Останется душа...

Есть поэты, умеющие обратить на себя внимание. То они гулким словцом, как палкой по жести, посреди всей литературной улицы погромыхивают, то недоступными какими-то смыслами хмуро над нами, простоватыми, нависают, то мишурой порхающе-бабочковых словес поразить нас пытаются.

Как таких не заметить?

И замечаем, и шумим о них на всех литературных перекрестках. А через год-другой спроси нас, о чем шумели — так ведь и не припомним.

Но есть и другие поэты, которые — как воздух. Прожить без них невозможно. Но пока они рядом, этого не замечаешь. И только потом, потом...

Таким — как воздух — был сибиряк Владимир Макаров. Врач по профессии, он жил в Омске и умер в ночь с 22 на 23 июля 2010 года. Ему шел семьдесят второй год. Не выдержало сердце...

Безвестным его не назовешь: член Союза писателей России, лауреат литературных премий, восемнадцать книг вышло. Но известность эта не была кричащей, шумной, — видимо, потому, что человеком Владимир Александрович был скромным, совестливым. И широкой эта известность, к сожалению, не была: в условиях разорванного литературного пространства провинциальному поэту трудно «вышагнуть» за пределы своего региона.

А ведь поэт — настоящий, большой, Божьей милостью.

Судьбе не было угодно, чтобы мы с ним увиделись. Но знакомы мы были: переписывались, обменивались книгами. У Владимира Александровича не было компьютера, и письма друг другу мы писали «как в древности» — от руки. Теперь это «неудобство» (с другими своими друзьями я давно уже переписываюсь по электронной почте) обернулось хоть и горькой, но удачей: я могу достать из папки конверт, развернуть листы недорогой сероватой бумаги, снова увидеть его уверенный, надежный, не клонящийся перед возрастом и жизненными невзгодами почерк...

Вот несколько строк из его последнего письма ко мне: «Прочитав Ваши стихи, я словно бы опять побывал на воронеж­ской земле, столь полюбившейся мне, когда я там жил...».

Владимир Александрович, как я теперь знаю, прежде не раз бывал в наших местах: приезжал и в гости к родственникам жены (у нее воронеж­ские корни), и в наш мединститут на стажировку.

Ученик и друг Макарова, ом­ский поэт Юрий Перминов недавно написал мне, что «о Воронеже (Макаров) часто говорил, понравился он ему, восхищался, насколько земля ваша богата на гениев, и стихов он там немало написал...»

В том, что «часто говорил», усомниться вряд ли можно: чуть ли не последним из того, что написано В.А. Макаровым, стало «ностальгиче­ское» стихотворение «Свидание с Воронежем».

Так что не чужой он нашим черноземным просторам, уроженец и житель сибир­ских земель, светлый и честный рус­ский поэт Владимир Макаров. Но географиче­ски-биографиче­ские подробности, конечно же, — не главное, главное — сами стихи. И я очень надеюсь, что для многих из вас, дорогие читатели, с момента знакомства с ними поэзия Владимира Макарова станет близкой, родной, необходимой, врачующей душу.

Предлагая журналу «Подъём» подборку стихов В. Макарова, я думал об этом. А еще я думал о том, что поэты, ощутившие однажды свое душевное и творче­ское родство, уже никогда не должны бросать друг друга — ни в жизни, ни по смерти...

Александр НЕСТРУГИН

НАЧАЛО

Помню:

Тихий полуночный рынок

Пес обходит, незлой и ничей.

На озерах —

Свиданья кувшинок.

Тянет жаром с арбузных бахчей.

Ива бедная, горькая

Бьется.

Кринки — совами на тыну.

Черти

В черном черлак­ском колодце

Одинокую топят луну...

И когда этот мир

Захолонет

От росы и предутренних звезд,

К водопою прошествуют кони

И уйдут от реки на покос.

И в седле допотопной косилки,

Весь покамест в дремотном тепле,

Мальчик,

Худенький, некрасивый,

Удивится

Впервые

Земле.

