно с видом на бывшее «поместье» Колесниковых подернулось вечерней синевой. Вот и заторопился хозяин курочек закрыть (лисы ведь совсем одомашнились, по огороду разгуливают!) Тем временем жена его, чтоб не обидеть благоверного, деликатно так заметила:

– Сербияне – они не простодушные… Вроде и не коварные, но себе на уме. Они мудроватые, находчивые, никто их не обдурит и не проведет. Такой была свекровь. Сын ее проще и улыбчивее.

12. «За свои четырнадцать наделов…»

И сказано, и записано немало. Все это порождает новые вопросы. Что и приводит вновь на порог к самой близкой родственнице – родной племяннице И.С. Колесникова Анастасии Павловне Гуриковой (прим. – первый наш разговор, легший в основу зачина этого повествования, состоялся 12 лет назад). Невзирая на прожитые 86 лет, ум у нее – острый, а память – цепкая и поныне. На вопрос о том, в каком родстве с атаманом состоял Александр Сергеевич Колесников,  А.П. Гурикова отвечает, ведя мысль издалека:

– Он, Иван Сергеевич, в банде воевал за свои четырнадцать наделов, а не за народ… Так мне бабушка, его мать, говорила. В ту пору землю ведь наделяли только на едоков мужского пола. Так что Александр Сергеевич, о котором рассказал Игнатенко, мог происходить от кого-то из этих 14 мужчин семьи Колесниковых. А наделы эти находились в Смолыни, местности, где земли самые лучшие, черноземные, смоляные.

И снова перебирает в памяти собеседница «монисто» родства, сетуя, что годы рождения могла и перепутать. Но по младшенству за Иваном Сергеевичем точно шел Павло, её отец.

– В пору их «красной» службы у Будённого мой батько поменьше чином был – служил в разведке.

А Иван Сергеевич и Грыцько (Григорий Сергеевич) служили эскадронными командирами. Когда Иван покинул расположение Красной Армии, говорят, Буденный, якобы, присылал за ним посыльных со словами: «Вернется – прощу…»

Как потом сложилась судьба Павла и Грыцька? В 1923 году они поселились на хуторе Солонцы. Здесь Григорий работал бухгалтером, вступил в партию. Павло беспартийным был, но его посылали и шахты осваивать, и перед войной военный завод налаживать в Криворожье. Оба брата воевали в Великой Отечественной и оба погибли в боях. Павел – под Москвой, а Григорий – под Харьковом.

Сестра Ивана Сергеевича Мария вышла замуж за Глуховцова, стала жить в Россоши. Бабушка Мария Андреевна Колесникова до преклонных лет жила у дочери Марии Глуховцовой. Последние годы провела в Одессе и умерла там же, у внука Фёдора Григорьевича Колесникова.

Другая сестра атамана Прасковья Сергеевна жила также в Россоши, в замужестве носила фамилию Даниленко.

Младшие три сестры и брат умерли еще в юном возрасте.

– А вообще наш род отличается долгожительством. Говорила мне бабуся, что в стародавние времена одна из наших прабабок около 150 лет прожила. А деды-братья тогда с Турецкой войны и крестов наградных назавоевывали, и добра навезли, потому род Колесниковых богато и зажил!

По воспоминаниям бабуси, ее свекры дед Никанор с женой были справными хозяевами и нраву степенного, не злого. Свекровь моей бабушки не корпела над богатством, умела делиться. Бывало, пока на базар муж (по-здешнему, – хозяин) пошел, невестке говорит: «Иди, перекинь соседке Ульяне через забор мешок муки, ведь помогала она нам в поле…» И решительно все умела, даже свинью зарезать и разделать, пока Никанор был занят то с внуком, то другими более важными делами. Только и скажет невестке: «Ну-ка, соломку стели. Это поп пусть постится, а я постного борща не хочу. Сейчас свежина будет!»

­

13. Глухонемые из рода Колесниковых

В двоюродной ветви было двое настоящих глухонемых: и силы выдающейся, и по интеллекту – не дураки. Оба – Николаи. Оба – 1928 года рождения. Николай Александрович Колесников в свои взрослые годы жил на хуторе Новая Мельница, работал в полеводческой бригаде. В 1955 году вместе с упряжью волов попал в грозу. Подгоняя животных, поднял вверх железные вилы, тут же «поймавшие» молнию. Удар оглушил даже волов. Волы потом оклемались, немой Мыкола – нет.

