Стояние за Никиту

(О фильме Никиты Михалкова «Цитадель»)

В майские дни состоялась премьера фильма Никиты Михалкова «Цитадель» («Утомленные солнцем» — 3). Надо сказать, что фильм «Предстояние» мы посмотрели с большим душевным волнением, не согласившись с хором критиков, что это — провал и неудача режиссера. Именно потому рецензия Александра Кондрашова на «Предстояние», опубликованная в «Литературной газете», запомнилась тогда как умное, глубокое, тонкое суждение о фильме. И прежде всего замечанием о том, что секуляризированным, то есть обмирщенным, погрязшим в житейском, умом понять этот фильм невозможно, потому что он — цепь евангельских притч на фоне огромной и страшной войны. Потому и помнился Александр Кондрашов единомышленником в жестком идеологическом противостоянии, в центре которого — фильмы Никиты Михалкова и сам режиссер. Писали ведь о фильме много, но что?.. Вот Дмитрий Быков в «Новой газете» снисходительно похлопал по плечу: «Поздний Никита Михалков — осознав, вероятно, свой эстетический потолок, хотя и не признаваясь в этом себе самому, — обставляет собственное творчество разнообразными внеэстетическими обстоятельствами, которые позволили бы проигнорировать художественную слабость»... Вот Роман Сенчин в «Литературной России», и кстати, не он один, возмутился финальной сценой «Предстояния», когда юный умирающий танкист просит медсестричку раздеться перед ним, увидев тут чуть ли не пошлость. А ведь это так ясно свидетельствует о чистоте парня, которую девушка, тоже чистая, почувствовала и, сострадая, страдая сама, разделась. Стоит в глазах эта выразительная картина: посреди поля боя, хаоса смерти — обнаженная женская фигура как бы в преодолении смерти, мертвый мальчик-танкист и только она — живая...

Но вернемся к новой статье Кондрашова о «Цитадели». В ней телекритик обвиняет режиссера в желании угодить либералам: и война в фильме не такая, и Сталин не такой, и немцы симпатичные, и народ-победитель изображен быдлом...

Считать ли Никиту Михалкова БОЛЬШИМ ХУДОЖНИКОМ? Думается, вопрос это — риторический. И в своих запоминающихся фильмах, и в своей общественной деятельности, и даже в том, какой резонанс вызывает то и другое — от ожесточенного неприятия до восторга — Никита был и есть крупный ЧЕЛОВЕК и БОЛЬШОЙ ХУДОЖНИК. Внутри себя нужно все время помнить об этом и еще надо помнить слова Пушкина: да, грешен и поэт, но «не так, как вы»! И если веришь Михалкову в «Пьесе для механического пианино» или «Обломове», если веришь ему в «Предстоянии», веришь, что он искренен в общественной деятельности, в частности в «Бесогоне», то почему следует предполагать, что именно в «Цитадели», в третьей части фильма, он взялся осуществлять либеральный заказ, дабы потрафить обхаивателям Родины и войны?

Никита — большой художник, не те он задачи решает, не будет он врать — ни в творчестве, ни лично. Каков мотив должен быть? Еще больше славы? Мелко это, скучно. Жизни на это жаль, таланта. Ошибаться, конечно, может. Оступаться. Быть подверженным какой-то неправомерной позиции. Но вульгарно врать? Неприложимо это к его личности, уже достаточно раскрывшейся для всех нас. И понятно, что в столь масштабном полотне лично для себя Михалков выясняет принципиально важные жизненные вопросы. В своей человеческой и профессиональной зрелости Никита разбирается с самим собой, с искусством, с пониманием Родины и народа.

Фраза Кирика (актер Владимир Ильин), к которому ушла Маруся, ключевая и остро актуальная, является чрезвычайно важной для автора квинтэссенцией. Обращаясь к Котову, Кирик говорит: «Вы — большой человек, но наступит время маленьких людей. И тогда большие пожалеют о том, что они — большие!..» Вот оно и пришло это время. И то, что ЖЕНЩИНА выбирает маленького человека, по замыслу Михалкова, глубоко оправдано, потому что с большим ей беспокойно и не по себе, и судьба ее может тоже в трагичность оступиться с большим. Это важно для понимания современной ситуации далеко не только в искусстве. Мы говорим: время менеджеров. Нет, не менеджеров, а маленьких людей, живущих под низкими потолками, у которых громадным вырастает только их ЭГО.

Александр Кондрашов отмечает, что сцена встречи с дочерью в финале — «не могла не тронуть. Это лучшая сцена Михалкова-актера, и если бы его герой, отослав на безопасное расстояние дочь, подорвался бы на мине, я многое простил бы фильму...»

