* * * 

Когда на небе полная луна,

Когда на Волге ты совсем один –

Кувшинкою персидская княжна

Всплывает из отверженных глубин.

Пускай ты не назвал её женой.

Слов запоздалых – нет! – не говори.

Пусть, осиянна синею луной,

Она цветёт до утренней зари.

Пленённая персидская княжна,

Тебя навечно взявшая в полон –

Пускай она качается, нежна,

Кувшинкою на дрёмной глади волн.

Ей безразличны и людская молвь,

И свойственный преданьям приукрас,

Что злее зла была твоя любовь,

И холоден огонь кинжальных глаз.

Под крики «Нас на бабу променял!»

Она, струя потоки стылых слёз,

Лишь вопросила с грустью: «Кинешь мя?..»,

В казачьем оре потонул вопрос.

Не говори, как ты её любил,

Ватажеству шальному предан в дым…

Ведь ты не виноват, что выбор был

Меж нею и всем миром остальным.

* * * 

Да что же вдруг случилось с нами?

Куда нас чёрт с тобой занёс?

«Прош-ш-шло…» - бумажными цветами

Шуршит заброшенный погост.

Прошло ли? Ой ли? Не вчера ли

Здесь дождик лил, закат кровил?

И, полный блоковской печали,

Бродил мальчишка меж могил.

Я подошла к нему поближе,

И он воззрился на меня…

Ах, этот мальчик ярко-рыжий,

Как сполох майского огня!

Он молча взял меня за руку,

И я подумала: «Поэт!»…

Он первый преподал науку

Влюбляться в тех, кого уж нет.

И, пыль столетий с фотографий

Смахнув, мы постигали вслух

В щемящей грусти эпитафий

Поэзии бессмертной дух.

Мне пригодилась та наука –

Да будет проклята она! –

Ведь я на грани смертной муки

Не раз бывала влюблена.

Так безоглядно, безответно,

Закусывая губы в кровь…

Всё уходящее бессмертным

Способна сделать лишь любовь!

* * * 

Ну, какое же мне прощение?

Обо всём я знала заранее:

Не любить тебя – преступление,

А любить тебя – наказание.

Очаруешь до помутнения.

Наизнанку мне душу вывернешь.

Окаянное самозабвение

Есть в твоём погибельном имени.

Для всего остального мира я

Навсегда отныне потеряна:

Без тебя – удручённо сирая,

Хоть в любви твоей не уверена.

Ох, уж эти мне песни грустные!

Ох, уж эти пляски разбойные!

Ох, уж эти волосы русые –

Неприкаянно своевольные!..

И какая тут, право, разница,

Кем ты мне повсюду мерещишься –

То уральским ясенем блазнишься,

То таёжным мраком ощеришься.

Усмехнёшься из омута тёмного,

Горным эхом окликнешь: «Милая!..»

Непутёвая я, непутёвая!

Никого до тебя не любила я!

Не зову тебя всуе по имени.

И уже не прошу взаимности:

«Ты люби, ты люби, ты люби меня!..» -

В этом нету необходимости.

Просияй же звездою в моей судьбе,

Но останься тайно заветною.

Несу свет тебе, несу свет тебе,

Ой, ты, Русь моя несусветная!

* * * 

Когда я из глубинной дали

Кляну тебя, моя Москва,

Услышь в лирическом запале

Произнесённые слова.

Услышь! Но снова вранья стая

Обсела сорок сороков.

Услышь, оглохшая от грая,

Меня на рубеже веков.

Сорвётся стаей соколиной,

По ходу выстроившись в стих,

Призыв о доблести былинной

С воспламенённых уст моих.

Не стон, не всхлип и не рыданье.

Не о пощаде жалкий торг.

А – из-под сердца восклицанье:

«Я русская! Какой восторг!»

* * *

Когда хоронили Россию мою

Помпезно, согласно и чинно,

Поникшие в сбившемся ратном строю,

Рыдали поэты-мужчины.

Забросив свои боевые клинки,

Прощались с Россией навеки.

В плену безутешной сыновней тоски

В гробу закрывали ей веки.

Сиротской слезой орошали они

Родные ракиты-берёзы…

А я? Что же я?

Бог меня сохрани!

Я лишь утирала им слёзы.

«Хоть сабля востра, да мечу не сестра…»  -

Уныло кривились мужчины,

Когда намекала я им, что пора

В бою поразвеять кручину.

