Пролётная птица

Слова нужны, чтоб поймать мысль:

когда мысль поймана, про слова забывают.

Из «Чжуан-цзы»

Я в поэзию крался, как волк изо рва.

Я, как всякий крестьянин, был хитр

                                        и напорист.

Я в кули засыпал золотые слова

И грузил на подводу свою — не на поезд,

Потому что отец говорил: «Не спеши!

Паровозом быстрей, лошадями надежней:

Перекроют пути — заворачивай пожней,

А достанут и там, можно срезать гужи.

А верхом!.. Только, главное, лошадь не бей,

Слабины не давай и не рви удилами...

Говорят, что бывают еще и с крылами,

Повезет на такую — садись, не робей».

Ой, батяня, спасибо за добрый совет!

Я гнедую свою понукаю проселком —

То по краю реки, то березовым колком,

То въезжаю во тьму, то в белесый рассвет...

Заночую, как Бог, посредине страны —

Сны ко мне подойдут и неслышно обступят...

А товар мой на рынке, наверное, купят,

Торговаться не стану, отдам в полцены.

Хоть и хитр, но отдам, потому что у нас,

Где я вырос, такие в полях черноземы!

Уродится еще! А пахать я горазд,

Как и спать под ­скирдою из свежей соломы.

* * *

На каждом крестатом столбе по орлу,

Гудят провода, и Руслановой голос

Из черной тарелки плывет по селу...

Березовый лес, обнаженный по пояс,

Раскрыт и распахнут до самого дна.

Немые курганы седы и суровы,

Ни зверя в степи, ни крыла, ни подковы,

И только отвесно стоит тишина,

Да густо шуршит золотая пшеница,

Да всполохи блещут, как росчерк ножа.

Земля пахнет хлебом при слове «зарница»,

Земля пахнет кровью при слове «межа».

Прислушаюсь к небу — как чисто оно!

Конечно, зарница. Конечно, зарница!

И колос усат, и пролетная птица

Вот-вот и опробует это зерно.

* * *

                         А я стою один меж них

                         В ревущем пламени и дыме...

                                                                          М. Волошин

Я люблю мой народ, даже если он злой,

Даже если он в вены заходит иглой,

Даже если он пьет эту мерзость, вино,

Даже если бомжует, люблю все равно.

Оттого, что я сам из такой же толпы,

Мы однажды сойдемся у края тропы

И покатимся в пропасть, по влаге скользя,

Потому что России без крови нельзя,

Потому что она во вселенной одна;

Потому что не знает, какая вина

У нее за плечами и кто по ночам

Указует дорогу ее палачам...

Новый Дант, наклоняясь над новой строкой,

Пишет новое слово великой рукой,

Но молитва святая из слов дорогих

Не доходит до слуха ни тех, ни других.

Это было. Волошин молился уже,

Но сходился народ на крутом рубеже

И, оглохший, стоял. И тупились клинки.

И на четверть, на треть поистерлись бру­ски.

Я вперед посмотрю — нет печальней страны,

Я назад оглянусь — нет за мною вины,

И не знаю, кто сможет меня научить,

Что мне делать — молиться иль саблю точить.

Но молюсь! И, склоняясь в ночи над столом,

Я сжимаю перо троеперстным узлом,

Подбираю слова, потому что люблю,

Потому что не выживу, если убью.

* * *

Льется-гнется вода из дубовой бадьи.

Утро золотом шарит по срубу колодца,

И четверка гусей, как четыре ладьи,

Из раскрытых ворот выплывает на солнце.

А сосед отбивает литовку — тук-тук.

А напротив соседи подсолнухи режут.

Вынимает отец самосад и мундштук...

А по радио врут...

Ну, зачем они брешут?..

Вот — ладьи из ворот!

Там — отара из мглы!

И — тесовый навес, и — курганное поле!

А какие здесь люди! Как жадны и злы —

Не до злата-богатства — до жизни и воли!

Кто решил, что деревни уже не нужны?

Кто сказал, что здесь тошно и песнь не поется?

Вон, какие отавы — нежны и пышны,

Вон, какая вода — голубая и гнется!

* * *

Велика страна покатая,

Что ни мед, то — по усам.

Или это жизнь горбатая,

Или я горбатый сам.

Что за боль к обиде давешней?

Что за груз чужой вины?

Взял баян — запали клавиши.

Взял гитару — нет струны.

Ну и ладно. Я так думаю —

Конь живет и без подков...

Эту жизнь мою, угрюмую,

Я запру на семь замков!

