Генриэтта Назина. Брошенка. рассказы

Генриэтта Назина

 

Брошенка

рассказы

 

 

Под Восьмое Марта Клава Рожкова и ее одноклассники сидели в библиотеке детдома. Они готовили сюрпризы-поздравления учителям и своей воспитательнице Кире Сергеевне. Каждому хотелось сделать что-то необыкновенное. Клава клеила корзиночку из цветной бумаги. А ее подружка Галя Лосева предложила начать поздравление воспитательнице словами: «Дорогая мамочка, Кира Сергеевна...» Кто-то из ребят вспомнил свою маму. Разговор пошел о мамах. Тут Клаве захотелось всех удивить.

— А моя мама самая красивая, самая лучшая! — воскликнула она.

— Ой, где она, твоя мама?! Ты ее хотя раз видела?! — ехидно засмеялся Вовка Смоляков. — Ты же брошенка!

Клава побледнела и вскочила: — А ты, а ты..., — и, не найдя, что сказать в ответ, бросилась на Вовку с кулаками.

Вошедшая в библиотеку Кира Сергеевна разняла их. Чтобы погасить конфликт, отправила девочек покататься на санках.

Клава выбирала самую крутую горку, ложилась на санки и мчалась вниз. Санки переворачивались, она со смехом барахталась в сугробе.

Из приемного отделения вышла дежурная нянечка и позвала ее:

— Клавочка, к тебе пришли! Иди в спальню и переоденься.

— Не-е, я так! — радостно закричала Клава и бросилась в приемное отделение. Она на ходу гадала, кто бы мог к ней приехать. Потому что за все годы ее пребывания в детдоме никто и никогда ее не навещал. Она знала, что после рождения мать оставила ее в роддоме. И все же в сердце жила надежда: «А вдруг»! Растрепанная, в шапке набекрень и вся в снегу Клава влетела в приемную. За столом сидела заместитель директора детдома Раиса Алексеевна и беседовала с незнакомой женщиной, одетой в норковую шубу. Рядом с ней была девочка помладше Клавы года на два.

— Вот и наша Клава, — улыбнулась Раиса Алексеевна. Женщина с удивлением рассматривала Клаву. Потом подошла к ней и погладила по голове:

— Мы за тобой приехали, Клавочка. Это твоя сестренка Людочка.

— Так Вы моя ма..., — Клава не закончила, разрыдалась. Вместе с ней плакали Раиса Алексеевна и Зоя Григорьевна. Так звали женщину, решившую удочерить Клаву...

Прошел месяц. Зоя Григорьевна привезла Клаву назад в детдом. Девочка с улыбкой вошла в спальню. Подруги окружили ее, затормошили обрадованно.

— Мама Зоя уезжает в командировку на месяц. Вот я и приехала погостить к вам, — пояснила свой приезд Клава.

А в это время Зоя Григорьевна нервно говорила Раисе Алексеевне и Кире Сергеевне:

— Понимаете, думала, что Людочке сестренку обрету. А она с ней грубит, берет без разрешения ее игрушки, вещи. И, вообще, она неуправляемая. Иду с работы, а соседи мне говорят: «Ваша Клава антенну на крыше чинит». Я в ужас пришла. Как она могла забраться на пятиэтажный дом?!

— Все ясно, Зоя Григорьевна, — сказала Раиса Алексеевна. — Только мы Вас предупреждали насчет характера Клавы.

А Кира Сергеевна не выдержала и сказала в сердцах:

— Она же не собачка, которую можно взять и вернуть. Как Вы можете так поступать с ребенком?! Зоя Григорьевна, Вы же в душу, израненную одиночеством, плюете!

Прошел месяц. Клава ходила грустная, и все смотрела на дверь приемного отделения.

— Наверное, моя мама заболела, — сказала она подружке Гале. — Я ей позвоню.

Они пробрались в дежурную комнату, когда воспитатель ушел на обход по этажам. Клава набрала номер.

— Слушаю, — прозвучал голос Зои Григорьевны.

— Мамочка, почему ты за мной не приезжаешь?! Я скучаю по тебе, Люде, — заплакала в трубку Клава. Вместо ответа послышались частые гудки. Клава набирала еще несколько раз номер телефона. Стоило ей произнести: «Мама Зоя», как на другом конце провода снова звучали прерывистые гудки.

На другой день Клава решила позвонить через 07. Она убедила себя, что «восьмерка» сломалась, поэтому мама Зоя не может ей ответить. Добрая телефонистка междугородней станции, выслушав плакавшую Клаву, набрала ей нужный номер.