Но ведь так и есть! В этом фильме, далеком от реализма и в то же время реальном иначе — чувствами, мыслями, ДВОЙНАЯ КОНЦОВКА. Это существующий художественный прием. Реальная судьба Котова завершается взрывом. Главный герой погибает, и в этом — правда. Экран гаснет. И вдруг снова действие возобновляется, и мы как зрители утешены этим, потому что главный герой мифа не может погибнуть. Эта другая, вторая, концовка — представляет собой завершение притчи о людях не только на войне, но и вообще — в переломных, обнажающих суть, экстремальных для личности ситуациях. Вторая концовка эта совершенно притчевая. Видеть в ней просто довесок, «проникнутый европейскими ценностями», неумно. «Немчик в финале вызывает сострадание», — пишет в рецензии Кондрашов. Немчик этот, больной, чуть не юродивый, в равной мере и отвращение вызывает как искалеченное в самой своей природе существо, пусть и звучит это неполиткорректно. И еще по поводу «европейских ценностей» в этой сцене. Виктор Астафьев, человек и писатель довольно жесткий, бывший детдомовец и фронтовик, известный своими нелицеприятными высказываниями о народе, в своей повести «Веселый солдат» рассказывает, как и он, и его жена подавали милостыню пленным немцам. Картошку и хлеб, хотя сами жили впроголодь, и подавали, буквально на свою ненависть и ожесточение наступая... Просто бывает, что НЕЛЬЗЯ НЕ ПОДАТЬ. Нельзя не сострадать. Перестаешь быть человеком, если не сострадаешь. Пусть свое огнем жжет и болит. И это не по-«европейски», а по-новозаветному!.. И художник может дать этот взгляд. Именно как бы — после жизни, после смерти, после всех катастроф, личных и общественных... А все же финал — наши танки, идущие «На Берлин!» И в этом нет поражения и расплывчатости, а есть жизнеутверждение и сила.

Говорит А. Кондрашов, что народ в фильме изображен быдлом. «... Женитьба безногого героя Павла Деревянко на какой-то золотушной дурочке с веселящейся поперек войны толпой, безудержно быдловатая радость «а-ля-рюс», и братание Котова с народом, дарение часов и поцелуев...»

Сцена свадьбы в этом фильме — особенная, она — из главных, из переломных. Тема же «народа» неотделима от темы «Котова» — человека из народа. Кто такой Котов? Военачальник, высоко вознесшийся и живущий отделенно, особость свою осознавая, культивирующий в себе не лучшие народные черты. Кость от кости своих братьев-реформаторов, переустроителей народной жизни, революционеров. Восстания крестьян подавлял, монашку убил, много чего понаделал, за что — по высшему счету — и получил расплату. Так вот это ПОНЯТЬ О СЕБЕ — трудно, почти невозможно. Сюжет это — христианский, сквозной, на который все прочие притчи — нанизаны. Котову Михалков дает это понять, ведя его по пути потерь и страданий. Кондрашов иронически заявляет, что «Котов, как Моисей, ведет народ к спасению, и воды отверзаются...» Вообразил себя, короче, Моисеем, избранным вождем. Нет! Котов идет по пути понимания себя — внутрь, и как раз понимает о себе, что ТАКОЙ ЖЕ, как прочие, так же страдает телесно и душевно, в тюрьме — унижался и боялся и не хочет попасть туда снова, и вообще — просто человек, и вот тут рождается желание со своим народом РАЗДЕЛИТЬ СУДЬБУ (Ахматова: «И была я со своим народом там, где мой народ, к несчастью, был...»), тем самым искупить свое, потому и идет с палкой впереди других. Безоружным почувствовал себя легендарный комдив перед Богом, голым, уязвимым, обыкновенным. Многое он узнал и вспомнил о себе, и здесь — начало покаяния.

А свадьба — это та сцена, где Котов впервые видит народ в радости и поражается этой твердости духа, и учится душевно, и жаждет. Ведь Котов в этот миг — опустошен, оставлен женщиной; дом его, по сути — прошлое, разорено и его больше нет; он только что его вновь обрел и снова потерял, он бесприютен навсегда, здесь и отчаяние возможно, и тут видит — безногого солдата с невестой, которые бесхитростно рады продолженью жизни в них самих, и окружающие захвачены этим чувством-стихией — осознанием ЖИЗНИ вопреки войне вокруг.

Кстати, это одно из главных чувствований фильма. Ведь и начальная сцена о рождении младенца — о том же, о жизни вопреки войне. В этом понимании, которым проникается Котов, есть как раз христианский взгляд на мир. Автор приводит своего героя к покаянию, которое происходит, может, только потому, что в сердце его живет удивительно теплая любовь к дочери. И вот через эту любовь, через этот живой кусок сердца и происходит оттаивание, преображение души жестокосердого Котова. Пусть и пишет А. Кондрашов, что «православных мотивов уже нет, как корова языком слизнула...», это не так! Фильм Михалкова (вся трилогия) это по-настоящему христианское искусство. А как хорош сам Михалков в сцене свадьбы, где ему удается это упоение стихией чувства! Вообще актеры замечательны многие: и Маковецкий, и Анна Михалкова, и Надя, и Меньшиков, и Мадянов с его тяжким персонажем, и Чурикова... Да практически все!

