Россия вошла в XX век мощно, несмотря на поражение в войне с Японией и революцию 1905 года.

Иоанн Кронштадский с гениальной дерзостью изрек:

“Царство Твое да святится... в России...”

Торговые экспертные потоки хлынули из России в Европу.

Благословенная Италия 4/5 пшеницы закупала в России. Треть мирового вывоза зерна приходилась на Россию, - более 300 млн. пудов. А по ржи отечественные купцы главенствовали, 80 процентов торговли к рукам прибрали.

Хлеб создал новую Россию, рвущуюся вперед. Перебивала она проторенные дорожки мировым толстосумам. Зашевелились встревоженные дельцы на европейских биржах. Князь Щербатов, умнейший историк-эмигрант, подметил: “Империя слишком активно выходила на внешний рынок... Экономические советники не жалели средств на разложение России, отстегивая их смутьянам”. Тот же князь дополнил “... ни мне, ни другим исследователям не удалось попасть в архивы банка “Кун, Люб и K'” в Нью-Йорке, который и финансировал революцию...”

Россию рассыпали, оглупили. М. Волошин терзался:

С Россией кончено. На последях

ее мы прогалдели, проболтали,

пролузгали, пропили, проплевали,

замызгали на грязных площадях,

распродали на улицах: не надо ль

кому земли, республик да свобод,

гражданских прав? И родину народ

сам выволок на гноище, как падаль.

Для того, чтобы выхолостить русскую душу, предали глумлению православную церковь и священников. Да как глумились! С первобытной жестокостью.

В “Пермских Епархиальных Ведомостях” за 1919 год удалось напечатать список жертв. Против фамилии каждого страшные слова: “утоплен”, “исколот штыками”, “изрублен саблями”, “расстрелян”,.. А за что? А за “проповедь”, “за колокольный звон”, “за отказ сражаться в армии красных против сибирских войск”... Пустили в расход 3447 монахинь и послушниц. Так и вижу, черные платья кровью набрякли. За что девушек-то, чистые создания? Груды тел вповалку, неразобранные, костенели на стуже, синие полосы на шеях от сорванных мародерами нательных крестов. Картины кромешного ада!

... “Ну, поп-долгокос, попользуем твою волосню!” Скрутили седые космы протоиерею Владимиру из Семиречья, жгутом заплели, подтащили бьющееся, обмякшее тело к необъезженной кобылице, приторочили человека к хвосту и с гиком-посвистом обожгли лошадь кнутом, пустили с места, запласталась она. А по степным кустарникам, по каменьям, по глиняным увалам только ошметки мяса, кровью трава забрызгана... Зверела лошадь от запаха, первоначального вопля. Когда же, вся в пене, запаленная, вкопанно уперлась копытами в почву, свисало с хвоста нечто, похожее на куль с перебитыми костями...

... “Ты крестил, и мы тебя крестить будем!” - выпихивался из пьяных ртов рык. Содрали одежду с епископа Андроника. Обнаженное тело вздрагивало на морозе, синевато тенилось. Привязали епископа к шесту, и двое ражих детин, взгромоздившись на лавку возле проруби, медленно, кряхтя от натуги, чертыхаясь, погружали его в дымящуюся воду. И уже бесчувственную кожу зеркально обложил тонкий прозрачный ледок, утолщающийся с каждым новым погружением в прорубь. Отмучился епископ, - превратилось тело его в ледяной куль.

А шел 1919 год.

...Вывели на летнюю Лену, возле Качубско-Нижнеудинского тракта, шестьдесят священников, оборванных, прошедших окаянный допрос. Мордастый расстрельщик, обтирая распаренное полуднем лицо, шмякнул: “Вышла команда спрашивать вас, по-по-во семя: “Есть ли бог?” и кто усомнится, - оставлять живым на расплод”. Все шестьдесят молвили, “Да, Бог есть!” Все шестьдесят...

А шел 1933 год.

