Культура романо-германской Европы отмечена приверженностью к “мудрости систем”, стремлением наличное возвести в незыблемую норму... Мы чтим прошлое и настоящее западноевропейской культуры, но не ее мы видим в будущем... С трепетной радостью, с дрожью боязни предаться опустошающей гордыне, - мы чувствуем, вместе с Герценом, что ныне “история толкается именно в наши ворота”. Толкается не для того, чтобы породить какое-либо зоологическое наше “самоопределение”, - но для того, чтобы в великом подвиге труда и свершения Россия так же раскрыла миру некую общечеловеческую правду, как раскрывали ее величайшие народы прошлого и настоящего.

Из предисловия к сборнику “Исход к Востоку”.

В делах мирских настроение наше есть настроение национализма. Но его мы не хотим заключать в узкие рамки национального шовинизма. Более того, мы думали, что стихийный и творческий национализм российский по самой природе своей расторгает и разрывает стеснительные для него рамки “национализмов” западноевропейского масштаба: что даже в этническом смысле он плещет так же широко, как широко расплескались по лицу земному леса и степи России. В этом смысле мы опять-таки примыкаем к “славянофильству”, которое говорило не только о русском народе, но о “славянстве”. Правда, перед судом действительности понятие “славянства”, как нам кажется, не оправдало тех надежд, которые возлагало на него славянофильство. И свой национализм мы обращаем, как к субъекту, не только к “славянам”, но к целому кругу народов “евразийского” мира, между которыми народ российский занимает срединное положение. Такое приобщение целого круга восточноевропейских и азиатских народов к мыслимой сфере мировой культуры российской вытекает, как нам кажется, в одинаковой мере из сокровенного “сродства душ”, - делающего русскую культуру понятной и близкой этим народам и, обратно, определяющего плодотворность их участия в русском деле, - и из общности экономического интереса, из хозяйственной взаимообращенности этих народов...

Русские люди и люди народов “Российского мира” не суть ни европейцы, ни азиаты. Сливаясь с родною и окружающей нас стихией культуры и жизни, мы не стыдимся признать себя - евразийцами.

Из предисловия к сборнику “Исход к Востоку”.

Евразийцы примыкают к тем мыслителям, которые отрицают существование универсального “прогресса”. Это определяется, между прочим, вышеизложенной концепцией “культуры”. Если линия эволюции разно пролегает в разных отраслях, то не может быть и нет общего восходящего движения, нет постепенного неуклонного общего совершенствования: та или иная культурная среда и ряд их, совершенствуясь в одном и с одной точки зрения, нередко упадет в другом и с другой точки зрения. Это положение приложило, в частности, к “европейской” культурной среде: свое научное и техническое “совершенство” она купила, с точки зрения евразийцев, идеологическим и более всего религиозным оскудением.

П. Н. Савицкий

В обстановке России можно наметить особые причины, почему исторически действенной может оказаться в ней только идея чрезвычайно широко размаха. Мысль о мировом призвании России восходит к ХV веку. В различных формах и видоизменениях она держалась в последующие века. В ХIХ веке она получила новое развитие в русской философской и историософской литературе. Царская Москва и императорская Россия, подходя к осуществлению русского мирового призвания, проводили его методами и в формах национального государства. Но и в явлении коммунизма, эмпирическая сущность которого в гораздо большей степени сводится к разрушению, чем возвеличению России, все-таки, помимо воли вождей и наперекор их решениям, явлена в искаженном и обезображенном виде - мысль о русском мировом призвании; явлена притом в размахах, дотоле неслыханных. Нет сомнения, что коммунизм преходит и прейдет. Но возрожденная национальная Россия должна в полной мере сохранить в положительном виде то мировое чувство, которое в извращенной форме запечатлено в коммунизме...

П. Н. Савицкий

Формула “евразийства” учитывает невозможность “объяснить и определить прошлое, настоящее и будущее культурное своеобразие России преимущественным обращением к понятию “славянства”; она указывает как на источник такого своеобразования на сочетание в русской культуре “европейских” и “азиатско-азийских” элементов. Поскольку формула эта констатирует присутствие в русской культуре этих последних, она устанавливает связь русской культуры с широким и творческим в своей исторической роли миром культур “азиатско-азийских”; и эту связь выставляет как одну из сильных сторон русской культуры; и сопоставляет Россию с Византией, которая в том же смысле и так же обладала “евразийской” культурой...

