Гавриил ТРОЕПОЛЬСКИЙ. У Крутого Яра. Рассказ.

Рассвело. В поле тихо-тихо, ни звука. Кругом ни души. Сеня Трошин сидел на корточках в молодом овсе и пристально смотрел на большую каплю росы. Русые, почти белые волосы с завитушками над висками ничем не прикрыты. Сеня отводил голову то в одну сторону, то в другую, наклоняясь и прищурив глаза. Нет-нет да и улыбнется. В руке он зажал фуражку - в ней что-то зашевелилось. Сеня приоткрыл фуражку и погладил крохотного зайчонка с гладким и нежным пушком.

- Сиди, сиди, дурачок! Ничего тебе худого не будет.

Зайчонок пошевелил ноздрями, еще плотнее прижал уши и доверчиво полез к Сене в рукав, откуда шло тепло.

- Ну, сиди в рукаве. Ладно. Сиди, так и быть: будешь там, как на курорте... Забавные эти зайчата-сосунки: ничего не смыслят ровным счетом - бери его руками и неси...

Сеня снова устремил взор на ту же каплю росы. Если посмотреть на нее слева, то виден в ней предутренний розово-красный горизонт неба; если посмотреть справа, то видно отражение зелени поля и облака. Настоящие, но крохотные облачка! Целый мир в капле! И Сеня видит это крохотное отражение мира, тихого, спокойного в предутренней свежести. Если смотреть одним глазом, закрыв другой, то картинка становится отчетливее, ярче.

Он присел на колени и посмотрел вокруг. Роса на листьях играла и переливалась. На каждом листочке - капля, и в каждой капле - маленький мир. Много удивительного видел Сеня в поле, но такое заметил первый раз за свои двадцать четыре года.

Он встал. Пересадил зайчонку в фуражку и сунул ее за пазуху. Чуть постоял. Перекинул перепелиную сеть через плечо, а на второе плечо вскинул связанные ботинки. Поднял с земли сумочку, в ней затрепыхались перепела. Еще раз посмотрел на разбросанные по полю хрусталики росы и пошел прямиком, по посевам. Брюки у Сени уже давно были мокрыми до колен - сильнее намочить их уже не страшно. Да и роса была такая приятная, освежающая, бодрящая. Как хорошо в поле на рассвете!

Но вдруг он остановился: впереди на кургане, как изваяние, появившееся на грани ночи и дня, стояла огромная волчица. Сеня долго смотрел на нее не шевелясь, потом тихо прошептал:

- Здорово, знакомая!

Волчица, повернувшись всем корпусом, посмотрела в его сторону и спокойно ушла за курган.

Выбравшись на дорогу, Сеня пошел не в село, а в противоположную сторону: он шел на работу прямо с охоты. До села надо было бы пройти километров шесть, а до места давней работы, на пропашку подсолнечника, - не более километра. Для такого случая он и завтрак принес с собой в рюкзаке.

Вскоре он подошел к бригадному стану и скинул у лесной полосы ватник. На работу люди приходили не раньше семи часов, и Сене оставалось еще часа три-четыре на сон. На стане было так же тихо, как и вокруг. Сторож, инвалид Отечественной войны Григорий Фомич, крепок спал сидя, вытянув деревянную ногу и склонив голову на грудь: заревой сон крепок и сладок.

- Пусть поспит, - произнес Сеня тихо. - Сейчас тут и красть-то нечего. Вот когда хлеб, тогда другое дело. Тогда, если уснет, разбужу.

Затем он достал зайчонка и посадил на ладонь: тот был не больше гусиного яйца.

- Давай-ка я выпущу тебя тут, в лесополосе. А? Тут тебя коршун не достанет, - обратился он к зайчонку.

Сеня присел, чтобы посадить зайчонка под куст. Но тут послышались издали ритмичные щелчки, похожие на легкое щелканье кнутом. Он прислушался и подумал: “Константик идет. Подожду выпускать - дам ему посмотреть”. И накрыл сосунка другой ладонью.

Щелчки изредка, но регулярно повторялись и приближались. А через несколько минут на просеке показался человек. Он шел, подняв голову, будто смотря все время перед собой, постукивал палочкой по голенищу сапога и тихо мурлыкал какую-то песню. Одет он был хорошо: тонкого сукна брюки забраны в добротные сапоги, коричневая сатиновая рубаха, на плечи накинут серый летний пиджак. Кроме палочки, у его в руках ничего не было. Не доходя до Сени шага три-четыре и постучав палочкой о голенище, остановился, держа голову все так же высоко.

- Кто тут? - спросил он.

- Я.

- Сеня... Как охота?

- Шестерых поймал.

- Хорошо.

- Роса с полночи упала, а то больше поймал бы. Перепел в росу не идет под сеть. Орет как оглашенный, а ни с места.

- Ишь ты какое дело! Боится замочиться... Жирные?

- Ничего... Садись-ка сюда, Константин. Что-то покажу.

- А ну? - И Константин, осторожно ступая, подошел к Сене. Он был слеп. Открытые глаза были неподвижны. На вид он казался ровесником Сени. Тонкими, мягкими кончиками пальцев он прикоснулся к Сене, затем они крепко пожали друг другу руки.

- Зачем и куда ходил в такую рань, Костя?

- Это тебе - рань, а мне все едино... На кукурузу ходил - обошел всю: теперь знаю, где она в этом году посеяна и как к ней идти.

- А-а... И нашел? Как это ты смело по полю ходишь? Не боишься заблудиться?

- А вот она. - Костя поднял палочку и постучал ею. - Я по ней правлюсь. Пусть, скажем, передо мной столб впереди - чуть стукну ею по сапогу, и она скажет: столб. Вот дошел до бригадного стана и вижу сразу - стан. Или вот ты сидишь, а я иду мимо: молчи, пожалуйста, я все равно увижу. Каждое вещество отражает звук по-разному. И посевы тоже: подсолнечник свое отражение дает, рожь - свое. Я все вижу. И волна такая тонкая от каждого предмета доходит к лицу... Не понимаешь? - спросил он вдруг.

- Нет, почему? Понимаю. Но только считаю - мне это недоступно. Мне закрой глаза - и каюк. Ты вот и щетки делаешь, и хомуты вяжешь, и сели плетешь, на все руки мастер. Все это и я, конечно, могу научиться, но только глазами. А так - недоступно.

- Оно и мне кое-что недоступно. Вот смалу слышу: “Свет, свет”, а что оно такое - понятие не имею. Скажем, зеленый лист и желтый лист осенью - это я вижу, пальцами определю. А свет - не знаю. Оно, вишь, какое дело, мне это недоступно, значит.

- Ну ладно, - перебил Сеня, видимо не желая углублять тему разговора. - Ты смотри, кого я под комком нашел. - И он приблизил к Косте ладони с зайчонком.

- Вроде бы крольчонок... - Костя гладил зайчонка и трогал тонкими пальцами шерстку, ушки, лапки. - А-а! Зайчонок?

- Точно, он.

- Мяконький какой... А зачем ты его от матери унес? Нехорошо это, Сеня. А?

- Как раз наоборот. Тут, в лесной полосе, ему безопасно, а там его коршун может в два счета слопать. А матерей у него столько, сколько зайчик с молоком.

- Это как так?

- Очень просто. Она, зайчиха, как, значит, народит зайчат, то покормит их сразу же, а они тут же - шмыг, шмыг! - в разные стороны и под комочки или в ямочки. Все. И прощай, мамаша!

- А потом?

- А потом так: как он захочет есть, то тихо-онько пищит: “Пи-пи-пи!” Тогда бежит к нему зайчиха с молоком, какая ближе от него. Иной раз и две сразу бегут, только ешь, пожалуйста, не ленись.

- Смотри-ка! Это ж удивление!

- Я все это сам видел, лично. “Пи-пи-пи!” И она бежит, ковыляет. Обмокнет вся по росе, как баба у белья не речке, а бежит, спешит. И другая бежит. Ну эта, конечно, опоздает. Первая кормит, а вторая сидит рядом, головой кивает, как нянька. Ей-богу, так!

- Как нянька! - рассмеялся Константик. - Прямо чудеса ты видишь на охоте.

- Все равно всего не вижу.