В годы Великой Отечественной вроде бы спохватились Власти, вострубили святые великие русские имена, дали поблажку церкви... Да только внешне, из политических выгод, а потом вновь обрушились с диоклетиановскими гонениями, изводя церковь коварным и лицемерным присмотром правительственных Уполномоченных.

Россию попытались изничтожить. Само ее имя отождествлялось с нечто антигосударственным. Слова С. Есенина бесили Власть:

...я буду воспевать всем существом в поэте

шестую часть Земли

с названьем кратким - Русь!..

Ему не дали ее воспеть до конца, загадочно подведя поэта к гибели. Зато десятилетиями гремело:

Я хату оставил,

пошел воевать,

чтоб землю в Гренаде

крестьянам отдать...

Никто из русских людей не хотел вмешиваться в землеустройство неведомой Гренады. Лишь, по выражению П. Проскурина, “искуснейшие древоточцы типа Троцкого” возмечтали энергией русского народа установить свое владычество на планете.

Россия вытравлялась из мировоззрения русского народа.

Национальная всеотзывчивость, сформулированная Достоевским и характеризуемая проявлением живого гуманизма, соучастничеством, душевной щедростью; всеотзывчивость, благодаря которой на протяжении веков созидательно цементировалась Империя, заменялась лозунгами интернационализма. Эта идея очерчивалась уже совсем по-другому. В ней доминировало единение по идеологии, внедрение любой ценой (практически за счет русских людей) партийных догм. Нашим вождям думалось, что они укрепляю свое могущество, приобщая слаборазвитые страны к социалистическому лагерю. В действительности они упрочняли положение хитроумной верхушки той или иной зарубежной госсистемы, а местное население пребывало в нищете. Я наблюдал подобные “преобразования” в Южном Йемене, Алжире, Анголе, Монголии... Правящие кланы, упражняясь в речах, милых сердцу советских вождей, были себе на уме и в итоге оказывались неверными друзьями.

Всеотзывчивость основывалась на христианском менталитете. Вспоминаю, как в глубоком раздумье стоял я у селения Трыстеник в Болгарии возле старинного памятника русским героям Освободительной войны 1977-78 гг. Темнели высеченные слова: “Товарищам, павшим за христиан Балканского полуострова”.

Я не апологетизирую царизм и его политику. Но при нем всеотзывчивость проповедовалась в народе церковью, пока ей не запечатали уста.

Ценности, навязываемые народу после 17-го года, зачастую обнаруживались как фальшивые, никчемные для русского развития. В частности, постулаты интернационализма.

С другой стороны, нагнетанием неуемного интернационализма мы пугали Запад. Он традиционно опасался России, подозревая в нас потенциальных захватчиков. Да ведь нашим вождям снились в сладких снах багряные знамена над европейскими столицами, знамена победившего пролетариата. Конечно, снились!

Такого рода интернационализм пробуждал в умах советских людей какое-то извращенное западничество. То наша пропаганда ахала и охала о бедном американском безработном, канючещем милостыню на московских улицах; то упивалась образом Анжелы Девис за ее антиправительственную деятельность; то вливала валюту в Британские профсоюзы, братаясь с бастующими шахтерами, которые ровным счетом плевали на нас; то раздували до вселенских размеров карманную компартию США... Само наше деление Запада на прогрессивный и реакционный выставлялось условным, надуманным, сконструированным в отделах ЦК.

Повторяю: Запад всегда питал недоверие к России. И впредь ничего не изменится. И с Западом нужно вести только прагматическую политику, основанную на интересах России. Мы никогда не сможет сойтись с Западом так, как, скажем, Великобритания и США. Почему?

Да потому, что Россия не сугубо европейская страна, а евразийская. Евразийство - и это скупо исследовалось у нас - обустраивало Россию как неповторимую государственную общность.