И пойду дорогой длинною,

Той, что выведет к звезде —

Слушать песнь перепелиную,

И дышать простором, где

Тополя — шеренги рекрутов,

Ковыли — живой атлас,

Где птенец считает беркутов,

Выворачивая глаз.

* * *

Ветер шепотом — что-то... О встрече, о воле?

О звезде, что упала на дальнее поле?

                    Или ряд

Легких звуков? Иль августа плач по осине,

На которой листвы, как свечей в Палестине?

                    Все горят.

Опадут золотые розетки под ноги.

Сколько блюдец на каждой тропе и дороге!

                    Все мое?

Не мое. Уже ночи холодными стали,

По утрам собирается в черные стаи

                    Воронье...

Было время прилета, настало — отлета,

Каждый — штурман, и справится с ролью пилота,

                    Благо, есть

Два крыла и землею начищенный вектор,

И под перья влетающий северный ветер,

                    Словно месть

За измену, предательство, непостоянство...

Вот и я, дорогая, меняю пространство

                    На уют.

И станицы пернатых, готовых в дорогу,

Пусть кому-то кричат и вселяют тревогу.

                    Мне — поют.

* * *

                                             В.И.

Паял, бондарил, пел, рыбачил,

Пил в праздники не только квас,

Ты на страну свою батрачил,

Ты защищал ее не раз —

В Карелии, на Халхин-Голе,

Ходил в атаки, бил в упор,

На целине, в суровом поле,

Жег спиртом горло, рвал мотор —

И тот, что заправлял соляром,

И тот, за ребрами, внутри...

Теперь ты стал больным и старым.

Напейся!

Плюнь и разотри.

И все же... лучше нет России!

Бардак?

Зато какой бардак!

Васятка... Васька... Дед Василий!

Кадушка — рубль.

А жизнь — пятак.

* * *

Ну, с кем поделиться веселой печалью —

С дроздами, летящими строго на юг?

С луной голубой, голубою эмалью

Обрызгавшей выбитый косами луг?

Ну, с кем поделиться веселою грустью —

С подковой, лежащей на стыке дорог?

С тропой, что ведет к камышовому устью,

С курьер­ским, идущим в ночи на восток?

Ну, с кем поделиться печальной удачей —

С зарею, что гаснет? С зарей, что встает?

— С душой, что свернулась в комочек и плачет,

Да с сердцем, что плакать душе не дает...

* * *

                                            Лиде

Потом, когда меня не станет...

Потом, когда ты спрячешь шаль...

В твой тихий дом войдет печаль

И за твоей спиною встанет.

Не отрекайся от нее,

Не укрывайся за стеною —

Твоя печаль не что иное,

Как продолжение мое.

Куда б тебя не привела

Слепая сутолока буден,

Печаль всегда с тобою будет, —

Тиха, прозрачна и светла.

Когда однажды среди сна

Ты вдруг услышишь звук свирели,

Бесшумно поднимись с постели

И сядь у нашего окна.

И в час, когда в полях темно,

Когда тревожно кычут совы,

Невидимый и невесомый

Приду я под твое окно.

И — легкий призрак — не дыша,

Касаясь губ твоих, ладоней,

Я буду чувствовать, как стонет

Твоя прекрасная душа.

Картошка

Ведра, воткнутые в ведра.

Вдоль обочины мешки.

Отродясь, такое ведро

Не припомнят старики.

По сухой земле картошка

Разбивается звездой.

Вот еще чуть-чуть, немножко,

И покончим с бороздой.

И помчимся, и поедем

Переле­ском, над рекой.

И похвастаем соседям:

«Урожай-то, вон какой!..»

Клубни ровные, что репы.

Тридцать два кривых мешка!

Целина! Разведай, где бы

Выросла еще така?

Беловарка! Рассыпуха!

На базар и про запас.

Хмелем пахнет медовуха!

Медом — выбродивший квас!

В палисадах за плетнями

Паутины солнце вьет,

И веселыми глотками

Из колоды воду пьет.

Пляшут перья огневые.

В чугунах шумят пары.

И лопаты штыковые

Прибирают.

До поры.

Виктор Васильевич Брю­ховецкий родился в 1945 году в городе Алейске Алтайского края. Окончил Ленинградский институт авиаприборостроения. Служил в Советской армии, работал в Российском центре «Прикладная химия». Автор десяти поэтических сборников. Лауреат Международной Пушкинской премии (Нью-Йорк), премий журналов «Нева», «Москва». Член Союза писателей России. Живет в поселке Кузьмолово Ленинградской области.