Несколько дней подряд Клава со слезами просила в молчавшую трубку забрать ее домой. И вместе с ней плакали телефонистки междугородней, невольно ставшие свидетелями неутешного дет­ского горя.

 

ГАРМОНЬ

 

Вера Николаевна проснулась от петушиного пения. За окном еще плавали предутренние сумерки. Она оделась и вышла во двор. Пока умывалась, светло-розовые полосы рассвета заполнили горизонт за Хопром. Река была где-то там внизу под горой. А за ней зеленел лес. Вера Ивановна представила себе песчаную дорогу, которая петляла среди вековых сосен. Когда-то она упиралась в казачьи курени хутора Кольцов­ского. «Эх, дед Яша, сколько ты старался казаков добрых на хутор собрать! Пусть и куреней было чуть более двадцати, а как дружно жили да складно работали. А вот теперь от нашего хутора бугорочки только что и остались», — вздохнула она. «Попрошу-ка внука Толяшу: пусть на Троицу свозит на старое кладбище над озером. Проведаю родные могилки».

Первые лучи солнца брызнули неожиданно сквозь листву старой груши, заплясали светлячками в росной траве. «Ой, чтой-то я размечталась!» — спохватилась Вера Ивановна. Достала из сарая косу и вышла на улицу.

В первый год после переезда с хутора в город ей было удивительно, что соседи не обращали внимания на чертополох, росший перед палисадниками. Хотя во дворах и на огородах у всех были чистота и порядок. Она представить себе не могла, чтобы в хуторе на майдане вот так бы вольготно рос бурьян. Однажды не вытерпела и выкосила траву вдоль улицы. Соседи удивленно похвалили ее, а потом и привыкли.

Вера Ивановна взмахнула косой. И вжик — вжик... — бурьян падал ей под ноги. Она настолько была увлечена работой, что не заметила, как подошла дочь Зина. Ее глаза были заплаканы. В руках она комкала листок бумаги. Вера Ивановна вопросительно взглянула на дочь.

— Телеграмму принесли, папаня умер, — еле выговорила Зина и заголосила. — Ой, грех мне, маманя! И почему же я не разрешила ему приехать в прошлом году?! Он же так просился...

— Ну, будет плакать-то, — спокойно сказала Вера Ивановна и пошла в дом. Зина последовала за ней.

— Бабушка, давай тебе укол сделаю, — шагнул им навстречу Анатолий.

— Еще чего выдумал! — Вера Ивановна села на стул и приказала: — Ты мне лучше гармонь дай-ка, внук.

Анатолий подал ей старенькую «хромку». Она уверенно в­скинула ремень на плечо и, заиграв, запела еще достаточно сильным для девяностолетнего человека голосом.

— Летят утки и два гуся. Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся... — пела и вспоминала.

Василий вернулся домой после дня Победы через месяц. Вера загоняла овец на баз, как послышался знакомый голос:

— Хозяюшка, а служивого примешь на ночлег?

Ноги у нее подкосились. Она только и успела всплеснуть руками, закричать:

— Вася-я-я!

Он подхватил ее, да так и внес в дом. Дети за столом удивленно замерли, увидев их. — Ну что, детвора, вот и наш папаня с войны вернулся! Встречайте! — весело произнесла Вера.

За ужином Василий долго рассказывал ей о службе интендантом во втором эшелоне при штабе.

— Кое-что припас для тебя и детей. Завтра привезу из города, — пообещал он. Вера не узнавала мужа. Он был самодовольным и показался ей чужим.

Утром, наняв полуторку, Василий поехал на станцию. В дом зашла почтальонка Настя и, волнуясь, выпалила:

— А Васька-то твой кралю с собой привез! В городе ее оставил... Василий вернулся к обеду и занес вещи в дом. Стал показывать отрезы габардина, платья, кофточки, шубы, муж­ские костюмы, дет­скую одежду. Вера безучастно смотрела на все это.

— Чего так смотришь, не рада?! Бери, все тебе, ребятишкам, — Василий приподнял охапку вещей и бросил к ее ногам. Вера поморщилась и сказала:

— Чужое это все, не наше. Вези-ка лучше своей любовнице. Мне ничего не надо. Разве, что эту гармонью возьму: она наша новая «хромка».

Вера вытащила из кучи вещей новенькую гармонь. Растянула меха и заиграла марш «Прощание славянки».

— Чего, гонишь от детей?! — разозлился Василий.

— Уходи! — Вера серьезно сдвинула брови и отвернулась к окну.

— Верочка, опомнись! Поедем в Ташкент. Дом куплю, детей растить будем, — он подошел и попытался обнять ее.

— Уезжай! — она отвела его руки.