Нам бы укреплять каркасное сплочение евразийства, извлекая из него свое самоуважение и независимость. И свое независимое уважение к Западу, но не более того. Но Власть десятилетиями металась и нервничала: то клеймя безродный космопотилизм, то становясь козыревской подстилкой для Америки, о хватаясь за оружие, то, обессилев, вообще выпуская его из рук.

И никто из вождей не уразумел, что, будь мы идеологически обеспечены своеобразием и уникальностью евразийства, то не стонали бы от чеченского национализма, от татарского возвеличивания, от якутской обиженности, от эвенкийской неизвестности, от еврейского самообожания... Мы бы утвердились, как пять пальцев на одной руке, и заявили бы себе и миру, кто мы такие - евразийцы. А то ведь, помню, обратился один литератор с предложением заменить в документах обозначение национальности на кличку - “советянин”. Хоть до сего не докатились!

Евразийство немыслимо без постижения русского народа как великого народа. Наши вожди, исконно воспитанные на догмах интернационализма, не могли это постичь.

Среди книг, приковавших мое внимание в последнее время, суть две: роман “Число зверя” Петра Проскурина и публицистическое исследование Александра Долганова “Россия: путь к спасению”. Книги их на первый взгляд разные. И в то же время эти книги дополняют друг друга, давая объемное ощущение российской драмы. Для понимания процессов, протекавших в потаенной духовной жизни России, представляется мне крайне важным роман П. Проскурина “Число зверя”.

Как-то автор обмолвился при разговоре: “Странный роман”. А он и впрямь странный, т. е. ни на что не похож и своим построением, и охватом жизни. Кто-то сможет его прочитать как роман о любви, кто-то как роман остро-авантюрный, кто-то - как роман об отошедшей политической эпохе... Я, отдавая должное каждой из упомянутых направленностей романа, выявил его для себя как философское осмысление деятельности антирусских, неясных нам до конца мировых сил.

Автор выстраивает в главных героях Л. Брежнева, М. Суслова, Ю. Андропова, окружающих их лиц. И представителей научно-художественной интеллигенции, находящих в себе смелость незаемно мыслить, неподчиненно рассуждать, так или иначе провидя, что близорукость вождей приведет ближайшие поколения к национальному краху. Все персонажи - и упомянутые, и иные - даны в сложных связях друг с другом, но не психологическое прослеживание этих связей занимает меня, а столкновение позиций, мнений - ибо от этих столкновений произошла инерция, которая двинула наше общество в переживаемый ныне тупик. Неважно, произносили ли вожди фразы, вложенные автором им в уста. Важно, что они поступали в жизни по логике высказанных ими в романе мыслей.

Радикалы заклеймили правление Л. Брежнева как “застой”. Застой - это болото или пруд, подернутый ряской. Они протрубили о “застое” миру, ошеломленные тем, что сами из завлабов и суетящейся профессуры, из коммунистических изданий и теневого подполья впорхнули во власть, и им в их видениях она мерещилась ослепительной.

А был ли “застой”? Непредвзятый аналитик подтвердит, что шестидесятые-семидесятые развернулись в годы безудержного противостояния заскорузлой власти и пробудившихся патриотов, заскорузлой власти и радикалов, опекаемых Западом. Ущемление радикалов оборачивалось бурей на Западе. Они там слыли за с в о и х, поскольку прозападные ценности котировались ими как главное мерило жизни.

Патриоты не имели ни защитников, ни союзников: власть их травила, доморощенные диссиденты лягали. Писатель Л. Бородин, промучившийся 11 лет в ссылках и лагерях, свидетельствует, что ими, патриотами с родолюбиво-православными идеями, никто на Западе не заинтересовался, никто не протянул оттуда руку помощи. Они были не с в о и. Они были апологетами русских мечтаний. Нелишне вспомнить и ту свистопляску, которая закружилась вокруг имен глубоких патриотических мыслителей - В. Чалмаева, С. Семанова, В. Кожинова... Власть не прозябала в неведенье. Она раздражалась упорством патриотов и ненавидела их, пожалуй, больше, чем диссидентов. Тех хотя бы можно было выдворить в объятия Запада, а этих-то куда деть?