ИЗ ДЕТСТВА

Что будет в жизни — я пока не знаю,

Еще я в школу сель­скую шагаю,

Скрипя снежком, прилежный ученик.

...А ныне, отозвавшись острой болью,

Полузабытый путь к далекой школе,

Зачем

Перед глазами ты возник?..

ПОСЛЕВОЕННЫЙ ХЛЕБ

...Пошлет меня мама за хлебом,

Когда наношу я воды.

И вот зашагаю под небом,

Что выжило после беды.

Предчувствие близкого лета

В апрель­ском живет ветерке.

И карточка хлебная эта,

Как будто рецепт, в кулаке.

Шагаю — худой, длинноногий.

И мне не поставят в вину,

Когда я от булки в дороге

От корки

              чуть-чуть

                               отщипну,

Лишь мама погладит рукою

Да вымолвит: «Ладно, сынок,

Наладится скоро с мукою,

Состряпаю сладкий пирог».

Хлеб детства

                       поныне мне снится!

...И тени сходили с лица

У брата, у младшей сестрицы,

У матери и отца...

ПАМЯТЬ

Здесь, на погосте дедовом,

Над вечной тишиною

С роднею побеседую,

Что не забыта мною.

Почувствую над кручею,

В глуши родного края,

Что слезы есть горючие,

Что есть земля сырая.

ПОЭЗИИ

Моя любовь,

Моя надежда,

Мой хлеб

И мой стакан вина!

Смотри,

           над крышею, как прежде,

Висит полтав­ская луна.

Поют вдали... Немного жалко,

Что с парубком, едва видна,

Уходит дивчина Наталка,

Что под Полтавой рождена.

И этим вечером погожим

Почудилось мне как-то вдруг,

Что на тебя она похожа,

Та дивчина в кругу подруг.

Поют, поют... Земля медова,

Как будто в свадебную ночь.

О, подскажи сегодня слово,

Наворожи

                иль напророчь,

Чтобы грядущими ночами

Над белой хатой много лет

Струился тополь,

                              чуть печальный

От ран, от пережитых бед;

И чтоб душа

                    стремилась к свету,

Как этот тополь в тишине

Стремит разлапистые ветви

К недосягаемой луне;

И чтоб в грядущих днях,

                                             как прежде,

Ты мне была, как жизнь, нужна —

Моя любовь,

Моя надежда,

Мой хлеб

И мой стакан вина!..

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

                        1

Я слушал

Сердце матери своей

По всем законам

Лекар­ской науки,

Оно стучало

Все сильней, сильней —

Сигналом боли

Были эти звуки.

Я слушал сердце

Матери своей

И слабый пульс

Ловил своею горстью...

И услыхал,

Как часто в ходе дней

Я был нечутким,

Мелочным

И черствым.

                        2

Что же ты, кардиограмма,

Мою маму подвела?

У меня такая мама

Всемогущая была —

Во поле снопы вязала,

Во лесу грибы брала,

Во реке белье стирала,

Во избе полы мела.

Люльку старую качала,

Хлопотала у печи.

Всю родню добром встречала

На рассвете и в ночи

И гостинцем и приветом —

Мил гостинец, мил привет.

Неужели мамы нету,

Неужели мамы нет?

Может, вышла за водою

Иль корову погнала?..

Молодою-молодою

Мама, помнится, была.

                        3

Мама, разве ты умерла?

Я говорю с тобой,

И ты слышишь.

Ты любишь,

Когда я играю на баяне и пою:

«Я дом закрываю

И в лес убегаю...»

Посмотри,

За окном — снег, снег.

Смотри,

Эта лыжница в голубом

Будет моей женой...

Посмотри в окно, мама.