Последнее определение может претендовать на значительную историческую точность... Сущность византийской культуры определяется сочетанием многоразличнейших элементов. Токи религиозных, художественных и др. импульсов, шедших с Востока, из Палестины, Сирии, Армении, Персии, Малой Азии, а также из некоторых частей Африки, сопрягались здесь с восприятием западной государственной и правовой традиции (бытие и развитие в Византии римского права). Также соприкосновение со степными культурами, столь определительное для образа русской культуры, не прошло в “свое время бесследно для Византии. И многое в византийских модах и нравах восходит к заимствованию у степных “варваров”, последовательными волнами набегавших на границы империи...

П. Н. Савицкий

Провозглашая своим лозунгом национальную русскую культуру, евразийство идейно отталкивается от всего послепетровского, санкт-петербургского, императорско-обер-прокурорского периода русской истории. Не императорское самодержавие этого периода, а то глубоко всенародное православно-религиозное чувство, которое силою своего горения переплавило татарское иго во власть православного русского царя и превратило улус Батыя в православное московское государство, является в глазах евразийцев главной ценностью русской истории. Евразийство смотрит на императорское самодержавие как на вырождение допетровской (дело идет, конечно, об этом самодержавии, как духовной сущности, а не внешнеполитических его достижениях, которые в некоторых отраслях были громадны) подлинно национальной монархии: оторвавшись от того “бытового исповедничества”, которое в Древней Руси было идейной опорой царской власти и в то же время находило в лице царя самого горячего своего ревнителя, императорское самодержавие естественно и неизбежно должно было опереться на рабство и милитаризм. Евразийство не может мириться с превращением православия в простой аксессуар самодержавия и с обращением “народности” в казенную декламацию. Оно требует подлинного православия, православления быта, подлинной национальной культуры на основе “бытового исповедничества” и признает своей (своим идеалом) только такую монархию, которая бы явилась органическим следствием национальной культуры.

Н. С. Трубецкой

Таким образом, в этнографическом отношении русский народ не является исключительно представителем “славянства”. Русские вместе с угро-финнами и с волжскими тюрками составляют особую культурную зону, имеющую связи и с славянством и с “туранским” Востоком, причем трудно сказать, которые из этих связей прочнее и сильнее. Связь русских с “туранцами” закреплена не только этнографически, но и антропологически, ибо в русских жилах, несомненно, течет, кроме славянской и угро-финской, и тюркская кровь. В народном характере русских безусловно есть какие-то точки соприкосновения с “туранским Востоком”. То братание и взаимное понимание, которое так легко устанавливается между нами и этими “азиатами”, основано на этих невидимых нитях расовой симпатии. Русский национальный характер, впрочем, достаточно сильно отличается как от угро-финского, так и от тюрского, но в то же время он решительно непохож и на национальный характер других славян. Целый ряд черт, которые русский народ в себе особенно ценит, не имеет никакого эквивалента в славянском моральном облике. Наклонность к созерцательности и приверженность к обряду, характеризующие русское благочестие, формально базируются на византийских традициях, то тем не менее совершенно чужды другим православным славянам и скорее связывают Россию с неправославным Востоком. “Удаль”, ценимая русским народом в его героях, есть добродетель чисто степная, понятная тюркам, но непонятная ни романо-германцам, ни славянам.

Н. С. Трубецкой

Россия евразийцами не мыслится не Православной. Неправославная Россия не есть Россия. Она ничто, она - хуже, нежели ничто, она - зло. Итак, евразийский “национализм” не есть подмена Православия, он есть лишь выражение православного миросозерцания. Резкие суждения о католицизме и западной культуре, как его следствии (прямом или косвенном - все равно), есть лишь скорбь о профанации Православия в мире, его омирщении и принижении; а “нельзя двум господам работати”, нужно или осознать подлинные истоки всякого творчества и откинуть все суетные и лживые истоки современного цивилизационного “творчества” или предаться этому последнему. И евразийство стремится выйти из этой бездны служением Богу, созданием на Божеской основе и культуры, и государства, и быта.

А. В. Ставровский

Россия выходит из стадии натурально-необходимых и стихийных процессов революции в стадию сознательного и свободного самоопределения. Признавая факт и учитывая его возможности, мы не считаем, однако, первого безусловно обеспеченным и вторых безусловно неизбежными. В этом ответственность нашего поколения, ведущего борьбу и против коммунизма, и против других сил старой русской общественности за новое евразийско-русское государство. Мы не станем отрицать, что наша установка обусловлена верой - верой в Великую Россию; и мы знаем, что у верующего только один исход - или погибнуть, или победить.