Константин повернул к нему голову в удивлении: чуть выпятил губы и поднял брови.

- Чего удивляешься? Вот сейчас видел я небо в капле. Первый раз в жизни видел! - воскликнул Сеня с восхищением. - Понимаешь: облачка, заря - все в капле...

- Константин спокойно улыбнулся и убежденно сказал:

- Не понимаю.

- Да и не только ты. А Маша, жена, та понимает. И я в ней все понимаю.

- И моя Настя меня понимает, хоть и зрячая.

- Это хорошо, когда понимают друг дружку. Вот и Алексей Степаныч, председатель колхоза, я так думаю, понимает, что я без охоты не могу: не препятствует.

А бригадир тормозит мне. Я что: меньше других выработал трудодней? Больше, а не меньше.

- А я вот Алексея Степаныча не понимаю. Я ему говорю, что из кукурузных султанов можно венички такие вязать - для чистки одежды употребляют в городе. За каждый такой веничек - рубль, а я один свяжу пятнадцать - двадцать штук за день. А то и больше. Тебе, говорит, и без того работы много - не управишься. Это меня-то работой испугал! Выгоды не видит. Ладно, я ему докажу по осени. Как созреет кукуруза, навяжу штук десять и принесу прямо в правление - рассмотрит и поймет.

Оба помолчали. Константин достал карманные часы - с крышкой, но без стекла, - скользнул по выпуклым точкам циферблата кончиком пальца и сказал:

- Полчаса пятого. Пойду.

- А я посплю маленько. Да в обед прихвачу часок.

- Ну поспи, поспи. - И Константин, выйдя на дорогу, зашагал по направлению к колхозу, орудуя палочкой: то стукнет ею перед собой по дороге, то - по голенищу.

И долго еще доносились до слуха Сени пощелкиванья и стуки Константина: тук, тук... щелк... щелк, щелк... тук... “Хороший человек Константин, - подумал Сеня, выпуская зайчонка. - Иной и с глазами того не стоит”.

Солнце начало всходить. Свистнул суслик, будто давая знать, что он проснулся первым. Крот начал выталкивать из норы свежую землю. Пробежал полевой хорек. И еще раз свистнул суслик. Вспорхнул жаворонок над посевом и сразу же опустился: рано еще петь. В чистом, свежем утреннем воздухе за километр было слышно, как спросонья заговорили трактористы у будки, заправляя тракторы для дневной смены. Сеня улегся на ватник и сразу уснул.

Когда сторож Григорий Фомич проснулся, он увидел Сеню, раскинувшего руки и ноги. “Ишь ты, - подумал он. - Не разбудил меня. Крепко я подремал, крепко. Ну и ты поспи, охотник... Спи”.

Около семи часов на дороге показался “Москвич” председателя колхоза. Григорий Фомич приободрился, но Сеню будить не стал. Из машины вышли председатель колхоза Алексей Степанович Зернов и бригадир Корней Петрович Ухов.

- Доброе утро, Фомич! - приветствовали оба сразу.

- Так же и вам!

- Э, да тут уже и Сеня, - громко сказал Алексей Степанович.

- Шшш! - зашипел Григорий Фомич. - Пусть поспит. Он же с охоты. Люди подъедут, тогда и встанет. Он никогда не опоздает.

Но Сеня услышал говор и поднялся. Протер глаза, умылся около бочки с водой и подал поочередно руку приехавшим.

- Здравствуйте! Приехали, значит. Что-то раненько сегодня?

- На сенокос пробираемся, - ответил Алексей Степанович. - Как бы не пришлось туда людей перебрасывать: сено в рядах, а барометр падает. Дождя боимся.

- Сегодня не будет дождя, - уверенно сказал Сеня.

- Ну, ты все знаешь! - иронически возразил бригадир.

- Роса сильная была ночью, - ответил Сеня. - После росы в тот день дождя не бывает. - Он подумал и добавил: - И перепел на утренней заре не молчал. А перед дождем он больше молчком ходит.

- Барометру, значит, не верить, по-твоему? - спросил бригадир.

- Может давление падать, а дождя может и не быть. При сильной росе никогда не бывает дождя, - еще раз повторил Сеня.

- Вполне научно, - подтвердил Алексей Степанович. - Правильно. Грести сено надо, но горячку давай не тачать, - обратился он к бригадиру. - Перебрось туда человек десяток - и хватит.

- И нога моя не ноет, - вмешался Григорий Фомич. - Перед дождем она напоминает.

Бригадир не стал перечить председателю, но по лицу было видно, что он недоволен всеми тремя собеседниками. Ему казалось, что все они не понимают самого важного: схватить сено до обеда, а не возжаться с ним до вечера. Алексей Степанович, наоборот, был вполне доволен “местным прогнозом”. Он знал, что нарушение ритма в работе - вещь опасная: туда перебрось, тут дело оставь, а среди дня снова вези людей на это же место.

- Корней Петрович, - вдруг обратился к бригадиру Сеня. - Как закончим пропашку междурядий, отпусти меня дня на два.

- Вот! Видишь, Алексей Степаныч, - сразу вспылил тот. - Опять “отпусти”. Ночами бродит по полю от молодой жены, да еще и от работы хочет уйти.

- У меня трудодней больше всех, - возразил Сеня. - Отпусти, пожалуйста. Наверстаю. Воскресенье буду работать.

- Не могу сейчас. В поле дела позарез, а ты - “отпусти”. Понятия, что ли, нету! - воскликнул бригадир.

Алексей Степанович спросил у Сени:

- А куда ты собираешься?

- Да не хотел я говорить заранее. Может, там ничего и не получится.

- А ты скажи, - может быть, и отпустим.

Сеня посмотрел на бригадира не особенно доверчиво и ответил председателю:

- В Крутых Ярах, в самой гущине - в терниках, волчица с выводком... Вырастет потомство - полстада овец перережут.

- Ну, а ты что с ней делать хочешь? Убьешь, что ли? - нетерпеливо говорил бригадир, посматривая на взошедшее солнце.

- Может, и убью.

- А на что тебе два дня?

- Да как сказать - может, и больше. Ее же надо выследить и... - Сеня не договорил и, махнув рукой, отошел в сторону.

Председатель и бригадир что-то говорили между собой, но Сеня не слушал. Ему было обидно, что бригадир не понимает его. Он думал, как ему быть: волчица беспокоила его уже не первый день.

Алексей Степанович подошел к Сене и спросил:

- А подпустит она тебя с ружьем-то? Волки хитры.

- Так надо ж сперва без ружья... Проследить, сообразить, а потом уж... Она мне уже знакомая. Знаю, сразу с ружьем нельзя. Тогда она или уйдет заранее, или в норе отсидится, или перетащит волчат в другое логово, в иное место... Разве логово раскопать? - спросил он сам у себя.

Алексей Степанович смотрел на Сеню и думал. Сеня тоже думал, глядя перед собой в поле.

- Ты чем сегодня занимаешься? Какой наряд тебе? - спросил Алексей Степанович через некоторое время.

- За конным планетом хожу: на конях рыхлим подсолнечник. Сегодня, пожалуй, кончим.

Алексей Степанович больше ничего не сказал. Он отошел к бригадиру. Тот что-то записывал и не поднял головы. Но Сеня услышал его голос.

- Алексей Степаныч! - говорил бригадир, возмущаясь. - Сами требуете ритма в работе, а сами вон что советуете: отпустить колхозника с поля. Не понимаю!

Потом они говорили тихо и вскоре поехали дальше.

Целый день Сеня рыхлил междурядья. Сегодня он был молчалив. На вопросы отвечал неохотно, а на шутки совсем не отвечал. В обеденный перерыв он лег спать, как обычно, но уснуть не смог: волчица не входила из головы. Никто, как казалось ему, не думает об этом опасном звере. В прошлом году десятка два овец перерезали волки. Неужели допустить и в этом году? Кричать на правлении да ругать пастухов - дело нехитрое...

Но не один Сеня задумался о волчице. Алексей Степанович утром, когда отъехали от бригадного стана, говорил бригадиру:

- Сеню надо отпустить. От волчицы могут быть большие убытки. А может быть, она и не одна там.