И вновь поминальный гранёный стакан

Горючей слезой закусили.

И так порешили – лишь тот атаман,

Кто слёзней скорбит по России.

А что же Россия?

Поминки поправ,

Восстав из хрустального гроба,

Она сквозь кордоны кержацких застав

Сокрылась в былинных чащобах.

Ведомая светом скорбящих свечей,

Ушла, не попомнив обиды,

На звон потайных кладенцовых мечей

От скорбной своей панихиды.

А я? Что же я?

На распутье стою

И слёзы друзьям утираю…

Не лучше ль погибнуть в неравном бою,

Чем вживе погинуть в родимом краю,

У гроба пустого рыдая?..

Хоть сабля востра да мечу – не сестра,

Но верному слову – сестрица.

И коли приспела лихая пора,

Пусть Вера Руси пригодится!

Вьюжная соната

Наивная молоденькая дурочка,

Озябшая от безутешных слёз,

Бредёт по оренбургским тихим улочкам,

Бредёт-бормочет странное под нос.

Никем ещё ни разу не целована

И ни в кого ещё не влюблена.

Ничем покуда не разочарована,

Ни разу не сходившая с ума.

В шубейку-ветродуйку зябко кутаясь,

За вьюжною вуалью пряча взгляд,

Она бредёт, наивная и мудрая –

Совсем как я так много лет назад.

Она бредёт навстречу мне из прошлого,

Прокладывая стёжки на снегу.

Вновь, как в бреду, посмотрит: «Что хорошего?..»

И снова я ответить не смогу.

Сейчас свернёт с Уральской на Пикетную,

Оставив мне лишь стёжек снежных вязь…

В таинственное-странное-рассветное

Уйдёт, в сонате вьюжной растворясь.

Стишками, между стёжек заплутавшими,

И тем, что у поэта жизнь горька,

Сонатами, сонетами не ставшими,

Она не озабочена пока.

Она бредёт, покуда безымянная…

Она не знает, как она слаба!

Она в бреду бормочет что-то странное –

Ещё не рифма, но уже – судьба.

И некому сказать наивной дурочке,

Пока её мечтания тихи,

Пока пустынны утренние улочки,

Что это – гениальные стихи!

* * * 

На Родину, которая до срока

Сказала мне: «Вот Бог, а вот – порог!..»

На Родину, которой одиноко,

Спешу я, под собой не чуя ног.

Туда, где сладкозвучнее сирены

Те, кто мне был когда-то в душу вхож…

Где друг мой Хомутов с лицом гиены

Всё точит на меня свой ржавый нож.

Туда, где я сама всему виною,

Но где ещё душа моя светла.

Где под степной ковыльною звездою

Я не умела долго помнить зла.

Туда, где не нашедши оправданья,

Слезою вспять седой Яик течёт,

Где над могилой мамы – звёзд мерцанье…

Всё остальное, право же, не в счёт.

* * * 

Когда заря заполыхала ало

И волжский окровавила прибой,

Я выплакаться к Волге прибежала

И долго причитала над водой.

Печали, что копились долго-долго,

Слезами и словами излила.

Так долго я рыдала, что лишь Волга

Меня понять и выслушать могла.

О том, что жизнь не оказалась гладью,

И что любовь земная так горька

Рыдала я над волжскою быстрядью:

«Прими обратно, матушка-река!..».

Полночных звёзд рассеянный стеклярус.

Зари вечерней сумрачный пригас…

И - плыл ко мне поднявший алый парус

С проть-берега отчаливший баркас.

* * * 

Сбежавшая с картины Хокусаи

(Да так, что ветер взвизгнул за спиною!),

Я в русских несуразных снах витаю,

И дым печной клубится надо мною.

О, Хокусаи-сан, как вы неправы,

Мне душу посыпая жгучим перцем!..

Большой волной несчастной Канагавы

Тоска нет-нет да и подкатит к сердцу.

И поддаюсь великому соблазну -

Цветенье сакур узнаю во вьюгах…

Какой непредсказуемой и разной

Бывает Русь в своих сынах и внуках!

Они порою не светловолосы.

Дела их не всегда богоугодны.

Они таят коварные вопросы…

И только в снах своих они свободны!

Но не востока утренняя свежесть

Под восходящим ввысь японским солнцем –

А снится им заснеженная нежность

Руси сквозь индивелое оконце.