Не показалось натяжкой и то, что «маленький комарик» спас жизнь наклонившегося солдата-штрафника в исполнении А. Смольянинова. Тут надо опять о православии... Бог — и в мелочах, в дуновении легкого ветерка, в комарике, в паучке... Кстати, тот же прием использован в фильме В. Хотиненко по роману А. Сегеня «Поп». Там — муха, через которую показан сначала герой и вообще — мир, и которую убить — страшно, невозможно... Кстати, немец-меломан, погибший из-за паучка, вовсе не «симпатичен», он отвратителен в своей сытости и даже в том, как он слушает-пожирает, удовлетворяясь, музыку.

Еще Кондрашов считает, что режиссер не рванул «к горним высям эпоса», не оправдал надежд. Однако ПРИТЧА считается самым высоким жанром в искусстве, она обобщает, ставит акценты и тем близка к народному мифу. Но все же фильм-трилогию «Утомленные солнцем» — 3, конечно, следует считать эпическим, масштабным, панорамным произведением. Это многосложное произведение, с большим потенциалом мыслей, чувств, художественных образов и находок, с великолепной операторской работой, и говорить о нем — интересно. Это ли не признак таланта?..

«Сталин. Если в «Предстоянии» это — воплощение чего-то сказочно пугающего, — пишет рецензент, — то в «Цитадели» это, извините, дурак... Сталин у Михалкова говорит кровожадные глупости...»

Да, тему Сталина обойти в военных фильмах и книгах невозможно. Но, напомним, фильм Михалкова далек от примитивного реализма (и это заявлено), это не документальное произведение, и художник свободен дать свой взгляд на проблему вождя и народа, дав образ абстрактного тирана. Почему вообще идет такая борьба за Сталина? Понятно — все, что касается войны и Победы — дорого и драгоценно и кровью полито, и всуе прикасаться нельзя. Но Михалков — не всуе. Однако кто запретил наконец спросить о том, почему для русских надо считать единственно возможной формой правления и лучшей к тому же — тоталитаризм. Ведь, как ни крути, против нашего народа в первую голову были направлены репрессии уничтожения. Выбиты духовенство, офицерство, пассионарное крестьянство, — основа основ народа. Да, в такой огромной стране власть должна быть единой, мощной, державной, но — отеческой для народа. И обожествлять Сталина, и приравнивать его имя к самой Победе — невозможно. Да, и кстати, он нам — не родной. А если попробовать отстраненно взглянуть? Сколько уж измываются киношники над известными историческими фигурами: и Ивана Грозного не побоялись, и Есенина с Достоевским затрогали... И их ли одних! И ничего! Творческая свобода! Отчего Никите отказывать? Хотя, повторимся, у него Сталин скорее олицетворяет судьбу, играет роль языческого божества, направляя потоки, сталкивая лбами, заваривая кровавую кашу. Историческую достоверность надо искать у Солженицына, а не у Михалкова. У Михалкова правда иного рода, и это тоже правда!..

И еще цитата: «... кинорежиссеру... странно выступать в роли бесогона — со своими бы чертями разобраться». Странно делать такие замечания! Ведь Михалков весь — общественная фигура и что бы он ни сделал — обсуждается с пеной у рта.

Хочется в завершение сказать о том, что, на наш взгляд, вызывает безумное РАЗДРАЖЕНИЕ, когда речь заходит о Никите, да и в целом — о семействе Михалковых. Это их БАРСТВО. РУССКОМУ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ БАРИНОМ! Почему, собственно говоря? Всех выбили? Вот если б беем, ханом или князем грузинским — пожалуйста, а русским уготована другая социальная роль, на которую Михалковы — не согласны! Вот, например, что писала в своем дневнике, опубликованном не так давно в «Новом мире», Лидия Чуковская об Александре Исаевиче Солженицыне: «... молодой, белозубый, быстрый, легкий, сильный, очень русский... одно остается в силе: очень русский. Светло-голубые глаза, неопределенного цвета волосы. Шофер? Монтер?..»

Какая говорящая цитата! Русский — шофер, монтер. Аристократом — нельзя, в семнадцатом году отменили. А тут — баре Михалковы, взяли и выжили. Да, при всех режимах уцелели. Баре нашего народа, и, согласитесь, присутствие этой барственной семьи в общественной и культурной жизни страны ярко и необходимо. По природному праву чувствуют себя ДОМА, живут со вкусом и на широкую ногу, не виноватятся зазря, с достоинством идут по жизни.

И ведь это здорово, что Никита Сергеевич — не просто русский барин. Он — русский художник, в душе которого болит и Родина, и народ, и потому все, что он делает в кинематографе, очень русское. И надо учиться ценить это, ценить СЕЙЧАС, а не потом.