- Да не убьет он ее, - возражал Корней Петрович. - Разве ж один охотник, да еще с одностволкой, может убить матерую волчицу? Нет. Месяц будет ходить, а не убьет. Дело Сеньки - перепела, утишки, зайчишки... Он и так мне надоел со своей охотой: то его на уток отпусти весной, то он зимой уйдет да попадет в самую пургу, а ты за него душой болей. Прекратить это надо. Да еще и так сказать: молод он и неразумен еще, чтобы на волчицу одному отправляться.

- А все-таки отпусти его, Корней Петрович, - настаивал председатель, пряча улыбку в черных усах. Загорелый, как южанин, он смотрел перед собой, ведя машину. Ветерок шевелил его седеющие волосы.

- Отпусти, отпусти! Дело важное.

Корней Петрович безнадежно вздохнул и отвернулся в сторону.

Но вечером, на бригадном стане, он подозвал Сеню и сказал коротко:

- Ну ступай. Два дня тебе.

- Алексей Степаныч отпустил-то?

- Ты иди. Раз разрешаю, значит - иди. Все.

- Все, - подтвердил Сеня.

Подошла грузовая машина. Они сели в кузов вместе с другими колхозниками и больше не перекинулись ни единым словом. Но уже около гаража Корней Петрович сказал, сойдя с машины:

- Ты вот что, Сеня: один-то против волчицы с выводком не очень там... Поосторожней, говорю.

- А я думал, прямо как приду, так ее за глотку: кхг! А она меня: хрык! - и готов. - Сеня сказал это серьезно, без улыбки.

Но Корней Петрович понял иронию и махнул рукой.

- Чудак ты человек, Сенька! - сказал он на прощанье.

Дома Сеня поужинал с женой, расстелив скатерку на траве под кленом. Жареные перепела были очень вкусны, а блинцы со сметаной показались Сене и вовсе замечательными. Он тщательно вытер последним блинцом тарелку, проводил его в рот и сказал:

- Спасибо, Машенька! Ловко поужинал... Садись-ка сюда - я тебе рассказывать буду.

Он принес из клети кинжал, сделанный из укороченного штыка от немецкой винтовки, и расположился с ним у камня. Маша присела около него на завалинку. Маша - молодая, сильная, полногрудая, с задорными серыми глазами, смеющимися из-под черных густых бровей. На селе удивлялись: как это такая красавица вышла за такого “тихоню Сеньку”. Правда, Сеня не был каким-нибудь щупликом, но и особой силой не отличался на первый взгляд, хотя мускулы его напоминали твердую резину, такую, что бывает у накачанного баллона автомашины, - не помнешь. И ростом - средний. И такая, прямо сказать, красавица полюбила Сеню.

Спрятав руки под фартук, Маша ласково-шутливо спросила:

- О чем же будешь рассказывать? Про куропаток, что ли?

- Нет. Ты слушай. - Он начал точить кинжал и, не отрываясь от дела, заговорил: - Ты в каплю смотрела когда-нибудь утром, рано?

- В каплю?!

- Ага.

- Ну, ты что-то того-этого. - И она потрогала его за голову, потрепав легонько волосы.

Сеня рассказывал Маше подробно.

- Понимаешь, Машенька: дрожит, переливается то ясно, то смутно... И такая крохотулька. В кино того не может быть - недоступно им.

Маша слушала и смотрела на Сеню. И никакого задора в ее глазах не было, и уже не казалось, что вот-вот слетит с ее губ острое словцо, которого так боялись некоторые в бригаде.

- Хороший ты... - тихо произнесла она.

- А Корней Петрович говорит - чудак.

- Ну и пусть говорит.

Кинжал потихоньку лизал камень.

Вечер стал уже темно-синим, деревья - почти черными.

- Завтра я уйду, Маша. На два дня уйду, - доложил Сеня, вставая от камня.

- Далеко?

- Волчицу выслеживать.

- Страшно, Сеня. Она ведь с волчатами... Сказывают, их двое матерых в одном месте поселились: самка да самец.

- Ну и что ж из того? Я на них так вот сразу и не полезу. Послежу. Подумаю... Как ты на это скажешь?

- Да ведь все равно уйдешь.

- Уйду.

- Ну иди. Ладно. - Она обняла его и чуточку так посидела, прижавшись щекой. - Пойдем, Сеня.

Вскоре Сеня уже спал, положив голову на руку Машеньки. А она дремала, боясь пошевелить рукой, чтобы не разбудить его.

Рано утром Сеня вышел из дому. За спиной - рюкзак, через плечо перекинул косу, за голенищем - кинжал. Сеня шел и внимательно смотрел по обочине дороги, сорвал пучок чабреца и натер им кинжал - запах железа пропал совсем. После этого он ускорил шаги и направился к Крутому. Часа через полтора он был уже на взлобке яра. Отсюда были видны все четыре берега яра, расходящегося в этом месте развилкой. Яр был широкий, с крутыми берегами, заросшим густым терником, орешником, шиповником, изредка дикими вишнями. Одиночками стояли в непроходимой чаще кустарника большие дикие груши. Внизу виднелась узкая и глубокая промоина с белым меловым дном и совершенно отвесными краями, а по ней тихонько журчал ручей, питаясь из родника, спрятанного внутри развилки в непроходимой чаще. Ручеек тек недалеко, он пропадал в полукилометре отсюда в меловом слое.

Дальше, по ту сторону яра, начинался лес - такой, какие бывают только в черноземной зоне: среди дуба и заросшей лещины вкраплено множество диких груш и яблонь. Лес закрывал горизонт, и казалось, здесь конец степи и простору.

Между лесом и яром - чистая прогалина с редкими кустами. Со взлобка, где стоял Сеня, хорошо было видно все вокруг обеих развилок яра: куда бы ни прошла волчица, Сеня увидел бы. Но пойдет ли она? Где ее лаз? В какое время суток она уходит и приходит? Где точно логово? Здесь ли и самец? Все эти вопросы Сеня задавал себе, присев на краю заросшей бурьяном воронки от взрыва бомбы.

Он отдохнул немного, затем подкосил вокруг бурьян, уложил на траву рюкзак, достал брусок и стал точить косу. Коса зазвенела, и звук ее пронизал заросли яра. Сеня знал: волчица слышит, насторожилась, может быть, смотрит на него - что за человек вторгся в тишину сырого яра; знал, что волки не любят звука железа. Но он нарочно точил и точил. Потом выбрал площадку лучшей травы и стал ее косить, медленно, спокойно, с остановками. Человек косит траву, должна подумать волчица, и больше ничего, - таков был первый расчет.

Весь день Сеня пробыл, как ему казалось, на виду у волчицы, косил, обедал, делал вид, что спит. Но он ни разу не заметил признаков присутствия зверей.

Перед вечером, когда Сене надо было быть особенно осторожным и бдительным, на противоположной стороне яра показался человек. Он обошел заросли и подошел к Сене. Это был Гурей Кузин, по прозвищу Гурка Скворец. Гурка, старик лет шестидесяти, шел с престольного праздника из села Житуки, куда он ежегодно уходил на Троицу и пропадал там по нескольку дней. Задержать его не было никакой возможности даже всем правлением вкупе. Он сдавал лошадь и говорил скороговоркой:

- Человек я леригиознай. Обратно, в Житуках у меня теща престарелая: должон я ей предпочтение преподнести. Обратно же, и в храм Христов обязан там сходить, поскольку у нас не имеется. Грехов-то на нас, грехов-то! господи вышний, грехов-то! - При этом он не без ехидства смотрел на присутствующих конюхов с явным убеждением в том, что у них грехов гораздо больше, чем у него, и он даже может помолиться и за них, если они попросят по-христиански.

Но конюхи не просили его ни о чем, и кто-нибудь из них сердито говорил Гурею: - Иди, иди... Ты - водку пить, а за тебя кто-то должон работать. Азуит ты, Гурей.

Ни председатель колхоза, ни тем более бригадир ничего не могли поделать с Гуреем в таких случаях: он знал, что за это ему, старику, ничего не могут сделать плохого. На Успенье, в разгар уборки, он уходил еще дальше, под самую Ольховатку - за семьдесят километров, и тогда отсутствовал не меньше недели.