Другой немой Николай Семенович Мельников – сын сестры деда Н.В. Игнатенко – Петра Федоровича. Сестру звали Пелагея Федоровна. Так этот немой жив-здоров и поныне, на одной улице с Игнатенко и живет. На языке жестов (через родичей Игнатенко) вносит уточнения и обещает показать и остатки фундамента дома Колесниковых, и место старой деревянной церкви. До недавних времен и он там, поблизости, жил. На материнском подворье. Своей причастностью к роду атамана Немой гордится. Многие годы подряд спрашивал в сельской библиотеке любые материалы о нем.

14.   Огонь неутолимый

О причине вражды бандита Яшки Красноруцкого с семьей Колесниковых, приведшей к поджогу дома и гибели младших детей (по утверждению А.П.Гуриковой, не сгоревших в буквальном смысле, а угоревших и умерших позже на руках у старших представителей семьи). У Яшки Красноруцкого была невеста – красавица Олька, увидев которую отец И.С.Колесникова определил ее достойной кандидатурой для второго сына Павла и заслал сватов, не спрашивая мнения ни самого сына, ни невесты. Тут же сыграли свадьбу. А через 12 дней Павло был призван в Армию. Через положенный срок Олька родила дочь Наталью. Яшка же Красноруцкий лютовал! Потому месть и обратил на «дом Колесниковых», а не на Павла, которого жениться попросту заставили. Далее, рассказывает А.П.Гурикова, ее будущий отец Павло, возвратившись со службы, узнал, что жена Олька не только загуляла в его отсутствие, но и заразилась «нехорошей болезнью». Ольку бросил, а дочь воспитывалась у его матери Марии Андреевны Колесниковой. Вскоре Павло женился на Анне Тихоновне Шаповаловой, которую встретил, проживая одно время на Украине. Привез ее в хутор Солонцы, где и родилась дочь Анастасия. Дети Анастасии Павловны Гуриковой: Наталья Васильевна живет в Чернигове, Любовь Васильевна – в Волгоградской области, Клавдия Васильевна – в Россоши, Виктор Васильевич и Александр Васильевич – в Старой Калитве. Евгений Васильевич похоронен на одном из кладбищ села.

15. Дело было в Ташкенте…

И все-таки в конце беседы Анастасия Павловна, не склонная поддерживать всяческие легенды и фантазии о «второй» жизни дядьки, пересказала такую «небылицу». Будто какая-то женщина здешняя по прозвищу или по фамилии Зайцева волею судьбы (а скорее голода, от которого в ту пору разбегались калитвяне в разные края страны) оказалась в Ташкенте и работала там в чайной, по-ихнему – в чайхане разносчицей. В Калитву возвратилась после расправы с бандой Колесникова и принесла с собой вот какую «басню».

Ивана Сергеевича она хорошо знала с тех пор, когда еще бегали на бугор на «релях» (качелях) кататься. Он тогда парубок был, а она – так вообще соплюшка. И вот она – в Ташкенте. Уже и весть до нее дошла, что в Калитве банду приструнили, и жизнь налаживается… И тут в их заведении стали появляться двое русских. Широкие в плечах парняги. И обедать всегда садятся в самый дальний угол. За фикус. Сам хозяин с ними вроде как недомолвками общается. Правда, он со многими русскими какую-то хитрую дружбу водил. Но девице те двое парней очень уж знакомыми показались, ну вылитые Иван Колесников да Василь, что через два проулка жил в Калитве. Так дня три прошло. «Ну, сегодня удивлю их, – решила разносчица, – как подойду да скажу: Васыль! Иван! А я вас знаю». Вот уже и пришли, и за столик свой отдаленный снова сели Василь да Иван. Только за поднос взялась, а тут какая-то неразбериха на входе. А это военный патруль! Девка и моргнуть не успела, как сидевшие за фикусом будто растворились… Долго мучила ее эта загадка. А еще то, что землякам открыться не успела. А потом заметила, что там, в углу за фикусом пол мудреный какой-то, будто подпол внизу. И стена невсамделишняя… Хитрый чайханщик тут как тут, смотрит испытывающе.