П. Проскурин подметил эти тенденции с достоверностью историка. Вслушайтесь в реплики его невымышленных персонажей.

М. Суслов: “...извечно проклятый русский вопрос, хорошо бы его отодвинуть куда-нибудь на следующий век...”

Не сбылся замысел М. Суслова, - не удалось отодвинуть. Вновь в наши дни “русский вопрос”, утяжеленный присосками радикально-демократических бесчинств, уже не теоретически, а практически встает перед Россией. “Русский вопрос” распадается на трагические подвопросы.

“Как жить?” - он обращен к тебе и ко мне, к государству и русскому народу. Необязательно быть интеллектуалом или многознайкой, чтобы задать его себе. Это вопрошает совесть.

И еще: “Чем жить?” Но эта формулировка выветривается из умов миллионов современников, - понятие “жить” сменилось горько-отчаянным “выжить”. “Выжить” - значит купить одежду и обувку детям; оплатить жилье; отложить “гробовые”; рассчитать на хлеб и крупу... “Русский вопрос” приземлился с высот философии в затурканные семьи.

В письме ко мне один хороший писатель из серединной России писал: “...Я думаю вот что: идет страшная, смертельная борьба за страну, за Россию, и в этой борьбе есть место такому чувству и такому обстоятельству, как жертвенность. Мы часто не задумываемся об этом, поскольку по русской своей природе не любим и не умеем говорить возвышенно. Но это так - мы кладем сейчас остатки своих жизней на спасение Отечества, кто как умеет и как может, кладем. И это должно придавать нам силы. Те же из нас, кто шагнул на другую, на ТУ сторону России, откровенно посмеиваются над нами, предают былую дружбу, былые клятвы... в неправедно нажитых деньгах они находят отраду, - так и столько им славы, столько чести! Бог все видит и всем воздаст по деяниям...” В этом взгляде - одна из уникальных особенностей русского самопознания.

Ю. Андропов в романе заявляет: “...тайное общество восстановления русского государства... налицо проявление великодержавного русского шовинизма... Завиральные - Россия, русский человек, русский путь...”

Вот что любопытно: суждение о “завиральных фантомах”, возможное для главы госбезопасности, ныне издевательски-пренебрежительно выхлестывается из монологов современных радикалов да еще сдабривается ярлыками, мол, “русский путь? Да это фашизм...”

Л. Брежнев: “... у нас единый народ - советский! И моя мечта - узаконить такое положение раз и навсегда...”

Не кажется ли вам, что у радикалов схожесть во взглядах с бывшим генсеком? Тот мечтал придавить чугунной плитой идеологии русский народ, а “демократы” рады бы его надолго зазомбировать на духовную присягу Западу, дабы русский народ и позабыл, откуда корни его.

Заслуга П. Проскурина и в том, что он обозначил не только русофобские настроения хрущевско-брежневского круга, но и уловил расслоение в этой среде - на умеренных и неистовых. Некоторые вожди твердили из наивной глупости: “Ну, что такое сама Россия”, “...Благодать, богоносность, Третий Рим и прочая мистика. А потом из подобной галиматьи всякие контрреволюционные теорийки”. Это Л. Брежнев. Подобная позиция вождя не удивительна, если, как подмечает П. Проскурин, народ для него “некая абстракция”.

Но в партноменклатуре вызрел и иной слой деятелей, относительно молодых в то время, достигших высокого государственного положения. Из этих партийцев, комсомольцев, журналистов позднее выдвинутся самые ярые ниспровергатели и советского строя, и русского национального мышления. Для них и то, и другое дышало враждебностью. Их затаенная прозападная ориентация расцвела при Горбачеве и в 90-х, а пока они ковали свое советское благополучие.

Один из них все-таки открыто тогда выставился со своей русофобией. Не выдержал. Не пожелал дожидаться часа “Х”. Им был А. Н. Яковлев.