- Как это так, - возражал он, - на Успленье да не пойтить! Да для чего я тогда и живу? На Успленье к троюродным братам, обратно, надо сходить.

Но ходил он просто-напросто пить водку. В жизни же был ехидный старикан, завистливый и большой охальник.

- Здорово, Сеня! Обратно косишь? - зачастил он писклявым голосишком, ухватившись за тощую бороденку.

- А что?

- Да площадку-то скосил не мене соток пятнадцать. Кто, значит, в колхоз косит, а кто себе.

- Да что ты, Гурей Митрич! Это я не для себя.

- Обратно брешешь, Сенька. Коси, коси. Только и урвать на заполье - ни один черт не увидит. Коси: у коровы молока больше - Машка твоя, обратно, толще. Хи-хи!

Сеня внутренне осердился, сжал зубы. Но, сдерживаясь, вдруг сказал:

- Садись, Гурей Митрич, покури. Я хоть и не курю, а ты покуришь и... послушаешь. - В последнем слове у Сени появилась такая нотка, что, будь Гурка поумнее, он поспешил бы уйти.

- Обратно, покурю. Ладно. Коси, черт с ней, с травой... Туда, в колхоз, как в прорву, - не накосишься... А Машка твоя - бабища во! Да-а... Все качества у нее. Хи-хи!

Сеня не терпел никогда похабства и теперь готов был сунуть в морду охальнику, но он решил отучить Гурку похабить, по крайней мере при нем, и таинственным голосом спросил:

- Гурей Митрич! Как же ты через яр шел?! А-а!

- А что-о?! - вытянул бородку Гурей в испуге.

- Да там же восемь волков! Сам видел. Я уж тут сижу сам не свой - не знаю, как и с места стронуться.

- А... я... ч-ч-ч... через яр...

- Съедят!!! - воскликнул Сеня, изобразив полный испуг. - Сам видал. Вот те крест!

Гурка сначала подпрыгнул сидя, не поднимая ног, потом неожиданно вскочил и побежал от воронки, оглядываясь на яр.

- Старый охальник! - крикнул Сеня. - А я тебе сбрехал за милую душу. Знаю - слаб душонкой. Никаких волков не видал. Но смотри, чтоб при мне не похабил. Не погляжу и на возраст.

Гурей резко остановился, круто повернулся к Сене и закричал:

- Колхозную траву коси-ить! Воровать! Над верующим человеком насмехаться! Я тебе покажу... Я тебя дойду! Сукин сын, обратно... - Наконец, поддернув штанишки, он засеменил дальше, выкрикивая ругательства, на замаливание коих потратит еще один рабочий день.

Придя в колхоз, Гурей, не заглядывал домой, не вошел, а впрыгнул в правление и растрещался о том, что “Сенька колхозную траву косит и возит домой”. Во дворе он стрекотал о нарушении “дисциплины”, о развале колхоза такими, как Сенька. Бригадир задумался: “Откуда взял все это Скворец?” Он подумал-подумал и доложил председателю, Алексею Степановичу. Тот, не поверив, вызвал Гурку и подробно расспросил. Но и после этого Алексей Степанович не поверил и сказал:

- Сам поеду посмотрю.

Тем временем Сеня лежал в бурьяне и встречал ночь на краю воронки, не спуская глаз с зарослей. С юга, на горизонте, выпучился кусок тучи да так и остался черной, мрачной горой. Где-то там, вдали, вспыхивали молнии. Тихонько зарокотал гром, тихо-тихо, будто в глубине земли. “Сухой гром”, - подумал Сеня. Вскоре темень накрыла землю непроглядной завесой, и ничего уже не было видно. Вспышки молнии стали видны ярче, но удары грома слышались все так же под землей. Потянул настойчивый ветер - бурьян заныл, лес за яром зашумел, зашумел беспокойно, с рокотом. Сеня свернул ноги калачиком и продолжал смотреть и смотреть. И вдруг... позади он услышал звук: будто кто переломил в пальцах тоненькую сухую будылинку бурьяна. Сеня повернул голову, насторожившись. Далекая молния на секунду слабо осветила окрестность: волчица тенью стояла позади Сени шагах в двадцати. Она зашла против ветра и следила за Сеней раньше, чем он ее заметил, - вынюхивала, изучала. Так близко волки могут подойти к человеку только тогда, когда он без ружья - Сеня знал это. Он увидел ее на какую-то долю секунды. Потом снова темень, непроглядная, тяжелая, давящая на плечи. Сене все казалось, что волчица стоит позади, но вскоре он заметил сбоку, еще дальше, два фосфорических огонька, похожих на свет кусочков гнилушки: “знакомая” спокойно уходила к логову. И это было уже успехом - она не нашла ничего опасного. Однако не было возможности определить, где она вошла в заросли.

“Сухая” гроза кончилась. Ветер притих. И Сеня уснул, завернувшись в плащ.

На рассвете он проснулся и, не поднимая головы, окинул взором местность. Все было так же: в сероватом свете предутра яр казался мертвым, а лес - спящим крепким заревым сном.

Сеня ждал. Предрассветный час - час беговой охоты волков. “Знакомая” должна выйти. Но где? - вот вопрос... Увидел ее Сеня уж вдали, в полукилометре от яра: волчица вышла незаметно для Сени. И он дрожал внутренней дрожью, думая огорченно: “Не поверила, не обманул”.

Утро раздвинуло серый налет, висевший над землей. На востоке загорелось огромное, необъятное зарево, но до восхода солнца оставалось еще не меньше часа. Далеко отойдя от зарослей влево, Сеня спустился к ручью, предварительно натерев подошвы чабрецом, попавшимся по пути, и зачерпнул воды. Так, с котелком в руке, он немного постоял на дне оврага. Под ногами был мел, а размытые кручки берегов промоины пронизаны корнями, свисающими до дна. Сеня посмотрел на подножие кручки. И вдруг его осенила мысль. Он нагнулся низко над землей и стал рассматривать. На мелу он заметил пятнышки: это были следы когтей волка. Волки не убирают когтей, не втягивают их, как иные звери. Ясно - волчица ходит протоком, под прикрытием стенки кручи, появляясь в степи далеко от логова. Но раз она вышла, то должна и вернуться. Так думал Сеня. Он поспешил подняться наверх, взял косу и снова стал косить, поглядывая на проток.

Перед восходом солнца он заметил спину “знакомой”, она не бежала, а тихо шла под кручей к зарослям, будто и не слышала звуков покоса.

“Человек косит траву - и все, - мысленно вдалбливал ей Сеня.

- Понимаешь, косит”.

А через час, не более, появился самец; он бежал широкими прыжками напролом, пересекая склон без предосторожностей, и влетел в заросли стрелой. “Значит, логово близко от родника”, - определил Сеня.

Весь день он был в отличном настроении. Косил, варил еду, спал, развалившись на свежескошенной траве, собирал в копны вчерашний покос - без граблей, руками и концом деревянного косья, сняв с него косу. Среди дня волки парой ушли в поле и вернулись уже вечером, в сумерках: волчица шла впереди, самец - позади, следуя за ней по протоку яра. В солнечный день волки редко остаются у логова - они уходят, оставляя волчат. Ни один зверь так регулярно не кормит детенышей, как волчица, но и лишнего сосать не дает - она уходит от логова, охотясь или отслеживаясь неподалеку от выводка. В это время ни самец, ни самка уже не бродяжат, как обычно, по чужим окрестностям, - они живут семейством, “дома”, то есть в радиусе не более пяти - семи километров вокруг логова.

- Значит, пришли домой, - сказал Сеня вслух и присел на копну. Ясно - днем можно заходить в квартиру к “знакомой”. Он собрался и пошел домой.

А вскоре подкатил к этому месту “Москвич”, прыгая и переваливаясь уткой на кочках и промоинах. Из машины вышел Алексей Степанович, за ним выпрыгнул Гурка Скворец, а уже после него появились член ревизионной комиссии, бородатый Агап Егорович, и бригадир Корней Петрович. Первым застрочил Скворец:

- Я, понимаешь, иду с престола. Иду, а Сенька мне, обратно, говорит: “Покури”. Я, понимаешь, обратно курю, а сам высмотрел все и говорю себе в уме: “Колхозным добром того...” Ну, думаю, пущай ночь, а я пойду до председателя... Иду, а они мне, восемь волков, навстре-ечу! Во-осемь! Ох! Нет, думаю, обратно не испугаюсь! Все равно не вернусь - пойду до председателя. Я ничего, обратно, не боюсь. Я, понимаешь, для правды, обратно, на что хошь пойду.

