Более  чем спорное утверждение о том, что рукописи не горят, все же иногда подтверждается удачными примерами из жизни. И, безусловно, к таковым можно отнести недавно обнаруженные рукописи четырех  рассказов поэта Алексея Прасолова. Интересно, что рукописи найдены были там, где вряд ли бы кто догадался их искать. 

Три год назад умерла в довольно преклонных летах жительница Россоши Нина Тимофеевна Удовенко. В вещах умершей обнаружилась старая засаленная папка с небольшой стопкой пожелтевших от времени листов и два сборника стихов с дарственной надписью хозяйке дома. На первом листе рукописи было написано: «Это писал Алеша Прасолов», а в левом углу стояла приписка: «Это все, что он дал мне» и подпись: «Н. Удовенко».

Чтобы понять, почему рукопись поэта оказалась в вещах покойной, необходимо вернуться в далекое прошлое. А.Т. Прасолов родился в 1930 году в селе Ивановке. Сейчас этого села нет, а территория, на которой оно стояло, вошла в состав Кантемировского района. В 30-е годы Ивановка относилась к Россошанскому району. Отец Нины Удовенко, которая на шесть лет была старше Алексея, в те годы возглавлял парторганизацию ивановского колхоза. Однажды зимой 1932 года, возвращаясь из школы, Нина услышала доносившийся из хаты плач ребенка. Она заглянула в крестьянское жилище и увидела там сидевшего на холодном земляном полу  одинокого маленького Алешу. Девочка пожалела мальчика и увела его к себе домой.

Поздно вечером к Удовенко заглянула вернувшаяся с колхозной фермы Вера Ивановна, Алешина мать, уже успевшая обойти всех соседей в поисках сына. В это время Алеша, накормленный и отогревшийся, играл со своей добровольной нянькой. Наверное, матери нелегко было согласиться с тем, что ее ребенку лучше в доме у чужих людей, а не в собственной хате, из которой ей приходилось чуть свет, оставляя его одного, бежать на работу. Но она, пересилив себя, робко попросила: «Можно он еще у вас побудет?». Родители Нины только переглянулись, еще не зная, что ответить, а дочь радостно воскликнула: «Хорошо! Пусть Алеша живет у нас. Я буду его няньчить». Так маленький Алеша оказался в семье парторга Удовенко. Он прожил у них зиму, весну и часть лета. Все это время Нина заботилась о нем, как о своем младшем брате. 

Память о маленькой няньке Алексей Прасолов сохранил на всю жизнь. Уже будучи известным поэтом, он не раз навещал Нину Тимофеевну. Случалось, когда был при деньгах, приходил к ней с подарками, а в трудные моменты она сама его подкармливала.

По определению французского поэта и драматурга Жана Кокто настоящие поэты «посмертны», то есть их жизнь начинается после смерти. Да и при жизни, - писал он,- поэт прикован одной ногой к могиле», и оттого «ему трудно ходить, он хромает, и это придаёт особую прелесть его походке».

Прасоловская походка отличалась, скорее, не прелестной хромотой, а неожиданными зигзагами, крутыми поворотами, которые часто смущали окружавших его людей. Для создания хороших стихов поэту нужен особый настрой, который приводит в гармонию его чувства и мысли. Это особый момент озарения, «плоды счастливой минуты…, когда скрытые возможности, - по мнению того же Кокто, - выходят из тьмы нашего Я и вдруг являются миру». Скорее всего, именно постоянные поиски этой счастливой минуты делали жизнь Алексея Прасолова такой зыбкой и неустойчивой.

Предлагаемые к публикации повествования  не совпадают по форме. В первой автор представляет читателю дневник друга. Нетрудно догадаться, что содержание его перекликается с состоянием и личными переживаниями поэта. Алексей Прасолов не закончил работу над рукописью. Поэтому пришлось в некоторых местах корректировать текст, менять последовательность изложения. Но это очень незначительное вмешательство абсолютно не нарушило стиль и, самое главное, мысли и чувства, которые он хотел выразить.