– Где они? – только и спросила.

– Далеко уже они. Вылезли за городом через сухие колодцы да за границу подались!

16. Чужак

– Может, это и «устное народное творчество», – продолжает А.П. Гурикова, – но грели такие байки надеждой всю близкую родню. Даже к колдуну, жившему в другом районе, обращались: жив или нет дядько Иван? Колдун сказал: «Не поминайте его! Он живой. Он зайдет к вам один раз, захочет на вас посмотреть. Но спросит про худобу (т.е. про домашнюю скотину)»… После того прошло много лет. После оккупации уже дело было. И вправду, сказывала мать, заходил незнакомец, молвил:

– Вот люди меня к вам направили, сказали, что тэлыця (телка) у вас есть продажняя…

– Да яка там тэлыця, сами еле выжили!

Когда незнакомец ушел, осенило: прямо как колдун предрекал! Но где ж тот мужик?

– На Анновку какой-то чужак пошел, хорошо одитый… – говорили видевшие его хуторяне.

И только крутится в памяти строчка некогда популярного шлягера «Скажи мне правду, атаман…»

                                                                                   2001- 2011 г. г.

с. Старая Калитва

1 Колесниковское восстание –  повстанческое движение воронежских крестьян в 1920-22 гг. Основной причиной вспыхнувшего 7.11.1920 г. в Острогожском уезде крестьянского восстания стало недовольство местного населения продовольственной политикой советской власти. Неурожай 1920 г. не был учтен воронежскими продорганами при сборе осенней продразверстки. Для противодействия произволу местных властей в южных уездах Воронежской губернии стали создаваться вооруженные отряды. Один из них поднял в ноябре 1920 г. в слободе Старая Калитва Острогожского уезда антисоветский мятеж, который перерос в крестьянское восстание, охватившее Острогожский, Павловский и Богучарский уезды. Военным руководителем восстания стал житель Ст. Калитвы, в прошлом красный командир, И.С. Колесников (1894-1921). Ему удалось в короткий срок сформировать из восставших крестьян дивизию  (около 5 тыс. человек). В ноябре 1920 г. под контроль колесниковцев перешел весь юг Воронежской губернии. Восставшими не выдвигались политические требования, их единственный лозунг «Против грабежей  и голода». Стремительный рост восстания вынудил губернсое руководство обратиться за помощью в центральные органы власти. Вскоре в уезды, охваченные восстанием, были переброшены армейские части, которые в начале декабря 1920 г. разгромили основные силы Колесникова. Ему удалось с остатками своих сил уйти в сопредельную Украину. В конце января 1921 г. И.С. Колесников во главе небольшого отряда появился в Богучарском уезде. В это время военное руководство Воронежской губернии было занято борьбой с антоновцами и махновцами. Поэтому в течение 1-й половины февраля 1921 г. колесниковцы снова взяли под свой контроль  весь юг Воронежской губернии. В середине февраля в мятежные уезды были направлены красные части. Чтобы избежать повторного разгрома, Колесников решил объединить свои силы с тамбовской повстанческой армией А.С. Антонова. Для этой цели он совершил 2-недельный рейд по Острогожскому, Павловскому, Калачеевскому и Новохоперскому уездам. Попутно повстанцам удалось частично захватить уездные города Калач и Новохоперск. В итоге Колесников смог вывести на Тамбовщину самую боеспособную  часть своих сил – около 500 человек. 28.2.1921 г. Колесников стал командиром 1-й антоновской  армии. С уходом Колесникова на Тамбовщину основные силы воронежских мятежников распались на небольшие отряды, которые перешли от открытого противостояния советской  власти к партизанской войне. Голод, вспыхнувший на почве непродуманной продовольственной политики местных продорганов, привел к обострению повстанческой борьбы. С возвращением Колесникова в Воронежскую губернию в начале апреля 1921 г. борьба восставших крестьян на короткое  время приняла прежний размах. Внезапная гибель вожака повстанцев 28.4.1921 г. значительно снизила боевую активность восставших. Потерпев несколько поражений подряд от красных частей, колесниковцы к лету 1921 г. окончательно перешли к локальной партизанской борьбе. К началу 1922 г. под влиянием НЭП последние формирования воронежских повстанцев самоликвидировались.  (Из «Воронежской энциклопедии»).