- Да подожди ты тараторить, - перебил его бесцеремонно Алексей Степанович. - Все это ты уже сто раз пересказал. А вот я не вижу, где взято сено. Ты говоришь: “Возит домой”. След от копны должен бы остаться. Да и половина сена сырого - сегодняшний покос. - В сумерках он обошел весь участочек скошенной травы, нагибаясь и рассматривая.

- Значит, где-нибудь обратно косит. Значит, оттуда возил. Я сам лично видал: возил, возил, истинный господь, возил.

Агап Егорович говорил басом:

- На всяк случай акт составим, Степаныч. Потом разберемся... Да-а... Аль уж Семен свихнулся?.. Не похоже. А факт: скошено. - Он тоже ходил по покосу, нагибался низко над землей, щупал сено и говорил: - Это вчера скошено, а это - нонче... Факт: скошено.

Корней Петрович все время молчал - думал. А Алексей Степаныч заключил:

- Никакого акта составлять не будем.

Сеня, ничего не подозревая, укладывался спать и тихо говорил Маше:

- Днем к ним пойду “в гости”. “Знакомая” здоровущая, с теленка!.. Хитрая, а обманул: знаю, когда уходят и когда приходят и где лаз.

Уснул он крепким, безмятежным, спокойным сном.

В полночь кто-то постучал в окошко.

- Кто? - спросил Сеня.

- Я - Константин.

- Не спится, что ли?

- Открой, дело важное.

Сеня вышел на улицу.

- Дело, брат, нехорошее затевается, - встретил его Константин.

- А что случилось?

- Понимаешь, нехорошо... Я в правлении был. Акт на тебя хотели составить... Гурка Скворец все говорил: “Составить акт на Трошина Семена...”.

- Акт? За что? Сам же бригадир... А Алексей Степаныч что?

- Он только и ответил: “Я свое мнение сказал”.

- О чем мнение?

- А кто его знает, - неопределенно сказал Константин. - Ты сено косил?

- Косил.

- Возил себе?

- Да как же я колхозное сено себе возить буду!

- Хорошо... Значит, Гурка Скворец наплел... А ты почему косил там, где не положено, где сенокоса не начинали?

Сеня подробно рассказал, зачем ему надо было косить. Заключил он так:

- Неужто поверят, что я сено стал косить для себя? Да не возьму я и былинки колхозного! Убей - не возьму! Ну как это я не догадался раньше! Лучше копал бы лопатой. - Но, подумав, он сказал: - Нельзя лопатой: не копает там никто и никогда.

Константин постучал палочкой в раздумье, а потом сказал:

- Ну, ты спи. Спи - утро вечера мудренее.

Сеня ничего не сказал Маше, чтобы не волновать ее. Он тихо лег спать.

…Около часа ночи Алексей Степанович сидел у себя дома за столом в одной майке. Он только пришел с работы, начинающейся с шести утра, и пил молоко. Домашние все спали. В одной руке он держал газету, бегло просматривая ее, в другой - кружку молока. Через открытое окно он вдруг услышал, как кто-то стукнул о плетень палисадника и осторожно, будто крадучись, шел вдоль плетня к калитке. Тихо скрипнула калитка. Человек шел уже вдоль стены хаты, внутри палисадника. Такого еще никогда не было, и Алексей Степанович подумал уже недоброе: выключил свет и стал в простенок меж окон, прислушиваясь. В хате было тихо. В палисаднике тоже тихо. Так прошло несколько минут. Потом Алексей Степанович услышал, как человек, осторожно ступая, пошел обратно к калитке.

“Значит, кто-то просто подслушивал”, - подумал хозяин и, высунувшись в окошко, окликнул:

- Кто тут?

- Не спишь, Алексей Степаныч? Это я - Константин.

- А ведь ты ко мне забрел, Костя. Заблудился?

- Нет. В своем селе я не могу заблудиться. Но только думал я так: не спит - постучу, спит - уйду.

- Ну, садись на лавку. Я выйду.

Когда Алексей Степанович вышел из хаты, Костя спросил:

- Читал, наверное? Тихо у тебя как.

- Читал газету.

- А мне Сеня привез Островского “Как закалялась сталь”. Эх, и книга, Алексей Степаныч! Какие люди бывают! - Он немного подумал и добавил: - Эх, и книга! По-нашему написана - для пальцев, по Брайлю.

Алексей Степанович подумал: “И как это я ни разу не привез ему книги? Привезу, обязательно привезу”.

- Я тебе спать не даю. Я - по делу, - сказал Костя.

- Значит, важное дело, если ночью пришел.

- За то, что ночью пришел, прошу прощенья. А дело важное: про Сеню поговорить пришел.

- А что такое? - спросил Алексей Степанович, будто и не догадываясь.

Константин рассказал Алексею Степановичу все так, как рассказывал ему Сеня.

- Понимаешь, Алексей Степаныч, - закончил он, - у него даже и в уме не было, что подумают плохое. Волков он выследил. А что он еще мог там делать из таких работ, какие всегда видят волки? Копать нельзя - никто там не копал. А сено там скоро косить будут - на лугу покончили. Гурке Скворцу не верь: Скворец - брехун спокон веков, и ничего-то он не видит. Слепой он в жизни, этот Скворец несчастный, - так ему и помирать, безобразнику и охальнику.

Ровная и спокойная речь Константина в тихой ночи лилась убедительно. Алексей Степанович понял сейчас, здесь, рядом с Костей, что хотя он и управляет колхозом уже около трех лет, но в душу каждому еще не заглянул. Вот и Константину не заглянул. А глядеть надо. И он произнес после молчания:

- Я не поверил Гурке. Не волнуйся, Костя. - Он подумал немного и, положив на плечо Константина ладонь, задумчиво сказал: - А насчет веничков для чистки одежды я подумаю. Только все это надо организованно. На зиму надо заготовить материал. Подумаю.

- Спасибо тебе, Степаныч - взволнованно произнес Константин.

- А я, признаться по душам, подумал уж так: человек ты рабочий, с завода, пятнадцать лет не был в селе. Механику знаешь и агротехнику уже изучил. Но... понимаешь ли колхозников? Видишь, как я подумал-то неумно. Вот и хорошо: ошибся я, значит.

- Привыкаю, Константин. Помаленьку привыкаю понимать, - говорил Алексей Степанович, не снимая руки с плеча собеседника. - И Сеню начинаю понимать: один любит сад, другой - пчел, а Сеня любит охоту, поле, природу. И колхозник хороший.

Константин узел домой успокоенный, а прикосновение руки председателя чувствовал до тех пор, пока не уснул.

Утром пришел за Сеней посыльный: вызывали в правление. Сеня шел туда мрачный. Внутри кипела горька обида.

- Садись, Семен Степанович! - пригласил его председатель. - Мы по отцу-то тезки с тобой.

Сеня сел, смотря прямо в лицо председателя. Тот заметил, что Сеня угрюм, и доказываясь о причине, увидел в его взгляде нечто новое, чего не замечал раньше: глаза Сени выражали непреклонность и готовность защищаться.

- Ну? Выследил? - спросил Алексей Степанович.

- Выследил.

- Теперь дальше что?

Сеня прижал фуражку к груди и с оттенком досады сказал:

- Да не возил я сена! Не себе косил... - И он, не договорив, отвернулся к окну.

Алексей Степанович встал из-за стола, накинул крючок на двери, чтобы никто не вошел, и несколько раз молча прошелся по кабинету.

- Ты вот что, Семен Степанович! - заговорил он наконец. - Иди-ка на волков и сегодня... Раз выследил - надо дело до конца доводить. Сколько тебе дней потребуется?

Сеня поднял удивленные глаза, широко открытые, и проговорил неуверенно:

- А сено?..

- Плюнь. Понимаю. Убей волков, Семен Степанович.

- Не знаю. Может, и убью.

- Ты брал когда-нибудь волка?