Новогодний рассказ предлагается читателю почти нетронутым.

                                                     Алим Морозов

Алексей ПРАСОЛОВ

                                 ЦВЕТОВ  НЕ  БУДЕТ

                                          Дневник друга

6 июня 1962 г.

У меня в комнате чисто, и на столе цветы. Цветы, бедные вы мои цветы, вы всегда меня радуете, когда я трезвый. Я говорю сам себе: «Пусть будут всегда на столе цветы».

Честное слово, не верится, что я три раза лечился. Не верится, что я мог спать где-то под забором, в подвалах, на кладбище. И просыпаться с единственной жгучей мыслью бежать туда, где можно глотнуть вина. Скорее глотнуть, боясь, что вот-вот перевернется мир в моем сознании.

Я часто думаю о сыне. Получилось так, что у нас с женой не сладилось, и сын остался у нее. Мне самому не верится, что такое могло случиться со мною. Порою чудится, что это всего лишь ссора, недолгая размолвка и скоро мы снова будем вместе.

Мой маленький Андрейка, сколько я тебя уже не видел? Две недели. И две недели я не пью. Можно же не пить? Можно. Так в чем же дело? Ты же три раза лечился от алкоголизма! Ты все потерял: сына, семью, хорошую работу. И вот сидишь один в четырех стенах, пишешь и говоришь себе: «Пора начинать все сначала».

13 июня 1962г.

Сегодня чертовски устал на работе. Смена кончилась, все торопились домой, а мне куда? Взял у прораба в долг 5 рублей. Когда деньги в кармане, трудно пройти мимо магазина. Зашел и купил две бутылки вина. Купил, а на душе скверно – недавно же давал себе обещание бросить пить. И тут же придумал оправдание: «Немного выпью и хватит. Может же смогу как те, кто знает меру».

Я пошел к реке. Люблю поплутать по берегу в зарослях ольшаника среди старых белолисток. Плеск воды удивительно успокаивает. Бродил, слушал и потихоньку пил вино из горлышка, постепенно хмелея. Не заметил, как начал говорить вслух с воображаемым собеседником о своем прошлом, настоящем и будущем. Наверное, от выпитого вина мое будущее рисовалось в розовом свете.

Иногда я останавливался и от души смеялся над собой: «Нашелся герой, мечтаешь о небесных пряниках, а позади и впереди – тьма, залитая вином». Неожиданно мою душу охватил страх, и я поспешил домой.

В квартире – не убрано, спертый воздух. Мозг сверлила мысль: «Опять я не сдержался… Может не надо больше?». Мой взгляд упал на скомканную грязную газету. В голове мелькнуло: «Она похожа на мою жизнь». Я смотрел на жизнь легко. В 30 лет я ничего не добился, хотя нет, скорее добился многого, но оно мне легко давалось, и так же легко я все терял.

«Ну, глотни еще, пусть не лезут эти ненужные мысли», - говорю я  себе. Зачем я все это пишу? Затем, чтобы хоть чем-нибудь отвлечься, убить время, чтобы не пить. Может быть, когда-нибудь эти записи прочтет мой сын, и это поможет ему избежать горькой отцовской участи.

Неужели нет выхода? Из зеркала на меня в упор смотрят неспокойные серо-синие глаза. Они еще не помутнели. Сегодня я почему-то мало хмелею.

В единственное окошечко моей конуры, где я обитаю, вот уже месяц постукивает веточка алычи. На полу, залитым вином, вместе с окурками, пробками валяются книги, рукописи, грязное белье… Я все это сдвинул ногой в угол и подмел пол.

Думать ни о чем не хочется. Как бы там ни было, как бы я не оправдывал себя в мыслях, я хорошо понимал и понимаю горькую тяжелую правду. И сейчас мы с этой правдой один на один.