Его русофобские взгляды, опубликованные в “Правде”, вызвали замешательство даже среди соратников. П. Проскурин психологически точно воскресил то умонастроение руководства страны: “послереволюционная архаика”, - слова Л. Брежнева. М. Суслов, опасаясь втягивания партии в невыигрышные разработки, высказывается в романе решительней: “...от лица партии в русское общество брошено огульное обвинение в кондовой косности...” И. Л. Брежнев, и М. Суслов ухватили, что их младший партнер выпускает джинна из бутылки, что реакция патриотов будет однозначна. А им-то желалось избежать, хотя бы при жизни своей, всплеска противоборствующих эмоций.

Удивительно ли, что нынче А. Н. Яковлев - патриарх радикально-прозападных приверженцев? Он и нынче вещает с прежней уничтожительностью о России: “России: “Россия должна, как улитка, войти сама в себя, остыть к имперскому величию...”

Поразительно, что, описав некую временную дугу, партийная элита перелицевалась из интернационалистов в радикалов, не помнящих родства, ищущих себе свойственников на Западе!

Я прочел роман П. Проскурина как публицистическое провидческое разоблачение идеологического предательства, приведшего к нынешнему краху. Я прочувствовал, как единомышленник, гражданскую тревогу и, может быть, даже гражданское отчаяние писателя, создавшего такое животрепещущее художественное полотно. Недавняя двусмысленная история и современное надругательство над Россией соединены как причина и следствие.

Надругательство над Россией совершается в конце XX века по всем правилам технологического искусства. В наше бытие коварно-нагло вторглось телевидение. Я не клеймлю сие чудо творческой мысли. Но силы, господствующие в нынешнем классовом обществе, превратили его в психотропное средство обработки личности. За внешней мишурой телевидения проглядывает кодекс компрадорской морали, основанный на наживе и эгоизме. По мощи концентрации своих идей и своего влияния на души телевидение сравнимо с вечными книгами - Библией, Талмудом, Кораном. Эти идеи - продукт “надмировой власти”, их непосредственные творцы сокрыты от общества. С экрана же вещают мнимозначительные мини-пророки. В их скороговорках, причмокивании, шепелявенье нечто судорожно-вталкиваемое в мозговую подкорку. Они бесцеремонно-агрессивны. Ну как иначе расценить, скажем, их надсадное талдычание, что, мол, не волнуйтесь, господа - “мы идем по пути радостных реформ”, а реформы для миллионов уже давно стали чудищем, монстром, переэевывающим из детей, их жизни, их страну... Занятое мелкими склоками и политиканством, одурманенное телебесовщиной, нервно-паралитической рекламой, общество сползает в обывательство, в мещанскую аморфность и, смиряясь с засасывающей, пузырящейся трясиной жизни, вяло осматривается по сторонам. От этого не столько страшно, сколь невыразимо тоскливо.

Как уже тут не согласиться с пронзительно-аналитическим взглядом Александра Долганова:

“...Сегодня стоит... изуверская задача уничтожить православную душу русского человека, лишить его доступа к своей истории, ослабить генетическую тягу к своим предкам, заставить русского человека стыдиться своего прошлого и, наконец, возбудить в нем желание начать веровать новым ценностям, новым Богам и жить по новым (не православным и не нашим) законам...” Тяжелые, трудные мысли произнесены Александром Долгановым, мысли, скорее напоминающие предсмертные вздохи, но разве не сочится их этих строк святая боль?

П. Проскурин и А. Долганов, самоотверженно вскрывая, как художники и публицисты, язвы России, конечно, как сыны ее, не могли не задуматься над русско-еврейским вопросом, роковым образом тяготеющим над нами. Есть что-то неправедное в том, что он затушевывается, что его обходят, чего-то стыдясь, сглаживают. Поступают, словно пресловутый чеховский персонаж: “Как бы чего не вышло...”