- Нет. От старых охотников, в Житуках, слышал, как их...

- Убей.

- Сегодня нельзя еще идти: подготовиться надо, картечи накатать. И день надо ясный, солнечный: в такие дни они от логова уходят. - Сеня говорил тихо, уверенно, но он не сказал ни одного лишнего слова.

Алексей Степанович толком не понял, как это он собирается бить волков у логова в то время, когда они уходят от него. Председателю, может быть, и не это было важно: он понял человека.

- Не куришь? - спросил он, подавая папиросы.

- Нет.

- Ну и не кури. Это лучше. Расскажи-ка мне, как к тебе приходил Гурей Кузин, к Крутым Ярам.

Сеня рассказал, ничего не скрывая. Алексей Степанович одобрительно улыбался, и Сеня повеселел.

Кто-то постучал в дверь. Алексей Степанович сказал:

- Ну, Семен Степанович, действуй. Уничтожить выводок - огромная польза колхозу. На тебя надеюсь... Да! А может быть, загонщиков дать?

- Непроходимое там место, загонщики не выгонят.

- Ну, думай. Действуй.

Снова кто-то постучал. Алексей Степанович откинул крючок, и Сеня столкнулся в дверях, лицом к лицу, со Скворцом. Маслянистые прищуренные глазки у него сверкали искорками смеха, мелкие морщины перерезали щеки крест-накрест так, будто оставили следы его безалаберной и бездумной жизни. Гурка был явно в веселом настроении.

Сеня вышел.

- Вызывали? - весело и громко спросил, кланяясь, Гурей.

- Вызывали, - угрюмо и тихо ответил Алексей Степанович.

- Явился, обратно, как часы!

- Явился, “обратно”, - иронически повторил председатель.

- Обратно, - сказал Гурей, уже сбавив тон.

- Обратные часы, - зло сказал Алексей Степанович.

Гурей растерялся и затоптался на месте, будто стоял босыми ногами на рассыпанных колючих кнопках, и повторил:

- Часы. Точно.

- Нет, не точно. Ты - часы обратные: не в ту сторону стрелка

идет.

В соседней комнате послышался сдержанный смех.

Гурей ничего не понимал: он сразу как-то раскис, растопырил ноги и уже моргал медленно, опуская веки, как сонная курица надвигает пленку на глаза. И молчал.

- Та-ак. Давно врешь? - рубанул вопросом председатель.

Гурей молчал.

- “Обратно” забыл? Эх ты, Гурей, Гурей! Ну что тебе за такую ложь придумать?.. Судить за клевету по статье - пользы тебе не будет. Вот что: возьми подводу, поезжай к Крутым и перевези все сено на колхозный двор. А Семену Степановичу отвезешь, как и полагается по уставу, каждую десятую копну. Это тебе в наказание за брехню: и люди будут знать, и сам запомнишь.

- Это как? К Крутым? К в-в-волкам?

- А это уж я не знаю к кому. Сено перевезешь. Понял? И Семену Степановичу - десять процентов. Дошло?

- А это кто же будет, обратно, Семен Степанович?

- “Обратно” забыл? Сеня-охотник - вот кто! Не Сеня он, а Семен Степанович Трошин.

Гурей почесал локтями бока и тоненько заскрипел:

- Я человек, обратно, леригиозный. Мне лучше бы в церкву пойтить, раз уж грех такой. Замолил бы грех, раз уж так. В церкву бы, чем за сеном. Он и сам перевезет.

- Ничего, ничего. Перевези сено, а потом замолишь. Кстати, и мой грех замолишь: мне бы судить тебя за клевету, а я вот против закона поступаю. Замолишь?

Гурей вздохнул и поплелся из кабинета, шаркая подошвами.

Весь день Сеня работал на черном пару, разбрасывая навоз по клеткам. Усталый, но довольный, он пришел вечером домой. Маша задержалась на прополке картофеля - ее не было дома. Сеня отмыл ботинки от налипшего навоза, вымыл ноги, снял рубашку и вымылся до пояса. Маша пришла, когда он уже вытерся полотенцем и так, без рубахи, копался в ящичке, выбирая лучший свинец. Она разожгла огонь под таганом на загнетке, поставила варить картошку, а сама подошла к Сене и молча обняла его. Потом она просмотрела рубашку Сени и, обнаружив маленькую дырочку, тут же искусно зашила ее. Сегодня она было особенно ласковая, но какая-то тихая. Сеня чувствовал это по ее прикосновению к волосам, по улыбке, и все поглядывал да поглядывал на нее, бросая взгляд осторожно, незаметно. Он резал свинцовые палочки на картечины да поглядывал. И наконец сказал:

- Ты сегодня особенная...

- Как это “особенная”? - с оттенком легкой грусти спросила она.

- Да я и сам не могу тебе сказать, какая ты.

Она неожиданно села рядом с ним на лавку, прислонилась щекой к его голому плечу и прошептала:

- Может быть, тебе не ходить на волков?.. Боюсь, Сеня. Один ведь идешь.

- как это так “не ходить”? - удивился Сеня. - Сам Алексей Степаныч дал команду - уничтожить выводок.

И снова Маша оказалась побежденной.

Рано утром следующего дня Сеня тщательно скатал нарезанные вчера кусочки свинца в круглые шарики - получилась отличная картечь; зарядил десять патронов, пересыпав картечь картофельной мукой (для кучности боя), залил верхние пыжи воском, чтобы не отошли, и отправился к Крутым. Вместо ботинок он опять же, как и в первый раз, надел сапоги и сунул за голенище кинжал. В рюкзаке была буханка хлеба, на плечах - легкий ватник. Он шел налегке, не обременяя себя ничем лишним: ружье и лопатка.

Теперь-то он шел с ружьем - волки далеко могут его почуять. Поэтому, еще задолго до подхода к месту, он обогнул яры и пошел против ветра. Надо было сделать так, чтобы ни разу ветер не донес запаха ружья до логова и, что не менее важно, чтобы волки не увидели Сеню. Иначе вся охота пропадала.

Но, несмотря на все предосторожности, в тот день он не видел волков.

В сумерках он осторожно - теперь уже под ветер - отошел на полкилометра назад и заночевал в остатках прошлогодней соломы, старой скирды. Огня разводить нельзя было. Сеня поел хлеба, густо посыпанного солью, и лег на солому. Ему не спалось: он думал о волчице. Видела ли она его или нет, но было ясно, что она осторожна. Сеня был убежден: “знакомая” знает его в лицо, узнает его по походке, даже по кашлю или чоху и, если учует при нем ружье, перетащит волчат в другое место немедленно. Волк не может поверить человеку. Сеня знал, что если поранит волчицу, а не убьет наповал, волчица, защищая детенышей, перекусит ему горло, как ягненку: раненная у логова волчица страшна даже для бывалых волчатников. Так думал Сеня, засыпая. “Вдвоем бы”, - мелькнуло в мыслях. Но в селе нет охотников, кроме него.

На второй день он увидел волков среди в километре от Крутых. Значит, волки на день уходили. А раз уходили, то только по протоку - иначе но их заметил бы. И Сеня решил начинать. Перед заходом солнца он сполз по водомоине вниз в яр, прикрываясь бурьяном и ковылем, и засел в засаду около стенки протока, под густым кустом.

Стемнело. Наступила ночь. В овраг опустилась холодная, мутная пелена тумана. Самого тумана не было видно в темноте, и, казалось, тяжелая мокреть придавила человека в глухом яру. Ружье стало влажным, скользким. Сеня и не пытался вытирать ружье, избегая малейшего движения, даже ничтожного шороха. Это было очень трудно: кости вскоре начали неметь, пальцы от непрерывного сжимания шейки приклада сделались твердыми и непослушными; он старался чаще шевелить ими, но даже и это движение ему казалось опасным: волки чутки! Короткая июньская ночь была в этот раз длинной, тяжелой, сырой! Уже за полночь, а Сеня не видит и не слышит ничего: ни единого звука, ни малейшего шороха.