— Ну, знаешь! — Василий спешно стал запихивать вещи в мешки и выта­скивать их на улицу. Вскоре она услышала, как от дома отъехала машина. Вера тяжело вздохнула. В ее глазах стояли слезы. Она подняла с пола гармонь, заиграла и запела:

— Ой, да со вечера, с полуночи....

Потом стала приплясывать. И тяжесть разлуки с любимым притуплялась постепенно, таяла. В дверь заглянула Шура, ее напарница по работе. Она с ходу ошарашила Веру новостью:

— Поешь, пляшешь, а сено для волов наших забрали.

— Как забрали?! Кто?!

Вера положила на кровать гармонь.

— Кто, кто. Уполномоченный из райкома партии. Говорит, что в соседней области засуха, помочь надо.

— А мы чем волов кормить будем, а?!

— Парторг сказал, что соломой.

— Вот он пусть сам ее и ест!

Хорошей соломы в колхозе не хватило. Вера и Шура таскали животным гнилую с заброшенной риги. Но волы от такого «рациона» все же сдохли.

Как-то вечером Шура пришла к Вере, изрядно выпивши, и бухнула на стол полбутылки самогона:

— Помянем волов наших, что ли, — и заплакала.

— Ну, скажи, подруженька, зачем мы жилимся в колхозе за «палочки», что видим-то?! Вон. Клавка Трунова в город укатила, буфетчицей на станции работает. Вчера приехала в крепдешиновом платье, туфли дорогие. Смеется над нами, мол, мы дуры.

— Может и дуры!

Вера смахнула со стола бутылку. Она покатилась по горнице, распле­скивая по желтым половицам мутные брызги. — Но кто, Шур, на земле работать будет, а?! Мужиков в колхозе раз, два и обчелся. Кто голову на войне сложил, кто сбежал, как мой муженек, — она встряхнула подругу за плечи. — Иди, проспись, завтра рано вставать!

Июнь­ским днем звеном пололи бахчу. Неожиданно для всех Шура заявила:

— Бабоньки, я замуж выхожу!

— За кого? Чей он?! — затормошили ее женщины.

— Да вдовец из Варварино, старше меня на двенадцать лет. На троих детей иду. Неженатые-то мои ровесники, сами знаете, в чужих землях лежат.

Свадьбу играли скромную, но веселую. Вере казалось, что ее гармонь расплавится от задорных мелодий, частушек и песен. Плясали с присвистом. Даже сосед Шуры дед Фомич выделывал в кругу такие коленца, пристукивая деревянным протезом, выкрикивая:

— А ну, казаки, расступися!

К Вере подсел бригадир Агеев. Пьяно зашептал:

— Верунька, провожу тебя до сеновала?!

—Да пошел ты! — Вера грубо оттолкнула его и выбежала на улицу.

— Ишь ты, соломенная вдова! Попомнишь меня, — неслось вслед... Женщины грузили собранные арбузы, когда приехал парторг Васильев.

— Молодцы, девчата, хорошо потрудились! Троих из звена посылаем в Москву на ВДНХ.

Среди названных ударниц фамилии Веры не было. Шура, которая значилась в списке, первой загорячилась:

— Я без Кольцовой не поеду! Почему ее не послали, а?!

— Я не против ее кандидатуры, — засмеялся парторг. — Но Агеев Вере Ивановне отрицательную характеристику дал, мол, Кольцова грубовата.

Вера шла домой медленно, стараясь отогнать от сердца обиду, когда ее окликнула почтальонка Настя:

— Верусь, тебе письмо от мужа!

Посмотрела на адрес и удивилась: жил, вроде бы, в Ташкенте, а письмо из Волгодонска. Писал, что очередная жена покинула его по той причине, что попал под суд. В кладовой, которой он заведовал, ревизия обнаружила недостачу. Так и оказался на тяжелой работе в Волгодонске.

— Верочка, пришли мне масла и меда подлечиться. Приезжай проститься, а то скоро помру... — писал он. Вера исправно посылала Василию посылку за посылкой. А потом поехала его проведать. И снова обман: муж работал кладовщиком, выглядел хорошо, питался тоже неплохо. Вера только и сказала ему:

— Эх, ты, перекати-поле! Я же от детей отрывала, чтобы тебе послать. Больше не пиши нам! — и уехала.

Ночами она вспоминала Василия, как встречались, как жили дружно до войны, троих детей растили. Она любила его по-прежнему. И он был для нее единственным навсегда! Когда становилось плохо от то­ски, она брала гармонь, садилась на лавочку у ворот и играла...

Вера Ивановна умерла несколько лет назад, немного не дожив до ста лет. А гармонь-хромку хранит, как дорогую реликвию, внук Толяша.

 

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2011

Выпуск: 

11