Что мне дали последние восемь лет? Репутацию алкоголика, неврастеника, дебошира, четыре сердечных приступа, три психоневрологических диспансера, десятки работ, которые я сменил. Вот с такими данными я должен начать свою жизнь сначала.

Было около девяти вечера, и я заторопился в дежурный магазин, чтобы купить еще вина, после чего забыться и уснуть. А утром…, а утро, как говорят, мудрее вечера.

10 августа 1962 г.

Андрейка, сыночек ты мой. Я сегодня весь день тебя рисовал. Меня еще не выгнали с работы. Я сейчас трезвый. Дрожат руки, выступает липкий пот. Трудно дышать. Плохо с сердцем. Не стал, сыночек, похмеляться. У меня всего одна твоя фотокарточка, и я боюсь, что она со временем испортится.

Сынок, я как-нибудь эту ночь отмучаюсь, и больше не буду пить. Наконец, до меня совсем дошло, что я не могу себя сдержать. Спасение одно: работать, работать и работать так, чтобы валиться с ног и на ходу засыпать.

Я пойду немного пройдусь, а потом еще с тобой поговорю.

Темнело. Я бродил по улицам просто так. На скамейках сидели старухи, грызли семечки и, наверное, как всегда, о чем-то тихо сплетничали. Вслед мне лаяли глупые дворняжки.

Из-за верхушек тополей выглядывала огромная красная луна. Вечер был душный, и в душе у меня было душно и гадко. Болела голова, хотелось выпить, но не было денег. Я их сразу пропил. Конечно, денег можно занять, но не хочется унижаться, что-то придумывать, лгать… Ничего не хочется.

Луна уже не пряталась за деревьями. Она поднялась выше, побледнела и уменьшилась. Я шел по гравийной дорожке, по обе стороны которой росли сливы, вишни, абрикосы. Вверху они переплетались ветвями, образуя туннель. Навстречу попадались девушки в коротеньких юбчонках и, обдав меня молодостью и свежестью, торопились дальше. Иногда встречались подвыпившие юнцы, стараясь задеть меня плечом.

Я шел и не знал, чего мне надо. В памяти год за годом проплывала прошлая жизнь. Ни товарищей, ни друзей, ни родных. Полу-бродяга, полу-женатый, полу-холостой, а скорее полу-идиот. Мне стало невыносимо, и я повернул обратно.

Видишь, мне плохо, мой мальчик, поговорим завтра.

10 ноября 1962 г.

Ну вот, Андрюшка, а жизнь-то хорошая штука! Только стоит бросить пить. Уже три месяца не пью. Меня премировали, и я на эти деньги купил тебе подарок. Завтра вышлю.

Я снова выхожу в люди. У меня есть все. И, чего греха таить, этим я тоже обязан людям. В будущем году, видимо, получу квартиру.

А зачем я снова начал писать? У меня же все есть. Все, но чего-то мне не хватает. Что-то я утратил. Все время ощущается какая-то пустота, которую я ничем не могу заполнить. Так у меня есть сын или нет сына. Я все один и один. Не хочется второй раз жениться. Не то что не хочется, а я просто об этом и не думал. И сына я давным-давно не видел и ехать боюсь к нему. Боюсь встречи с ним. Нет, не хочу писать об этом. Не надо самого себя терзать.

30 ноября 1962 г.

Недолги осенние сумерки. Только что вовсю сочно пламенела на западе заря, и все было пропитано легкой голубизной. Но с востока быстро надвинулась холодная синева, поглотившая все краски. Она поминутно густеет, опускается ниже, становится мутной, и вот уже далеко, то замерцает вдруг нерешительно, то вновь погаснет крохотная звездочка.

Сынок, ты мне снишься каждую ночь, а еще мне снится моя работа. Я сейчас наслаждаюсь трудом и с головой отдаюсь ему, как когда-то в прежние годы.

25 марта 1963 г.