Но вдруг... он вздрогнул! - хрустнула кость. Он явственно это слышал: позади него хрустнула кость. Потом он услышал легкое повизгивание, похожее на то, когда провинившийся щенок скулит, перевернувшись, вверх лапками в ожидании наказания, - или волчонок был за что-то отлупцован матерью, или они покусали друг друга за трапезой... Ясно: волки были за спиной у Сени - в глубине зарослей, у родника. Они вошли не протоком, где сидел Сеня, а иной тропой. У Сени мелькнула мысль: “Не означает ли это повизгивание того, что волчица уже начала перетаскивать волчат на другое место?” И ему сразу показалось, что он в очень глупом положении: сидит, и волки знают, что он сидит. Но как же так? Когда он засел, то ветер еще тянул на него от логова, потом сразу опустился туман, притупляющий чутье волка, потом Сеня вместе с ружьем стал мокрым - это тоже выгодно для него, так как уменьшает запахи до предела. Но могло быть и так: волчица подходила к Сене, но он не разглядел из-за тумана. Нет. И этого не могло случиться: дно протока меловое, белое, и на нем даже в тумане можно видеть волчицу за пятнадцать - двадцать шагов; он присмотрелся к кустам и еще раз подтвердит мысленно: “Нет, этого не

могло случиться”. И тем не менее все было туманно для Сени, как туманно вокруг, в яру.

С такими мыслями, с онемевшим телом, продрогший от сырости, он услышал на рассвете шорох: волки шли по зарослям. Видимо, была у них тропа: шорохи были легкими - волки не пробивались через колючий терник, а шли своей тропой, изредка шевеля ветки, задевая их боками. Потом все стихло.

Сеня осторожно повернулся лицом к зарослям. Теперь он смотрел вверх, на край яра, где, по его мнению, должны появиться волки, - там выходила наверх узкая и мелкая, в полметра, промоина. Вероятно, подошва ее не имеет растительности, а кустарники просто скрывают ее своими сплетенными ветвями. Сеня не ошибся: волчица и волк вышли там. Они чуть посидели, посмотрели вокруг, в разные стороны, и медленно, спокойно пошли - волчица впереди, волк позади. Это было метрах в двухстах от Сени. Он решил так: если они вечером или ночью входили в заросли там же, то ружье они не могли почуять. Другого утешения он придумать не мог, но и на этот раз надежда не оставила его.

Кое-как разогнув онемевшие ноги, он размял их, потоптавшись на месте, пошевелил руками, энергично потер локтями бока и поднялся на верх яра, к воронке и копнам сена. Сеня замер от неожиданности: здесь никакого тумана не было - все далеко-далеко было видно.

- Дурак я, дурак! - Сеня шлепнул фуражкой о землю. - Да как же я не сообразил, что по туманному яру она не пойдет!

И верно: в тех случаях, когда чутье чем-либо ограничено, волк надеется на острое зрение. Так и в ту ночь - они входили и выходили сразу наверх по другой тропе. И Сеня снова вполголоса ругал себя:

- Эх ты, Сенька, Сенька! Сколько же тебе еще лет жить надо, чтобы поумнеть? Какой же из тебя охотник?

Но как бы обидно ни было, а теперь Сеня окончательно считал волчицу хитрее себя, осторожнее, опытнее и проникся к ней уважением.

- Ну молодец ты, знакомая, молодец! - говорил он тихонько, успокоившись.

Взошло солнце. Запели жаворонки. Запоздалая зайчиха проковыляла на покой, на дневку: заляжет теперь в лежке и заснет с открытыми глазами, видящими и во сне; прижмет уши так, что слуховые отверстия остаются открытыми, всегда ноготове.

“Ох ты, мудрая! - подумал Сеня. - Около волчьего дома уцелела. Съедят они тебя, дай срок: не доживешь до зимы. Разве ж ты не знаешь: где волки, там зайцев нет? А ты все живешь, косолапая теща. И ты, должно быть, хитрее меня”.

Сеня вздохнул и присел на копну. Вдали, влево от леса, на чистом паровом поле, он снова увидел волков - значит, далеко от логова не уходили. Они трусцой перебегали сейчас мимо работающего трактора, не обращая внимания на его близость и рычание мотора.

Вскоре Сеню потянуло в сон. Он прилег на копну и, прижав к груди уже разряженное ружье, уснул сразу.

Спал он недолго - на вольном воздухе человек отдыхает быстро. И Сеня проснулся приблизительно в завтрак. Он сел, закусил, протер ружье и устремил взгляд на то место, где, по его определению, должно быть логово.

Ветерок потянул ему в лицо - это хорошо. Но что делать теперь дальше? Оставить жить семью волков и идти домой на посмешище всему колхозу? Нет, он не уйдет от яра. А дальше? Сидеть еще ночь, две, три? Нет уверенности в том, что “знакомая” не учует его. Раскопать логово? Но тогда можно взять только волчат. Зато после волчица будет нещадно мстить всей округе. Бывали случаи, когда старая волчица вырезала до тридцати голов овец в одну ночь, мстя за своих детенышей. Нет, так нельзя. И постепенно, рассуждая сам с собой, взвешивая свои наблюдения за все дни, Сеня решил.

Как только пришло решение, он немедля встал, оставил рюкзак в копне, проверил патроны и направился на другую сторону яра - туда, где выходила скрытая промоина. Вскоре он был уже там. Короткий и пристальный осмотр подтвердил, что тропа есть. Сеня застегнул ватник на все пуговицы, хотя ему и без того было жарко. Но ватника он в копне все-таки не оставил: он был ему необходим при исполнении намеченного. Идти по волчьей тропе было невозможно: колючие кустарники и сплетения ветвей настолько густы, что пройти по ним можно, только расчищая путь топором. Сеня стал на четвереньки и пополз вниз по узкой промоине. Местами он передвигался по-пластунски. Верх ватника изорвался в клочья на половине пути. Он исцарапал лицо и руки о колючки терна и шиповника, но все лез и лез. Вскоре Сеня услышал журчание родника. Он остановился передохнуть. Прислушался. Вдруг на рукаве ватника он увидел самую настоящую мясную муху; это и обрадовало его, и в то же время мурашки пошли по спине: близко мясо - близко логово. Он уже почуял запах псины. А через минуту наткнулся на телячий череп. Сеня встал.

В пяти шагах от него была кручка. Над нею росла огромная дикая груша, корни которой свисали вниз. А между корнями зияло отверстие - нора в естественном углублении. Перед норой - небольшая площадка в три-четыре квадратных метра, чистая, без растительности. И на этой площадке сидели два волчонка возрастом месяца полтора. Они смотрели на Сеню сначала удивленно, а потом все же юркнули в нору друг за другом: странный все-таки гость на двух ногах появился у них в доме, - лучше убраться.

Сеня срезал кинжалом лещину и потыкал ею в норе, держа наготове ружье в правой руке. Нора была совсем неглубокой, не более метра, но широкой внутри. Волчата урчали там тихонько, удивляясь появлению палки, но других звуков никаких не издавали (волки лаять не умеют). Волчицы не было. Сеня снял с себя узкий ременный поясок, положил его в карман и стал расчищать лопаткой входное отверстие норы. Время от времени он останавливал работу и прислушивался. Иногда ему чудились шорохи - тогда он брал ружье наизготовку и некоторое время сидел в напряженном ожидании. К счастью, шорохи оказывались не волчьими. Но один раз он действительно весь похолодел: неожиданно над самым ухом застрекотала сорока, будь она неладна! А эта птица может привлечь волчицу своим криком. Она так, эта чертовка сорока: человек пройдет - протрещит, волк пробежит - протрещит, заяц проковыляет - трещит, окаянная! Иногда Сене казалось, что ружье лежит не так удобно, чтобы при случае быстро схватить его, тогда он клал его прямо перед коленями, со взведенным курком, и продолжал работать. Встреча со “знакомой” здесь не обещала ничего хорошего - она появилась бы из гущины зарослей одним прыжком, - и Сеня работал, работал до боли в суставах. Все ему казалось, что входное отверстие расширяется медленно. Но это только казалось: через полчаса он уже мог пролезть туда до половины туловища.