                            4

У воды, и среди белоствольных берез,

И у края пшеничного поля

Все ты ждешь, чтобы ветер поспешный донес

Чей-то голос, знакомый до боли;

У костра, доставая картошку в золе,

Вдруг услышишь, как птицы курлычут,

Голос матери, жившей на этой земле,

Вдруг покличет тебя, вдруг покличет...

* * *

Я не был знаменитым никогда,

Я не был им и никогда не буду,

Но не скорблю, и все мои года,

Благословив, уподобляю чуду.

Ведь я сегодня чувствую воочью —

Под гнетом и трудами долгих лет

В душе возжегся ровный, ясный свет,

Что облегчает путь и темной ночью.

Дороже всяких званий, всех похвал,

Спасительней известности убогой

Тот свет, что воссияв, меня призвал

Служить добру — несуетно и строго.

БОГАТСТВО

Жизнь моя,

Ты надежда и милость,

Ты была и осталась добра —

Накопилось в душе, накопилось

Столько золота и серебра.

Нет, увы, не по мне драгметаллы.

Их не знал, не узнаю уже.

Но сегодня, седой и усталый,

Я их чую в тяжелой душе.

В этой гонке, кровавой и лютой,

От которой я, грешный, устал,

Не загнать ли тот сплав за валюту?

Не меняют подобный металл.

С рус­ской честностью, с русскою ленью

Не бывать мне богатым вовек.

Я служу золотому мгновенью,

Где серебряный падает снег.

* * *

Истосковаться надо по стихам,

Как по любимой,

Не то, на строчки зыркнув по верхам,

Проскачешь мимо.

Истосковаться надо по весне,

Тогда, наверно,

Поближе к марту, как-нибудь во сне,

Приснится верба.

Истосковаться надо по воде,

Ее разливам.

И вспомнить: на стремнине, как нигде,

Ты был счастливым.

Истосковаться надо по себе,

Далеком, чистом.

Тогда хоть день и в нынешней судьбе

Сверкнет лучисто.

Истосковаться надо по добру,

Его значенью.

Бог даст, и бросишь жалкую игру —

Плыть по теченью.

Истосковаться надо по душе

И знать всем вместе,

Что час возможен, где она уже

И не воскреснет.

* * *

То ли рус­ская женщина,

То ли страна

Мне пригрезилась нынче, не знаю, —

И мудра, и сильна, и прекрасна она,

Но как грустно взирала, родная.

Шла вдоль поля,

Младенца несла на руках,

Пела тихую песню на воле...

Боже, как она к боли

Привыкла в веках,

Что не верит и в радость —

Без боли.

* * *

Я смерти не боюсь, дойдя до края.

Мне некого встречать и провожать.

И мне не страшно, мать-земля сырая,

С ушедшими в одном ряду лежать.

Настанет день такой и час такой,

Когда неслыханным доселе словом

Нас очарует сладостный покой

И соблазнит подобьем жизни новой.

И позабудется в тот самый час,

Как под неведомой анестезией,

Небесный цвет любимых жен­ских глаз,

Берез сиянье и поля озимых.

Но — главное! — останется душа,

Она в тебе страдание разбудит,

Что жизнь была без меры хороша

И в будущем, пожалуй, лучше будет.

Вот потому оставшиеся дни

Дороже, краше серебра и злата.

И горечь глубже спрячь, что и они

Окончатся, совсем уйдут куда-то.

ВИДЕНИЕ

Среди теней родных людей

Ты бродишь, им внимая,

Мир, что с годами все лютей,

Руками обнимая.

Мы видим в небесах тебя,

А ты нас — в снежной дымке.

И, дальние черты любя,

Глядим, как невидимки.

С твоих высот нас не видать.

Твоей душе тревожно,

Что долг житей­ский не отдать

Всей суете ничтожной.

Но знаем мы, и веришь ты

Душой своей богатой —

Тебя спасут от суеты

Небесные пенаты.

И ты поможешь всем своим,

Кто от тебя далеко,

Кто, безысходностью томим,

Тоскует одиноко...

20 июля 2010 г.