Конечно же, все заметили сегодняшнее утро. Нельзя было не удивиться тому, что нам подарила щедрая природа. Как она разукрасила в иней окна, ветви деревьев, паутину проводов. Мы всегда торопимся и часто не замечаем эти прекрасные мгновения. А ведь такого утра больше не будет. Оно неповторимо. Это зима встречалась с весной и поднесла людям свой последний дар. Так ловите же эти мгновения, не торопитесь, остановитесь на минутку, побольше глотните воздуха и радуйтесь!  Радуйтесь, люди добрые!

А что там делает мой малыш? Мой славный Чики-Чики. Как ты чудесно смеялся, когда я тебя так звал. Ты не помнишь, ты был тогда совсем несмышленыш, только счастливо таращил глазыньки.

Я целую вечность не пью. Пропах весенними ветрами и терпким запахом хвои. Сегодня был в лесу. Нашел на поляне три крохотных подснежника. Они стоят в стаканчике рядом с твоим портретом. Ты смотришь на них чуть удивленно и озорно. Твоя мама очень любила подснежники. Первые цветы всегда были ее.

28 марта 1963 г.

Сегодня в честь тебя, Андрейка, посадил березу. Может, когда-нибудь ты усталый с сединами присядешь отдохнуть в ее тени. Я знаю, она тебя успокоит и вольет силы… Буду ее поливать, чтобы она весело шумела листочками. Моя березка, как и я, будет скучать по тебе.

1 сентября 1964 г.

Больше года не писал. Не знаю, как это снова случилось. Рухнуло все. Весь год не пил. Возьму бутылку вина, ничего, думаю, не случится. Дома выпил. Показалось мало. Взял еще три литра домашнего вина. Уснул. В два часа ночи допил вино и снова свалился. Утром голова раскалывалась. Не вытерпел, похмелился.

На третий день уже дрожали руки. На работу не ходил. Я ни о чем не думал. Знал, что если не выпью, придет конец. Пульс почти не прощупывался.

Называл хозяйку квартиры самыми ласковыми словами и выпросил три рубля. Просил три дня. Потом продал часы, костюм, рубашки – все, что было. Просил по 20 копеек у прохожих, объясняя, что задержали зарплату, и не хватает денег на билет. Потом украл у хозяйки простыню и продал за рубль.

Хозяйка не стала пускать ночевать. Три ночи спал на сырой земле под забором. Кое-как уговорил хозяйку пустить в дом, согреться. Когда хмель стал проходить, начались кошмары. Все тело содрогалось, и никакими усилиями я не мог унять эту дрожь. Временами казалось, что я теряю сознание. На четвереньках дополз до стола, где у хозяйки хранилось перебродившее варенье. Как сквозь сон слышал проклятия, которые посылала в мой адрес старуха. Она ударила меня пинком, а потом через грязную марлю нацедила жижицы из банки. Зубы стучали о край стакана. Немного полегчало.

За окном начинало сереть. Я еще раз проверил все ее банки с перебродившей кислятиной. Старуха ругалась отборной бранью. Я терпел. Мне был нужен глоток вина. Стал перед ней на колени, целовал грязные, вонючие руки, умолял найти где-нибудь стакан самогона. Она долго-долго одевалась.

Я тороплюсь писать, пока еще в жилах ходит хмель, пока слушается рука. Где те мечты, те надежды, которыми я жил в юности? Их давно нет. Липкая действительность железными лапами обступила меня батареями бутылок, за которыми мелькают, терзая и ужасая образы того, что не сбылось, что кануло в вечность. Рассыпались в прах и пылкие порывы, и ясные стремления, и неукротимые силы. На что надеяться? Осталась удушливая, дикая тоска, которая заполнила всего меня. Старуха спрашивает, что я пишу. Я ей отвечаю: «Сейчас выпью твой самогон и тогда, может быть, доберусь до дома для сумасшедших».

