Нетленный сад

* * *

Это бывает: с собой не в ладу,

тычется слепо душа по углам.

Маюсь и верую, маюсь и жду:

выпадет срок отдышаться и нам.

Перезимуем, и выпадет срок —

несколько дней в середине весны —

время оттаявших черных дорог,

лоно души, феномен тишины.

Вот: отшумели овраги вчера,

освободились от снега поля.

Вроде бы солнцу и травам пора,

но не решилась на это земля.

И не заденут ни ветер, ни дождь

это стояние бледных небес,

это немое стояние рощ

с темными ветками наперевес.

В поле гусей перелетных вспугни —

вытянут серую ленту свою,

и ощутишь, как колеблют они

воздух, наполнивший чашу сию.

Я докарабкаюсь, я доползу

рыбой задохшейся к этой воде.

Я дотяну, дотащу, донесу

слабую душу: ей больше нигде

не отдышаться, но этот простор

примет ее, не прогонит назад —

сроком, пока эти рощи стоят

и небеса над полями стоят.

* * *

Кто обманом, злом, кто честным трудом

полагаем жить, отведя беду.

Но случится час — и сгорит твой дом,

и повалит смерч дерева в саду.

И своей судьбы ни один народ

не предрек еще, да и как предречь?

Мировых стихий самовластный ход

в недоступной нам вышине течет.

И когда к рассудку доверья нет,

у пучины гибельной на краю

сердце ищет глупых земных примет —

и по ним читает судьбу свою.

* * *

В тихом омуте я живу.

В тихом омуте — тишина.

Человек наклонит траву,

глянет в омут — не видно дна.

Молча сядет на бережок

в запылившихся сапогах

и не моет в воде сапог,

суеверный чувствуя страх.

Он родился и вырос здесь,

и лесной у него закон:

во чужую душу не лезь

и свою храни испокон.

Оттого между мной и им,

словно с неба упавший щит,

лист осиновый, недвижим,

всякий раз на воде лежит.

* * *

И когда, уходя, ты взглянул назад

и простился с тем, что навек любил —

в белом инее был неподвижный сад,

и не дрогнул сад, словно нежив был.

Он глядел вослед поверх бледных сел,

ледяной цветок, голубой кристалл.

И на всем пути тем же цветом цвел

всякий куст — и сердце тебе пронзал.

В белом поле врыт твой нетленный сад,

ни весны, ни лета не будет в нем.

Может, он, настрадавшись, на небо взят —

но и здесь студеным стоит столпом.

И в морозный день с голубых небес

тихо иней падет на тебя, бедняк,

как прощальный дар, запоздалый жест,

хрупкий знак родства и прощенья знак.

* * *

В темноте недвижимых ветвей,

в пустоте подлунной тишины

начинает песню соловей,

сам себе не знающий цены.

Тесный сад над ним переплетен,

душным воздухом оцеплен сад.

Пой, родимый, пой! Ты полонен.

Ты, как сердце бедное, зажат.

Пой. Ты к месту своему прирос,

маленькое око не узрит,

как бездонный мир на сотню верст

переполненный тобой стоит.

Он в слезах расплавлен и слиян

с жалким склепом своего певца,

и в один великий океан,

восхищенный, весь перелился.

О, так лучше! Вечно, вечно пой,

наглухо упрятанный во тьме

вечный узник, вечный крепостной

с вечной темой о своей тюрьме.

ОСИНА

Жизнь обратно меня принесла,

как река, обращенная вспять.

И осина с тех пор возросла

так, что вовсе ее не узнать.

Но все там же стоит, на краю,

над провалом осеннего дня.

Подойду, обниму, постою —

и она не узнает меня.

Не припомнит, коль память крепка

в тонких пальцах расцепленных пут!

Кто остался — растет в облака,

остальные по кругу бегут.

Дай мне силу, родитель­ский дом,

дай мне волю в пределах Земли,

в сотый раз возвращая потом,

где осины мои возросли;

где шумит мой оставленный сад

по просторам пустынной Руси.

Волоки меня, сила, назад

и, остаться не дав, уноси!

Одинаковы все города,

позолочены все купола,

и нездешняя сила всегда

отрывает меня от ствола.

И пророчит, и льстиво поет,

и всечасно геенной грозит.

И опомниться мне не дает,

потому что не насмерть разит.

* * *

В час закатный стоят над безлюдьем полей,

в небеса вознесясь головой,

силуэты могучих ничьих тополей,

изваянья то­ски вековой.

Там, где канули села в глубины земли,

где деревни рассыпались в прах —

молчаливо и мощно они возросли

на неведомых миру корнях.

Что из недр пробирается к кронам живым,

для кого этих листьев шлея?

Может, разум вселен­ский читает по ним

тайну нашего здесь бытия.

Не они ли в подземной сплелись темноте

километрами цепких корней,

общей жилой срослись: от версты и к версте

странный гул пробегает по ней.

И, срываясь, по ветру летят семена,

и в потоке воздушной волны,

шар земной огибая, текут имена,

что не нам и не нами даны.