Пока мы не определим путь к общей взаимоприязни, пока мы не отринем трусливую отрешенность от проблемы, до тех пор будут раздаваться с обеих сторон нервические выкрики, эмоциональные взаимные упреки, не говоря уж о худшем.

Есть данность: нам жить в одной стране, в России. И следует искать духовно-комфортных условий проживания.

И первое, о чем нужно сказать, - что же мы, русские, хотим от евреев?

Александр Долганов нелицеприятно оценивает обстановку:

“...любой честный человек испытывает сегодня чувство неловкости и обиды за русский народ. Вот почему во имя достижения истинного мира и согласия в России мы, русские, должны перестать все делать в одностороннем порядке. Равноправие сегодня нужно не евреям в России, а нам, русским, в России. Нам, русским, требуется сегодня, прежде всего, равноправие в диалоге, в праве открыто говорить о том, что нам нравится и что не нравится, в том числе и о наших соседях, с которыми мы обречены навечно жить в российской коммунальной квартире.

...необходимо... оценить степень влияния современной еврейской мысли, контролируемых ими СМИ на все процессы в современной России. Нельзя замалчивать тот факт, что большинство граждан России свое сегодняшнее плачевное состояние инстинктивно сравнивают с разительным повышением уровня жизни евреев... Сегодня экономическое и политическое влияние отдельных представителей еврейской общины на социально-экономические процессы в России неадекватны их вкладу в производство общенационального продукта...”

Не менее принципиальна и отточена позиция П. Проскурина:

“...глобальная идея безнационального, бесклассового общества, втайне направленная на обеспечение процветания и господства лишь одного еврейского племени, изначально была ложной и вредоносной для устранения жизни на огромных пространствах бывшей Российской империи, а значит, эта идея не могла способствовать успешному движению и развитию и что она... работает именно на разрушение тысячелетних народных связей на этом евразийском пространстве, и это прежде всего связано с насильственным ослаблением и изъязвлением основной силы, тысячелетиями державшей на себе тяжесть государственного устройства и гасившей в себе все евразийские противоречия и конфликты, - силы и природы русского народа, ибо именно он, русский народ, был центральной осью всего этого пространства; его глобальной, национальной исторической идеей было создание особой цивилизации, отличной от остального, прежде всего западнического, европейского мира...”

Могу предположить, что кто-то, прочитав эти цитаты, замашет руками, осуждая авторов и прилепливая им ярлыки. Я советую: не нужно возбуждаться. Ибо мы ищем путь согласия.

И он лежит, как мне видится, именно в приобщении евреев, как и всех иных народов, населяющих Россию, к евразийскому менталитету. Завтра желаемого не случится. Надо быть реалистами. Но мы вступаем в огромное временное пространство - в XXI век, где нас ждут новые проблемы и их первопроходческие решения.

Поиск “русской идеи”, которой с рвением заняты многие умы, - убежден, - приведет к евразийству, потому что только в нем бесспорно соблюдается равенство державного патриотизма и сохранение, поддержание, уважение национального достоинства каждого нашего народа.

Евразийское обустройство не умалит ни христианство, ни ислам, ни иудаизм. Оно становится как бы обручем, соединяющим народы, исповедующие разные конфессии и исторически обживающие одну неделимую территорию, именуемую Россией. И все потуги радикалов вломиться или вползти, затесаться или пробраться в Обще Европейский Дом для евразийцев ненужны, унизительны. У них свой Дом. А вот то, что они могут и должны дружить Домами, не ущемляя себя ни в чем, - истина, которую - дай Бог! - реализуем в XXI веке.

Конечно, детализация евразийства, гибкое и ненавязчивое его осуществление в духовной и практической российской жизни не может быть достоянием кухонных пересудов или ученых споров. Этой идеей должно проникнуться само государство, понять, что, если оно желает самостоятельно существовать, у него должна быть о б ъ е д и н и т е л ь н а я идея.