Ну что ж, сынок! Нет у тебя отца. Я никогда так не пил, как сейчас. Пятый месяц без отдыха. Прости, мне больше не выпутаться… .  Каким бы я ни был, ты всегда был со мной…  А вот и проклятая старуха что-то несет…

                                                                             * * *

На этом записи Романа Андреева обрываются. Он передал мне их, когда я пошел проведать его в диспансер. Он лежал притихший, блеск его глаз потускнел, кожа лица и рук была желтой.  «Печень полетела», - просто объяснил Роман. Мы почти все время молчали. Я навсегда запомнил его последние слова: «Не может быть никакого оправдания тому, кто пьет. Ни тяжелые испытания, ни тоска одиночества, ни радость не заслуживают того, чтобы пить. Пьет малодушие. Это я знаю точно». При расставании он тихо попросил: «Поливай, пожалуйста, березку».

Он очень любил сына, жену, любил людей и лес. Он любил жизнь и вино.

Кто-то другой все это долюбит за него, пройдет по диким лесным тропинкам, порадуется голубизне неба. Кто-то другой воспитает его сына и будет дарить цветы его жене.

Через день он умер. Никто не принес цветы на его могилу.

1964

                                               Новогодняя ночь

Приближается Новый год, а я снова один. От этого мне немного смешно, немного грустно. Раньше я боялся одиночества. Оно было для меня таким же страшным, как страшна для бело-розового мая колючая метель. Теперь этого страха нет. Обычно под конец декабря меня посещает мысль, что в новогодний вечер мне встретится необыкновенная женщина и, наверное, этим я подсознательно себя успокаиваю.

О жене и сыне я не тоскую... Нет, но всё же иногда подумываю о них. Да и эта вожделенная новогодняя незнакомка у меня всегда получается, чем-то похожей на мою бывшую жену.

В этот предновогодний вечер я долго оставался дома. Делать ничего не хотелось. Просто сидел, облокотившись на стол, и исподлобья рассматривал свою комнату. Кресло, журнальный столик, фотография сына, книжный шкаф... Меня давно подмывало пойти погулять. Оставаться в четырёх стенах было уже невмоготу, но сдерживала мысль, что в такой вечер бродить по улицам в одиночестве могут только ненормальные. Некоторое время мое желание спорило с рассудком, но в итоге оно пересилило. Я оделся и вышел на улицу.

 Вьюжило, на дорогу косыми прядями ложилась позёмка, звёзд не было видно. Возле фонарей искорками метались снежинки. Я иногда останавливался и смотрел на освещённые окна, за которыми люди готовились сесть к праздничному столу. Тоска одиночества вместе с холодом проникала под куртку. В тот момент надежда на интересную встречу с женщиной мне показалась особенно глупой. Может, без приглашения ввалиться к кому-нибудь из знакомых? Наверное, они встретили бы меня с подчёркнутым вниманием, но как раз этого мне и не хотелось.

Я остановился, раздумывая. А чего думать? Вернись домой, включи все лампочки, приёмник на полную мощность, откупорь бутылку и сиди, рассуждай сам с собой, пока не сморит сон. Наверное, я так бы и поступил, если бы моё внимание не привлёк силуэт, одиноко маячивший на слабо освещённой улице. «Интересно», – сказал я сам себе и пошёл навстречу. Подойдя ближе, я увидел, что это женщина. Она медленно шла, спрятав лицо в поднятом воротнике, который придерживала руками. Я не видел её глаз, но чувствовал, что она смотрит на меня. Когда мы поравнялись, я не выдержал и громко засмеялся. Она тоже остановилась, открыла лицо и явно заинтересовано, с милой улыбкой посмотрела на меня. По виду ей можно было дать лет двадцать пять, а там, кто его знает. Судить о возрасте женщины – непростая задача. Глаза у неё были весёлые, но чуть-чуть с грустинкой. Я эту грустинку уловил сразу, хотя она была глубоко спрятана в её широких зрачках.

У меня невольно вырвалось:

– Давайте встретим с вами Новый год.

– Вот так сразу при первой же случайной встрече?

Она поправила пушистую шапочку, из-под которой выбилась тёмная прядь, и подняла воротник.