Л. П. Карсавин

По духу своему мы, пожалуй, первый тип русского ордена. Были ли у нас предшественники? Этот вопрос еще темен. Мне лично кажется, что за нами нащупывается старейшая традиция. В числе прообразов особенно важно указать ту “партию” - я ставлю это слово в кавычки, - которая действовала в старой Москве под именем “заволжских старцев”. Старчество, в силу особых условий, сошло с политической сцены, превратилось в жизнеучение без особой интенции к политическому действию. (Если не считать попытки Достоевского обнаружить политическую программу старчества в беседах Зосимы). Сейчас наступил момент снова вызвать это политическое действие в жизнь. Мы призваны начать строить Россию-Евразию по заветам старцев, наполняя эти заветы новым историческим содержанием.

Н. Н. Алексеев

Своим этатизмом, своей мечтой об совершенной организации жизни через государство евразийцы порывают с традициями нашей национально-религиозной мысли, порывают с славянофилами и Достоевским и, в сущности, как это ни странно, вступают на путь европеизации и американизации России. Евразийцы - государственники, имеют волю и вкус к власти, они сторонники организации, конструктивисты, в них очень силен элемент рационалистический, они очень отталкиваются от мистики, и им совершенно чужда эсхатологическая настроенность. На этом пути происходит существенное перерождение русской души и отступничество от русских чаяний, это есть своеобразный путь европеизации. Западной Европе очень свойственна государственность, национализм, любовь к власти, инстинкт организации и конструкции, рационализм и формализм, боязнь мистики, особенно мистики апокалиптической. В этом парадокс евразийства.

Н. А. Бердяев

Евразийская православная партия - внутренне противоречивое понятие. “Православие” и “Евразия” - сферы несовпадающие. Православная Церковь выходит за пределы “евразийского континента”. Нельзя же забывать, что и греки, и сербы, и болгары, и румыны - такие же православные, как и мы. Еще существеннее, то, что в пределах самой Евразии имеется немало таких “язычников”, которые никогда не помирятся со своим подчиненным положением в Империи, поскольку оно обусловливается вероисповедным признаком. Буддизм и ислам только в фантазии евразийцев могут мыслиться “потенциальным православием”. В единую евразийскую партию, как ее себе рисуют евразийцы, не найдет себе доступа всякий сущий в великой России язык; она будет закрыта не только для “ныне дикого тунгуса”, но и для миллионов отнюдь не диких магометан, буддистов и евреев.

П. М. Бицилли

Портретная галерея евразийских предков пестра и Аксаковыми, Кириевскими и Хомяковыми далеко не исчерпывается. Из-за их благодушных и величавых ликов выглядывают в ней физиономии Магницкого и архимандрита Фотия, и зловещая маска Ленина.

П. М. Бицилли

Судьба евразийства - история духовной неудачи. Нельзя замалчивать евразийскую правду. Но нужно сразу и прямо сказать, это - правда вопросов, неправда ответом, - правда проблем, а не решений. Так случилось, что евразийцам первым удалось увидеть больше других, удалось не столько поставить, сколько расслышать живые и острые вопросы творимого дня. Справиться с ними, четко на них ответить они не сумели и не смогли. Ответили призрачным кружевом соблазнительных грез. Грезы всегда соблазнительны и опасны, когда их выдают и принимают за явь. В евразийских грезах малая правда сочетается с великим самообманом. “В них рассказ убедительно-лживый развивал невозможную повесть, и змеиного цвета отливы волновали и мучили совесть”... Первоначальное евразийство хотело быть призывом к духовному пробуждению. Но сами евразийцы если и проснулись, то для того, чтобы грезить наяву... Евразийство не удалось. Вместо пути проложен тупик. Он никуда не ведет. Нужно вернуться к исходной точке. И оттуда, быть может, откроются новые кругозоры, протянутся новые и верные пути.

Г. В. Флоровский

Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединенная Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы, и Китая, и мусульман. К сожалению, в ХХ веке мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами - пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за “своих” друг друга не считали. Поскольку мы на 500 лет моложе, то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения.

Л. Н. Гумилев

Динамика русской нации в Евразии в большей степени, чем у всех остальных, с самого начала имела своим источником эту межэтническую социокультурную гетерогенность, сплавленную “идеей”. Русские - не столько этнос в традиционном смысле этого слова, сколько общность, организуемая “идеей”. И крушение такой идеи, православной ли, коммунистической, неизбежно угрожает расколом и разъединением этого суперэтноса.

А. С. Панарин (1)

Дело не в самом евразийстве, а в том, какие реальные темы поднимает евразийство. И сегодня мы реабилитируем не только евразийство, сколько ту тему, ту озабоченность некоего типа сознания, которое в свое время выражало евразийство и которое выражается сегодня в любых других терминах.