Надо объективно, хотя, может быть, и с ностальгической печалью, признать, что внесенный прежними идеологами в нашу жизнь “советизм” оказался недолгим явлением. Непрочным. Мало кто сейчас в народе (исключая граждан явной партийной ориентации) окачествляет себя как “советского” человека. Массы называют себя просто “русскими”, хотя и умаляется это понятие разнузданными и близорукими вненационалистами всех мастей. Почему стушевался “советизм”? Да потому, что он был порождением казенной машины, партийных догм, а генетически - бескорневым, не уходящим в глубь истории, как бы назначенным жить только в определенный период. И это при том, что он нес в себе немало положительного, - и теоретическое равноправие людей, и социальную заботу, и нравственную чистоплотность. Но это осуществлялось во многом как раз теоретически. А на практике “советизм” нередко обюрокрачивался, обставлялся раздражающими ограничениями, не позволял в полной мере выявиться своеобразию человеческого дарования. Любой непредвзятый исследователь советского искусства обнаружит в нем немало стреноживающих художника пут.

Последнее десятилетие, в котором мы мыкались при так называемой “свободе”, показало, что “свободная вакханалия” губит прежде всего само государство, чему мы и стали одураченными свидетелями. Иной очевидный пример перед нами: Америка, при всей своей дремучей трескотне о “свободе”, по существу страна, неумолимо застегнутая на все пуговицы американского патриотического мундира. Разнородное ее население воспитывается с младых ногтей в духе патриотизма, и в этом главная сила Америки. Она во все полагается на себя, ни у кого ничего не канючит и ныне диктует всем свою волю в рамках жестокости, немилосердия и презрения к инакомыслящим.

Евразийство же вносит в мышление людей то, что нами нынче безвольно и бездумно утрачено - патриотизм, основу основ всякого сильного существа, будь то личность или государство.

И российские евреи - повторяю - должны наряду с другими войти (а может быть, и возвратиться?) в евразийское духовное и мировоззренческое тело. Исходить нужно из обыденного: русских не растворять, как сахар в чае; евреев не изгонять из родной для них по рождению России. Нужно выходить на новый виток сожительства и воспитывать новые поколения русских евреев не в забвении того, что было в истории, нов прекрасной возрожденческой надежде, что формируется нечто гуманистическое, обустраивающее жизнь в принципах человеческой всеотзывчивости, опирающееся на нереализованные исторические возможности.

То, что я исповедую - не маниловщина. Это единственная дорога, где нет злоба, конфронтации, а в итоге, если хотите, и конечной взаимной деградации. На российской земле возможно лишь знамя единого сплоченного родолюбивого евразийства.

Обращаю свой взгляд в седую старину. Иудейская Хазария на Волге слыла крепким торговым государствам: шелк-сырец, меха, мед... - экспортировала в разные земли. И если бы Хазария не двинула полководца Пейсаха на Русь; если бы не обложила Киев непосильной данью, приведшей к гибели князя Игоря, - тогда бы Хазария реально могла бы ужиться с Русью и не вызвать отмстительного, губительного для Хазария похода Святослава, сына Игоря. Могла бы ужиться и жить рядом с Русью в духе будущего созидательного евразийства, так же, как сложились судьбы у ряда приволжских народов.

Один из героев романа П. Проскурина, духовидец Арсений, выдохнул вечную мысль, разлитую, как воздух, в природе: “...истинно, истинно перед лицом Бога нет ни эллина, ни иудея...”

Мои рассуждения о евразийстве очертились еще и потому, что в романе П. Проскурина, как зерна в черноземе, запрятаны затаенные думы о евразийстве, - в репликах, монологах, в размышлениях. Эти зерна еще не набухли, не проросли, но талантливый писатель, может быть и не вполне выявленно, ощущает потребность в них для грядущего всколошения идей на российской ниве. Ведь не зря же фиксирует он и “разрушение тысячелетних народных связей на евразийском пространстве”, и способность великой Российской Империи гасить “в себе все евразийские конфликты и противоречия”.