Я стал говорить ей, что в мире нет ничего случайного. Она кивнула мне в задумчивости и насторожилась. Наверное, от сознания того, что уже так поздно, а она одна стоит с незнакомым, совершенно чужим мужчиной.

Желая её успокоить, я осторожно, чтобы не отпугнуть, коснулся её рукавички. Наши взгляды встретились, и мы некоторое время, как бы знакомясь, смотрели друг на друга. В эти мгновения мне показалось, что я знаю эту женщину очень давно, как будто ещё в школьные годы мы сидели за одной партой.

– Так вот, ничего случайного нет, – прервал я затянувшееся молчание. – Разве случайно рождение человека или измена женщины, которая уходит к другому?

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Видимо, женщине было одиноко с мужем, – пояснил я, подумав про себя: «Какую же чушь я несу».

По правде сказать, я не умею говорить с женщинами, и совсем напрасно на мой счет злословят, что будто бы я готов кланяться каждой юбке, и жена тоже была обо мне такого же мнения.

– Вы увлекаетесь философией? – спросила незнакомка.

– Нет, я физик.

В этот момент она спохватилась:

– Ой, ведь уже, наверное, двенадцать?

Я посмотрел на часы. Осталось пять минут. Улица выглядела пустынной – ни одного прохожего.

Мы остановились и прислушались, ощутив на мгновение нависшую над нами глубокую тишину, которую тут же нарушил донесшийся из окна рядом стоявшего дома бой курантов. Первый удар, второй, третий...

Ее пальцы дрогнули в моей руке, и она облегченно вздохнула. Мы поздравили друг друга. Я почти с тоской посмотрел на ее губы. Она понимающе улыбнулась, хотела что-то сказать, но в это время во дворах, на балконах захлопали ружья и взвились яркими рассыпающимися звёздами ракеты.

И только теперь она спросила:

– Может, всё же скажете, как вас зовут?

– Роман Андреев, – нарочито поклонился я.

– Лида, – непринужденно и просто прозвучал её ответ.

Я плохо помню, о чём мы говорили потом, но я испытывал приятное чувство, когда своим плечом касался её плеча. Мне давно недоставало женской ласки. Мы долго бродили по улицам. Окна в домах начали гаснуть. Ветер утих, появились звёзды, мороз крепчал.

В последнее время, когда я посещаю родное село, матери моих друзей детства смотрят на меня с сожалением. Они говорят: «Вот росли вместе, играли, учились в одной школе... Все свили себе гнёзда, живут с семьями, а он...» И замолкают, недоумевая, почему у меня всё получилось так нескладно. Что я им могу сказать? Ну, разошёлся, плохо мне без сына. Но человеческое счастье, видимо, не только в том, чтобы разделять с женщиной одну постель, плодить детей и жить всегда под одной крышей... А может, я не всё понимаю в этой жизни?

Усилием воли заставил себя отвлечься от этих грустных мыслей и посмотрел на Лиду. Она тоже думала о чём-то своём. Я остановился, взял её за руки и подвёл к уличному фонарю. Потом долго смотрел на её милое лицо, но так и не решился поцеловать.

– Ты не обидишься, если я приглашу тебя к себе? – спросил я, не заметив, как перешёл с нею на «ты».

– Пойдём, мои ноги уже совсем закоченели, – легко согласилась она, и от её непринуждённой простоты мне стало тепло.

У меня в комнате было довольно прохладно, и я разжёг печку. Лида в это время знакомилась с моим жилищем. Потрогала книги на полке, долго смотрела на фотографию сына и, ничего не спрашивая, села в кресло.

– Может, снимешь пальто? – спросил я, открывая дверцу поддувала.

– Потом, мне ещё зябко.

Лида сняла шапочку, тряхнула головой, расправляя короткую прическу. Её тёмно-каштановые прямые волосы скользнули вниз, закрыв щёки. Они волновались, поблёскивая, при малейшем движении милой головки.