И вот он снял ватник. Прислушался. Вытер пот со лба рукавом. Еще раз посмотрел на ружье и... полез в логово. Какой-то особенный запах волчьей псины ударил в нос. Он ощупал рукой впереди себя дно логова: оно было чисто, без подстилки. Он повел ладонью по дну вправо и, наткнувшись на мягкое, заграбастал всеми пальцами волчонка. Звереныш попался так, что рука Сени перехватила ему горло, и тот захрипел. Сеня вылез. Разжал пальцы. Волчонок хлебнул несколько раз воздух и, сразу опомнившись, попробовал нырнуть в логово. Но Сеня прижал его обеими руками и, несмотря на то что тот скалил зубы, извивался, урчал, перевязал его поперек живота пояском. Темно-темно-серый щенок, не видевший никогда человека, уже возненавидел его всем существом: он грыз ремешок, кусал землю, но ничего не мог сделать. Сеня завернул его в ватник и направился старым следом на верх яра. Теперь, на гору да с волчонком, ползти по промоине стало труднее. Но надо было спешить, иначе он может встретиться со “знакомой” здесь, на волчьей тропе - нос к носу!.. И снова - проклятая сорока! Но он спешил, спешил изо всех сил.

Когда он поднялся наверх, рубашка представляла сплошные лохмотья, а тело исколото и иссечено во многих местах; это не так страшно - пройдет, главное в том, что Сеня уже наверху. Он вновь срезал палку, привязал к ее концу ремешок от волчонка и потащил его. Волчонок упирался, то волочась на всех четырех лапах, то на боку; иногда он ухитрялся вцепиться зубами в ремешок и так тащился волоком, свернувшись калачиком.

Сеня шел быстро. Но когда волчонок начинал кувыркаться, он останавливался, давал ему немного отдышаться и снов тащил его дальше. Шел так, чтобы ветер дул все время в спину. Так он дотащил волчонка до воронки, откуда следил за волками ранее, в первые дни. Здесь он развязал обессиленного и измученного волчонка, который уже и не пытался укусить, - он тяжело дышал, вздрагивая. Затем Сеня быстро выкопал маленькую ямку, в полметра глубиной, завернул волчонка в ватник и уложил сверток в яму, закрепив ремешок колышком к земле.

Теперь Сеня сидел с ружьем в руках, лицом на ветер, в ту сторону, откуда тащил волчонка. Расчет у него было таков: волчица пойдет по следу волчонка обязательно, пойдет немедленно, как только появится у логова; ветер будет от нее - ружья она не почует, а Сеню увидит только в нескольких шагах. Он сам шел на короткую и страшную встречу со “знакомой”.

Прошло уже много времени - Сеня не знал, сколько прошло. Он не заметил, как солнце свалилось за полдник, как уже упала прохлада, но он сразу ощутил приближение вечера по уменьшению ветра. Ветер затихал. Это было очень и очень плохо. Но как только он это подумал, он увидел... “Знакомая” на рысях бежала по следу детеныша, опустив голову. Сеня прижался к земле, сжимая в руках ружье. Волчица бежала, не раздумывая, торопясь, прямо и прямо на Сеню: она была готова не все. Вот уже двести метров... Сто... Она повернула голову и посмотрела в сторону, не останавливаясь. Вот уже Сеня видит широкий лоб, палкой опущенный хвост и горбинку на спине.

“Не поранить, - думал он, - не поранить. Или наповал, или совсем не попасть”. На какую-то малую долю секунды он вспомнил Машу, но это было только на миг... “Знакомая” остановилась в десяти шагах от Сени с ходу, будто напоровшись на что-то. Она почуяла. Она подняла шерсть на спине и, чуть оскалив зубы, пошла шагом. Сеня увидел бледно-красные десны волчицы. О, она уже точно знала, кто взял волчонка. Знала! И Сеня выстрелил ей в грудь. На секунду дым закрыл волчицу от него. Он-то знал, что перезаряжать одностволку поздно, и выхватил кинжал, встав на колени. И увидел: “знакомая” пала на колени, уткнувшись носом в землю; она подняла зад на лапы, не желая падать совсем; она еще хотела встать и сделать прыжок - один-единственный, последний прыжок, чтобы вцепиться зубами и, не разжимая их, умереть. Но она встала на четыре лапы и... рухнула наземь.

Все было кончено. “Знакомая” лежала перед Сеней. А он еще с минуту все стоял на коленях с кинжалом в руках, с запекшейся от царапин кровью на лице, в изорванной рубахе; он тоже был страшен.

...Самца он убил на следу волчицы: Сеня тащил ее волоком метров сто и снова засел в засаду. Волк напоролся на него, подскочив на больших прыжках, не подозревая засады. Увидев Сеню, он резко повернул в сторону, бросившись наутек, но картечь ударила в бок.

- Трус! - презрительно сказал Сеня, подходя к мертвому самцу.

В логове оказалось еще три волчонка. Их Сеня добыл уже утром следующего дня. Он стащил матерых волков и тех трех волчат в воронку и потихоньку пошел домой, неся под мышкой живого волчонка, завернутого в ватник. Он освободил ему голову совсем, ослабив ремешок на шее. Может быть, потому, что волчонку было уютно и тепло, а может быть, исстрадавшись, он был уже благодарен за то, что еще приютили, - он не кусался, не рычал, но на Сеню не смотрел, отворачивая мордочку в сторону и вниз.

Последние метры до своей хаты Сеня шел через огороды с трудом, пересиливая себя, чтобы не лечь прямо на картошку.

Маши не было дома. Сеня посадил волчонка под печку, снял остатки рубахи и брюки, подошел к колодцу во дворе, вылил на себя ведро холодной воды, немного посидел, без мыслей, на срубе и только после этого стал мыться.

...В правление он вошел тихо, как и обычно, и постучал к Алексею Степановичу. Тот отозвался:

- Входите!

А когда Сеня вошел, пожал ему руку.

- Алексей Степаныч! - обратился Сеня. - За волками подводу бы послать.

- Уби-ил?!

- Убил.

И только после того как привезли волков, а народ собрался глазеть на них, обсуждая и восхищаясь, Алексей Степанович оценил и понял, что сделал Сеня: на это могли решиться только три охотника вместе, не меньше. А Сеня постоял перед волками в задумчивости и, не обращая внимания на похвалы и восклицания, тихо произнес, глядя на “знакомую”.

- Вот и все... Вот и все...

Ему до боли жаль было расставаться с волчицей.

Гурей понял это по-своему и сказал:

- Это, Семен Степаныч, тебя Господь бог, обратно, спас.

- Глупый ты, Гурей Митрич, хоть и пожилой человек, - возразил Сеня.

И удивительно: Скворец ничуть не обиделся, а сказал в ответ так:

- Каждому человеку, Семен Степаныч, богом, обратно же, свой разум дан. - Он помолчал и с явной завистью продолжал: - Это, значит, по триста рублей за голову от государства - полторы тыщи, да за шкуры, обратно, не меньше шестисот. Эва! Больше двух тыщ! - Он почесал в затылке, крякнул от зависти и поддернул брючишки, уцепившись одной рукой за переднюю пуговку, а другой - позади. Гурка Скворец очень сожалел сейчас о том, что не он убил волков, и ему казалось, что он вполне мог бы это сделать. Но он только повторил еще раз: - Да-а... Более двух тыщ.

Алексей Степанович дополнил:

- Это не все, Гурей Митрич: полагается премия от колхоза - по овце за каждого матерого волка.

Но Сеня не слушал Гурку. Сеня смотрел и смотрел на “знакомую” не отрываясь и сказал еще раз, тихо, шепотом:

- Вот и все кончено...

Дома он вытащил волчонка из-под печки и задумчиво смотрел на него долго-долго. А рядом сидела восхищенная Маша.

Было это два года назад. Волчонок стал уже большим волком. Никому из чужих он не позволяет к себе прикасаться, кроме Кости. Алексей Степанович все так же бессменно руководит колхозом и часто заходит к Сене домой. Тогда волк смотрит на председателя спокойно, с достоинством.

В общем, если хотите видеть ручного волка, заходите к Семену Степановичу Трошину прямо в колхоз “Светлый путь”. Только имейте в виду, днем его не застать - он обязательно на работе. А если охотится, то придется подождать его денька два. Он все тот же, так же любит жизнь - вот эту, нашу, настоящую жизнь, что порою отражается и в капле.

Tags: 

Project: 

Author: 

Год выпуска: 

2001

Выпуск: 

3