Первое - это целостность постсоветского пространства, целостность российской государственности.

Второе - это тема российской идентичности. Что такое? Прежде всего это не энтнографическая тема, не тема славянского элемента. И, на мой взгляд, Гумилев совершенно не прав, потому что его идеи - это некая языческая парадигма тела против христианской парадигмы духа. Я думаю, что в евразийской доминанте существует поиск нашей большой российской идентичности, и поиски идут в христианской парадигме духа, а не тела.

Что же такое мы? Раньше русские говорил, что они православные, после этого говорили, что русские - это советские. Кто мы сегодня такие, если вы в самом деле единый народ? Можно ли говорить о политической нации, которая живет на евразийском пространстве? Существует ли такая нация не в географическом, а в политическом смысле слова? А если она существует, значит, есть некая система ценностей, которая ее объединяет. Американцы знают свою систему ценностей. Не худо бы и нам ее знать. Вопрос в этом.

А посредством какой системы ценностей мы идентифицируемся как политическая нация? Не этнографический материал, а политическая нация.

И еще одна важная тема евразийства - это тема постиндустриализма, тема постмодернизма. Надлежит ли тем народам, которые в свое время не пережили этап индустриальной цивилизации Запада, повторять этот этап? Или постиндустриальная эпоха открывает им некоторые другие шансы? Не реалибитирует ли постиндустриальная эпоха некие неевропейские незападные культуры? Когда мы говорим, что постиндустриальная эпоха является эпохой не экономикоцентричной и не техникоцентричной, а культуроцентричной, не означает ли это тем самым реабилитацию незападных культур? Скажем, Япония, например, очень удачно, как мне кажется, использовала большой миф постиндустриальной эры. Японцы никогда не мыслили себя технико - и экономикоцентричными. Они всегда настаивали на своей цивилизационной культурной самобытности.

Так вот речь идет об этом шансе в постмодернистской и постиндустриальной эпохе.

И мне кажется, что позиция евразийцев, которые категорически возражали против западнического униформизма, отстаивали проблему плюрализма цивилизации, плюрализма культур, разнообразия мира, в контексте постиндустриальной эпохи еще раз раскрывается и еще раз подтверждается.

Затем я еще раз хочу повторить, что евразийство - это некий псевдоним серьезнейших и актуальнейших тем нашего национального самосознания. И спешить маргинализировать эти типы проблем - значит тем самым закрывать свое видение этих очень важных вопросов и тем самым преподносить себе какие-то дополнительные сюрпризы. Лучше обозначить эти темы и легитимировать их. Мне кажется, что разговор о евразийстве - это попытка лигитимировать те важные темы, которые на самом деле серьезно волнуют научную и гражданскую общественность.

Действительно, евразийство, если сказать одним словом, - это культуроцентрическое мировоззрение. Актуальность или неактуальность евразийства - это актуальность или неактуальность культуроцентрического мировоззрения. И одна из самых важных евразийских работ - это “Пути русского богословия” Г. В. Флоровского, которая вся пронизана евразийскими спорами. Именно в этой работе показано, что исток трагедии России заложен в русской культуре. Здесь есть поиск тех слабостей и тех грехов, которые совершены русской культурной элитой и которые привели страну к катастрофе.

А. С. Панарин

В целом же евразийство дает, на наш взгляд, фальшивое толкование русской истории, которое приводит и к фальшивой политической программе. Речь в первую очередь об идеализации и даже прославлении азиатского влияния, что означает “делать из нужды добродетель” и поддерживать в русском прошлом как раз то, что было губительным для развития России. Именно “полуазиатский” характер России препятствует восприятию западной политической культуры и движению к рыночной экономике.

Во всяком случае, не следует переоценивать влияния реставрированного евразийства. Сравнительно с “обыкновенным” великорусским шовинизмом, утверждающимся на православно-славянофильской основе, евразийство найдет лишь ограниченный успех среди большинства населения, и его влияние ограничится главным образом некоторыми интеллектуальными кругами. И, тем не менее, евразийство остается опасным идеологическим мифом.

А. Игнатов (2)

(1) Панарин А. С. - доктор философских наук, заведующий кафедрой политологии философского факультета МГУ; известный автор, посвятивший множество статей осмыслению бытийного положения сегодняшней России.

(2) Игнатов В. А. - доктор философии, научный сотрудник Бундесинститута восточноевропейских и международных исследований (Кельн, Германия); автор ряда статей о современном политическом и культурном состоянии России.