Я поставил на стол бутылку шампанского.

– Не открывай. Пить сегодня ничего не будем, – попросила она.

– Пусть будет по-твоему.

Печь разгоралась, и комната наполнялась теплом. Я приготовил чай. Лида сняла пальто и, пока пристраивала его на вешалку, я пристально её рассматривал. Она была одета в тёмно-синее платье прямого покроя, хорошо сидевшее на её стройной фигуре. Лида посмотрела на меня через плечо и, поймав мой откровенный взгляд, нахмурилась. Она вернулась в своё кресло. Мы долго молчали и, чтобы снова начать разговор, я пустился в рассуждения:

– Что такое 31-е декабря? Просто земля в этот день из века в век возвращается в прежнее положение относительно какой-то звезды. Она вместе с нами заканчивает свой очередной бег вокруг солнца для того, чтобы снова ринуться в безбрежное пространство. Люди выбрали концом года 31-е декабря, но это могло быть и 5 марта, и 13 мая, и любое другое число. Я не ручаюсь за точность своих рассуждений, но лично мне представляется, что сегодня или уже вчера мы как бы взошли на вершину перевала, и человечество, сбросив накопившуюся за год усталость, устремляется к следующей вершине.

Лида слушала меня и загадочно улыбалась.

– Ты сейчас рассуждаешь о вселенском явлении, а я сижу, думаю и, как ученица, не могу понять, что мы с тобой в такую ночь вот так просто сидим и разглагольствуем. Расскажи людям – не поверят.

Признаться, я тоже об этом думал, и мне давно хотелось её поцеловать, но какой-то внутренний голос отговаривал меня от этого. И только потом, когда мы вышли прогуляться, я, наконец, решился. Мы целовались долго, упоительно, сладко и, казалось, готовы были разорвать все запреты. Мы долго стояли, обнявшись, Лида доверчиво прижималась, касаясь своими коленями моих. Оба громко смеялись при этом и, похоже, были счастливы.

– Какие же мы глупые с тобой! – сказала она и спросила. – А у тебя жена есть?

– Есть, вернее, была.

– Да, и у меня есть муж.

Лида помолчала и неожиданно призналась:

– Не могу объяснить почему, но мне хочется ещё погостить у тебя.

Мы вернулись в квартиру. Часы показывали четыре утра. Лида устало откинулась в кресле, расслабилась. Она смотрела на меня пристально и лукаво и, немного посидев, сказала:

– Я прилягу, а ты покарауль меня в кресле.

Я замер. Она подошла к диван-кровати, потрогала её и села. С усмешкой посмотрела на мою смущённую физиономию и легла. Уютно свернулась калачиком и поправила платье. Я укрыл её одеялом, включил ночник и сел рядом в кресло. Сидел и слушал дыхание своей гостьи. Какие только мысли не будоражили меня! Сердце билось неровно, в голове шумело, пересыхало горло. Я долго не мог успокоиться. Но постепенно заставил себя расслабиться. Меня окутало приятное тепло, и я погрузился в забытье.

Когда я проснулся, Лида была уже в пальто. Она улыбнулась и подала руку.

– Мне пора.

Я только кивнул головой и прикоснулся губами к кончикам пальцев её руки. Она сразу ушла, и я снова почувствовал себя одиноким. Сидел и глупо улыбался. В моей комнате ещё долго витал дух очаровательной незнакомки. Не верилось, что она была здесь несколько минут назад.

Я подошёл к диван-кровати, быстро разделся и нырнул под одеяло. Постель ещё хранила тепло Лиды, подушка пахла её волосами. Мне было хорошо. Я ни о чем не думал, просто наслаждался покоем и мыслью о том, что всё хорошо кончилось.

Мне приятно вспоминать эту необыкновенную встречу в новогоднюю ночь. Но меня огорчает то, что, когда я рассказываю кому-нибудь об этой встрече, мне, обычно, не верят. А чему здесь не верить? Ведь это действительно было.