У П. Проскурина есть в романе одно захватывающее воображение предвосхищение. Оно заключается в том, что человек лишь по недостатку своих знаний ограничен тем миром, в котором существует. Но в природе есть иные, еще не познанные нами измерения, способные расширить наше реальное физическое и духовное пространство. Я как-то обратил внимание на мысль, высказанную выдающимся специалистом в области мозга, академиком Натальей Бехтеревой: “Изредка случается, что какой-то человек оказывается в другом измерении... Он видит, слышит, обоняет то, что другим не дано”.

Собственно, во все века человек находился на пороге новых знаний. И мы, так же, как и тысячу лет назад, стоим на пороге. И, может быть, ощутив мир многомерней, в углублении Божественной взаимосвязи, мы и сами преобразуемся в силу познания величия Вселенной. И тогда, как детские обиды, как детские шалости, отпадут межнациональные амбиции, тягостное и изнурительное сведение счетов меж племенами. Воистину наступило время, “когда на всей планете пройдет вражда племен, исчезнет ложь и грусть”.

А пока вчитываюсь, вчитываюсь в философские прозрения писателя, пытаясь угадать свет добра, который еще не дошел до нас. Вчитайтесь и вы:

“...Так бывает: человек открывает глаза и видит себя в иной, неизвестной жизни, в каком-то непривычном и незнакомом месте...”

“...стены рассыпались, и пространство, бесконечное и радующее, распахнулось окончательно, и он увидел какую-то дорогу, и не было у нее ни начала, ни конца... дорогу, ведущую за пределы времени”.

“...он перешагнул черты, разъединяющую жизнь и небытие... всемогущий Бог... вел его...”

“...приближалась заветная цель; некий предел: перешагнув его, он должен был войти в совершенно иной мир обретения и душевной благости... должен будет обрести свое утраченное естество...”

Нет, это не научная фантастика. У П. Проскурина подобные размышления вплетены в земную насущную жизнь, когда трагический обвал уже как бы занесен над головами людей. Это выход из неразумности бытия в еще не раскрытую тайну жизни.

Так будем готовить себя к предощущению прозрения. Ибо прозрение даруется только тем, кто готовит себя к нему.

Я прочел роман, но долго не мог освободиться от размышлений о его названии - “Число зверя”. Библейский образ из Откровения святого Иоанна Богослова.

Перед моим внутренним взором теснились строки:

“...и увидел я выходящего из моря зверя... и даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно... и дана была ему власть над всяким народом и коленом... Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое: шестьсот шестьдесят шесть”.

Головокружительная тайна в этих начертаниях Откровения! Мне чудится, что все Оно насыщено отголосками каких-то событий, чувствований, жизненных картин древней, непознанной нами цивилизации, которая рассыпалась от постигших ее катаклизмов. И не закодировано ли в числе 666 то абсолютное Зло, уничтожившее творения гениального разума человечества?

Мне показалось, что писатель с высоты своего философского огляда пронзил мир начальствующих и фарисеев России XX века своим приговором - Числом Зверя.

И если это так, то ужасен XX век России и безнадежен для будущего.

Но так ли это?

Я продолжаю вникать в Откровения Иоанна Богослова, и медленно и неотвратимо проникаюсь надеждой, надеждой XXI века:

“И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем...”

Этот Сидящий на белом коне вкупе с воинством своим побеждает зверя:

“...схвачен был зверь и с ним лжепророк, производящий чудеса перед ним, которыми обольстил принявших начертания зверя...”

Но самое поразительное: знаете, как именовался Сидящий на белом коне?

“Имя Ему: “Слово Божие”

Понимаете - Слово! Слово Божие одолело Зверя!

И я с восходящей радостью предощущал, что в торжестве над Числом зверя проявит себя и неподкупная реалистическая русская литература, причастная к синклиту Слов Божих.

И в рядах тех возвышенно-непримиримых, духовно-творческих ратников, вышедших на поле брани вместе с Сидящим на белом коне - русский писатель Петр Проскурин.